Текст книги "Отчий дом"
Автор книги: Евгений Чириков
Жанр: Русская классика, Классика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 46 (всего у книги 50 страниц)
– Все духовенство должно подняться за Гапоном, поднять хоругви и идти к царю за поруганной правдой! Кто осмелится стрелять в крест, иконы и служителей Христа на русской земле?
– Не принимая сам участия в этом шествии, я считаю нечестным толкать на это опасное предприятие рабочих! – попрекнул его сгоряча Павел Николаевич.
– Ну, вы не пойдете, а я пойду! – ответил оскорбившийся Елевферий Митрофанович.
На другой день Елевферий Митрофанович вышел на улицу и более уже не возвратился. Вероятно, был убит шальной пулей в числе многих из любопытной публики, потому что, по справкам Павла Николаевича об арестованных, в их числе Крестовоздвиженскаго не оказалось…
Если бы не упрек, брошенный Крестовоздвиженскому Павлом Николаевичем, тот, вероятно, не пошел бы и остался жив.
К возмущению, которым горела душа Павла Николаевича, примешалось огорчение и беспокойство совести. Но ни жалеть, ни самоугрызаться было некогда: надо было экстренно ехать в Симбирск, откуда пришла телеграмма о смерти матери. Надо было сообщить об этом сыну Петру, который поправился и героем с орденом Георгия на груди скакал на рысаке по улицам Петербурга.
Павел Николаевич имел с ним объяснение по поводу украденных предков и поссорился. Он почувствовал в сыне политического врага. С тех пор они более не встречались. Не хотелось Павлу Николаевичу и теперь видеться.
Он написал сыну коротенькое письмо:
Петр! Я получил телеграмму о смерти твоей бабушки. Считаю долгом сообщить об этом на тот случай, если бы ты пожелал лично отдать последний долг умершей.
П. Кудышев.
Наташе он послал телеграмму:
Умерла бабушка. Немедля выезжай Никудышевку.
Твой отец.
Глава VIII
И Никудышевку, и барский дом завалило снежными сугробами. По утрам и вечерам эти сугробы делались нежно-розовыми, днем блистали ослепительной белизной и разрисовывались вышивками голубых и фиолетовых теней, а ночью казались серебряной парчой, расшитой жемчугом и алмазами.
Стояли морозы. Отчий дом казался сказочным замком из мрамора, а окружавший его парк – чудом волшебного искусства: он весь был в тонких затейливых кружевах, сплетенных Дедушкой Морозом и развешенных им на деревьях по случаю кончины бабушки…
Бабушку уже привезли, и она лежала в часовне над фамильным склепом, где покоились предки, ожидая в запаянном свинцовом гробу последней печальной «ассамблеи», чтобы проститься с родными и друзьями по земному странствованию и уйти на вечный покой, где несть ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная.
Бабушку привезли из Симбирска тетя Маша с Ваней Ананькиным и Зиночкой. Тетя Маша чуть волочила ноги от горя и хлопот, и Ваня опять очутился распорядителем. Хотя он и старался изображать печаль на круглом румяном лице своем, но это ему не удавалось, и моментами трудно было думать, что он не на свадьбе, а на похоронах…
Во всех случаях он был находчив, энергичен и жизнерадостен и теперь, строя для приличия печальное лицо, повторял мысленно:
Жизнью пользуйся живущий,
Мертвый мирно в гробе спи!
Приехала опечаленная Наташа, вся в черном, похожая на прекрасную клирошанку из женского монастыря, из тех, на которых невольно заглядываются молящиеся мужского пола, мгновенно забывая обо всем небесном. Увидя ее, Ваня не выдержал тона и шепнул ей:
– Ты рождена для траура…
На другой день гнал лошадей в Никудышевку Павел Николаевич. Впереди мчался крытый возок и не давал обогнать себя. Павел Николаевич сердился и ругал невидимого пассажира:
– Куда его черт несет?
Страшно удивился, когда этот возок подъехал к воротам отчего дома, и еще более удивился, когда из него вылез статный офицер в мохнатой папахе, оказавшийся сыном Петром.
Кивнули друг другу головой и обменялись пустыми словами:
– Приехал?
– Конечно.
