Текст книги "Я убью тебя, менеджер"

– Не надо никакого цирка! – Потом он прерывисто вздохнул и с мукой в голосе признался: – Вы знаете, я уже жалею, что обратился к вам. Я забираю свое сообщение назад! Ничего не было, и я с вами вообще не разговаривал!

Это он сказал зря. Мы с Мартой одновременно повернулись к нему и рявкнули:

– Что-о?!

Директор встал и рванул к выходу, даже не пытаясь, что называется, сохранить лицо. Прислушиваясь к удаляющемуся дробному топоту в коридоре, Марта с нажимом спросила:

– Я что, зря таскалась в этакую даль? – Она вынула из фотоаппарата аккумуляторы и взвесила их на руке, как будто надумала треснуть меня ими по башке.

Я тупо смотрел на эти аккумуляторы, потом заметил свой работающий диктофон и выключил его. Потом я еще немного помолчал, ожидая, пока снимки из флешки переместятся на винчестер компьютера.

– Думаю, ты ездила не зря, – наконец обнадежил я Марту, хотя сам в этом, разумеется, совсем не был уверен.

Ведь мало ли что я думаю. Более существенный вопрос – что подумает Софья, когда узнает подробности сюжета. Можно, конечно, в детали не вдаваться, но публикация интервью без согласия источника может впоследствии вызвать жуткую вонь со стороны источника.

Я порыскал в Сети и нашел закон о СМИ. Ничего полезного про законность обнародования информации в таких ситуациях там не говорилось, и я еще минут десять наяривал на сотовый телефон нашему новому редакционному адвокату, но тот упрямо не брал трубку.

Тогда я снова включил диктофон, набрал телефон Красногвардейской администрации и нажал кнопку громкой связи. С главой департамента по благоустройству меня соединили на удивление быстро, так что ясно было, что вопросов журналистов там ждали:

– Нам непонятна вся эта суета фоторепортеров на площади. Никаких памятников никто сносить не собирался, – сообщил мне строгий мужской баритон. – Проводилась плановая замена решетки ограды, после ремонта она будет возвращена на место.

– Но директор института… – начал было я, но меня тут же прервали:

– Вот же, Александр Иванович Трегубов, уже у нас сидит. Он привез письменное заявление, в котором предупредил, что от его имени могут распространяться лживые измышления, в том числе и в прессе, о том, что он якобы предъявлял какие-то претензии к нашей администрации. Он категорически возражает против тиражирования этих измышлений и предупреждает, что будет подавать в суд, если это произойдет.

Марта все слышала и смачно выругалась на последней фразе. Я поднял на нее виноватые глаза. Она показала мне кулак, а я в ответ лишь поднял очи к потолку.

Баритон в телефоне еще что-то бубнил, похоже, по бумажке, и я грубо прервал его:

– Достаточно. Я все понял. А вы сами-то как думаете, что там в действительности произошло?

– Нам думать не положено, – легко перешел на неофициальный тон мой собеседник. – Хотя наши, наверное, могли и впрямь сдуру на памятник накинуться, пока шум не поднялся. Но ведь директор института говорит, что не было такого, верно? Значит, не было.

– А позовите к телефону Трегубова, раз он там у вас, – попросил я и услышал, как в трубке тут же щелкнуло и голос директора озабоченно произнес:

– Слушаю вас, уважаемый.

Висит там на телефоне, значит, волнуется.

Я переключил диктофон на воспроизведение и поднес его поближе к микрофону трубки.

«Подождите, я еще не все рассказал, – послышался из диктофона голос директора. – Мы вчера обратились в районную администрацию с просьбой решить проблему, облагородить, так сказать, территорию, а сегодня на площадь прибыли бульдозер, подъемный кран и бригада рабочих.

– Ну и отлично, демонтируют, значит, ваши ненавистные ларьки…

– Какие ларьки! Они памятник приехали демонтировать. Я же говорю – идиоты!

Послышался мой смех.

– Вам смешно, а мы тут всерьез с утра оборону держим, отгоняем рабочих от памятника».

Я снова переключил диктофон на запись и громко крикнул в трубку:

– Господа, вам хорошо все было слышно? Или повторить?

