Текст книги "Отчий дом"

Книга четвертая

Глава I

Когда-то и критика, и читатель жаловались на то, что вся наша литература и искусство пропахли «мужиком» и что даже в великосветских салонах и гостиных воняет «мужицкой избой»…

Давно прошли эти времена. «Мужик» пропал со всех горизонтов искусства и литературы. Только одинокое «Русское богатство», где отсиживались обломки разгромленного народничества с Михайловским и Короленко во главе, продолжало во всех своих отделах долбить русскому человеку, что в огромном царстве, где «мужик» остается основным кормильцем и защитником государства, мужика никак не скинешь со счетов русской экономической и политической жизни.

Царь и его правительство по-прежнему стремились укрепить трон на «дворянине», а новая идеологическая интеллигенция, сотворившая себе кумира из «рабочего», превратила «мужика» в некоторую алгебраическую величину с отрицательным знаком, с которой все-таки необходимо было считаться при разрешении задачи построения социалистического рая по рецептам нового евангелия от Карла Маркса. По этим рецептам надлежало «выварить мужика в фабричном котле». Итак, для правительства – только дойная корова, терпеливая и выносливая, для интеллигенции – сырье для выделки необходимого пролетариата…

Но все это там, далеко, в столицах, где решались судьбы мужицкого царства без мужика, где всякие операции над ним производились как научные опыты над кроликом, где всегда за мужика и от имени мужика думали, говорили и решали правительство, интеллигенция и «первенствующее сословие», дворянство. На необъятных просторах русской земли мужик был молчалив, терпелив и кроток:

– Мы люди темные. Вам, господам, виднее…

Но случалось, что и мужик, потерявши кротость и терпение, неожиданно и без разрешения заговаривал, и уж если заговаривал, то не иначе как с топорами, вилами и кольями в руках.

Эти мужицкие разговоры сперва назывались «стихийными движениями русского народа», потом бунтами, теперь – аграрными беспорядками.

В 1579 году – разбойник Ермак. Прошло сто лет – Стенька Разин. Еще через сто лет – Емелька Пугачев. Аккуратно через каждые сто лет заговаривали неспрошенные.

Не знаменовала ли самая повторяемость этих, хотя и «жестоких и бессмысленных», по выражению поэта, бунтов, что в самом фундаменте нашего государственного строительства имелась какая-то архитектурная ошибка, приводящая все государство к периодическим потрясениям? И при всей своей жестокости и кровожадности так ли уж они бессмысленны?

Разбойники-то очень уж необыкновенные! Вон Ермак удостоился впоследствии памятников. Стенька Разин выставлял целью своего разбойного похода освобождение народа от боярской неволи и приказных и высказывал намерение перестроить всю Русь по вольному казачьему устроению. А Емелька Пугачев вот какой манифест к народу выпустил:

…Жалуем всех, находящихся прежде в крестьянстве и подданстве помещиков, верноподданными нашей короны и награждаем древним крестом и молитвою (то есть свободой религиозной совести для того времени), вольностью и свободою, не требуя подушных и прочих податей, землями лесными и сенокосными угодьями, рыбными ловлями, солеными озерами, головами и бородами, и освобождаем от всех прежде чинимых от злодеев-дворян, градских мздоимцев и судей отягощениев крестьянам.

Разве тут нет мысли, идеи бунта? Разве не более бессмысленна идея просвещенного науками идеолога – выварить шестьдесят миллионов мужиков в фабричном котле?..

Разбойные бунты жестоко усмирялись. Народ надолго замолкал и смирялся. Просвещенные и культурные сословия и правительство успокаивались и погружались в беспечность. И все оставалось по-старому…

С большой вероятностью можно было бы предсказать, что через сто лет после Емельки Пугачева снова появился бы какой-нибудь разбойник и увлек бы за собой мужика к новому бунту. По законам исторической статистики это должно было случиться в семидесятых годах прошлого столетия. Но на дороге к этому бунту встал умный, предусмотрительный царь Александр II и в 1861 году предупредил бунт манифестом об освобождении крестьян от крепостного рабства.

Царь сказал неразумному дворянству:

– Лучше освободить народ сверху, чем ждать, когда освобождение придет снизу!

Однако неразумные и тут помешали: великая реформа освобождения народа оказалась сильно укороченной сравнительно с первоначальными планами царя и его сподвижников, укороченной в интересах дворянства. Она не оправдала надежд и ожиданий крестьянства.

