Текст книги "Я убью тебя, менеджер"

– Мне пакеты не нужны. Блевануть я и на пол могу, – сообщил я ему, криво улыбаясь в ответ. – Мне и так сейчас выдадут ценный приз за самый позитивный вопрос.

Он понимающе хмыкнул, и мы пошли вместе на выход, не считая нужным даже обсуждать последние события.

Иванова перед входом дожидалась редакционная машина («Вечерний подхалим» мог себе позволить развозку персонала), и он показал мне на нее, предложив подбросить хотя бы до метро, но это одолжение мне показалось излишним.

Пожимая на прощание мне руку, Андрей неожиданно спросил:

– Говорят, ты недавно грандиозный дебош учинил, в борделе на Антоненко? Рассказывают, приехал туда на лошади и прямо на ней на третий этаж вломился, в будуары…

– Кто рассказывает?

Он пожал плечами и оглянулся, как бы в поисках источника информации:

– Ну, Ленка сегодня говорила. Вроде ты там на пару с Мартой зажигал. На лошади в бордель – это круто, уважаю!

Я равнодушно пожал ему руку в ответ и буркнул:

– Это была не лошадь. Они все перепутали. Я приехал туда верхом на телеведущей от партии «Единая Россия».

Он прыснул и хотел было еще что-то сказать, но я отвернулся и пошел прочь по улице, полной каких-то неуклюжих, неспешных и неповоротливых прохожих, которых было легче перепрыгнуть, чем обойти.

Вымеряя шагами очередной квартал, я додумался посмотреть на часы и увидел там одиннадцать часов. Вспомнив про приглашение в ГСУ на Лиговку, я собрался было звонить следователю, предупреждать о неминуемом опоздании, но потом передумал. Подождет, никуда не денется.

Так оно и вышло. Начальник второго отдела Главного следственного управления советник юстиции Олег Коломин ожидал меня в своем просторном кабинете целых двадцать минут, как с негодованием сообщила мне его коротконогая, но довольно миловидная секретарша. Сначала, правда, она вообще не хотела верить мне и моей журналистской аккредитации, удивленно таращась то на мою черную физиономию, то на фотографию в карте, а потом еще засунулась в кабинет к своему боссу и минут пять шептала там что-то невнятное.

Впрочем, разговор с советником у нас не заладился вовсе не из-за моего возмутительного опоздания и не из-за моей обрыдлой чернокожести. Просто Олег Васильевич начал беседу с вопросов, от которых я едва не сел мимо стула:

– Гражданин Зарубин? Так, будьте любезны, сообщите нам, на каком основании вы опрашиваете граждан, подавших в прокуратуру заявления о пропаже своих близких? Может быть, у вас есть разрешение на проведение оперативно-розыскной деятельности? Покажите его нам!

Мимо стула я все-таки не сел, но, угнездившись, решил держаться за него покрепче, чтобы не упасть. Как оказалось, это было нелишним.

– Что вы молчите, гражданин Зарубин? В газетке своей вы молчать не думаете, пишете разную херню, про какие-то похищения сочиняете! К нам вот из Москвы обращаются, из министерства уважаемые люди вынуждены отвлекаться от работы! Что это такое, я вас спрашиваю?!

Олег Васильевич, пожилой и безнадежно лысый крепыш в синем форменном мундире, завелся совершенно искренне и даже начал хлопать ладонью по столу в такт своим воспитательным сентенциям:

– Будоражите город и думаете, вам это с рук сойдет? Да мы прямо сейчас уголовное дело возбудим, за клевету, за незаконное предпринимательство, за экстремизм наконец! Вы что, думаете, у нас на вас управы нет? Прошли те времена! Управимся, не сомневайтесь!

Я бы, конечно, по доброй воле выслушивать подобные нотации не стал, но одна фраза в яростном потоке обвинений насторожила меня, и я молчал, терпеливо дожидаясь момента, когда можно будет вставить свое словечко.