Мне ответил прежний баритон:

– Мы будем разговаривать только с вашим руководством, – и донеслись короткие гудки.

Марта, сидя у себя за столом, потянулась с хрустом, а потом неожиданно спокойно сообщила мне:

– Если ты из-за меня на них танком попер, то не надо. Подумаешь, еще одна съемка в корзину. Мало ли таких было. Не бузи. Сейчас Вова прибежит, крик поднимется, Софья на стенку полезет… Ну их всех, а? И главное, из такой ерунды весь балаган возник, что просто смешно делается.

Мне показалось очень обидным выслушивать подобные упреки:

– Марта, не ты ли час назад говорила, что материал достоин первой полосы?! – возмущенно начал я, но тут дверь кабинета приоткрылась, и Вова показал нам свою лысину.

– Зарубин, тебя Софья срочно вызывает, – сказал он, отчего-то тепло улыбаясь мне, как родному человеку.

На этот раз Софья сидела одна. Когда Вова отконвоировал меня в редакторский кабинет, она показала ему, что следует закрыть дверь с той стороны.

Когда мы остались вдвоем, Софья устало улыбнулась мне и осторожно сказала:

– Иван, вы знаете, как мы все ценим вашу работу.

Я мужественно промолчал, хотя мне было что сказать.

– Нам сейчас позвонили из администрации Красногвардейского района и сказали, что вы их шантажируете незаконно сделанной телефонной записью.

Я открыл было рот, но Софья замахала на меня руками:

– Не надо ничего говорить, я все понимаю. У вас своя специфика работы, у чиновников – своя. Но в результате нам предложили сделку, в ходе осуществления которой редакция получит в этом районе три отличных торговых точки для розничной реализации газеты. Вы же знаете, как нам важно развивать свою розничную сеть, чтобы не зависеть ни от правительства, ни от местных чиновников…

Я все давно уже понял, но Софья продолжала говорить, потихоньку распаляясь, и я подумал, что она убеждает не столько меня, сколько себя.

– Когда мы наконец встанем на ноги, то сможем писать без оглядки на персоны любого уровня, неужели вы не понимаете, как это важно для такой газеты, как наша! – кричала Софья на меня уже во весь голос.

Мне совсем не хотелось спорить, ибо результат был очевиден, но я все-таки буркнул:

– Во-первых, про поэтов Серебряного века можно и дальше писать, никого особо не опасаясь, кроме сумасшедших критиков. А во-вторых, благими намерениями вымощена дорога…

– Да что вы знаете о реальной жизни! – с готовностью накинулась на меня Софья. – Сидите тут, как у Христа за пазухой, а за вашу писанину черт знает кто вынужден отдуваться. Сколько собак, в том числе и из Москвы, на нас бросалось из-за ваших чертовых чукчей, вам известно? Но мы отбились, и вы можете и дальше делать эту тему! Никто в городе не может, а вы можете! – с торжеством сообщила мне она и даже встала от распирающей ее энергии.

– Спасибо, конечно, за заботу, только нас потому еще и читают, что мы хоть изредка пишем об этой самой реальной жизни, – возразил я, впрочем, довольно вяло. Я все ждал, когда Софья перейдет к самому неприятному условию сделки, отмене публикации, но она решила вообще не обговаривать эту скользкую тему:

– Ну ладно, Иван, поговорили и хватит. Идите работайте. – Она уселась в свое кресло и принялась демонстративно перебирать бумаги на столе.

Я медленно направился к дверям, неспешно открыл их, но Софья молчала, и тогда я, обернувшись к ней, сказал:

– Так, значит, материал на первую, про памятник, все-таки делаем?

Софья злобно отпихнула бумажки в сторону и встала, устремив на меня тяжелый взгляд:

– Делайте уже, что хотите. Но за зарплатой потом не обращайтесь. Если мы пойдем по миру, то только из-за вас.

Я не успел дойти до своего кабинета, как меня догнал в коридоре по-прежнему улыбающийся Вова и сообщил радостную весть:

– Для тебя гонорар выписали! Иди получай!

– Только для меня? – изумился я, вполне, впрочем, понимая причины такого внимания.