– Я не думал…
– Почему это?
Вечером приехали генерал Замураев с сыном, земским начальником Коко. Утром в день похорон прибыл алатырский исправник с князем Енгалычевым. Позднее купец Яков Иванович Ананькин…
Вот и все, кто пожелал проститься с бабушкой. Леночка не могла приехать: заболел любимчик Женя, приехавший в Алатырь на каникулы. Не мог приехать и Машин муж, которому врач советовал избегать всяких волнений, как радостных, так и печальных, и заниматься исключительно диетой. К общему удивлению всех приезжих, в отчем доме хозяйничала на правах барыни Лариса и держала себя так непринужденно, что это бросало тень подозрительности на Павла Николаевича. Больная тетя Маша махнула рукой и стушевалась. Павел Николаевич был настроен прескверно: он чувствовал себя в отчем доме не только одиноким, но еще и каким-то неуместным, посторонним человеком. Оно так и было: один во вражеском политическом лагере! В центре события в доме – генерал Замураев, исправник, князь Енгалычев, точно не они к нему, а он к ним приехал нежеланным и непрошеным гостем на похороны собственной матери!
Пётр Павлович держался тоже так, словно приехал не к отцу, а к генералу Замураеву. Демонстративно дружил с земским начальником, расшаркивался перед генералом, шептался с исправником. Наташа скрывалась в своей бывшей девичьей комнате, избегала встреч и разговоров даже с отцом либо часами молилась в часовне у гроба бабушки. Зиночка помогала Ларисе в подготовке поминального обеда под общим руководством Вани Ананькина. Зиночка с давно испорченным любопытством, направленным в дурную сторону, старалась хитрыми вопросами определить тайну отношений между Ларисой и Павлом Николаевичем; в сущности, она давно уже унюхала, что тут дело нечисто, но ей хотелось проверить свою догадку. Однако тут, как говорится, нашла коса на камень: не так проста, какой казалась, была и Лариса. Эта игра увлекла Зиночку, как спорт, и она, забыв о похоронах, пребывала в пикантном настроении…
Застонал погребальный колокол. Испугал на мгновение всех живых, напомнив им о скоротечности жизни, и все длинной вереницей потянулись белоснежным парком по узенькой щели в сугробах к фамильному склепу…
Часовня была маленькая, и в ней так было тесно, что пришедшие из деревни старики и старухи, пожелавшие помолиться за старую барыню, которая их лечила когда-то, топтались в снегу. Наташа стояла у самого гроба: она пришла сюда давно уже, а вот Павла Николаевича оттерли и прижали к стене, откуда можно было видеть только спины политических врагов…
Никто в часовне не плакал. А вот бабы около часовни шмыгали носами и отирали рукавом глаза и носы…
Когда бабушку зарыли, священник с дьячком перешли на могилу Дмитрия. Это Наташа попросила отслужить по нем панихиду. На ней присутствовали только сама она и братья покойного, Павел и Григорий. Не остался даже Петр, который демонстративно ускоренным шагом пошел прочь. А за ним поплелись и все прочие. На могиле Дмитрия оба брата отирали слезы.
Поминальный обед, устроенный под руководством знатока своего дела Вани Ананькина, был обильный и вкусный, смоченный разнообразными спиртными напитками, которые всегда путешествовали вместе с Ваней. У него было даже шампанское, и он, позабывши, что дело происходит на похоронах, начал было раскупорку бутылок. Хорошо, что это случайно увидал Пётр и предупредил о неуместности. Засмеялся и, похлопав дружески по плечу Ваню, сказал:
– Эх, идиот же ты, Ванька! Вздумал на похоронах пить шампанское! Припрячь до времени. После выпьем…
Павел Николаевич и Наташа за поминальным столом не присутствовали: скрылись без объяснения причин, он – в своем кабинете, она – в девичьей комнатке.
А в столовой было шумно и оживленно. Ели и пили с большим подъемом, и купец Ананькин, то и дело вознося рюмку, произносил:
– Ну, господа, еще по единой за помин души Анны Михайловны! Хорошей души жил-был человек! Помянем-ка! Ну, господа! Все там будем. За новопреставленную рабу Божию! Все помрем, ваше превосходительство!