Когда советник юстиции на секунду заткнулся, переводя дух, я спросил его:

– Вы сказали, что я сочиняю статьи про какие-то похищения. Я правильно вас понимаю, что вы до сих пор не возбудили уголовные дела по фактам обращений потерпевших? То есть третий месяц футболите законопослушных граждан?

Олег Васильевич не ожидал подобной реплики. По его ощущениям, я явно должен был уже находиться где-то в колонии под Магаданом, в лучшем случае, в зале суда молить о прощении непреклонного государственного обвинителя. Но на самом деле этот старый хрыч совершенно меня не напугал – он показался мне глупым, а потому неопасным.

С минуту советник смотрел на меня стеклянными глазами, и я повторил вопрос, чтобы ему стало полегче. Когда смысл дошел до его заплесневелого мозга, Олег Васильевич вдруг как-то скукожился, уменьшившись в размерах едва ли не наполовину, и совсем другим, ровным официальным тоном ответил:

– Мы ни в чем не нарушили закон. Просто пока, я подчеркиваю – «пока» – следствие не усматривает признаков похищения или иных преступлений в отношении родственников заявителей.

– Я полагаю, что у руководства Генеральной прокуратуры в Москве найдется время подробно рассказать вашим сотрудникам, какие инструкции и законы они нарушили, необоснованно отказывая в возбуждении уголовных дел, – торжественно сказал я, фальшиво улыбаясь. Потом я встал и направился к выходу – понятно ведь было, что ничего интересного мне тут не расскажут.

– Куда вы, – всполошился советник. – Я вас еще не отпускал! Что вы там говорите про Генеральную? Вы что, и туда успели написать?

Я повернулся к нему вполоборота и ответил, зловеще прищурив левый глаз:

– Вам позвонят уважаемые люди. Крепитесь, – и вышел, постаравшись хлопнуть дверью с максимальным шумовым эффектом. Увы, дверь была правильная, с гидроприводом, поэтому закрылась она тихо и плавно, как после ухода образцово-показательного клерка.

На самом деле советник правильную мысль подал, подумалось мне. Надо писать жалобу в Генеральную прокуратуру. Здесь, в Питере, без увесистого пинка из федерального центра никто работать не будет.

Глава двадцать четвертая

Когда я добрался до родной редакции, было всего двенадцать часов, и я подумал, что этот проклятый день никогда уже не кончится.

Впрочем, редакция была еще пуста – начальство обычно являлось ближе к вечеру, соответственно и коллеги показывались на работе не раньше трех часов пополудни.

Я взял ключ у заспанного охранника, поднялся к себе на этаж, а, выходя из лифта, наткнулся на Вову, выскочившего на шум в холл из пустой редакторской приемной.

Вова явно скучал, а потому был со мной приветлив и крайне словоохотлив:

– Здорово, Зарубин! Свою полосу сегодня сдашь или будешь тянуть резину до вторника? – достаточно миролюбиво поинтересовался он и замер в дверном проеме, ожидая моей реакции – буркну ли я нечто нечленораздельное и пойду себе дальше, как обычно, или подойду к нему, пожму уже протянутую ко мне руку, и мы усядемся на диван в холле поболтать обо всем, как это бывало в старые добрые времена.

Я буркнул ему нечто нечленораздельное и пошел себе дальше. Он не обиделся и даже прокричал мне вслед последние финансовые новости:

– Гонорары дают. Но ты уже их получил. А зарплату сегодня давать не будут. Говорят, технические проблемы. Зато к концу года обещают всем зарплату прибавить!

Я пожал в ответ плечами, но оборачиваться не стал. Это невозможно объяснить, это можно только понять, проработав с человеком бок о бок несколько жарких газетных лет. Проработав с Вовой бок о бок все эти годы, я осознал, что Вова – вовсе не человек, а функция. Не путать с фикцией.