– Только для тебя, – с восторгом подтвердил Вова и даже кивнул головой в сторону бухгалтерии для пущей убедительности.

Я все еще стоял недвижимо, и тогда Вова мягко взял меня за руку и потянул, бормоча что-то несусветное про необходимость срочно закрыть какие-то платежки и подвести балансы. Все ж таки ответственный секретарь, укушенный бухгалтером, в следующей жизни железно станет бухгалтером.

Спустя сутки с момента моего последнего визита в бухгалтерию обстановка там поменялась – за компьютером сидела все та же упитанная тетя, но еще за одним столом обнаружилась еще одна точная ее копия, а смазливых напомаженных юношей стало четверо. Юноши сидели рядком на подоконнике и четкими, профессиональными движениями пересчитывали тысячные купюры из пачек, которые они держали у себя на коленях.

Зрелище оказалось таким заразительным, что я, наверное с минуту, просто молча глазел на них, как посетитель в зоопарке смотрит на кормление какой-нибудь редкостной жабы.

– Вы к кому, гражданин? – с видимым неудовольствием обратилась ко мне первая женщина, поднимая над монитором ухоженную голову.

– Мне сказали, что я могу гонорар получить, – объяснил я, с трудом отводя взгляд от квартета счетоводов.

– Гонорары еще не считали, – жестко ответила она. Я посмотрел на нее, видимо, очень нехорошим взглядом, и она тут же добавила, уже помягче: – Нам же сейчас дела сдают, мы должны все оформить, на это время требуется, понимаете?

– Не понимаю, – раздраженно откликнулся я. – Вы еще две недели назад должны были выплатить нам эти вшивые гонорары!

– Не мы, а ваши предыдущие владельцы! – заявила бухгалтер, с готовностью ожесточаясь. Она провела рукой по бумагам на своем столе, показывая, как много у нее разных неотложных дел.

Я послушно проследил за ее рукой и под стеклом стола увидел замечательную свежераспечатанную памятку:

Внимание!

Нечетные дни месяца: 1, 3, 5, 7, 9, 11, 13, 15, 17, 19, 21, 23, 25, 27, 29, 31.

Четные дни месяца: 2, 4, 6, 8, 10, 12, 14, 16, 18, 20, 22, 24, 26, 28, 30.

Тут у бухгалтера зазвонил телефон. Она послушала его немного и подняла глаза на меня:

– Да, пришел. Стоит. Дать? Ну хорошо, а сколько там у него? Что? Четыре тысячи рублей? Тьфу ты, из-за такой ерунды он нам тут нервы треплет, – она повесила трубку и сказала одному из молодых людей: – Гена, выдай вот этому четыре штуки. И возьми расписку, чтоб потом не было, сам знаешь чего.

Тот, что был назван Геной, поморщился недовольно, пытаясь не сбиться со счета, но потом все-таки отложил свою пачку денег на подоконник и сказал мне просто:

– О, привет братским народам. Ну, чего встал? Пиши расписку. Получишь сейчас свой офигенный гонорар. – Я опешил от этой простоты. – А что, у вас тут все так круто зарабатывают или ты тут больше всех филонишь? – спросил он, весело скалясь. Он снова мельком взглянул на меня и вернулся к пересчету своей пачки, удивительно быстро перебирая ловкими длинными пальцами.

Я подошел к нему поближе и крепко взялся за воротник его модного костюма. Другой рукой я забрал у него из рук пачку денег и, глядя в его глаза, ставшие вмиг испуганными, громко, на весь кабинет, сказал:

– Хочешь, чмо, я тебе прямо здесь челюсть сломаю? Спорим, с одного удара сломаю?

Обе бухгалтерши заверещали одновременно, а все молодые люди, кроме Гены, вихрем метнулись к дверям и исчезли, как никого и не было. Деньги, впрочем, они успели прихватить с собой – сразу видно профессионалов своего дела, легендарных эффективных менеджеров легендарного газового концерна.