А потом и про бабушку забыли. Перешли на волнующие всех события, заговорили о войне и революции, о «жидовском министре Святополк-Мирском», которого, слава Богу, государь погнал ко всем чертям.
По инициативе Петра выпили за здравие генерала Трепова, бывшего обер-полицмейстера Москвы и любимца великого князя Сергея Александровича.
Этот генерал, которого либералы называли «погромщиком по убеждениям и вахмистром по воспитанию», сделался петербургским генерал-губернатором и поселился в Зимнем дворце, в царских покоях…
Павел Николаевич, удивленный радостным гулом в столовой, приоткрыл дверь, прислушался и возмутился: не похороны, а победный пир его врагов! И где? В его доме…
Так бы хотелось взять палку и всех выгнать!
– Посмотрим, кто посмеется последним! – прошептал он и, сердито прихлопнув дверь, заперся на ключ…
Но самое тяжелое и неприятное началось после похорон, когда все разъехались и новый снег замел все следы врагов.
Теперь посторонних нет: Павел Николаевич со своими детьми, Петром и Наташей, Григорий Николаевич, тетя Маша… Только вот Лариса и якутенок Ванька как-то нарушают гармонию родственности.
Почему тетя Маша не принимает бразды хозяйственного правления в отчем доме, а продолжает распоряжаться Лариса, разыгрывая роль гостеприимной хозяйки? Спать она, правда, уходит на свой хутор, но часов с шести утра уже опять на своем посту. Это всем кажется странным, Наташу приводит в смущение, а Петра злит и коробит.
Надо сказать, что Зиночка успела уже гримасками, мимолетными улыбочками и осторожненькими намеками заронить подозрение в души Наташи и Петра…
Впрочем, Пётр настолько прозаичен в «женском вопросе», что для него было достаточно уже одного факта: «Лариса ведет себя барыней», – а отсюда все ясно и просто: она – любовница отца.
Когда Павел Николаевич сидит за общим столом в часы чаепития и обеда, он чувствует устремленные на него взгляды детей: то Наташи, то Петра. Иногда взгляды встречаются. Тогда во взгляде Наташи – пугливый вопрос, а во взгляде Петра – презрение, а может быть, даже ненависть.
Однако Павел Николаевич отлично владеет своей физиономией и ничем не проявляет смущения. Иногда пристальный взгляд Наташи заставляет его заговорить с ней, но разговор выходит натянутым. Так занимают малознакомых, а не близких. С Петром совсем не бывает никаких разговоров.
Одна Лариса не испытывает никакого смущения и натянутости, хотя Пётр прямо издевается над ней:
– Зачем, Лариса, вы навалили в стакан сахару?
– А что? Неужели вприкуску пить будете?
– У каждого есть собственный вкус. Я, например, пью совсем без сахара, но, конечно, хороший крепкий чай, а не бурду, от которой пахнет банным веником. Зачем вы кипятите чайник?
– А без этого он не распарится…
– Мы пьем чай непареный!
– Просите чаю настойчивого, а парить не велите! Отколь же густоте-то взяться?
Не обиделась, только посмеялась, сверкнув зубами. А улыбка такая приятная, поддразнивающая.
– А скажите, Лариса, сколько вам лет? – пристает Петр.
– С Покрова тридцать четвертый пошел. А почему вы этим интересуетесь?
– Вы очень молодо выглядите. Какие крепкие у вас зубы! Не дай Бог, если укусите… (Тут Павел Николаевич прикрылся газетой.)
– А что, разя по зубам мне меньше лет выходит?
– По зубам только лошадиный возраст определяют… Только вот нейдет вам эта косынка. Напрасно вы ее нацепили. Это совсем не модно.
– Мы свои вкусы наблюдаем. У нас с открытой головой не ходят.
– И декольте не носите? А вам оно очень шло бы… А хорошенькое колечко у вас на пальчике!
– Григорий Николаич подарили. Настоящий алмаз в нем: стекло режет…
– А румянец-то у вас какой! Как зорька утренняя… Красота!
– Теперь уж какая красота! И половины того не осталось, что было в девках.
