Текст книги "Приживется ли демократия в России"

Глава 14
Альтернативы и перспективы

Прежде чем обсудить альтернативы и перспективы дальнейшего развития России, попробуем бегло подвести итоги изложенных размышлений.

В последние 20 лет Россия пережила колоссальную политико-экономическую трансформацию, последствия которой рано оценивать: в 1985 году к власти пришел М. Горбачев, положивший начало экономическим реформам и, главное, демократизации. Его сменили более радикальные реформаторы во главе с Б. Ельциным, которые осуществили важнейшие рыночные реформы и в 1993 году, приняв новую Конституцию, завершили революционный этап процесса трансформации.

Можно обсуждать, была это революция или нечто иное, но надо напомнить, что революция – это не столько кровь и потрясения, сколько решение каких-то проблем, которые не решаются эволюционным путем.

В 1989—1993 годах три ключевые, наиболее болезненные проблемы развития России были решены:

• экономическая: взамен закрытой планово-распределительной экономики появилась открытая рыночная, хотя и со всеми родовыми травмами;

• политическая: взамен тоталитарной коммунистической системы появилась система демократическая, поначалу бывшая протодемократией и затем ставшая демократией управляемой, но, при всех недостатках, и сейчас несравнимая с тем, что было до 1985 года;

• национальная: из многонационального и мультицивилизационного Советского Союза, бывшего продолжением Российской империи, появилась несравненно более однородная Российская Федерация: 85% русского населения и практически повсеместное доминирование русской национальной культуры. Болезненный постимперский синдром проявился сразу, преимущества монокультурной страны до сих пор прочувствованы далеко не в полной мере, а ностальгия по империи мешает выбрать между национальным государством и гражданской нацией.

Тем не менее три названные проблемы, которые трудно себе представить решенными «сверху», мирно, по плану, были решены, хотя и не полностью. Самый тревожный момент – политическая проблема: кое-какая демократизация по сравнению с тоталитаризмом произошла, но демократия так и не была достигнута. Российская традиция распоряжения властью, моносубъектность и иерархичность политической системы сохранились или были реставрированы. Но, думается, даже эта проблема, вызывающая наибольшую озабоченность, ныне выглядит иначе, чем 20 лет назад. Говорю об этом, потому что определенные возможности для борьбы за гражданские права и свободы сегодня – в отличие от времен СССР – есть и, чтобы не потерять их окончательно, их нужно использовать. Но так или иначе, в этих трех крупнейших сферах национального развития произошли и продолжают происходить радикальные и необратимые изменения, как бы кто ни пытался обратить время вспять. Именно это и придает российской трансформации конца ХХ века пусть не завершенный, но революционный и фундаментальный характер.

Постреволюционная ситуация требовала политической стабилизации. Это в силу предпочтения, отданного тогда экономическим реформам, а не демократии, вкупе с российской традицией распоряжения властью («только царь справится с хаосом», а «царь» всегда с этим согласен) привело к формированию режима управляемой демократии. Такой режим особенно усилился с приходом к власти президента В. Путина. Мы видели, по каким направлениям и в какой форме это делалось.

Обществу все эти шаги объясняются крайней степенью его неуправляемости. Есть подозрение, что «неуправляемостью» считается всякое проявление свободы и независимости.

Власть может позволить себе подобные действия, поскольку пока она опирается на поддержку большинства населения, с тех пор как с 1999 года идет подъем экономики и достигнута политическая стабильность. Поддержка населения является фактором первостепенного значения, она делает режим легитимным даже при свертывании демократических институтов, которые еще не успели доказать гражданам свою полезность и которые общество еще не готово отстаивать.

Но, как было показано, только демократия способна обеспечить долговременную политическую стабильность, а попытки ее достижения авторитарно-бюрократическими методами рано или поздно приводят к дестабилизации. Казалось бы, к настоящему времени уже достигнута послушность всей политической системы воле одного президента. Каждый следующий шаг в этом направлении – посредством ли юридического оформления практики контроля со стороны государства (отмена губернаторских выборов), путем ли расширения реальной сферы его контроля (захват собственности, контроль над бизнесом) – нацелен на то, чтобы еще больше увеличить управляемость общества. Но, увы, точка перегиба достигнута, дело начинает двигаться в противоположную сторону. Сама власть это чувствует, иначе бы она не искала, какие гайки еще закрутить. Важные сигналы стали поступать и от экономики.

