Текст книги "Я убью тебя, менеджер"

Оказалось, что эта разговорчивая тетка – портье, дежурная по этажу, откуда в пятницу уперли чукчу Семена Эргерона.

Я облегченно вздохнул – меня уже успела посетить мыслишка, что охранник Коля просто выпил за мой счет, пожаловался на свои проблемы и откланялся. Ан нет, вот передо мной сидит Алевтина Ивановна, старшая дежурная по седьмому этажу, и рассказывает о событиях той самой пятницы:

– Парень этот, чукча, к нам в среду приехал. В субботу должен был отчалить, так что я не удивилась, когда к нему три мужика в гости пришли. Решила, что прощальная пьянка намечается. А утром звонит администратор, говорит, родственники интересуются, почему их мальчик не прилетел к ним в Анадырь положенным рейсом. Я пошла смотреть номер, а там все вещи на месте, а парня нет. А Вася, из охраны, он тогда дежурил, сказал, что видел, как трое мужиков пьяного чукчу в машину усаживали.

– А почему решили, что это было похищение? – удивился я. – Мало ли отчего молодой парень загулять может?

– А мы и не решали ничего такого, – пожала пухлыми плечами Алевтина Ивановна. – Это потом менты нарисовались и сказали, что мол, вроде как похищение у вас было. Ну и вопросы всякие задавали дурацкие.

Она вдруг перевела взгляд на мой стакан, и я спохватился:

– Что будете пить?

– Молоко, блин! – засмеялась она необычайно заразительно, и из-за барной стойки тут же раздался предупредительный голос бармена:

– Алевтина Ивановна обычно пьет у нас дайкири. Верно, Алевтиночка?

– В точку! – снова засмеялась она, тряхнув пергидролевой шевелюрой.

Бармен сам принес коктейль, а я вручил ему вторую пятисотку. Видимо, я провожал ее со столь откровенной грустью, что Алевтина Ивановна это заметила и поспешила меня утешить:

– Не волнуйтесь, юноша. Для персонала у нас скидка, все стоит полцены.

Я оценил размеры скидки, когда бармен принес мне сдачу – две сотни. Я уныло посмотрел на них, прикидывая, во сколько же мне обойдется этот вечер и что из четырех штук гонорара я сегодня донесу до дома.

– Да, цены тут конкретные, – угадала мои мысли Алевтина. – У меня мужик тоже деньги считать любит, такой, блин, жмот, ужас просто, – пожаловалась она мне вдруг. – Думаю, после Восьмого марта уйду от него на фиг, – доверительно наклонившись, сказала мне она.

– Почему после восьмого? – тупо спросил я, но потом понял.

Мы посидели еще с полчаса, и я повыпытывал разных подробностей про похищение Эгерона, но все они оказались совершенно бессмысленными. Поэтому второй дайкири я решил своей собеседнице не заказывать, и Алевтина это поняла.

– Ну ладно, пошла я домой, к своему жмоту, – сказала она, впрочем, не двигаясь с места и пристально наблюдая за моей реакцией.

Она опьянела с одного коктейля и теперь принимала разные позы и делала мне гримасы, призванные, по-видимому, продемонстрировать ее женственность. Со стороны это должно было бы выглядеть ужасно смешно, но мне было не до смеха – отказ во взаимности пьяной женщине по последствиям равносилен дорожно-транспортному происшествию. В том смысле, что все, конечно, может и обойтись, но с большой вероятностью без тяжких телесных повреждений дело не закончится.

Я внутренне подобрался и осторожно спросил:

– Вас до дома проводить? – Впрочем, сказано это было таким тоном, что Алевтина сразу встала.

– Женщин надо доводить до оргазма, до дома они сами дойдут, – обиженно сказала она мне на прощание, с размаху стукнула по стойке сумочкой, бросив бармену «пока!», и вышла.

Несмотря на цены, бар потихоньку заполнялся народом, и, допивая водку, я заметил, что мой стол неожиданно остался последним малонаселенным оазисом среди прочих, забитых почти под завязку. Ко мне не подсаживались, наверное, потому, что я был черным и это как-то настораживало отдыхающих людей.

Впрочем, не успел я как следует обдумать причины такой деликатности, как в бар вошли двое уже нетрезвых парней, одетых в реперские широкие штаны и куртки с капюшонами.

– О, брат! – сказали они хором, разглядев меня за угловым столиком сквозь дымную завесу и полумрак ночного бара.

Они без приглашения уселись ко мне за столик, и, пока один ходил к стойке заказывать кока-колу, второй вынул из-за пазухи бутылку и заправился водкой прямо из горлышка.

Потом второй принес стаканы с колой, и они щедро разбавили колу водкой. Прежде чем я успел что-либо сказать, один из них налил мне в пустой уже стакан на три пальца водки и сказал, искренне улыбаясь:

– Давай, брат, за знакомство. Я Витя, а он – Саня. Будем здоровы!