– Недаром за барина замуж вышли…
– Ну-с, я пойду поработать, – тихо произносил вдруг Павел Николаевич, ни к кому не обращаясь и удаляясь из столовой.
«Вот какая ты гадина!» – думал отец про сына.
Пётр держался нахально. Все дело в том, что он был твердо уверен, что бабушка оставила завещание в пользу внуков, его и Наташи, а потому отчий дом и все имение принадлежит ему с сестрой. Он не раз слышал это обещание в детстве и теперь окончательно выяснит это дело. Выяснить необходимо до отъезда и распорядиться изгнанием «этой хитрой бабы» из отчего дома и отстранением ее от дел по имению.
Пётр уже заговаривал на тему о завещании с Наташей, но та брезгливо морщилась:
– Я не хочу об этом говорить… и думать… Только что схоронили бабусю, а ты…
– А я должен выяснить, потому что у меня кончается отпуск, я возвращаюсь на театр военных действий и должен сам написать завещание…
– Ну, и делай как хочешь, а меня оставь в покое!..
И вот Пётр приступил к выяснению. Однажды после ужина он постучал в дверь кабинета и спросил:
– Можно поговорить?
– Пожалуйста. Присядь!
Пётр не сел. Он начал говорить, ходя по кабинету и стараясь не встречаться глазами с отцом.
– Дело вот в чем, – начал Пётр после паузы, предварительно вздохнувши, – мне надо ехать… на фронт… в действующую армию…
Пауза и вздох.
– Возможно, что меня ранят вторично более серьезно или вообще… убьют.
Снова пауза, без вздоха.
– Между прочим – я женился…
– Поздравляю.
– И жена моя уже в интересном положении…
– Еще раз поздравляю.
– Так вот… Отправляясь снова в бой, я должен позаботиться о семье и оставить… ну, гарантии… завещание на случай смерти…
– Всего лучше обратиться к нотариусу…
– Да, конечно! Но я должен сперва выяснить свое положение… Имущественное положение…
– Не понимаю, как я тут могу помочь?
– Дело в том, что… Насколько мне известно, покойная бабушка оставила завещание в пользу своих внуков… Так это?
– Бабушка писала несколько завещаний и потом уничтожала их. Последнее, как я узнал в Симбирске, было сделано в пользу симбирского Спасского монастыря, но и оно было ею уничтожено формальным порядком еще два года тому назад. Никакого нового завещания после смерти матери не осталось, и потому наследниками по закону считаются дети, то есть я и Григорий…
– Странно!..
– Чего же тут странного? – строго и сухо спросил Павел Николаевич.
– Вообще… в нашем доме теперь много странного… – обиженно ухмыляясь, задумчиво произнес Петр.
Взгляды отца и сына встретились. В них было обоюдное презрение и ненависть.
– Ты что же, подозреваешь меня в сокрытии завещания? – вставая с места, спросил Павел Николаевич повышенным тоном. – Я, братец, не вор, никого в жизни не обкрадывал и даже… портретов не воровал!
– Я просто хочу выяснить вопрос… И сделаю это в Симбирске…
Павел Николаевич почувствовал оскорбление и, не владея уже собой, закричал:
– Вон из моего дома! Я не желаю больше тебя видеть и… знать!
– Отлично.
Пётр вышел по-военному, пристукивая и позванивая шпорами и, одевшись и наскоро уложив свой дорожный чемодан, ушел на хутор.
В доме воцарилась зловещая тишина. Внизу остался один Павел Николаевич. Лариса ушла после ужина, до ссоры. Тетя Маша и Наташа укрывались наверху и ничего не знали о ней.
Павел Николаевич долго обдумывал свое положение, ходил по кабинету и вдруг решительным шагом направился на верхний этаж.
– Наташа! Можно к тебе? – спросил он взволнованным голосом, осторожно стукнув в дверь.
Наташа писала кому-то письмо и вся была погружена в эту работу. Она испуганно вздрогнула, услышав голос отца.
– Ты не легла еще?
– Нет…
Наташа торопливо сунула недописанное письмо в ящик стола и отперла дверь.
– Что случилось? – спросила она с тревогой, увидя необычное выражение на лице отца.
– Хочу поговорить с тобой… Ты знаешь, что сейчас произошло?