Немногие честные и прозорливые люди из того же дворянства предупреждали царя и предсказывали, что это ввергнет Россию в будущем в величайшие бедствия и потрясения. Но сила оказалась на стороне тех, которые привыкли строить свое благосостояние на рабстве и кротости народа…

И как только совершилась эта историческая ошибка, мужик снова заговорил на своем страшном языке с властями и помещиками: в течение двух первых лет после падения крепостного рабства было более тысячи народных бунтов и восстаний!

Народ не хотел признать царского манифеста, называл его «подменным» и считал себя и царя обманутыми со стороны господ и подкупленных ими чиновников.

Слепцы по монастырям, по большим и проселочным дорогам жалобно пели:

 
Кривда Правду переспорила,
Ушла Правда к Богу на небо,
Пошла Кривда по земле гулять,
И от Кривды земля всколебалася!
 

А мужики с бабами вздыхали и утешали себя терпеливой надеждой:

– Бог правду-то видит, да не скоро ее сказывает… Потерпим уж…

Великие реформы царя-освободителя ни в экономическом, ни в политическом отношении не сделали мужика равноправным со всеми другими сословиями жителем. Мужик не сделался собственником земли, которую обрабатывает: она принадлежала общине и подвергалась переделам. Для мужика был оставлен особый волостной суд, который, руководствуясь обычным правом, мог подвергать мужика телесному наказанию, порке розгами. Мужик был ограничен в правах передвижения и отлучки из места своего постоянного жительства. Вместо прежнего единого господина, помещика, он очутился под опекой множества всяких властей, а с введением земских начальников, большинство которых принадлежало к дворянскому сословию, в конце концов, попал и под опеку помещиков, у которых вынужден был за недостатком надельной земли арендовать ее, часто по чрезмерно повышенным ценам… Помимо всего этого мужик, как плательщик всяких налогов, был связан «круговой порукой»: исполнив свой личный долг перед государством, мужик обязан был платить налоги за тех членов общины, которые оказались неплатежеспособными…

Полусвободный гражданин второго сорта! Общая дойная корова.

Россия въезжала в ворота XX столетия с хроническими «голодными годами», с эпидемиями, с вспыхивающими то там, то сям аграрными беспорядками. И вот что было странно: народ хирел, беднел, нес непосильную налоговую тягу, а между тем государство богатело. Государственный бюджет быстро приближался к двум миллионам рублей, в полтора раза обгоняя бюджеты Англии, Франции и Германии. Два последних года XIX столетия ознаменовались неслыханным подъемом промышленности…

В чем разгадка этого чуда?

Государственный контролер еще в 1896 году в своем отчете царю заявил: «Платежные силы находятся в чрезмерном напряжении».

Для мужика в «мужицком царстве» сахар был непосильной по цене роскошью, между тем как в Англии русским сахаром откармливали свиней!

Как расцветшая промышленность, так и государственная поддержка разоряющегося и разлагающегося дворянства, именуемого «опорой трона», держались исключительно на выносливой и многотерпеливой мужицкой спине…

Благополучный бюджет и рост промышленности как будто бы свидетельствовал о том, что мы быстро догоняем на своей гоголевской «русской тройке» Европу, а вот мужик, как говорится, портит всю музыку: то голодает, то бунтует, не желает «выпариваться в фабричном котле» и кричит: «Земля ничья, она Божия! Не затем она Господом сотворена, чтобы помещики ее нам в аренду сдавали!»

Мужик никак не мог понять, что земельная собственность священна, неприкосновенна, и своим правовым невежеством ставил в щекотливое положение и царя, и правительство, видящих свою опору в земельном дворянстве. Придворные сферы были набиты представителями крупного земельного дворянства, и мужицкий вопль о земле оставался гласом вопиющего в пустыне, между тем как «Союз объединенного дворянства» всегда незримо присутствовал при царском дворе…

Молодой царь, не обладавший ни твердой волей отца, ни государственным кругозором, необходимым для самодержавного властелина огромного царства, всегда неуверенный в себе и искавший помощи у окружающих, к великому несчастью России, не обладал еще и даром удачного выбора помощников. Большинство быстро менявшихся министров не столько думали о России и народе, сколько торопились при помощи придворной дворянской камарильи сделать блестящую карьеру. Единственным подлинным государственным человеком был министр финансов Витте, но его царь получил вместе с престолом от покойного отца.