Гена робко дернул своей загорелой, но худосочной шеей, пытаясь высвободиться из моих рук, и я отпустил его, потому что мне вдруг стало противно даже касаться его. Потом я отсчитал свои четыре штуки из пачки, которую держал в руках, и убрал их в карман. Оставшиеся деньги я бы с огромным удовольствием швырнул ему в лицо, но Гена отбежал к столам и там стоял ко мне спиной, лихорадочно нажимая кнопки своего телефона. Тогда я просто кинул пачку на стол первой бухгалтерше, которая, замерев, теперь уже молча смотрела в одну точку на мониторе.

– Бывай, жаба! – сказал я Гене и вышел в коридор.

Там было пусто, и до своего кабинета я добрался без приключений. Это оказалось кстати, потому что меня просто трясло от нервного возбуждения.

Марта сидела за моим компьютером и обрабатывала свои последние снимки. Увидев мое напряженное лицо, она тут же встала, освобождая мне место, а когда я сел к себе за стол, сочувственно спросила:

– Вы там с Софьей поцапались, что ли? Тут так орали в коридоре только что. Я решила, что это тебя воспитывают. Это ты там рвал, метал и орал?

Мне очень хотелось рвать, метать и орать, но я справился с собой, небрежно ухмыльнулся и спокойно сказал:

– Это я свой гонорар из гнусных жаб вытряхивал.

Марта с пониманием кивнула, села за свой стол, спиной ко мне, и включила ноутбук. Гонорарная политика нашей редакции ее не волновала, ибо здесь ей платили фиксированную зарплату. Но в других редакциях она работала как раз за гонорар и, как вытряхивать деньги из наглого племени финансовых клерков всевозможных газет и журнального глянца, знала досконально.

– Кстати, если тебя так поджимает, могу одолжить, – предложила она вдруг, не оборачиваясь.

Я подумал немного, но потом решил, что продержусь до очередного вливания от Миши, поэтому сказал ей в спину:

– Да нет, не надо.

Она не ответила, и я понял, что она опять с головой ушла в Сеть. Но это оказалось не так – через несколько минут она, все тем же ровным голосом и по-прежнему не оборачиваясь, спросила:

– Я правильно поняла, что материал про памятник металлисту в номер не идет?

– Да, – лаконично буркнул я в ответ, не желая дальше развивать эту неприятную тему.

– И через неделю не пойдет? – уточнила она с садисткой настойчивостью.

– Да! И через две недели тоже не пойдет, потому что к тому времени протухнет, – предупредил я дальнейшие расспросы.

– Я сейчас продаю свои фотки с площади финским братьям по разуму из «Хельсинки-экспресс». Если ты немедленно подсуетишься с текстом на три тысячи знаков, то на двоих за весь материал мы получим три с половиной сотни евро. Перевод текста за их счет. Тебя это устраивает? По сто семьдесят пять евро в рыло?

Я затряс головой, не веря своим ушам, потом захохотал, как последний идиот, подпрыгнул в кресле и заорал восторженно:

– Йес! Йес! Давай, давай утрем этим уродам морды! Я даже бесплатно готов отработать!

Марта обернулась на шум, укоризненно покачала головой и сказала очень серьезно:

– Бесплатно? Никогда не работай бесплатно! Это непрофессионально. А вот насчет «утереть морды» – это правильное желание.

Потом она мягко улыбнулась и с чувством продекламировала мне стихи, особо нажимая на последние строчки:

 
Мы приговор не знаем свой,
Но вечно блещут письмена:
Иди, будь верен до конца,
Не купишь сделкою венца.
И должен в муках ты стремиться
Пройти огонь и холод льда,
Что ты не смог – тебе простится,
Что ты не хочешь – никогда.
 

– Только не подумай, что это я придумала, – сказала она, слегка зардевшись. – Это тебе привет от дяди Генриха Ибсена. Впрочем, ты его наверняка не знаешь.

Я вскочил с кресла, подошел к ней и аккуратно, по-братски, поцеловал в лоб. Но она все равно тут же отпихнула меня и, указывая на мой компьютер, сказала:

– Ребята в Хельсинки ждут текста ровно сорок минут, им в «дырку» материал нужен. Так что шевелись давай, грязный похотливый ниггер.

