Текст книги "Приживется ли демократия в России"

Глава 10
Усмирение бизнеса

О взаимоотношениях бизнеса и власти в последнее время столько писалось и говорилось, что, кажется, что-то новое сказать невозможно. Тем не менее для полноты картины укрепления государства и свертывания демократии в путинскую эпоху обойти стороной этот вопрос нельзя. В то же время многое из сказанного стоит обобщить.

Эффективная работа политических партий и парламента как институтов общественного контроля за властью зависит от наличия в стране свободы слова, в свою очередь связанной со свободой экономической деятельности и защитой прав собственности. При отсутствии независимых от государства источников финансирования свободной прессы последняя перестает существовать. В конечном счете демократия имеет своим основанием открытую рыночную экономику и неприкосновенную частную собственность. Отсюда следует, что если вы хотите получить надежно управляемую демократию, то рано или поздно вам придется установить контроль не только над СМИ, но и над рыночными агентами, т. е. над бизнесом.

Все процессы трансформации начиная с 1988 года шли в направлении обособления и роста бизнеса как самостоятельной социальной силы. И при этом сокращался объем функций государства, сфера его контроля.

Мы видели, был период, когда рыночные реформы и развитие демократических институтов оказались в противоречии, которое разрешилось появлением управляемой демократии, причем в ее рождении и становлении важную роль сыграл крупный бизнес, так называемые олигархи, которым, вообще говоря, демократия как таковая не больно-то была нужна. Но крупный бизнес не хотел реставрации коммунизма, не хотел и авторитарного режима, неизбежно возникающего на почве государственных переворотов. Поэтому демократические формы, особенно управляемые капиталом, крупный бизнес несомненно устраивали. Скажем так: он не был против демократии.

Повышение эффективности рыночной экономики и завершение процесса распределения государственной собственности рано или поздно приводят к тому, что противоречие между реформами и экономикой снимается. Теперь у бизнеса возникает потребность в демократии и общественном контроле за деятельностью государства, в защите прав собственности и других гражданских свобод, соблюдение которых создает атмосферу доверия и солидарности – необходимое условие социальной стабильности в обществе. В условиях демократии бизнес в своих крайних негативных проявлениях – нарушении закона, прав трудящихся, уклонении от уплаты налогов, коррумпировании чиновников – наряду с бюрократией подвергается определенным ограничениям. Но в конечном счете они выгодны самому бизнесу. Наступает время, когда частная собственность и успешный бизнес становятся гарантией гражданской свободы, способности общества контролировать государство и бюрократию посредством демократических институтов.

По мере того как снимается противоречие между рыночными реформами и демократическими институтами, возникает и развивается конфликт бизнеса с бюрократией.

Век бюрократии в России весьма долог. Напомню приведенную выше мысль В. Ключевского: в XVII веке монархия управляла посредством дворянства, в XVIII веке уже дворянство пыталось управлять с помощью правительства, однако с XIX века в России господствует бюрократия. XX век не является в этом смысле исключением: советская власть представляла собой власть бюрократии, номенклатуры.

Бюрократия начала реформы. Не справляясь с социальными обязательствами и чувствуя нарастающую угрозу, она – в лице своих наиболее дальновидных представителей – захотела изменить и собственный статус. Полная зависимость от позиции в иерархии, необходимость держаться за кресло, невозможность передать должность по наследству тяготили бюрократию, и система «власть – собственность» ее уже не устраивала. Бюрократия стремилась завладеть собственностью.

Наиболее продвинутая часть номенклатуры решилась на перемены. Она рассчитывала, что допущенные с ограничениями рыночные отношения дополнят централизованное планирование, заполнят ниши, до которых оно не могло добраться. Тем самым допускалось возрождение предпринимательства – в расчете на то, что бизнес укрепит позиции бюрократии, выполняя за нее грязную работу. И бизнес, едва родившись, копошился у юбки бюрократии, питался от нее, а научившись самостоятельно зарабатывать, начал ее прикармливать, использовать в своих интересах. Бюрократия не только поддерживала «своих» предпринимателей, но и сама явно или неявно стала заниматься бизнесом. Сращивание, симбиоз бизнеса и власти до сих пор считается не просто фактом, но специфическим свойством нового русского капитализма. Советы западных специалистов, которые, исходя из своего опыта, говорили о недопустимости соединения государственных функций и бизнеса, о вредоносности такого конфликта интересов, пропускались властью мимо ушей, воспринимались как надоедливое, оторванное от нашей жизни «брюзжание». Новая российская власть логично мыслила в категориях поэтапного развития: всему свое время, каждый период диктует свои правила.