Нужны были поистине мудрость змеи и хитрость лисы, чтобы, лавируя между разбрасываемыми придворной камарильей минами, так долго оставаться у кормила государственного корабля и незаметно и вопреки господствующей около царя клике поворачивать руль от дворянско-крепостных берегов в открытое море свободного плавания… Вот этот единственный государственный человек при царе только один и понимал, что первенствующее по своему значению для государства сословие – не дворянство, а крестьянство. Один в поле воин!

Не поставим поэтому в суд или осуждение, что временами ему приходилось изобретать такие способы, чтобы и волки были сыты, и овцы целы…

Мужик все чаще и чаще заговаривал на своем антигосударственном языке о земле и воле. Придворная обстановка дворянского засилья мешала коренному разрешению крестьянского вопроса, между тем что-то сделать было необходимо немедленно. Витте прибегнул, так сказать, к «домашнему средству»: чтобы хотя на время отвлечь мужицкие вожделения от помещичьей земли, он предложил царю план великого переселения малоземельных и безземельных крестьян в Сибирь, по линии магистрали Сибирской железной дороги. Пусть они заселяют сибирские пустыни, колонизируя малолюдные края Дальнего Востока!

Насколько было трудно тогда что-нибудь сделать в пользу и благо народа, как опасно было прикасаться к этой государственной болячке – показывает то обстоятельство, что даже этот безгрешный план до смерти напугал помещиков, крупных магнатов землевладения: ведь мужик хлынет в Сибирь, а это удорожит крестьянский труд, уронит арендную плату на землю, раскроет перед мужиком горизонты и породит в нем стремления к вольностям! В результате большой переполох в придворных дворянских сферах. Проект Витте признан опасным не только для первенствующего в стране сословия, но и для самого государства, а автор проекта заподозрен в «масонстве» и прозван при дворе «красным министром».

Дворянство почуяло в этом министре невыгодного для своих интересов реформатора и, с одной стороны, спешило укрепить свои позиции при дворе и в правительстве, с другой стороны – уронить влияние Витте на молодого царя. Главным средством для этого служило пробуждение в царе подозрительности: не кроется ли в тайных замыслах государственного человека покушений на самодержавие и его устои? Одним из главных устоев является дворянство. Вот эту опору трона и следует укрепить прежде всего. Для этого необходимо всеми мерами сохранить землю в руках поместного дворянства, остановить его оскудение, поддержать его падающий престиж. Между тем министр финансов не проявляет в этом отношении никакой инициативы, а напротив, тормозит это основное дело.

Вместо того чтобы открыть совещание по вопросу о поднятии благостояния крестьян, молодой царь под воздействием сильного своими связями при дворе дворянства открывает в 1895 году «Комиссию по дворянскому вопросу», программа которой весьма откровенно раскрывала желание оскудевающего дворянства пополнить свои пустующие карманы за счет государственной казны, разбогатевшей главным образом путем чрезмерного напряжения мужицкой спины…

Первое торжественное заседание этой Комиссии ознаменовалось крупным государственным скандалом. После приветственных речей, главное содержание которых заключалось в экскурсиях ораторов в отечественную историю с целью доказать, что как образование, так и существование Российской империи обязано главным образом дворянству, выступил «красный министр» и начал говорить, что дворянам не может быть хорошо, если плохо крестьянам:

– Я нахожу, что дворянское совещание поступит правильно, если прежде всего займется вопросом о благосостоянии крестьян!

Речь Витте разорвалась бомбой в торжественной обстановке дворянских гусей, гордившихся тем, что их предки спасли Рим!

Эта внезапно разорвавшаяся бомба так ошеломила все благородное собрание, что председатель, министр внутренних дел Дурново, прервал заседание и объявил, что он должен испросить указаний Его Величества, прежде чем продолжить совещание.

Поистине «скандал в благородном семействе»!

Зато какой удобный случай – спихнуть с дворянского пути врага своего!

Какова была беседа у царя с председателем Комиссии – об этом история умалчивает, но вот что произошло на следующем заседании.

Министр открыл заседание объявлением следующего Высочайшего повеления:

– Государю благоугодно было назначить Комиссию для изыскания средств к улучшению положения русского дворянства, а не крестьянства, а потому Комиссия не должна затрагивать крестьянский вопрос!

Молодой царь был возмущен и озадачен: не масон ли, не тайный ли революционер этот Витте?