Я не удержался и снова поцеловал ее, на этот раз в губы. Она, конечно, опять оттолкнула меня, с настоящим или деланым негодованием, но все равно мне эта возня очень понравилась и захотелось повторить.

Глава четырнадцатая

По пути домой я решил заскочить в гостиницу ЛДМ – криминальную полосу так или иначе делать было надо, а ничего достойного, кроме темы о похищении чукчей, у меня в загашниках не нашлось. В конце концов, зря, что ли, Петр сливал мне служебную информацию?

В метро я попал на самый час пик – в вагоне пассажиры с усталыми, восковыми лицами окружили меня плотной, едва шевелящейся стеной. Некоторые искоса посматривали на мою черную физиономию, но большинство равнодушно смотрело куда-то далеко сквозь меня, наверное, в самую душу петербургского метрополитена.

На одной из остановок из толпы вдруг раздался душераздирающий вопль такой силы, что ровный гул голосов немедленно стих, и среди этой тишины снова донеслось совершенно левитановское:

– Товарищи! Карлсон вернулся, товарищи!

Сначала я подумал, что тронулся умом. Потом увидел орущего мужика, пробирающегося в толпе ко мне, и по его крайне серьезному виду понял, что умом тронулся именно он, зато мне предстоит за это ответить. Но когда мужик дотолкался до меня и попер дальше, я увидел рюкзак за его спиной, набитый доверху яркими детскими книжками, и до меня наконец дошло, что это всего лишь представитель неистребимого племени метрополитеновских коммивояжеров, о которых в тамошней пресс-службе регулярно врали, что их не существует вовсе.

– Ура, товарищи! Карлсон вернулся! – откровенно дурачился этот гражданин, но, к моему удивлению, усталые и оттого наверняка раздраженные пассажиры не кидались на него с кулаками, а смотрели на представление спокойно или даже улыбались в ответ. Больше того, некоторые пассажиры покупали у комми книжки, хотя, чтобы вытащить деньги из карманов, им приходилось совершать воистину акробатические этюды.

Продавец повеселил нас всех еще раз, когда поезд вдруг резко встал в темноте одного из перегонов и в тревожном ожидании беды пассажиры снова дружно затихли, испытывая, как это бывает в таких ситуациях, смутное беспокойство или даже явный страх.

– Ну все, трындец, – весело крикнул коммивояжер на весь вагон. – Сейчас сваи забивать начнут!

Шутка оживила людей – вагон колыхнула волна легкого, сдержанного смешка, исходящего от десятков людей одновременно, и пассажиры тут же вернулись к привычному гомону. Напряжение спало, хотя еще добрых пять минут поезд не двигался с места, а машинист только жарко сопел в микрофон, ничего не объясняя.

Впрочем, доставив поезд до следующей станции, машинист все-таки высказался, отшутившись мне в спину из хриплого динамика:

– Уважаемые пассажиры, при выходе из вагонов, пожалуйста, не забывайте свои подозрительные вещи.

От станции метро «Петроградская» до гостиницы ЛДМ я дошел без приключений. В немноголюдном вестибюле отеля скучал, меряя зал шагами, рослый охранник в довольно стильной черной униформе, и я обратился к нему с прямым вопросом о событиях минувшей пятницы.

– Журналист? – с интересом смерил он меня взглядом.

Я важно кивнул.

– Из какой-нибудь «Нью-Йорк таймс»? – с нарастающим интересом продолжал допрашивать меня охранник.

– Почти, – решил не врать я, хотя так и подмывало кивнуть еще раз. – Из еженедельника «Петербургский интеллигент».

Охранник улыбнулся во все свое широкое румяное лицо:

– Я смотрю, тяжело в Питере стало с интеллигенцией. Приходится, значит, завозить из Африки.

Я нахмурился, но сказать ничего не успел. Охранник примирительно поднял обе ладони кверху и быстро сказал:

– Братан, без обид! Уж я-то точно не расист. Пошли, поболтаем вон в том заведении, – и он указал на бар, спрятанный за пальмами оранжереи на втором этаже вестибюля.

Мы прошли наверх по узкой лестнице, которая, чем выше, тем плотнее оказалась забита молодыми людьми разной степени опьянения.