До сих пор экономика была важнейшим аргументом в пользу Путина. Не имеет значения, в какой мере это именно его заслуга, но факт остается фактом. Именно при нем начался ощутимый экономический рост, причем после десяти лет острейшего трансформационного кризиса. Утвердилось мнение, что реформаторы и олигархи все эти годы вели экономику к упадку, растаскивая народные богатства и проводя неправильную политику. Это казалось очевидным, а тонкости – дело профессионалов.

На самом деле реформы 90-х годов, создавшие частный сектор экономики, который быстро креп, стали приносить плоды. Сыграли свою роль глубокая (в 4, 5 раза) девальвация рубля в 1998 году и невиданный рост цен на нефть. На этой основе сложился своеобразный механизм восстановительного роста: повышение деловой активности при быстром увеличении денежного предложения. Окрепший частный сектор смог воспользоваться открывшимся окном возможностей. За короткое время была снята казавшаяся неразрешимой проблема неплатежей и бартера, разрешен бюджетный кризис, улучшился сбор налогов.

Монетизация экономики (отношение денежной массы – агрегата М2 к ВВП) выросла с 14% в 1998 году до 25% в 2003 году.

Заметим сразу, это не так много, что обусловлено борьбой с инфляцией в 1992—1998 годах; в развитых странах с рыночной экономикой этот показатель составляет 70–100%. В странах Восточной Европы, недавно переживших трансформационный кризис и инфляцию, уровень монетизации в 2004 году составил (по данным ИК «Тройка-Диалог»): в Латвии – 25%, в Болгарии – 27, в Эстонии —30, в Польше – 38, в Венгрии – 40, в Словении – 40%.

В Чехии этот показатель превышал 60%, но там переход к рынку проходил при самых низких темпах инфляции. Ни одна из этих стран не имела в последние годы столь благоприятных условий для роста, как Россия, поскольку только она имела выгоды от высоких цен на нефть и могла повышать монетизацию с опорой на масштабный прирост валютных доходов. А это значит, что мы могли быстро и без особых рисков наращивать объемы займов и кредитов, привлекать инвестиции посредством активной эмиссии других ценных бумаг. Так оно и было в последнее время. В августе 2004 года объем предоставленных кредитов по сравнению с 1 января 2000 года вырос в 6 раз. При этом инфляция снижалась: быстрый рост денежной массы нейтрализовался высоким темпом роста экономики.

В 2003 году президент Путин с подачи своего экономического советника А. Илларионова выдвинул задачу удвоения ВВП к 2010 году. Я выступил с критикой этой установки, прежде всего потому, что полагал ее вредной с точки зрения структурных реформ, которые все откладывались, и по причине несогласия с политикой ускорения, основанной на стимулировании роста доходов обрабатывающих отраслей посредством поддержания низких цен на газ и энергию. Но сам по себе быстрый рост в сложившихся условиях был возможен. Высокий уровень деловой активности при огромных экспортных доходах позволял продолжать практику наращивания денежной массы при умеренных рисках и годовой инфляции 7–10% еще примерно 3–4 года, пока монетизация не поднимется в 2–2, 5 раза. При этом годовые темпы роста ВВП могли достигать 8–12%.

Даже если принять во внимание степень долларизации российской экономики (с учетом оборота долларов уровень монетизации составляет сейчас где-то 30—35%), все равно увеличение монетизации в 1, 5–2 раза оставляло возможность быстрого роста в течение 2–3 лет просто за счет дальнейшего повышения активности бизнеса при возможности привлечения финансовых ресурсов.

Потом бы понадобился переход к иным, более стабильным факторам роста, из которых самый важный – увеличение радиуса доверия за счет совершенствования институтов. Но на это у нас еще был резерв времени.

События развернулись иначе. После начала акции против ЮКОСа и усиления давления на бизнес в целом деловая активность пошла на убыль. Несмотря на то что цены на нефть достигли исторического максимума, темпы роста экономики и инвестиций стали снижаться. Застопорились и реформы. Сначала это объяснялось предстоящими президентскими выборами, но и после них реальные усилия предпринимались только в части административной реформы и монетизации льгот, вызвавших негативное отношение населения. Эти инициативы действительно трудно признать успешными. Другие реформы – реализующие сентябрьские предложения Путина, – казалось бы, отношения к экономике не имеют.