Вова не просто ответственный секретарь (согласно штатному расписанию) или адъютант главного редактора (согласно фактически исполняемым поручениям). Вова – это смазка, которую вносят в опасно трущиеся механизмы редакционной машины, чтобы эта машина не сломалась раньше отведенного ей природой времени. И когда Вова просовывает свою лысую башку в очередной редакционный кабинет, сообщая благую весть или взывая к совести трудового коллектива, на самом деле он деятельно, как пчела матку, увлажняет петли дверей нашего трудового энтузиазма своей медовой амброзией, чтоб мы не сильно скрипели.

Думаете, эк я загнул? Да нет, все действительно так и есть. К примеру, когда с деньгами в редакции наступает откровенная беда, а случается это пару раз в год обязательно, именно Вова вдруг открывает закрома как бы своих карманов и ссуживает всех нуждающихся «сотней до получки», выдавая, впрочем, и три, и даже пять сотен американских тугриков тем деталькам механизма редакции, без которых редакционная машина встанет намертво. Разумеется, деньги на это благое дело дает Вове главный акционер, который не может ссудить коллег официально, но функция Вовы не только передаточная. Он должен размазать системную проблему, придать ей вид случайной и помочь забыть ее как можно быстрее. Иначе персонал может задуматься и возроптать – отчего столь простой и несложный в управлении бизнес, имеющий к тому же существенную финансовую поддержку со стороны, испытывает регулярные кризисы по самым разным, но, как правило, вздорным поводам. Где тот эффективный менеджмент, своими мудрыми решениями ведущий нас к финансовым олимпам?

– Может, одолжить тебе сотню? – услышал я Вову перед тем, как открыл кабинет.

– Спасибо, не надо, – чуть более дружелюбно, чем обычно, буркнул я в его сторону и вошел к себе, нечаянно захлопнув дверь сильнее, чем следовало. Это прозвучало грубовато, но не извиняться же перед смазочным механизмом?

Кстати, деньги бы мне сейчас не помешали. Дома опять было шаром покати, и дело вовсе не в Катьке, безуспешно догоняющей своих гламурных подруг по части наружного блеска и внутреннего лоска. Моих доходов катастрофически не хватало на самые жизненные наши потребности, включающие не только содержимое холодильника или банальную квартплату, но и оплату дополнительных занятий для детей, без которых они вырастут тупоголовыми ленивыми гамадрилами. Английский, физика – для обоих; самбо для младшего и тренажерный зал для старшего; какие-то еженедельные школьные вымогательства от имени сумасшедшего родительского комитета и масса не менее странных поборов со стороны администрации школы; горящая на пацанах одежда, Интернет, мобильная связь для каждого – все эти мелочи, взятые вместе, составляли в итоге совершенно непосильную для меня сумму. Получается, что я просто не мог содержать свою семью, при этом зарабатывая, по меркам нашего провинциального городка, совсем неплохо. И непонятно было, где я делаю ошибку. Наверное, ошибка была заложена изначально, в самом выборе профессии.

Я включил свой компьютер и, пока загружалась операционная система, решил позвонить Мише – он обещал заплатить за четвертую серию «Поля чудес» до выхода журнала, и эти две сотни мне сейчас нужны были позарез.

Но телефон зазвонил сам. Судя по нервному треньканью, это был внутренний звонок. Так оно и оказалось. Звонила некая мадам, возглавившая, согласно новому штатному расписанию нового генерального директора, рекламную службу нашей газеты. Она сообщила, что на мою полосу планируется рекламный текст, и хотела знать, как много места я смогу освободить под эту рекламу.

Я решил спуститься в рекламный отдел – познакомиться. Это оказалось очень правильным решением – на столе у Светланы Олеговны, как попросила именовать себя эта совсем юная, лет двадцати трех, девушка, лежала рекламная листовка фирмы «Акран».

Светлана Олеговна протянула мне листовку и, изо всех сил строго хмуря тонкие брови, чтобы казаться более взрослой и серьезной, чем она есть, приказала:

– Будьте любезны сделать из этого материала рекламный текст на четверть полосы. Мы уговорили рекламодателя на хороший объем, но текст пойдет без рамки, просто под вашей подписью.