В неожиданно пустынном баре охранник выбрал столик в самом углу и сел так, чтобы видеть вестибюль, откуда я его забрал, и вход первого этажа. Усевшись, он протянул мне руку и сказал:

– Николай. Для друзей Коля. Кстати, ты будешь мне другом, если возьмешь сто граммов чего-нибудь крепкого и двойной кофе.

Я пожал ему руку, пробормотал в ответ свое имя и послушно отправился к стойке, томимый неприятным предчувствием. Так и есть, меню на стойке объяснило причину странной пустоты внутри заведения и отчаянной толкотни снаружи – цены здесь были о-го-го.

Бармен, кругленький улыбчивый мужик лет пятидесяти, бурно отреагировал на меня и мой заказ:

– Две водки и один кофе мистеру Икс? А где мистер Икс научился так говорить по-русски? Мистер Икс учится у нас в институте?

– Сам ты мистер Хрен! Живу я тут, – грубо оборвал его я, но бармен в ответ лишь довольно рассмеялся. Он быстро отмерил мне две водки, включил кофейную машину, а потом наклонился через стойку:

– Короче, слушай анекдот в тему. Заходят в бар блондинка, негр, адвокат, лесбиянка и гомосексуалист, подходят к стойке, одновременно садятся и смотрят на бармена. Бармен: «Блин, ну и кто из вас первым прочтет мне лекцию о политкорректности?»

Я устало улыбнулся, положил на стойку пятисотенную бумажку и забрал водку. Сдачи мне там полагалось меньше полтинника, так что я без сожалений решил оставить ее веселому бармену.

Николай принял стакан с водкой благосклонным кивком, а когда я уселся напротив, негромко сказал мне:

– Ты ведь про чукчу узнать хотел? Как его там звали…

Я достал из кармана блокнот и прочитал вслух:

– Семен Эргерон, уроженец города Анадырь. Насильно увезен неизвестными из номера гостиницы ЛДМ в пятницу, около 23.00.

– Ага. Так вот, я в ту пятницу не работал. Я в тот вечер дома сидел, телик смотрел. – Николай одним большим глотком отхлебнул всю водку из стакана, положил свой выбритый до синевы подбородок на руки и принялся задумчиво хрустеть льдом, слегка наклонив набок стриженую голову, как будто прислушиваясь к смачному хрусту собственных зубов.

Я помалкивал, пока еще ничем не выдавая своего раздражения. Николай с интересом посмотрел на мое лицо, потом проглотил наконец свой лед, поднял голову и с некоторой долей возмущения спросил:

– А где мой кофе? Ты что, не заказывал?

Я повернулся к стойке, и оттуда немедленно раздался голос бармена:

– Да несу уже, несу.

Бармен действительно принес чашку кофе и пару пакетиков сахара, а уходя, заговорщически подмигнул охраннику и забрал у него пустой стакан из-под водки.

Николай вскрыл оба пакетика с сахаром, высыпал их в чашку и принялся молча мешать.

Я устал молчать, поэтому решил спросить его прямо:

– Ты что, вообще ничего не можешь рассказать о похищении?

Николай торопливо отпил большой глоток кофе, зашипел, обжигаясь, отставил чашку в сторону и наконец ответил:

– Был бы ты белым, хрен бы я чего тебе сказал. Но меня еще в пионерах так задолбали угнетенными американскими неграми, что я до сих пор вашего брата жалею. Да и скучно здесь ужасно. Зато, бывало, сидишь в дежурке, смотришь телик, пиво пьешь и все такое, а тут звонок по телефону. Типа, супруга интересуется: «Ты не забыл, что завтра к теще диван перевозить? А помнишь, что ребенку кимоно срочно нужно? Продукты еще купи, Вася, завтра тетка из Воронежа приезжает!» А ты не Вася, ты Коля! И на душе сразу такой праздник начинается!

Я совершенно растерялся, потерял нить беседы и вообще забыл, зачем пришел в эту третьеразрядную захудалую гостиницу. Николай все прочел на моем лице и предупредительно поднял руку:

– Да ладно, не трепыхайся, все пучком. Короче, давай так: ты нам поможешь, а мы – тебе. Согласен?