Поначалу было неясно, как отреагирует экономика на такой поворот событий. Но к концу 2004 года ситуация стала проясняться. В целом за год рост ВВП составил 6, 8% против 7, 3% в 2003 году. Правда, потом Госкомстат объявил даже о достижении 7, 1%, но уже с учетом изменения методологии подсчетов. Рост промышленности – 6, 1%, только торговля росла быстрее экономики в целом. Но в III квартале рост остановился, в августе и сентябре в промышленности даже имел место небольшой спад. Упали инвестиции, прежде всего в нефтедобыче. Возобновился отток капитала. За год он составил 9, 4 млрд. долларов против 2, 3 млрд. в 2003 году. И, видимо, будет еще больше. Можно сказать, что подобные заминки случались и прежде и что в дальнейшем прежняя позитивная тенденция возобладает. Однако более вероятно, что мы имеем дело не со случайной флуктуацией, а с устойчивым явлением.

На рисунке 14. 1 приведены помесячные данные о динамике показателей промышленного производства, выпуска базовых отраслей и инвестиций в основной капитал в 2004 году по сравнению с 2003 годом. Тенденция совершенно определенная. Динамика ВВП оказалась менее чувствительной к деловому климату еще из-за роста в сельском хозяйстве, где был получен урожай, на 15% превышающий прошлогодний. В ноябре и декабре показатели улучшились, но в это время обычно происходит сезонное улучшение, подобное январскому росту инфляции. Посмотрим, что произойдет в марте–апреле 2005 года.

Рисунок 14. 1. Динамика основных показателей развития экономики России, 2004.

Примечание: ИБО – индекс базовых отраслей.

В таблице 14. 1 приведены данные, показывающие, как рост денежного предложения влиял на рост инфляции и ВВП.

Таблица 14. 1. Эластичность инфляции и ВВП по приросту денежного предложения, %.

Таким образом, в 2003 году прирост денежного предложения на 1% приводил к росту инфляции на 0, 22%, а в 2004 году – на 0, 36%. Следовательно, риск инфляции заметно увеличился. В 2003 году, чтобы получить 1% роста ВВП, надо было увеличить денежное предложение на 13%, а в 2004 году – на 21—22% (в зависимости от того, какому показателю роста ВВП доверять).

При этом следует учесть, что активы банковской системы и кредитные вложения в реальной сфере в 2004 году росли примерно теми же темпами, как и годом ранее, но денежный мультипликатор (отношение агрегата М2 к денежной базе, характеризующее увеличение денежной массы банками) вырос с 2, 28 в январе 2003 года до 2, 60 в январе 2005-го (оценка ИК «Тройка-Диалог»). Иначе говоря, выросла кредитная эмиссия: располагая все большими ресурсами, банки вынуждены искать варианты их доходного размещения. Либо такие варианты находятся, либо возрастают риски. Поэтому рост активов в 2004 году, если даже он сам по себе показывает динамику не хуже, чем в 2003 году, по-видимому, скрывает увеличение доли рискованных кредитов. Это подтверждается тем, что, согласно данным Банка России, с мая 2004 года идет устойчивый рост остатков средств банков на корсчетах, т. е. ухудшение их использования. Стало быть, спрос на деньги уменьшается, а это прямой сигнал снижения деловой активности. Послекризисный механизм роста перестает работать.

Прогнозы в экономике – дело неблагодарное. Возможно, борьба правительственных либералов увенчается успехом, а бизнес еще раз поверит в то, что власти умерят пыл. Но если подтвердятся предположения о переломе тенденции высоких темпов роста и переходе на гораздо более скромные показатели (3–4% в год) плюс усилится инфляция (12—15%), то надо будет делать политические выводы. Об удвоении ВВП к 2010 году придется забыть. Эти явления рукотворны в полном и точном смысле слова. Именно политика давления на бизнес, инициированная силовиками, демонстрация незащищенности прав собственности и произвола властей нанесли невосполнимый ущерб деловому климату и экономике страны.

