Текст книги "Прививка от ничего (сборник)"

Полный ездец

– Вот ты и стал «новым русским», – сказал я Димке вместо поздравлений. – К тебе на день рождения гости на машинах съезжаются…

Я так гордился первым автомобилем, что не смог оставить его даже в такой ситуации. Зная обширное «меню», обычно предлагаемое на день рождения шурина, можно было добраться до его дачи и на электричке. Но мне – тогда ещё молодому водителю – очень хотелось поехать на машине.

Старый бревенчатый дом утопал в зелени, под сенью которой были накрыты столы. Вечер протекал неспешно, пока не закончилась водка.

Подспудное желание казаться себе лучше, чем есть на самом деле, заставляет людей покупать на праздник очень мало спиртного. После первой же рюмки оно рассеивается, и начинаются бесконечные походы за добавкой.

Я предложил съездить на станцию. Плестись по жаре, петляя в пыльных улочках дачного посёлка, совсем не хотелось. К нам с Димой присоединился сын одного из гостей – воспитанный юноша лет четырнадцати. Кажется, Никита.

Димка внезапно сказал:

– А можно я поведу? Я один раз водил…

Мы поменялись местами.

Первая езда за добавкой мало отличается от учебной езды. Машина тихо ползла по ленивым дачным дорожкам между домами и деревьями, канавами и перелесками. Не прошло и пятнадцати минут, как мы подъехали к железнодорожной станции, состоящей из платформы, кассы и магазина.

Я вышел из машины и потянулся. Дима вышел из машины и вздохнул. Никита просто вышел из машины – в его возрасте это ещё можно себе позволить.

– Ну, давай ключи, – сказал я.

– А они в замке зажигания, – ответил Дима.

– Эх ты, – поморщился я и дернул ручку двери.

Она неожиданно не поддалась. Я подёргал ещё. Потом пошёл к другой двери, и к третьей… Перед нами стояла наглухо закрытая машина с ключами, документами и деньгами на водку внутри.

Мы посмотрели на Никиту. Он только развёл руками и улыбнулся. В его возрасте ещё можно себе это позволить. Потому что более взрослый человек, закрывший в машине все кнопки дверей (включая передние) и хлопнувший своей (задней пассажирской) дверью, провалился бы на месте.

Впрочем, маленькая надежда у нас оставалась. В виде такой же маленькой щёлочки одного из стёкол. Мы долго пытались отодвинуть его пальцами, искали проволоку, но всё тщетно.

В это время подошли «местные». Очарование июльского вечера состояло в том, что подошли они не с целью подраться, а чтобы проверить, не угоняем ли мы машину. Пришлось рассказать им всю душещипательную историю – от выезда с дачи и смены водителя до закрывания ключей и документов в машине.

Договорились о следующем: они помогают открыть её, мы предъявляем документы, а также деньги им на водку.

«Местные» оказались гораздо более подготовлены к таким ситуациям, чем столичная творческая интеллигенция. Достаточно быстро они нашли проволоку, просунули её сквозь щель в стекле и подцепили злополучную кнопку.

Настал наш черёд. Мы тоже достаточно быстро сбегали за водкой и хотели так же стремительно уехать.

Но местное гостеприимство этого не предполагало. Очень скоро мы пошли за второй бутылкой. Потом за третьей…

Когда я проснулся утром, очень болела голова. Точнее – нечто находившееся над плечами. Оно звенело, ныло и гудело на разные лады. Голова ли это была или нет – сказать было сложно.

Я поплёлся к машине. Она была аккуратно припаркована у ворот… Но фара была треснута и сорван один из «дворников».

Я быстро отыскал и разбудил Диму. Потому что в такой ситуации лучше видеть чью-то голову, чем чувствовать свою.

На мои расспросы, что вчера произошло с машиной, Дима ответил кратко:

– Пойдем.

Мы побрели в сторону станции и, когда в очередной раз свернули за угол, увидели огромное дерево, лежащее поперёк дороги. Заботливо поваленный садоводом-любителем ствол занимал всю её ширину. Свободным оставалось только пространство между забором и дорогой, занятое двухметровой канавой.

Я долго смотрел на эту картину и не верил своим глазам. Видимо, пока мы совершенствовали навыки угона машины и взаимоотношения с местным населением, дачники как раз совершенствовали свои участки.