В ожидании очередного подвоха я только и смог выдавить из себя ни к чему не обязывающее «ну?», и тогда Николай вытащил из-за пазухи ксерокопии каких-то документов, яростно бросил их на стол, после чего начал свой рассказ:

– У нас ЧОП, скромненький, двадцать человек в штате. Знаешь, что такое ЧОП? Частное охранное предприятие. Брательник мой в этом ЧОПе директор, а я, как видишь, под ним работаю. И так мы жили не тужили с момента основания конторы десять лет назад. Но в прошлом году у кого-то там в Москве с головой случилась беда. Из МВД нам сюда, в Питер, приказ спустили – половину оружия, какое частные охранники используют в работе, заменить на игрушечное. А у нас под охраной, кроме этого клоповника, еще два серьезных склада – там и видеоаппаратура, и компьютеры, и кофе в зернах, и еще кое-что, недешевое. И грабят лихие людишки такие склады с автоматами в руках, так что нам их охранять безоружными никак нельзя. Понимаешь проблему, да?

Я оживился, потому что это было то, что у любого профессионала называется «темой». Это была моя тема, и, приготовившись работать, я вытащил блокнот и диктофон.

– Ты погоди писать, торопыга, – сказал Николай, бросив неодобрительный взгляд на диктофон. – Мы ту проблему кое-как пережили.

– А как ее можно пережить? И что значит «игрушечное оружие»? – У меня было много вопросов, но я замолк, увидев раздражение на лице охранника.

– «Игрушечное» – значит, игрушечное, – процедил он сквозь зубы, потом сунул вдруг руку за пазуху и вытащил пистолет Макарова.

Я опешил, но Николай отрицательно покачал головой и сунул пистолет мне в руки:

– Бери, не ссы. Это ж игрушка.

Я положил тяжелую вещь на ладонь и внимательно осмотрел. Так и есть – это был не «Макаров», а известная пародия на пистолет, так называемое «травматическое изделие», миллионы собратьев которого продавались в стране за немаленькие деньги под видом легального оружия самообороны.

– Впрочем, да и ладно, пусть бы им, – тут же спохватился он. – Мы, говорю, стерпели все это, просто в наряд по объекту стали заходить не меньше чем по двое – один с оружием, второй – с игрушкой. Стремно, конечно, но от одной помпухи хоть какая-то защита есть. Но на прошлой неделе у них в Москве опять заскок случился. Смотри, какую они нам бумагу прислали. Что теперь будет, никто не понимает. И по телику молчок, как будто ничего не происходит.

Он подвинул по столу ко мне мятые листы, и я начал их читать.

Методические рекомендации по осуществлению контроля за оборотом оружия в негосударственных (частных) охранных предприятиях. Подготовлены на основании приказов Министерства внутренних дел Российской Федерации и постановлений Правительства Российской Федерации.

В связи с тем, что группы вооруженных частных охранников, инкассирующих банки и коммерческие организации, а также охраняющих склады и другие помещения, вызывают у значительной части российских граждан обоснованное беспокойство своим видом, напоминая им террористические группы, обязать все частные охранные структуры перекрасить имеющееся у них оружие из черного в светло-розовый цвет.

Покраска должна производиться в соответствии с требованиями ГОСТа только в сертифицированном учреждении ООО „Оружейник Зураб и компаньоны“, расположенном в городе Москва по адресу: улица Стремянная, офис 1 „а“. Стоимость услуги определяется исполнителем. ЧОПы, не исполнившие приказ Управления по приведению оружия в сертифицированный вид, не допускаются к исполнению своих обязанностей и лишаются лицензии.

Начальник Управления

по контролю за оборотом оружия

генерал милиции Леонард Введенов

– Круто, – только и смог сказать я, но Николай показал глазами на другие листы:

– Ты еще не видел, сколько это стоит.

Я посмотрел и поразился еще раз. Согласно прилагаемым к приказу копиям счетов, стоимость покраски у Зураба и его компаньонов составляла 300 долларов за экземпляр оружия, правда, без учета стоимости пересылки и хранения.