Я думаю, этот в общем заурядный эпизод российской экономической конъюнктуры имеет шанс войти в учебники экономики. Такой явный удар по собственному развитию со стороны государственного давления трудно найти в истории.

До этого можно было думать, что конфликты бизнеса и власти носят локальный характер и на позитивные тенденции развития существенно не влияют: всегда хочется верить в лучшее. Сейчас, как бы ни повернулись события, думать так уже нет оснований. Авторитарные методы управления экономикой приобрели четко различимый знак «минус». Пусть и дорогой ценой, но в пользу демократии появляются дополнительные и притом очень доходчивые, в том числе для простых избирателей, доводы. Такова ситуация на сегодня – начало 2005 года.

За последние 20 лет Россия прошла немало судьбоносных развилок, которых хватило бы и на 200 лет доброму десятку стран. Напомню некоторые их них:

• демократизация или империя: выбор сделан Горбачевым, в итоге распался СССР;

• централизованное планирование или рыночная экономика: выбор сделан Ельциным, в итоге либеральных реформ мы имеем рыночную экономику;

• демократия или реформы: выбор сделан Ельциным в 1993 году в пользу реформ, в результате мы получили управляемую демократию и незавершенные реформы;

• бюрократия или олигархия: конфликт проявился в 1997 году и медленно развивался до 2003 года. Выбор сделан Путиным, в итоге победила бюрократия, государство в лице исполнительной власти поставило под свой контроль практически все ранее независимые общественные силы. Управляемая демократия поставлена на грань перехода в авторитарный режим.

Я преднамеренно упростил перечисленные развилки до двухполюсной схемы, чтобы подчеркнуть их суть. На деле, конечно, в каждом случае альтернатив было больше, да и результаты выбора не столь однозначны. Последствия лежат между крайностями и носят противоречивый характер, таящий в себе массу новых возможностей. Ныне страна вновь оказалась на развилке, перед выбором – выбором пути модернизации. И снова, понимая, что действительность сложнее любых схем, а развитие в будущем зависит от массы случайностей, от непрогнозируемых результатов взаимодействий разных социальных сил, я предлагаю для анализа предельно упростить ситуацию выбора, описав ее парой крайних альтернатив:

• модернизация «сверху», на основе инициатив государства и под его контролем, стало быть, со ставкой на бюрократию, с опорой на авторитарный режим;

• модернизация «снизу», на основе инициатив бизнеса и гражданского общества, стало быть, со ставкой на экономическую и политическую конкуренцию, на демократизацию, на преобразование в течение исторически короткого срока национальной культуры в сторону более продуктивных институтов и ценностей – демократическая модернизация.

Я привожу эти альтернативы, потому что уже можно сделать вывод: попытка соединения либеральных реформ и бюрократического укрепления государства, проводившаяся с 2000 года, не удалась. Или по крайней мере исчерпала свои возможности в современной России. По-моему, это стало окончательно очевидным после 13 сентября. И можно понять почему. Каждый из альтернативных вариантов требует складывания определенной целостной социально-политической структуры, способной реализовать избранную стратегию, включая экономику, политику, идеологию, правовую систему, компоненты которой поддерживали бы друг друга или по крайней мере были взаимно нейтральны, а не оказывались в конфликте, разрешимом только силой, авторитетом. Именно такой конфликт мы и наблюдали последнее время.

Возможно, у авторов и участников путинского проекта еще есть иллюзии насчет того, что политика после президентских выборов 2004 года сохраняет преемственность к курсу, проводившемуся в первый срок полномочий Путина, – сочетанию либеральных реформ и управляемой демократии. Но, на мой взгляд, дело ЮКОСа, арест Ходорковского, отставка Волошина и снятие Касьянова, а затем сентябрьские предложения Путина ознаменовали принципиальный поворот, выразившийся в первую очередь в отказе от многих ограничений, с которыми до той поры власть считалась. Почему, какие объективные обстоятельства или субъективные мотивы подтолкнули ее к этому, можно только догадываться. Но я полагаю, что одно из оснований заключается в том, что конструкция «либеральные реформы и управляемая демократия» была изначально неустойчива – в силу внутренней противоречивости, отсутствия целостности. Это, видимо, и сказалось в наших условиях. В конце концов все равно пришлось бы выбирать: либо демократизация, и тогда либеральные реформы логичны; либо авторитаризм, вертикаль власти, и тогда рано или поздно логично усиление вмешательства государства в экономику.