Моё оцепенение прервал Дима. Он вздохнул – почти так же, как накануне, выходя из машины, – и с огромным сожалением произнёс:

– Н-да… Трезвым здесь не проедешь…

Уроки вежливости

– Поедешь со мной в Таллинн? – спросила Катя.

С одной стороны, я был на седьмом небе от счастья – поездка с любимой девушкой могла быть только приятной. Я представил себе узкие улочки, вымощенные брусчаткой. Мы бредём по ним, держась за руки, останавливаемся у освещённых витрин, заходим в кофейни…

С другой стороны, как у всякого студента-первокурсника начала девяностых, с деньгами у меня было очень туго. Точнее сказать, их просто не было. Что я и озвучил немедленно.

– Брось, – парировала Катя, не привыкшая отступать. – Папа едет в командировку. Он позвал меня с собой. А я поставила условие…

Это было уже совсем неприличным. Совершенно понятно, почему Алексей Иванович захотел взять дочь с собой. Его частые командировки приводили к тому, что в «свободной» Катиной квартире дневала и ночевала вся наша компания. Оставленные на еду деньги пропивались во время литературных посиделок, в квартире то и дело появлялись незнакомые маргинальные личности. Соседи ночи напролёт вынуждены были изучать творчество Башлачёва, Гребенщикова и наше собственное. В результате Алексей Иванович, больше всего ценящий халат, домашние тапочки и старинный подстаканник, возвращался в совершенно разгромленную квартиру, где ещё поправляли здоровье остатки новой творческой интеллигенции.

Но вынужденная мера безопасности никак не включала в себя оплату моей поездки в Таллинн.

Однако Катя так не считала.

Дорога на вокзал – уже другой город. Возникает необыкновенное чувство свободы, кажется, что ты невидим для окружающих, для остающихся. Ты бредёшь сквозь толпу, загадочно улыбаясь. Ты – уже там.

Алексей Иванович, естественно, взял СВ. Мы сидели втроём на двух спальных полках. Я изо всех сил старался поддерживать светский разговор, чтобы не выдавать своего смущения. Время близилось к полуночи. И тут Катя не выдержала:

– Папа! – произнесла она серьёзно, будто речь сейчас пойдет минимум о замужестве. – Тебе пора спать!

Если бы я умел краснеть, цветовая гамма пополнилась бы ещё одним оттенком. Алексей Иванович растерянно огляделся, поднялся и побрёл в соседнее купе. Дверь захлопнулась. Катя победно посмотрела на меня.

Яркое утреннее солнце слепило глаза. Тем более что ночью их так и не удалось сомкнуть.

На вокзале нас встречала знакомая Алексея Ивановича. Мы сели в автомобиль и поехали к ней. Спокойная езда и медленная речь с мягким эстонским акцентом убаюкивали. Я почти уснул, когда мы подъехали к двухэтажному особняку, окруженному яблоневым садом.

Внутри было очень уютно. В гостиной стоял накрытый стол с огромной бутылью в центре. Когда её открыли, по комнате мгновенно разлился аромат яблок.

Я поднес бокал к губам. Домашнее вино, сделанное с большим умением и любовью, радовало чуть сладковатым букетом, который приятно растекался по нёбу. Пилось необычайно легко. При абсолютно ясной голове ноги были чуть ватными.

Мы пошли гулять по Таллинну. Город походил на картинку из каталога игрушек. Яркие свежевыкрашенные домики были аккуратно расставлены чьей-то уверенной рукой. Кропотливо уложенная брусчатка напоминала бугристую шкуру огромного зверя. Она была какой-то живой и дышащей, в отличие от асфальта, мёртвым грузом лежащего на земле. По брусчатке с достоинством передвигались горожане, они медленно заходили в кофейни, чтобы почитать сегодняшнюю газету за чашечкой кофе.

Мы вернулись в особняк. Поужинали. Хозяйка повела нас по узким ступеням куда-то наверх. Когда лестница закончилась, мы оказались в малюсеньком флигеле, почти полностью занятом огромной двуспальной кроватью. Над ней вместо картины располагалось круглое окошко, в которое с любопытством заглядывала луна.