Потому и не приживались импортированные с Запада институты типа этики государственной службы, стандартов корпоративного управления или независимых судов, что они погружались в иную среду, в мутный бульон зарождающегося капитализма. В нем много чего можно было наловить, пользуясь как раз отсутствием закрепившихся правил игры, где противоположности еще не были разделены и до поры могли существовать только в сочлененном, сращенном виде. При этом бюрократия изначально господствовала, а бизнес был «прилипалой», – так первые кооперативы присасывались к ресурсам государственных предприятий. И относилась она к нему с налетом презрения. Замечу, что в Америке было иначе: на новых землях буржуазия была пионером и главным актором, она создавала и наемных рабочих, и чиновников, обязанных служить ей.

У нас же рыночные реформы нельзя было осуществить, не возродив частное предпринимательство и не подняв его социальную роль. И сделать это можно было только одним способом – потеснив бюрократию. Поэтому конфликт был неизбежен.

В 1990-е годы новая демократическая власть могла опереться поначалу только на крупный бизнес, посколько только он мог быстро сорганизоваться. Одновременно она оказалась вынуждена привлекать к участию в управлении государством бюрократию, включить в свой актив часть номенклатуры, инициировавшей реформы и готовой проводить их в своих интересах. Однако власть не смогла отказаться от услуг других звеньев прежней бюрократической системы, прежде всего силовых, которые для сохранения мирного характера революционных перемен следовало как минимум нейтрализовать.

Крупный бизнес готов был поддержать реформаторов, но, разумеется, не бесплатно. Он стремился занять командные высоты и на какое-то время их получил: возник так называемый олигархический капитализм. Параллельно государство слабело, страна оказалась в экономическом кризисе, который в общественном сознании связывался с олигархами, «разграбившими страну». Даже весьма серьезные ученые полагали, что не революция, не глубокий трансформационный кризис, а рентоориентированное поведение немногих олигархов и высокопоставленных чиновников были причиной падения производства и жизненного уровня в России (Хеллман 2002; Полтерович 2002: 78—94, 95–103; Polterovich 2001: 38; Olson 1993). Я готов признать, что этот фактор являлся значимым и способствовал углублению кризиса. В то же время, как я полагаю, действовали и другие факторы, гораздо более существенные. В их числе назову прежде всего структурные диспропорции, сложившиеся в сильно милитаризованной советской экономике и обнаружившиеся, как только она подверглась либерализации и была открыта для свободной внешней торговли. Во-вторых, следует упомянуть упадок неконкурентоспособных производств, составлявших значительную часть хозяйства страны. Возможно, падение спроса в период высокой инфляции было чрезмерным и, не будь его, часть этих производств могла бы выжить, однако это, в свою очередь, только создало бы трудности для последующего развития: модернизация или ликвидация многих предприятий являлись необходимым условием движения вперед. Лишь в третью или четвертую очередь можно говорить об экономических потерях от рентоориентированного характера молодого российского бизнеса.

Поиск ренты – наиболее естественная, рациональная линия поведения для бизнеса, едва получившего свободу экономической деятельности. Позднее, когда возможности поиска ренты окажутся исчерпаны, контроль со стороны конкурентных рыночных механизмов и государства станет более жестким и будет накоплен минимальный капитал, наступит время менее доходных инвестиций в производство. Таков закон убывающей производительности капитала в действии. В начале 1990-х годов обращаться к бизнесу с моральными призывами проявить патриотизм, не обирать плохо лежащие советские предприятия и не ускорять любыми способами накопление собственного капитала означало уподобиться крыловскому повару, увещевавшему кота: «Кот Васька плут, кот Васька вор». «А Васька слушает, да ест»…

Не мы одни: как это было в США:

Г. Сатаров: «В начале 60-х годов ХIХ века очередной государственный тендер на строительство железной дороги из Сан-Франциско на восток выиграли два почтенных джентльмена – Коллис Хантингтон и Лиланд Стэнфорд. Это принесло их только образованной фирме 24 млн. долларов государственных субсидий и 9 млн. акров земли. В результате дальнейших махинаций с выпущенными акциями произошло следующее: 50 млн. долларов были потрачены на строительство дороги, 30 млн. долларов прикарманили друзья. Один из них – тот самый Стэнфорд, который, выигрывая тендер, не оставлял поста губернатора штата и впоследствии на часть украденных народных денег учредил один из знаменитых университетов мира, носящий теперь его имя.