С помощью игрового метода рассмотрим названные альтернативы по содержанию и в плане последствий реализации. Хочу обратить внимание читателя: я не случайно в главе 2 приводил примеры из А. Пшеворского. Ниже следует не обычный прогноз, не изложение моей позиции, но попытка проанализировать развитие событий, представляя его как игру. Взаимодействие игроков, представляющих основные социальные силы, по разным сценариям: сначала – модернизации «сверху», потом – модернизации «снизу».

Угроза перехода к этому варианту развития постоянно витала над Россией в эпоху реформ: сначала как угроза реставрации, затем в форме призывов левой оппозиции к повышению роли государства, к активизации промышленной и социальной политики, к пропаганде националистами и консерваторами особого пути, противостояния Западу и защиты традиционных ценностей. В 2001 году, в начале правления В. Путина, когда, казалось, либеральная идеология доминировала, я писал (прошу прощения за самоцитирование): «Определим поле политического выбора Путина, оттолкнувшись от его программы из двух пунктов:

• сильное государство;

• либеральные экономические реформы.

Строительство сильного государства – болевая точка, ибо оно может пониматься в двух вариантах:

• сильное государство с равной властью закона для всех;

• сильное государство, в котором власть ради государственных интересов, „ради дела“ позволяет себе манипулировать законом. Есть „вертикаль власти“, и в ней указания «сверху» важнее закона.

Хотя сейчас заявлен либеральный курс экономической политики, с точки зрения интересов потенциальных сил поддержки, их отношения к Путину и к возможным сдвигам в его политике, мы обязаны предусмотреть вариант усиления государственного вмешательства в экономику» (Ясин 2004а: 204). В 2004 году эта догадка, увы, стала актуальной. Во всяком случае реализация идеи государственного контроля в ТЭКе, казус с ЮКОСом, практика реформ естественных монополий и банковского сектора теперь превращают эту догадку в факт.

Мне кажется, что в размышлениях Путина в 2003—2004 годах произошел поворот, подобный повороту Сталина в 1928 году, после поездки в Сибирь, когда он резко отбросил идеи НЭПа, разорвал союз с Бухариным и бюрократически-репрессивными методами взял курс на индустриализацию и коллективизацию. Видимо, он пришел к выводу, что консерватизм и корыстолюбие российских крестьян иначе не одолеешь, что в России только крутые меры могут привести к успеху.

Владимир Путин о демократии (в изложении Сергея Тарасова):

«Старая квазидемократическая политическая система начисто скомпроментирована олигархами. Но отбросить демократическую идею – значит поставить Россию в число стран-изгоев. Нельзя.

Даже из чисто прагматических соображений. Даже если забыть, что В. Путин был ближайшим сподвижником А. Собчака, о чем забывать все же не следует.

Разница между В. Путиным и радикальными демократами – в степени реализма. Они, будучи прекраснодушными идеалистами, верят, что демократию в нашей стране можно установить немедленно. А это, увы, не так. Любой социолог скажет, что сегодня самые популярные в народе идеи – националистические: антикавказские, русских шовинистов, а кое-где, наоборот, антирусские. А еще в обществе очень сильно раздражение против богатых. Мы вместо демократии легко можем получить нацизм. Или большевизм. Хрен редьки не слаще.

Ошибка радикальных демократов состоит в их полном отождествлении себя с народом – на этом основании они считают себя вправе говорить от имени народа. А у простых людей и образование похуже, и зарплаты в среднем, как правило, пониже, и интересы несколько иные: сперва благополучие и стабильность, затем все остальное. Демократия придумана для тех, кто осознал свои экономические интересы и готов бороться за них методами эволюции, а не революции. Путин, борясь с нищетой и обеспечивая стабильность, методично создает условия для будущей демократии.