Не знаю, о чем думала Катя, а я вспоминал, как мы разбирались со спальными местами в поезде. Молчание было прервано всё тем же рассудительным и мягким эстонским выговором:

– Йа постелила фам фместе… С фашим папа буддете разбираться са-ами…

Среднеголливудский фильм

Герой среднестатистического голливудского фильма (в дальнейшем – ССГФ) не ходит на работу. Зачем, если в кармане у него всегда есть деньги на авиабилет до Австралии и обратно, пару автоматов и квартиру в пентхаусе? Ещё и остаётся на самый что ни на есть задрипанный автомобиль – коллекционный Ford Mustang GT350 69-го года выпуска с V-образным 8-цилиндровым движком объемом 3,5 литра и мощностью 290 лошадиных сил. На остальное герой ССГФ денег не тратит. Ведь автомобиль не ломается и не требует заправки.

Что автомобиль? Самому герою ССГФ не нужна пища. А это в свою очередь снимает необходимость ходить в туалет.

У героя ССГФ никогда не развязываются шнурки, не заканчивается зажигалка, не падает сигарета, не разряжается телефон. Мусор, грязные бокалы и полные пепельницы исчезают из пентхауса сами собой, будто опасаясь нашего героя. В гостиницах и поездах всегда есть для него хотя бы одно местечко. Родственники не требуют от него внимания, а телефонная компания – оплаты счетов. Все, кого он ищет, сидят дома и прилежно ждут его.

В череде таких вот серых, беспросветных дней как раз и происходит история, о которой повествует ССГФ. Эта история хоть как-то разнообразит скучную жизнь героя.

Жаль, что это всего лишь на два часа…

Миша и Мойша

Миша был настолько уравновешенным и терпеливым человеком, что многие считали его добрым.

За это в среде своих коллег по спорту он получил прозвище «Мойша».

У метателей молота просто не укладывалось в голове, что 190 сантиметров сплошных мышц, способных произнести «будьте любезны», могут это делать от имени Михаила.

Миша был даже застенчивым. Что, согласитесь, позволительно при таком росте.

Он вернулся домой поздно вечером, после работы и тренировки. Уставшие ноги привычно перебирали ступеньки всех восьми пролётов, ведущих на четвёртый этаж «хрущёвки».

Дома царил привычный бардак. Тут и там валялись вещи и пустые бутылки. Переполненные пепельницы щетинились окурками.

На кухне шло пиршество – жена и её брат осваивали четвёртый литр пива. Миша сел на скрипучую табуретку в углу и налил себе кружку. Мрачно посмотрел в окно.

Варианта было всего два. Присоединиться к этому внезапному празднику либо выставить всех к чёртовой матери и лечь спать. И если Миша готов был склониться ко второму варианту, то Мойша предпочитал первый.

Пиршество шло по обычному сценарию – то вздымаясь на волне необъяснимой любви к окружающим, то проваливаясь в водоворот внезапной ненависти к миру.

В один из таких провалов, уже глубоко за полночь, жена неожиданно запустила кружкой Мише в голову.

Кружка пришлась хорошо. Чувствовалось, как расходятся живые ткани, лицо заливает кровью.

Ни слова не говоря, Мойша побрёл в ванную, оставляя за собой кровавые следы. Кое-как умылся, приостановил кровотечение. Он слушал, как из крана успокаивающе льётся вода. Но при этом внутри него что-то переполнялось, будто в какой-то невидимый сосуд падали последние, самые последние капли…

Он вышел из ванной, взял участников банкета за шиворот (кажется, жена была в правой руке, а её брат – в левой) и молча вынес из квартиры. Захлопнул дверь и вернулся в ванную.

Картина в зеркале не утешала – зияющие разрезы нужно было зашивать. Не переодевая окровавленной одежды, Миша поплёлся в травмпункт.

Вернулся он уже под утро. Походил по квартире, пнул ногой пустую бутылку. Сел на кровать. Потом лёг, не раздеваясь, и укрылся одеялом.

В это время в квартире сверху грянула музыка. Глубокие басы сотрясали тонкий потолок «хрущёвки». Стёкла вторили им мелодичным звоном.

Миша устало откинул одеяло, встал, захватил свой спортивный снаряд, валяющийся в комнате, и направился к двери.

Поднимаясь по лестнице, Миша рассуждал о том, что надо поговорить культурно. Точнее, так рассуждал Мойша. Ведь он – человек вежливый.

Звонка почти не было слышно за грохотом музыки. Тем не менее, сосед открыл дверь. Перед ним стоял человек в окровавленной футболке, с перебинтованной головой и с молотом в руке. То, что он произнёс, было ещё более удивительным:

– Выключите, пожалуйста, музыку, сука!!!