Павел Николаевич с дрожью в голосе рассказал о разрыве с сыном.
– Может быть, и ты подозреваешь меня в намерениях ограбить своих детей?
– Папочка! Милый, родной мой… Что ты говоришь! Господь с тобой!..
Наташа рванулась к отцу, охватила его шею руками и расплакалась.
– Так ты мне веришь? Веришь, что твой отец – честный человек?
– Папочка!
– Ну, спасибо и на этом! Хорошая ты у меня девчурка… а вот братец твой… полная неожиданность!.. Ну, будем спать. Утро вечера мудренее…
Поцеловал Наташу и с радостным облегчением на душе направился к лестнице…
В это время на хуторе происходило следующее.
Обитатели его укладывались уже спать, когда сперва залаяла на дворе собака, а потом задребезжал звонок. Такого случая давно уже не бывало, и поэтому там перепугались. Лариса с отцом начали что-то прятать, а Григорий, возжегши фонарь, пошел к воротам. Посмотревши в «глазок» и заметив блеснувшие пуговицы, Григорий представил себе урядника и потому весьма недружелюбным голосом спросил:
– Ну, что там надо?.. Люди спят, а вы лезете! Чего нужно?
Узнав Петра, стоявшего с чемоданом в руке, Григорий удивился и сконфузился:
– Ты это, Петя? Ведь я думал, что урядник… Что это ты?
– Можно, дядя, переночевать у вас?
– Конечно, можно… Да что случилось-то?
– Расплевался с батюшкой!
– Что такое? Ну, проходи… Запереть надо.
Лариса с отцом прикинулись спящими, но, узнавши по голосу Петра Павловича, загорелись любопытством и, слегка приодевшись, всунулись в комнату Григория:
– Батюшки! Да никак Пётр Павлыч? Так и есть!
– Ночевать к нам пришел! – пояснил Григорий. – С братом что-то не поладил.
Так любопытно, что и спать расхотелось.
– Я сейчас самоварчик раздую…
– Не надо. Не беспокойтесь, Лариса!
– Такой гость, как же без самоварчика?..
Понемножку разговорились. Григорий, впрочем, больше слушал, а разговаривал старик Лугачёв и Лариса с неожиданным гостем. Обе стороны хитрили, прикидываясь простаками. Обе побаивались друг друга, понимая, что они не только чужды, а враждебны друг другу решительно во всем. Ларисе любопытно было узнать, из-за чего повздорили отец с сыном, и правда ли, что Наташа бросила законного мужа. Старику Лугачёву хотелось выпытать, как после смерти бабушки поделят землю. А Петру хотелось осторожненько выспросить, не известна ли хуторянам последняя воля бабушки и что они вообще знают о завещании старухи.
– Милые бранятся, только тешатся! – запела Лариса. – Бог даст, помиритесь с папашей. По пустякам все мы ссоримся… Гордость все наша! Папаша у вас добрый человек и правду любит. Вы ли его обидели, он ли вас, а только сыну перед отцом стерпеть надо…
– Да ведь как сказать? – начал Лугачёв, поглаживая седую бороду лопатой. – Вот земля-то огромная, а нам на ней все тесно кажется. Все никак поделить землю-то Божию не можем. А много ли человеку земли нужно? Вот мы на восьми десятинах живем и то, слава Богу, кормимся… Поди, покойница никого не обидела. Земли достаточно. Всех, поди, наградила… Из-за чего с папашей-то повздорили?
– Так, из-за пустяков. Я говорю, что продать надо имение, а отец не желает…
У Ларисы засверкали глаза и зубы:
– Правда ли, на деревне болтают, что бабушка всю землю внучке своей, Наталье Павловне, оставила? Поди, не отнимет она у нас участок-то?
Теперь сверкнули глаза у Петра:
– Бабушка действительно имела желание оставить имение внукам, а их трое: Наташа, я и Женька.
– Ну а как же наш Ванька?
– Какой Ванька?
– Да сынок-то Дмитрия Николаевича? Круглым сиротой ведь остался. Неужели его обидите?
– А где он находится?
– Да вон на сундуке спит! Поди, и нашего Григория-то Николаевича бабушка не обидела? Как она в своей духовной-то отписала?