Пути Господни неисповедимы, но часто они протоптаны, и по известной колее первоначального накопления капитала двигаются все. Везде и всегда. Сначала стремительное обогащение, нередко далеко за гранью закона. Затем резкий поворот, и вот дорога уже поднимается в гору, на вершине которой сияет нечто величественное – Знание, Добродетель, Свобода и т. п.» (Еженедельный журнал. 2004. № 41. С. 8).

Конечно, закономерно возражение: следовало не увещевать бизнес-элиту, а с максимальной жесткостью подавлять опасные для общества процессы или же не форсировать экономическое развитие, даже остановить его.

На вопрос о том, стоит ли давать бизнесу свободу, если известно, что первым делом он займется поиском ренты, по-моему, следует ответить: «Давать несомненно!» Но потом, при подъеме производства и инвестициях за счет капиталов, созданных в том числе посредством накопления ренты, когда уже будет «что делить», неизбежно появляется соблазн вернуться к обсуждению оправданности такой политики, неправедности нажитых капиталов и обусловленности кризиса именно поиском ренты. Я уверен, что подобное обсуждение с точки зрения развития экономики, деловой активности, да и интересов простых граждан крайне непродуктивно. Рентоориентированное поведение порой связывают с ослаблением государства, со снижением роли бюрократии, преданно служившей интересам власти. Действительно, в то время бюрократия отступала, собиралась с силами и готовилась к реваншу.

Стоит сказать, чтó я понимаю под бюрократией. Ясно, речь идет не о кучке чиновников в ситцевых нарукавниках. Это иерархическая структура, пронизывающая все уровни власти, в которой все ячейки (позиции) связаны отношениями субординации и дисциплины. На вершине пирамиды находится высший чиновник, в руках которого сходятся все нити иерархии власти. Таким высшим чиновником может быть и политик, однако только в том случае, если существует разделение властей и другие демократические институты, если, кроме бюрократической иерархии, в обществе имеются другие структуры, способные уравновешивать ее влияние. Если же ситуация в стране прямо противоположная, то во внешней среде высший чиновник играет роль политика, при этом изнутри бюрократия навязывает ему те правила поведения, которые способствуют поддержанию ее жизнедеятельности. Даже будучи уверенным в собственном всевластии, такой политик реализует интересы поддерживающей его пирамиды.

Разумеется, бюрократия – необходимый элемент государственного и корпоративного управления. Она становится опасной при отсутствии общественного политического контроля, в этом случае бюрократия будет считать собственные интересы интересами государства и всего общества. Государство есть единственный политический институт, обладающий правом на насилие в целях безопасности и поддержания законности, а силовые структуры, выполняющие эти функции, – армия, полиция, суд и прокуратура – являются первостепенными звеньями бюрократической иерархии. Силовые ведомства в России традиционно ориентированы не на защиту законных прав и свобод граждан, но на исполнение приказов, поступающих с верхних ступеней иерархии.

Событиям последнего времени, серьезно изменившим картину российской экономической и общественной жизни, – разгрому НТВ и ЮКОСа, отставкам А. Волошина и М. Касьянова, путинским инициативам, озвученным 13 сентября 2004 года, и многому другому – даются разные объяснения. Например, существует мнение, что истинная их подоплека – схватка различных олигархических группировок, в которой власть, подобно некоему районному УБЭП, играет роль «крыши», служит орудием конкурентной борьбы. Вероятно, в этом есть доля истины.

Другая версия – передел собственности: новые люди, пришедшие с Путиным и не участвовавшие в первичном разделе, хотят использовать близость к власти и компенсировать финансовые потери. Отчасти, видимо, верен и этот тезис. Нельзя, впрочем, не заметить, что в изложенных выше интерпретациях ни разу не упоминается бюрократия – как важная социальная сила. Даже если приведенные версии в целом и не вызывают сомнений, остается неясным, в чем состоит тогда серьезная угроза для жизни государства: стычки между разными группировками бизнеса, сопровождающиеся нарушениями закона, коррумпированием чиновников, а то и стрельбой, в конечном счете неизбежно войдут в цивилизованные рамки – в этом прежде всего заинтересован сам бизнес. Постепенно возрастет спрос на защиту прав собственности, на дисциплину контрактов, на доверие и репутацию, и государственные институты, выполняющие эти функции, смогут опереться на общественную поддержку и укрепить свои позиции.