Я взглянул на листовку. Это был официальный пресс-релиз об открытии нового помещения для городской службы «02». Сообщалось, что теперь горожанам стало намного легче дозвониться до правоохранителей, причем, благодаря участию фирмы «Акран» в техническом оснащении структур ГУВД, «время дозвона до специальных служб сократилось с 3 минут до 30 секунд». Были там еще и разные технические подробности, которые я читать не стал.

– Не хотелось бы вас огорчать, но у меня на полосе запланирован текст обратного содержания, – сказал я Светлане Олеговне, радушно улыбаясь.

– Значит, ваш текст не пойдет, а пойдет вот этот, – сказала она, недоуменно пожимая плечами, как будто удивляясь, что тут можно еще обсуждать.

– Да нет, этот текст не может пойти в нашей газете, тем более без знака, обозначающего рекламу. У нас приличная газета, а этот текст не соответствует действительности. А что на самом деле происходит в службе «02», объясняется в моем тексте, который будет заслан на полосу через час, – терпеливо и сдержанно пояснил я, разглядывая озадаченную мордашку новой начальницы.

– Иван Леопольдович, что неясного я вам сказала? – строго спросила меня Светлана Олеговна, поднимаясь из-за стола от переполнявшего ее возмущения. – Мы размещаем рекламу, потому что это наш бизнес. Вы делаете из этой рекламы удобочитаемый текст, потому что это ваша работа. Вот и все. Идите, вы свободны.

Я понял, что передо мной стоит типичный представитель известного в России с недавних пор племени эффективных газонефтяных менеджеров – очень тупой, но очень уверенный в себе гражданин со столичной протекцией. Спорить с таким не о чем, но мне бы не хотелось, чтобы у новой начальницы оставались какие-либо иллюзии в отношении меня. Поэтому я взял рекламу «Акрана» и неторопливо порвал ее на максимально мелкие кусочки, бросая их ей на стол, хотя хотелось, конечно, кидать бумажки прямо в ее холеную загорелую морду. Но я же не зверь какой-нибудь.

– До вашего появления здесь, мадам, у нас была приличная, хотя и скучная, на мой взгляд, газета, – сказал я ей достаточно ровным голосом, все еще надеясь на понимание. – Если вы будете у нас заниматься подобной херней, мы потерям читателя раньше, чем ваши высокопоставленные друзья найдут вам новое место работы. Вам-то все равно, а нам потом восстанавливать доверие тридцати тысяч горожан – если верить тиражному сертификату. Присаживайтесь и подумайте над своим поведением.

Она вытаращила на меня округлившиеся в блюдца глаза и послушно села за свой стол, озадаченно перебирая тонкими пальцами кусочки рекламной листовки. Теперь она не знала, что говорить и, тем более, что делать.

Я понимал ее состояние. Если она и работала раньше еще где бы то ни было, так только в типичных офисных конторах. Там ей противостоял крайне податливый материал, так называемый «офисный планктон» – люди весьма зависимые и потому безответные. Ими можно помыкать, и они сами готовы к помыканию. У них это называется карьерный рост.

С пишущей братией (не путать с телевизионной) ситуация совсем иная – мне, как и тысячам моих коллег, совсем нетрудно послать на хрен любого из своих многочисленных начальников, после чего я буду легко принят на работу в любую иную редакцию. Кстати, что весьма вероятно, примут меня со значительной прибавкой к жалованью.

Причин, по которой газетные журналисты не делают подобных жестов десять раз в году, ровно две. Первая – чтобы журналист покинул привычное место работы, его надо очень сильно разозлить. Вторая причина еще банальней – обыкновенная лень. Люди, даже самые творческие, по своей природе все-таки весьма консервативны.