Если процесс осознания интересов и формулирования их в политическую программу (а затем на базе программы партии) пустить на самотек – это будет слишком долго и опасно из-за весьма возможных экстремистских уклонов. Политический полуфабрикат безопаснее, да и приготовить его, когда возникает потребность, можно гораздо быстрее. Полуфабрикаты – это кремлевские полит-проекты: бери, что по вкусу, добавь соли и перца и – вперед, в парламент.

Путин на недавнем совещании с думской фракцией „Единой России“ уже сказал, что неплохо было бы подумать об организационном оформлении внутри партии различных платформ – это зародыши будущих партий. На наших глазах возникает новая политическая система, которая будет не разжигать национальную и социальную рознь, а наоборот, сглаживать противоречия в обществе, способствовать поиску компромиссов. Без этого не восстановить страну» (Новая газета. 2004. 29 ноября – 1 декабря. № 88).

В. Путин, конечно, ничего подобного не говорил. В выступлении 13 сентября он произнес только следующие слова: «Мы живем в условиях переходной экономики и не соответствующей состоянию и уровню развития общества политической системы». Последнее я понял так: мы еще не созрели для демократии, при Ельцине и Горбачеве ее ввели преждевременно. Но сочувственный взгляд С. Тарасова, как я полагаю, Путину близок.

Многие высказывали мысль, что России подошла бы китайская модель развития или довольно близкая к ней корейская модель Пак Чжон Хи, где диктаторская власть государства сочетается с развитием рыночной экономики и бизнеса, с широким применением государственных льгот и субсидий. Ну и, конечно, «модель Пиночета». В основе этой мысли лежит простое соображение: в России народ пассивен, не склонен к предприимчивости и достижительности, но зато вороват и незаконопослушен. Ему нужен кнут, жесткая рука, либеральничание же может привести только к развалу. Даже управляемой демократии мало, доходят только прямые приказы и угрозы суровых наказаний. В борьбе с коррупцией, при наведении порядка со сбором налогов необходима прежде всего жесткость, без оглядки на дух и букву законов. Культурный Запад должен понять,

Отсюда недалеко до прямого вмешательства государства в экономику, то ли в форме установления контроля над стратегическими секторами, то ли в осуществлении масштабных инфраструктурных и иных проектов на базе частно-государственного партнерства. Такие инициативы ныне подогреваются огромными нефтяными доходами, быстрым наполнением стабилизационного фонда и обилием дыр, которые никак не удается закрыть силами частного бизнеса. Последний упрямо норовит заниматься только тем, что ему выгодно.

Мне также представляется, что на второй президентский срок Путин решил расстаться с амбициозными планами первого правления, когда упор, по крайней мере на словах, делался на институциональные реформы стратегического характера, плоды которых созрели бы нескоро, в течение 20—30 лет. Предпочтение отдано более краткосрочным и конкретным задачам: удвоение ВВП за десять лет, сокращение бедности вдвое за три года, вывод армии из кризиса. Заметим, эти задачи можно решать без утомительной, с неясными результатами, работы по изменению институтов, реальному переустройству общества в духе требований XXI века, опираясь в основном на технологические нововведения и организационные меры. Именно так действовали и Петр I, и Сталин – авторы более ранних модернизаций России «сверху». И уж точно для реализации такого проекта никакая демократия не нужна.

Мыслим ли такой проект для решения современных проблем страны? Безусловно, тем более что соответствует духу российских традиций и, стало быть, будет воспринят обществом как естественный.

Может ли он привести к успеху, подобному достижениям Пиночета и Пак Чжон Хи? Это более сложный вопрос, требующий анализа разных аргументов, какой бы ответ ни подсказывали эмоции.

Опыт Кореи: диктатура и догоняющее развитие:

Остановимся на опыте Южной Кореи, на мой взгляд, наиболее убедительном. Напомню исходные позиции: после войны 1953 года страна, и до того бывшая отсталой японской колонией, лежит в руинах. Годовой ВВП на душу населения – 150 долларов, как в Нигерии (но без нигерийской нефти). При режиме Ли Сын Мана неимоверно расцвела коррупция. К власти приходит генерал Пак Чжон Хи, сильный и неподкупный человек левых взглядов. Он начинает беспощадную войну со взяточниками. В то же время правительство «назначает своих олигархов» – ряд крупных компаний, так называемых чеболей, которые получают большие льготы и субсидии, чтобы, следуя примеру Японии, поднять производство и вывести Корею на мировые рынки. Проводится жесткая протекционистская политика.