Но, на мой взгляд, доминирующим фактором современного развития России является конфликт между бюрократией и бизнесом, причем пока бюрократия берет реванш. Об этом, кстати, свидетельствуют и идеологемы официальной власти: равноудаление олигархов с апелляцией к равенству всех, включая самых богатых, перед законом, призывы заставить всех без исключения платить налоги, СМИ, которые не должны выражать взгляды отдельных медиамагнатов. Власть выступает за укрепление государства, добивается уважения к нему со стороны других стран. Опасность состоит в том, что за этими вполне благовидными установками просматривается тенденция к возобновлению извечной российской традиции распоряжения властью, единоличной и неделимой. Деньги дают независимость, бизнес может подерживать конкурентов власти – а с этим она мириться не может.

Российский бизнес был создан буквально на пустом месте немногими советскими людьми, решившимися на риск самостоятельной деловой активности, использовавшими предоставившиеся возможности:

• экономической свободы: «можно все, что не запрещено»;

• слабого государства: установленные запреты редко соблюдались;

• распространенных повсеместно навыков теневой деятельности, в обход правил и запретов, продажности чиновников, резко возросшей от желания принять участие в дележе.

Бизнес рекрутировал вчерашних советских торговцев, цеховиков, научных работников и инженеров, которых, как правило, ожидала лишь однообразная нищая жизнь; руководителей госпредприятий разного ранга, чиновников; партийных, советских и комсомольских деятелей, лишившихся теплых мест, но зато получивших возможность испытать себя на новом поприще. Каждая из категорий обладала своим опытом, который, впрочем, не особенно пригодился в новой ситуации. Жажда быстрого успеха у этих людей сопровождалась ожиданием скорого исчезновения неожиданно появившихся свобод.

Как я уже отмечал, сначала новоявленные бизнесмены искали легких путей, ориентировались на поиск и присвоение ренты, тем более что обстоятельства делать это явно позволяли. Впрочем, странно было бы ожидать, что предприниматели, оказавшиеся в подобных условиях, начинали бы свою карьеру с высокотехнологичного и капиталоемкого производства. Тот, кто пытался это сделать, либо быстро разорялся, либо менял сферу деятельности.

Бизнес вырастал на почве советской экономики, где только небольшое количество отраслей производило конкурентоспособную на мировых рынках продукцию, в условиях преобладания крупных предприятий, существовавших за государственный счет и большей частью неспособных к гибкой адаптации в меняющихся рыночных реалиях. Конкурентоспособные предприятия стали особым предметом охоты новой российской бизнес-элиты. В конечном счете именно на них основал свое богатство крупный бизнес – нефть, газ, металлургия, химия. Заполучивший легендарный «Уралмаш» К. Бендукидзе так и не смог на равных соперничать с владельцами нефтяных или металлургических компаний. В ответ на мое беспокойство по поводу перехода государственной собственности в руки трудовых коллективов по второй модели приватизации он мне как-то сказал: «Не волнуйтесь, все стóящее уже присмотрено».

Процветали торговля, особенно внешняя, банки, зачастую не удовлетворявшие минимальным стандартам качества. Торговля и финансовые компании заполняли лакуны, которые в плановой экономике были заняты бюрократией.

В ходу был и откровенный рэкет, и так называемое «силовое предпринимательство», бравшее на себя функции правоохранительных органов по защите собственности (или захвату ее), поддержанию дисциплины контрактов и платежей. Жизнь велась не по закону, а по «понятиям».

Самый хаотичный период становления российского бизнеса завершился к 1998 году. С тех пор постепенно стал устанавливаться относительный порядок, усилия государства по его наведению все больше находили отклик.

В хозяйстве появились значительные денежные средства, что способствовало лучшему сбору налогов. РАО «ЕЭС» и «Газпром» стали более требовательны к должникам. Однако в целом налоговая дисциплина пока еще остается слабой.