Я уже собрался попрощаться, как в кабинет без стука зашел молодой человек с жизнерадостной улыбкой на ухоженной и опять же загорелой физиономии и прокричал, не обращая на меня никакого внимания:

– Светка, лавэ поперло, откуда не ждали! Минпечати выдало этим долбаным писакам целевой грант, типа, на развитие патриотизма, прикинь? Два лимона деревом! Если правильно отработать, все получаем зеленью по семь с половиной штук в рыло…

Тут он взглянул наконец на меня и осекся. Я тоже с интересом смотрел на Гену, которому, помнится, всего только раз и сунул в рыло, и то в бухгалтерии, где особо и не развернешься. Необычайно острое желание дать ему в рыло так, чтобы он уже никогда не смог бы улыбаться всеми своими новейшими керамическими имплантатами, охватило меня уже не на шутку. Совершенно не осознавая себя, я пошел на Гену, приговаривая какую-то нервную чушь и делая ему идиотские успокоительные пассы руками, чтобы он сразу не убежал:

– Подожди, дружок, хочу спросить тебя, как ты жил без меня так долго…

Потом я одним решительным прыжком отрезал ему пути к отступлению, встав у двери кабинета, но тут Гена с неожиданной ловкостью метнулся к столу Светланы Олеговны, спрятался у нее за спиной и заверещал оттуда сочным, красивым баритоном:

– А-а-а, блядь! Охрана! Охрана!! Сюда, быстро, охрана!

Я не двигался, просто рассматривал двух этих представителей рода человеческого и потихонечку приходил в себя, пока дверь не открылась и к нам в гости не явился по-прежнему заспанный охранник. Что он ночью делает, не понимаю – если спит, то почему не высыпается? А если не спит, то что ему мешает спать? Неужели баб таскает? Вроде пожилой уже человек…

– Чего за шум, а драки нет? – вяло поинтересовался он, отчего-то дружелюбно улыбаясь мне, а потом переводя посуровевший взгляд на парочку за столом.

– Я не знаю, я только у этих про совесть спросить зашел, а они сразу орать, – пожал я плечами и вышел, аккуратно протиснувшись между дверью и охранником.

Лифт был занят, и к себе я поднимался пешком. По дороге я встретил Вову и слегка удивился его расстроенному лицу.

– Вань, может, по сто? – предложил он мне, стеснительно улыбнувшись, и я кивнул с таким энтузиазмом, что хрустнула шея.

Мы зашли в мой кабинет, и я достал заначку еще с отпускных запасов. Едва я разлил водку по стаканам, Вова, растерянно водя глазами по полу, сказал:

– Ты представляешь, Семеновна, наш старый бухгалтер, сегодня окончательно сдала дела, но, по старой привычке, порылась в новых документах. Так оказалось, что новый генеральный и два его зама получили в счет нашей ноябрьской зарплаты премию. Сто тысяч рублей каждому! Нам, прикинь, вшивых десяти тысяч выдать не могут, мол, денег нет, а себе, значит, не только зарплату выдали, а еще и премии начислили охрененные! Причем, за что премии, вообще непонятно, у нас ведь финансовые дела, сам знаешь, неважные.

Я ничуть не удивился этой новости, только чокнулся стаканом с Вовой да выпил, морщась от отсутствия закуси, но у Вовы все было сложнее. В его мозгу, судя по внешнему виду, происходила глобальная перестройка, в ходе которой Вове должна была открыться истина – как жить дальше с такими редкими моральными уродами, как наш новый эффективный менеджмент.

– Может, в Москву позвонить, в «Медиагазнефть», настучать, как эти гады тут хозяйствуют? – спросил меня Вова, подставляя второй стакан.

Я налил ему и себе, но ответить не успел – в кабинет вошла Софья, и лицо у нее было такое, что мы с Вовой, не сговариваясь, встали по стойке смирно.

Она смотрела на нас с какой-то странной гримасой смешанного любопытства и осуждения, и я рефлекторно убрал бутылку с видного места за системный блок компьютера.

Но Софья села на стул для посетителей и сказала:

– Налей-ка и мне, Иван, стопарик.

Вова метнулся к окну, где у меня стояла чистая посуда, и приволок оттуда фужер. Я вернул бутылку на место и плеснул Софье на пару пальцев водки.

Она требовательно тряхнула своим фужером и устало попросила:

– Лей давай, не стесняйся.