Было бы ошибкой думать, что министр финансов Витте питал особенно благожелательные чувства к русскому мужику. Нет, только он при своей государственной дальновидности понимал, что мужик, эта дойная государственная корова, может давать золотое молоко для всех нужд государства, и в том числе для подкармливания расползающегося дворянства, лишь в том случае, если сама корова поправится от своей худобы и получит должный разумный уход со стороны доящих…

Вскоре после этого скандала по всей России стала гулять крамольная открытка с картиночкой: худющий мужичонка пашет на худой лошаденке свою худую землицу, а за сохой следом за мужиком идут с большими ложками в руке семь человек, олицетворяющих представителей власти и культурных сословий, с надписью внизу: «Один с сошкой, а семеро с ложкой».

Глава II

Нетерпеливый читатель может спросить автора:

– Какое отношение все, что выше написано, может иметь к «Отчему дому» и его героям? Зачем автору понадобились эти вылазки из пределов семейной хроники симбирских дворян Кудышевых в область общей государственной жизни?

Критики тоже недовольны автором: одни заподазривают его в желании нанести удар влево, другие – вправо, в намерении кого-то обвинить, а кого-то оправдать. Так, один критик назвал мою хронику обвинительным актом против всей русской интеллигенции, другой обвинил автора в намерении взвалить всю тягу ответственности за революционную катастрофу на плечи вождей старой Императорской России во главе с трагически погибшим царем…

Несомненно, что и критики в той или другой степени отражают впечатления читателей.

Я думаю, что эти обвинения, такие противоречивые по своему содержанию, основаны на том, что большинство из нас утратило историческую перспективу, а меньшинство и совсем ее не имело и ныне не имеет. И те и другие во власти закона личной психологии: «что прошло, то будет мило», – тем более, что наше настоящее по сравнению с прошлым можно уподобить самочувствию изгнанных из рая прародителей наших…

Такие без исторической перспективы смотрят на нашу революцию, как на скверное историческое происшествие, и ищут виноватых только среди своих современников. Для одних все зло проистекло от интеллигенции, для других – «от жидов», для третьих – от революционеров, для четвертых все зло вообще в «отцах». Есть и такие, которые все зло усматривают либо в Витте, либо в Милюкове с Керенским…

Такие забывают, что настоящее рождается из прошлого, а будущее из настоящего и что их никак нельзя разорвать; забывают, что в истории существует своеобразная «круговая порука» поколений и что колесо истории не поворачивается и не останавливается по воле и желанию, даже по приказу самодержавного императора. Не хотят знать и того, что революции не сваливаются с небес, а подготовляются долгим историческим процессом…

Вот только этот исторический процесс мне и хотелось отразить в семейной хронике.

Эпиграфом к ней я взял евангельские слова: «может ли слепой водить слепого? не оба ли упадут в яму?»

Кто же был историческим поводырем темного, а потому и слепого русского народа?

Цари, правители, культурные сословия, духовенство, интеллигенция – это и есть наш общий национально-государственный «Отчий дом». Как же было автору обойтись без этого главного дома, когда кудышевский отчий дом – только миниатюра этого общего дома? Ведь мой «Отчий дом» подобен капельке расплавленного зеркала, в которой с исторической неизбежностью должны отразиться все добродетели и пороки нашего исторического бытия…

В мою задачу вовсе не входил суд над современниками, желание выловить из них виноватых. Я имел намерение показать историческую поруку поколений, в которой нет невиноватых…

Вот вам пример. Отмечая разрушительные тенденции нашей интеллигенции, я все же не скрыл, что та же интеллигенция со дня манифеста о раскрепощении крестьян неустанно твердила о необходимости коренной земельной реформы, народного просвещения, превращения мужика в полноправного гражданина. Разве не ту же цель, но лишь с большим опозданием выставил в конце концов единственный государственный человек в правительстве Николая II – Витте? Вот какое письмо написал он царю в 1898 году:

…Крымская война открыла глаза наиболее зрячим. Они сознали, что Россия не может быть сильна при режиме, покоящемся на рабстве. Ваш великий дед самодержавным мечом разрубил Гордиев узел. Он выкупил душу и тело своего народа у их владельцев. Россия преобразилась, она удесятерила свой ум и свои познания. Император Александр II сделал крестьян свободными сынами своего отечества. Император Александр III, поглощенный восстановлением международного положения и укреплением боевых сил, не успел довершить дело своего отца. Эта задача осталась в наследство Вашему Императорскому Величеству. Она выполнима, и ее необходимо выполнить. Крестьянство освобождено от рабовладельцев, но этого недостаточно: необходимо еще освободить его от рабства произвола, беззаконности и невежества. От этого неустройства проистекают все те явления, которые, как надоедливые болячки, постоянно дают себя чувствовать…