Как понятно, первую часть фразы придумал Мойша, а уже её окончание – не спавший всю ночь, раненный кружкой Миша.

Сосед оторопел. Только так можно объяснить его совершенно неуместную реакцию. Рассказывать человеку, держащему в руке молот, о своём праве шуметь с восьми утра – как минимум неосмотрительно.

Мойша решил, что необходимы ещё какие-то убедительные и вежливые слова, дабы воззвать к совести соседа.

– Я что, блядь, неясно сказал? – спросил Миша, поднимая молот…

Сосед затрясся и рывком захлопнул дверь.

Мойша постоял ещё чуть-чуть и поплёлся вниз по ступеням, уныло таща за собой спортивный снаряд.

Он снова лег и накрыл забинтованную голову подушкой.

– Надо было хоть дверь ему искорёжить, – подумал Миша.

– Зачем? – парировал Мойша.

В этот момент музыка наверху стихла.

– Странный день, – подумали они вместе.

Миша уснул быстро, а Мойша долго ещё ворочался.

Спорт, воспитание и 9 бутылок

Отдых в докапиталистические времена был занятием таким же сложным, как работа или тщетные походы по магазинам.

Конечно, можно было с унижениями выбить профсоюзную путёвку в какой-нибудь санаторий у моря. Но это сразу же предполагало наличие массовика-затейника, режима дня и постоянного вещания из репродуктора.

Помню, как в одно дождливое утро бодрый советский голос произнёс:

– Здравствуйте, товарищи отдыхающие! Московское время – восемь часов! На улице – прекрасная погода! Небо серое! Без просветов!

Но даже такие путёвки в безоблачное серое утро доставались не всем.

Поэтому многие предпочитали отдых с палатками. Нет, это были не завзятые «походники», бренчащие на гитарах «Как здорово, что все мы здесь» где-то в глубине леса. Это были обычные ленинградские и московские семьи, чудом накопившие на старенькие «Запорожцы» и «Москвичи». Они уезжали в Прибалтику, где продукты были вкуснее, а мусора было меньше, расставляли палатки на берегу какого-нибудь озера и спокойно отдыхали весь положенный трудящимся отпуск. Без затейников и репродукторов. С примусом и почерневшим котелком.

Мы обычно уезжали в Эстонию, на северное побережье Чудского озера. Сбегали из города в воздушный сосновый лес, к ласковому песчаному пляжу. Как делали ещё десятки инженеров, кандидатов и докторов наук, преподавателей и врачей. Дантисты, продавцы мясных отделов и заведующие овощебазами не ездили отдыхать с палатками, что обеспечивало хорошую компанию. Это был ещё один островок свободы – без лозунгов, идеологической направленности и генеральной линии.

У меня на этом островке воцарялся удивительный режим дня. Просыпался я часа в два. Пробежка, зарядка, купание. Лёгкий завтрак, состоящий из обеда встававших в нормальное время родителей. Лёгкий отдых после «лёгкого» завтрака. И – на волейбольную площадку соседней турбазы. Часов в шесть оттуда уходили «физкультурники», и наступало время «профессионалов», а у меня был первый разряд.

Играли до наступления темноты. Потом купание, переоблачение и поход на дискотеку всё той же турбазы.

На дискотеке нашу волейбольную компанию встречали хорошо, соответственно результатам игры. Тем более что партнёра всегда можно было попросить как бы случайно направить мяч во-о-о-он к той брюнетке. А это обеспечивало сближение ещё до дискотеки, со всякими там «ах, простите, я вас не ушиб», «да нет, что вы, вы так увлеченно играете»…

Поэтому дискотека часто заканчивалась походом в кафе и прогулкой под звёздами. Возвращался я в палаточный городок часа в два-три ночи, потому и спал до обеда.

А наутро всё повторялось.

Было так хорошо, что я даже позвонил приятелю в Питер:

– Игорёк, приезжай, – сразу сказал я.

– Приеду, – не раздумывая ответил он. – Что привезти?

– Да ничего не надо. Пиво вкуснейшее рядом. Шашлык в кафе, правда, дорогой. Можешь с собой мяса прихватить.

Кстати, в Эстонии на примере пива я понял, что такое капитализм.

В дальнем магазине оно стоило 80 копеек. В ларьке на турбазе бутылка стоила уже 1 рубль. А в кафе на турбазе – 1 рубль 20 копеек.