– Понимаешь, они в прошлом году нормально денег на продаже игрушек срубили, но уже, наверное, все потратили. Вот и решили по новой нажиться, – объяснил мне Николай.

– А знаешь, что они сделают в следующем году? – спросил я, серьезно глядя на охранника.

– Что? – спросил он, напрягаясь.

– «В связи с тем, что группы вооруженных частных охранников, инкассирующих банки и коммерческие организации, а также охраняющих склады и другие помещения, вызывают у значительной части российских граждан обоснованное беспокойство своим видом, напоминая им террористические группы, обязать все частные охранные структуры перекрасить губы имеющихся у них охранников в голубой, розовый или фиолетовый цвета. Покраска должна производиться в соответствии с требованиями ГОСТа только в сертифицированном учреждении ООО „Оружейник Зураб и компаньоны“», – процитировал я по памяти, правда, иногда заглядывая в бумажки.

Николай даже не улыбнулся.

– Тебе смешно, а у нас контора накрывается медным тазом.

– Почему? – удивился я. – Ну покрасите, да и хрен с ними. Сколько там у вас оружия, ну 20 единиц. Значит, вы попали на 6 штук долларов. Это что, такие деньги для вас?

– Потому что мы звонили этому Зурабу! И там говорят, что очередь на покраску как минимум до мая, со всей России ведь везут. А без оружия мы не можем выполнять даже заключенные контракты. И тем более не можем заключать новые! – еле сдерживая себя, ответил мне охранник.

Я замолк, размышляя о том, как безнадежно тупы и жадны наши чиновники. Им ведь даже в голову не приходит, что, пытаясь украсть больше денег, чем они могут переварить, они убивают тот самый бизнес, который их же и кормит. Сколько ЧОПов, таких как у Николая, пойдут по миру, не выдержав многомесячного ожидания идиотской покраски? Но нет, раскидать сверхвыгодный заказ по другим мастерским – это ведь делиться сверхприбылью с другими, а разве это можно допустить? Лучше всех в топку.

– Короче, будешь об этом писать? – спросил Николай, жестко глядя мне в глаза.

– Конечно, – ответил я изумленно. – Это ведь роскошная тема для любого криминального журналиста. Я заберу эти бумажки? – Я показал на документы, и Николай кивнул.

– «Роскошная тема», – повторил он за мной рассеянно. – А вот что-то никто из твоих долбаных коллег писать об этом не рискнул.

– А ты обращался? – озабоченно откликнулся я. Еще не хватало, чтобы в городе все газеты вышли с этой темой.

– Брат обращался, – буркнул Николай.

– И что?

– Ничего. В двух местах сказали, что не хотят ссориться с федеральным центром, а во всех остальных заявили, что это реклама и надо за это платить бабки. Мало с нас тянут за покраску, так еще и здесь… – Он неожиданно встал: – Ладно, будем считать, что договорились, мой черный брат по разуму. А насчет чукчей твоих так сделаем. Ты пока сиди здесь. К тебе человек подойдет, который что-то там видел. Расскажет, стало быть, что вспомнит. Бывай, – и он ушел, по ходу с профессиональным вниманием глядя по сторонам.

Я остался сидеть в одиночестве, отхлебывая водку мелкими глотками, как привык еще со времен интерлагеря, – там были вечные проблемы с запивкой, но вот водка или разведенный спирт были у нас всегда.

– Мужчина, вы скучаете?

Я повернулся на голос и увидел перед собой крупную немолодую женщину средних лет с очень ярким макияжем.

– Не настолько, – грубо ответил я ей и отвернулся.

Тем не менее тетка уселась за мой стол и, разместив там свою сумочку и, в придачу, немаленькую грудь, сказала мне с отчетливым осуждением:

– Эх вы, молодой человек. Где ваше чувство такта или хотя бы юмора? В моем возрасте на панели стоять можно только с метлой.

Я снова повернулся к ней, собираясь грубо послать по совершенно однозначному адресу.

– Меня к вам Коля направил. Сказал, что вы вежливый и остроумный собеседник. Развлечете, значит, бедную женщину, а она вам расскажет кое-что.