Государь! Государство при настоящем положении крестьян не может идти вперед. То голод, то земельный кризис, то беспорядки, а в это же время поднимается вопрос о доблестях отдельных сословий и даже о поддержке ими престола!.. Боже, сохрани Россию от престола, опирающегося не на весь народ, а на отдельные сословия! Весь вопрос в крестьянском неустройстве. Там, где плохо овцам, плохо и овцеводам. Между тем развитие России требует все новых и новых расходов. Расходы эти по количеству населения не так велики, но они непосильны для крестьян по неустройству их быта. Это – великая радость для всех явных и тайных врагов самодержавия! Здесь благодатное поле для всяких вражеских действий. Крестьянский вопрос является ныне первостепенным вопросом жизни России. От Вас, Государь, зависит сделать врученный Богом Вашему попечению народ счастливым и тем открыть новые пути возвеличению Вашей империи…

Глас вопиющего в пустыне!

Царь два года отмалчивался. Но наступил 1901 год, и кроткий и терпеливый мужик заговорил снова на своем страшном языке. Бурная волна крестьянских волнений и бунтов покатилась с юга, откуда писали в столичные газеты:

…У нас в воздухе висит что-то зловещее. Каждый день на горизонтах – зарево пожаров. По земле стелется по вечерам кровавый туман. Нельзя пройти по деревне, не услыхав угрозы. Надо уехать, пока не сожгли или не повесили на воротах…

Впрочем, не одни помещики жили в тревоге и смутном предчувствии близких политических вихрей. Вот уже два года, как вся культурная Россия пребывает в тревоге и возбуждении: студенческие беспорядки, забастовки на фабриках и заводах, демонстрации с красными флагами, убийство министра народного просвещения Боголепова студентом Карповичем, отлучение Льва Толстого от церкви, борьба земского и городского самоуправлений за отнимаемые у них права, тайные съезды с направленными против самодержавной власти резолюциями – все это одних пугало, других радовало и всех заставляло терять душевное спокойствие, пребывать в непрестанном нервном возбуждении. Одни боялись революции, другие ждали эту желанную гостью. А тут вдруг, словно на подмогу явным и тайным врагам самодержавия, – крестьянские бунты, расползавшиеся с юга во все стороны…

Правительство и придворная дворянская камарилья пришли в испуганное замешательство и впервые усомнились в чудодейственной силе полицейского кулака. Интеллигентской крамолы на верхах отвыкли бояться, но крамола сверху, подкрепляемая бунтами снизу, не на шутку испугала и царя, и всю «опору трона».

Царь вспомнил о советах министра Витте, о его позабытом дерзком письме в Крым. Что-то надо поскорее предпринять. Кто научит? Кто скажет правду? Где умные и мудрые?

Царь с тревогой озирался по сторонам, и мысленный взор его неизбежно упирался все в того же единственного государственного человека, в уме которого царь никогда не сомневался…

Так возник проект особого совещания, если не специально по крестьянскому вопросу, то все же весьма к нему близкому, с компромиссным наименованием «Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности»…

Однако скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Когда-то там еще сорганизуется и начнет действовать особое совещание, да когда-то его работы и постановления начнут воплощаться в разные государственные реформы, долженствующие успокоить бунтующего мужика, а пока необходимо принять экстренные меры для локализации и тушения расползающегося пожарища. Тут ничего нового пока не придумано даже умным министром финансов… Да и не его это дело. Хотя по действующим законам телесные наказания на мужика может налагать только мужицкий же волостной суд (пусть мужик сам себя порет!), но в таких случаях власть не привыкла считаться с законами вообще: стреляли, пороли, арестовывали, а потом уже предавали суду и наказывали по уголовному кодексу.

Такие крутые расправы временно успокаивали мужиков, но успокоение это, конечно, было обманчивым. Вся боль и обида пряталась в глубину мужицкой души и там тайно гнездилась под обликом внешнего раскаяния и смирения. Этими крутыми экзекуциями власть уподоблялась тому человеку, который, посеяв ветер, должен пожать бурю…

Невозвратно прошли для России те времена, когда –

 
В столицах шум, гремят витии,
Кипит словесная война,
А там, во глубине России,
Там – вековая тишина…
 

В столицах кипела не только словесная, а подлинная революционная война с правительством, а там, во глубине России, не стало прежней идиллической тишины и сладостной дремотности.

«Русь! Куда ты мчишься?»

«Русская тройка» точно вырвала вожжи из рук ямщика и, въехав в ворота XX столетия, понесла седоков без пути и дороги с какой-то роковой предопределенностью к крутому обрыву… над пропастью.