Как только дальний магазин закрывался, ларёк поднимал цену до 1−20, а кафе – до 1−40.

Когда же закрывался ларёк, котировки в кафе доходили до 1−60 (вдвое от первоначальной цены). Но мне как завсегдатаю хозяин кафе – грузин из Латвии – всегда продавал пиво за рубль двадцать.

Запасшись пивом, стали ждать Игорька. Автобус из Питера проходил мимо нас примерно в два часа ночи. Нужно было скоротать время.

Найдя фотографии предыдущих путешествий и кусок холстины, решили делать стенгазету. Нужен был какой-то символ вместо принятых в то время в центральной прессе орденов – иначе название смотрелось как-то одиноко. Так я придумал первый в своей жизни логотип – из волн озера в окружении утренних лучей вставала огромная волосатая задница.

Как ни странно, автобус не опоздал. Игорёк выпрыгнул из него с двумя сумками, я сразу же подхватил обе. Одна почти ничего не весила, а другая чуть не оторвала мне руку.

– Что-то у тебя презервативы больно тяжёлые, – съязвил я.

– Так вещи в лёгкой сумке, – парировал Игорь. – А это 10 килограммов мяса.

На утро мы проснулись часа в два. Пробежка, зарядка, купание. Лёгкий завтрак, состоящий из обеда вставших в нормальное время родителей…

Вдвоём такой режим дня оказался ещё веселее и эффективнее. Особенно в части волейбола и вытекающих из него дискотек. Однажды пришлось даже задержаться на турбазе до семи утра. За что, естественно, нам сильно влетело. Особенно мне, поскольку меня ругать было гораздо удобнее.

Мы проснулись ближе к вечеру и сразу попали в самое пекло воспитательного процесса. Сначала эмоции выражала мама – достаточно долго и громко. Потом эстафетную палочку приняли мужчины – отец и его приятель Фима, приехавший в наш палаточный рай из Москвы. Тут логика была поинтереснее женской.

– Предупреди мать и люби сколько хочешь, – наставлял Фима, открывая бутылку водки.

– Что ж это получается? – парировал я. – С турбазы прибежать сюда, предупредить и бежать обратно?

– Придумай способ, – возражал Фима. – Ты же придумываешь, как их кадрить. Теперь придумай, как не волновать родителей. Кстати, за родителей!

Количество аргументов и выпитых бутылок росло. Мама и Фимина жена давно улеглись спать. Кажется, уже начинало светать, когда меня сочли достаточно воспитанным. Но тут обнаружилось, что вокруг костра насчитывается девять пустых бутылок. А это уже сулило воспитательные меры не только мне, но и всей мужской компании.

– А давайте их закопаем, – предложил Фима.

– Нет, надо парочку оставить, а то не поверят, – возразил отец.

И оказался прав, поскольку утром сквозь сон я слышал, как возвращавшиеся с пляжа женщины переговариваются между собой:

– Мужики всю ночь бузили, а выпили только две бутылки…

Изрядно воспитанная накануне компания проснулась часа в три… Нас с Игорьком тут же отправили за пивом. Ящик прекрасно смотрелся на огромном пустом столе, сколоченном своими руками. Судя по неясным угрызениям совести, организм возвращался к жизни. Именно в этот долгожданный и сладостный момент снова появились мама и Фимина жена, гулявшие по лесу. Как и всякие настоящие женщины, они обладали уникальной способностью начинать перебранку с пяти-шести метров. В голове опять зазвенело. Утешало лишь то, что теперь ругают не только меня. Было даже интересно, как мои «воспитатели» будут выкручиваться из сложившейся ситуации.

Фима медленно повернул голову и, уставившись на женщин не вполне открывшимися глазами, злобно сказал:

– Не мешайте! Мы завтракаем!

Внушенные мне накануне нравственные ценности были попраны, а женщины всё не унимались. Тем более что дистанция сократилась до прицельной.

Тогда Фима обратился к отцу:

– Послушай, полетели отсюда! Нас здесь не понимают…

Они встали, раскинули руки, как крылья, и с жужжанием полетели, изображая не то самолёт, не то пчелу…

Иногда мне кажется, что они до сих пор летят – там, в другой жизни, среди сосен и палаток, стареньких автомобильчиков и примусов, отделённых от реальности куда более глубоким океаном, чем Карибские острова от материковой Европы…