Корейцы – очень трудолюбивый, дисциплинированный и способный народ. «Рисовая» культура. В то время – с низким уровнем образования, но с огромной тягой к знаниям. Самая бедная корейская семья прежде всего готова вкладывать деньги в учебу детей. Государственная система социальной поддержки практически отсутствует, нет государственных пенсий. Отпуск даже на крупных фирмах – неделя в год. Очень дешевая и качественная рабочая сила – изначальное конкурентное преимущество. В 1964 году выпускается первый корейский телевизор. А через 40 лет первоклассными корейскими телевизорами заполнены магазины во всех странах, включая наиболее развитые. Открытые рынки Запада – вторая сторона «корейского чуда»: они делают возможным экспорт дешевых товаров, качество которых быстро повышается, дает растущий приток доходов. Они постоянно реинвестируются. До последнего времени в Корее в основном осваивались западные или японские технологии, сейчас же здесь создана и собственная база прикладных исследований и разработок – уже после того как «чудо» произошло. Накануне азиатского кризиса 1997 года душевой ВНП в Корее достигает 13, 4 тыс. долларов (World Bank 1999: 13). После острого кризиса, во время которого корейцы отдавали стране даже личные драгоценности (вот уровень национальной солидарности!), уже в 1999 году душевой ВНП поднялся до 15, 5 тыс. долларов (World Bank 2001: 13) – это уровень Португалии и Греции.

При Пак Чжон Хи не было никакой демократии. Он был убит в конце 1979 года начальником своей разведки, который опасался наказания за жестокость при подавлении волнений среди студентов и рабочих в городе Пусан. В 1980 году произошла резня в Кванджу, во время которой военные и полиция убили несколько сот демонстрантов. Пак правил 18 лет. После него были еще два военных президента —

Чон Ду Хван и Ро Дэ У. Последний был вынужден провести в 1992 году свободные выборы и отдать власть. В 1995 году их обоих судили за коррупцию и убийства политических противников.

Ли Куан Ю, знаменитый премьер Сингапура, так характеризует корейский опыт. Во-первых, он считает, что корейцы копировали японцев, в том числе в создании «чеболей» (корейский вариант японских конгломератов), в борьбе за доли на рынках, порой в ущерб прибыли, в протекционизме, тогда как Сингапур и Гонконг следовали скорее опыту Англии и США (Ли Куан Ю 2005: 511).

Во-вторых, он обратил внимание на жесткость корейской конфронтации между властью и оппозицией: «Корейцы люди страстные, не идущие на компромиссы, и когда они борются с властью, то… не останавливаются перед насилием (Там же, 506).

В-третьих, Ли Куан Ю, сам авторитарный правитель, осудил судебные процессы над Чон Ду Хваном и Ро Дэ У: «Они (процессы. – Е. Я. ) унизили людей, которые помогли создать современную Корею», «которые играли по принятым в то время в Корее правилам» и по этим правилам не являлись преступниками. Другие же авторитарные лидеры «получили неверный сигнал» о том, «как опасно передавать власть» (Там же, 510—511).

Таким образом, Корея – канонический образец реализации модели догоняющего развития. За послевоенные годы она осуществила индустриализацию, освоила производство современной продукции по импортированным технологиям, использовала открытость рынков Запада, откуда получала средства для индустриализации. Качественная и дешевая рабочая сила во многом заместила недостаток собственного капитала. Сама модернизация привела к событиям в Пусане и Кванджу, и только после этого – и все равно не без жертв – оказался возможным переход к демократии.

Можем ли мы сегодня, а точнее, уже завтра и послезавтра использовать корейскую модель? Или китайскую, подобную корейской, но только примененную к экономике бóльших масштабов?

Во-первых, эти страны осуществляли индустриализацию в период аграрно-индустриального перехода, имея при этом возможность практически неограниченно черпать из деревни дешевую рабочую силу. У нас аналогичный процесс шел в 20–30-х годах. Индустриализация и урбанизация пройдены. И хотя есть кого догонять, есть что заимствовать, ресурсов, с помощью которых они решали задачу индустриализации, у нас уже нет.