– В том-то и дело, что завещания-то… не обнаружено. Не знаете, кому она свои бумаги передала?
– Все должно быть у тети Маши. Ее спросите, она должна знать.
Опять мудро заговорил Лугачёв:
– А если покойница никакой духовной не оставила, значит, по закону делить будут. Сыновьям останется. А от них все одно: к внукам же потом отойдет. Папаша свою часть вам оставит… А что продать бы лучше господам землю-то, это вы, Пётр Павлыч, правильно. Время такое для господ: куй железо, пока горячо! Сейчас хотя и задешево, а мужики купят, а что впереди – неизвестно. Кабы ее, землю-то, можно было в карман положить да с собой унести – другой разговор, а ее в карман не положишь.
– Да и мужики ведь тоже ее в карман не положат, – хитровато улыбнувшись, заметил Пётр, пряча раздражение.
– Могут. Мужики могут! По горсточке по карманам разберут. Не соберешь потом.
Тут хмуро заговорил Григорий:
– Я помещиком во всяком случае не буду. Не желаю быть. Я свою часть мужикам отдам.
Лариса сверкнула глазами на Григория:
– Прирезку взять надо? На Ванькину долю взять надо? Десятин двадцать все надо оставить, а остальное – пусть мужики берут!
– Хотелось бы мне с тетей Машей поговорить, только идти туда, в усадьбу, не хочется.
– Мы это дело наладим, – успокоила Лариса. – Попрошу ее к нам зайти.
На другой день пришла тетя Маша. Не любила она Петра и согласилась только ради того, чтобы помочь делу примирения сына с отцом, сама не зная еще, из-за чего они поссорились. Тема разговоров оказалась для тети Маши неожиданной и лишь сильнее вооружила её против Петра.
– А-а, вот в чем дело! При жизни бабушку свою бегемотом и крокодилом называл, а как померла, так наследство пожалуйте! Я думала, что ты помириться с отцом хочешь. Так мне Лариса Петровна сказала. А оно вон что! Выходит, что и не отец, а опекун! Так, так… Не могу тебя порадовать. Какие были завещания, все насмарку пошли, недействительными сделались, а нового сестрица не успела сочинить. Да и то сказать: если бы и сделала, так для тебя ничего приятного от бабушкиной смерти не получилось бы. Как бы Наташа за поляка не вышла, ей бы все досталось, а теперь… по закону сыновьям Павлу да Григорию…
Пётр злорадно расхохотался:
– Значит – половина мужикам, а половина – на революцию? Отменно устроила бабушка.
– Почему – на революцию?
– А чем же, по-твоему, занимается мой почтенный батюшка? На что употреблялись доходы с имения? Кто кормил и поил братцев-революционеров? Чем занимался мой дядюшка Дмитрий? Не охотился он вместе с жидами на императора Александра III? Благодетели человечества! Потомственные столбовые дворяне! Опора трона! Мы за царя и отечество кровь проливаем, а они нашим поражениям радуются вместе с жидами… С такими надо «по закону», только другому: есть такой! Государственной опекой над имуществом называется… И давно бы следовало с Никудышевкой поступить именно по этому закону…
– Ну, счастливо оставаться, Пётр Павлович, – сказала тетя Маша и, сделавши поклон, пошла к выходной двери…
Григорий Николаевич все это слышал из своей комнаты, но терпеливо просидел в молчании.
– Григорий Николаевич! Мне нужны лошади. Я должен ехать на фронт. Хотя вы тоже войну осуждаете, но я человек долга.
– Попросите у отца!
– У вас есть лошадь? Мне только до первой почтовой станции, а там…
– Пожалуй, до станции отвезу…
– Пожалуйста. И поскорее! – тоном приказания сказал Петр.
Григорий повиновался, и спустя полчаса они трусили на розвальнях по направлению к Собакину, оба в упорном молчании, чувствуя непримиримую враждебность друг к другу…
Рухнула последняя скрепа отчего дома – бабушка, и как-то все вдруг стало в нем расползаться по швам.
День был туманный, мглистый, и, когда проезжали мимо, барская усадьба в уборе мохнатого инея и в осевших на землю туманах казалась воздушным призраком зимних сказок…
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.