Тогда я налил ей еще столько же, и Софья стала пить эту водку сразу, без всяких предисловий и ритуальных манипуляций с чоканьем и тостами. Потом она отдала пустой фужер Вове и спросила меня:

– Где текст про службу «02»?

– Еще не написан, – ответил я, разводя руками.

– Почему он еще до сих пор не написан? – спросила Софья с каким-то неестественным надрывом в голосе.

– Дык ведь только пресс-конференция закончилась… – пробормотал я, совершенно потерявшись и показывая на часы.

– Пишите побыстрее, Зарубин, и сразу ставим в номер. Фото есть?

Я кивнул, и Софья продолжила, нервно покусывая бледные некрашеные губы:

– Это хорошо. Фото ставим так, чтобы вся полоса была занята. Вы поняли, Владимир? – повернулась она к Вове, и тот кивнул аж три раза подряд. – И чтоб никакого дерьма от рекламного отдела на верстке больше не принимали! – закричала она на Вову так, как будто именно он провинился в чем-то невиданно низком и ужасном.

Потом Софья встала и, стоя в дверях, сказала мне:

– И не думайте, пожалуйста, Иван, что вы один тут в белом… Герой, блин… Ко мне явились сейчас все эти наши новые, э-э, менеджеры, из рекламного отдела, с генеральным, э-э, менеджером во главе. Рассказали про ваше поведение… Кстати, потребовали вас немедленно уволить.

Вова даже привстал от любопытства, укоризненно качая лысой башкой в такт редакторским речам.

– Так вот, я послала их в жопу. Они сейчас там находятся и проводят совещание, как им жить дальше. А мы тем временем должны вовремя сдать газету в типографию. Вы поняли, Зарубин?

Я сказал «да», восхищенно глядя ей в глаза, и она тут же вышла, зачем-то хлопнув моей дверью.

Мы с Вовой вопросительно посмотрели друг на друга, и я опять поднял бутылку. Но тут в кабинет вошла Аня Шумилова и, без спросу усевшись на стул рядом с Вовой, сказала мне вместо «здравствуй»:

– Наливай. А я такое расскажу!

Вова подал ей рюмку, я разлил на троих остатки водки, и Аня, выпив, рассказала:

– Софью снимать собираются. Я к генеральному зашла, ну там, кофе в приемной попросить, сахару и, вообще, ушами потереться. А тут Сам идет. И говорит мне: «A-а, отдел культуры! Надо бы вам зарплату прибавить. За счет главного редактора!» и смеется так, заразительно. А следом за ним толпа новых мальчиков и девочек идет, все к нему в кабинет. Совещание сейчас там у них, час уже длится. Вот такие дела…

– Они не смогут уволить Софью, да и Зарубина тоже, – покачал головой Вова. – Не сами же эффективные менеджеры, в самом деле, вместо них работать будут.

Тут я посмотрел на часы и, сурово нахмурясь, сказал своим собутыльникам:

– Кстати, о работе! Пятнадцать ноль-нуль! Идите уже отсюда, товарищи алкоголики.

Товарищи алкоголики посмотрели на пустую бутылку, сделали мне ручкой и послушно вышли, а я начал торопливо стучать по клавишам, даже не заглядывая в блокнот, заполненный моими неровными каракулями три часа назад, на пресс-конференции. Я помнил все и без подсказок, описывая ситуацию нарочито ровными, гладкими предложениями, без всякого намека на эмоции, переполнявшие меня с самого утра. Я решил, что такой текст будет наиболее адекватным ответом всем эффективным менеджерам города Питера, от милицейского начальства до моего собственного.

Конечно, едва я начал работать, принялся звонить телефон, но эту проблему я решил по-простому, вынув штекер из телефонного гнезда.

К тому времени, когда в редакцию ввалилась Марта, я не только заслал текст на редакционный сервер, но даже сочинил одноименный сюжет для Миши. В кои-то веки абсолютно правдивый – как разные позорные жулики делают деньги на петербургских обывателях и даже на ГУВД.

Но что-то мне подсказывало, что именно этот сюжет Миша обязательно завернет.