Вот некоторые данные, относящиеся к крупным и средним предприятиям, которые с советских времен представляли статистическую отчетность. В 1992 году среди них убыточными были 15, 2%, в 1996 году – 50, 6%, в 1998 году – 53, 8%. С тех пор объем финансовых ресурсов предприятий вырос многократно, но доля убыточных снизилась всего до 40% и продолжает держаться на этом уровне. В январе–феврале 2004 года она составила 39, 5%, при том что даже в газовой промышленности убыточных предприятий всего 21, 6%. В рыночной экономике подобная ситуация невозможна: отсюда следует, что значительная доля прибыли укрывается от налогообложения.

Малый бизнес пока находится в тени. При небольшом числе официально зарегистрированных малых предприятий (882, 3 тыс. в 2002 году), на которых работают 8 млн. человек, и при общей численности занятых в 68 млн. в России насчитывалось около 5 млн. предпринимателей без образования юридического лица (ПБЮЛ) и около 20 млн. так называемых «самозанятых» – тех, кто не платил налоги и за которых никто не вносил взносы в социальные фонды. Стало быть, примерно до трети трудоспособного населения страны получает основные доходы от теневой деятельности.

Оценка теневого оборота малого бизнеса:

Таблица 10. 1. Доля неучтенной наличности в доходах и расходах малых предприятий, 1999—2002, %.

Источник: Малое предпринимательство 2004.

Мы видим, что теневые платежи в 1999—2002 годах медленно сокращались. Неформальные платежи органам контроля (надзора) и криминальным «крышам» в 1999—2000 годах составляли 13—14% среднемесячной выручки, а в Москве – до 40% (Малое предпринимательство 2004: 124). Опрос 2002 года показал, что доля теневого оборота, т. е. платежей неучтенной наличностью или «черным налом», должна составлять как минимум 26% и уйдет на покрытие расходов на взятки, «откаты», возврат партнерского (небанковского и неформального коммерческого) кредита и на теневую зарплату сотрудникам. По факту же она составила 31—42%. Это значит, что в теневом обороте только малого бизнеса находилось примерно 1, 0–1, 4 трлн. рублей, или 36, 5–49 млрд. долларов (Там же, 140).

Несмотря на некоторые улучшения, особенно после введения подоходного налога с «плоской шкалой» и снижения налогов на малый бизнес, институциональные реформы пока не набрали критической массы. Взаимоотношения между бизнесом и государством до середины 2003 года имели позитивную динамику, хотя в целом обстановка взаимного недоверия сохранялась. Формальное налоговое бремя снижалось, но неформальное давление государства на бизнес оставалось весьма ощутимым. По оценкам Фонда «ИНДЕМ», «оборот» деловой коррупции превосходил 33 млрд. долларов в год, издержки на преодоление административных барьеров – до 8 млрд. долларов; расходы, связанные с тем, что В. Тамбовцев назвал «вымогательством участия», – требованиями властей разных уровней давать деньги на различные общественные нужды в дополнение к налогам (вроде фондов поддержки правоохранительных органов или ЖКХ) – как минимум 4 млрд. долларов. Моя собственная оценка неформального бремени государства в 2002 году составляла около 40 млрд. долларов, или 11, 6% внутреннего валового продукта в долларовом эквиваленте (345, 7 млрд. долларов, по оценке МЭРТ; см.: Экономика России 2004: 214) и 69, 3% доходов федерального бюджета. Стремление бизнеса по мере возможности снижать это бремя и приуменьшать объемы своей деятельности и доходы вполне понятно. У каждого свои методы: малый бизнес прибегает к платежам «черным налом», крупный бизнес использует схемы оптимизации налогов и операции через оффшоры, в том числе и в силу неуверенности в неприкосновенности прав собственности в России.

Получается такая картина: малый бизнес в тени на 30—40%, средние и крупные предприятия по официальной отчетности находятся под контролем, но при этом часть своих операций проводят нелегально. Более всех оказывается на виду крупный бизнес – в основном крупные частные компании и холдинги, а также естественные монополии. Вспомним ВЧК 1997 года (Временную чрезвычайную комиссию при Президенте РФ по укреплению налоговой и бюджетной дисциплины) под руководством А. Чубайса, которая занималась лишь крупнейшими налогоплательщиками, которым не удалось укрыться от «государева ока», по крайней мере по основной части бизнеса. Может быть, именно поэтому доля крупных налогоплательщиков в российской экономике по сей день явно преувеличивается.