Деваться было уже некуда, а, покопавшись немного в потемках своего подсознания, я понял, что не очень-то и хочу сейчас уходить. И не узнал ничего толком про своих чукчей, и не развлекся, и вообще, как-то глупо вечер заканчивается.

Я кивнул ребятам и выпил свою порцию залпом. Витя тут же достал из кармана куртки замусоленный донельзя помидор и вручил его мне.

Я покачал головой и решил отшутиться:

– Я после первой не закусываю.

– Дык я тебе не закусывать предлагаю, а занюхивать! – объяснил Витя. – Закусывать им пока никак нельзя, он у нас один!

Ребята оказались студентами из рядом расположенной общаги ЛЭТИ, и беседовать с ними было совсем не тяжело, а наблюдать за ними – даже интересно.

Разговор, как и следовало ожидать, начался с национальной темы, и мне наперебой стали объяснять, чем загадочная русская душа отличается от прочих.

– Русский человек может погибнуть от потери крови из раненой души, – во весь голос кричал Витя, пристально глядя по сторонам в ожидании возражений. Возражать было некому, в том числе и потому, что гвалт в баре давно уже стоял невероятный.

Через минуту к нам за столик подсели две совсем молоденькие девицы. Разглядывая их, я вдруг подумал о Марте. Что бы она сказала мне, глядя на этих девиц, – что они вульгарные и смешные или, напротив, стильные и отвязные? Потом я представил себе Марту в постели с этими девицами и отчетливо понял, что вечер надо заканчивать.

Я выждал паузу в непринужденной болтовне ни о чем и сказал своим собеседникам, что мне пора.

– Ты куда, брат? – немедленно обиделся Витя, и Саня следом тоже сделал грустную гримасу.

– К женщине я еду, – предложил я единственно понятное для них объяснение и встал.

– Пить надо с бабами, чтоб потом к ним не ездить! – наставительно сказал мне Витя, указывая на девушек за нашим столом. Девушки согласно закивали, кокетливо улыбаясь всем, в том числе и мне.

– Ладно, бывай. А мы-то думали, выпьем, поговорим, да и споем с тобой что-нибудь наше, реперское! – с искренним огорчением попрощался Витя.

Когда я уходил, они действительно запели, но, на мой непосвященный взгляд, нечто совсем противоположное репертуару моих африканских братьев. На очень знакомый мотив студенты и примкнувшие к ним девицы достаточно музыкально проорали в четыре глотки:

 
Дымился, падая, электрик
С высоковольтного столба.
Кто хоть однажды видел это,
Тот не забудет никогда.
 

Последние две строчки они повторили раза три, с каждым разом все громче, так что их было слышно даже на улице.

До́ма было тихо. Это было хорошо. Вопросов из серии «как дела?» и «что новенького на работе?» я бы сейчас точно не перенес.

С халатом в руках я осторожно вошел в спальню и закрыл дверь. Когда я повернулся к постели, Катька вдруг села на кровати, включила ночник, и я увидел, что у нее опять заплакано лицо.

– У тебя на столе лежит письмо. Там написано, что ты должен заплатить полмиллиона рублей какому-то заводу. Ты что, совсем там с ума сошел, в своей долбаной газете? – зарыдала она, спрятав лицо в ладонях.

Я уронил халат на пол и поплелся к столу.

Там действительно лежал надорванный конверт со штемпелем «Абитражный суд Санкт-Петербурга», а рядом – лист печатного текста с заголовком «Определение».

Я, не читая, как можно небрежнее смяв этот листочек, сказал Катьке:

– Да это же розыгрыш. Мне Васильев уже звонил. Это они там, в убойном отделе, шутки шутят.

– Правда, что ли? – Катька тут же прекратила рыдать и подняла заплаканные глаза на меня. – Так это шутка охламона Васильева?!

Я развел руками и в довершение всего еще и порвал чертов листок пополам.

Что за дурацкая манера присылать людям на дом решения судов первой инстанции. Будет же еще и слушание во второй инстанции, может, мы там отобьемся.

– Ты гонорар домой принес? – совсем уже другим, деловым тоном поинтересовалась супруга.

Я с готовностью показал ей три тысячные бумажки.

Катька не поленилась встать, молча забрала деньги из моих рук и спрятала где-то у себя в сумочке.

Потом она вернулась в кровать и, уже засыпая, сказала:

– Хотела бы я видеть лица судебных приставов, которые явились бы к нам в квартиру в поисках пятисот тысяч рублей.

Я подумал, что уже через пару недель она сможет рассмотреть эти лица как следует, но вслух сказал совсем другое:

– Да дурак он, этот Васильев. И шутки у него дурацкие.

Часть вторая
Марта

Глава пятнадцатая

Минувшим утром я испытал одно из самых больших наслаждений в жизни, доступных простому рабочему человеку. Проснувшись около семи, я одним глазом взглянул на будильник, удостоверился, что таки да, еще именно семь, и, поплотнее закутавшись в одеяло, снова сладко заснул, попутно размышляя о том, что подобные моменты и есть то самое счастье, которое столь интенсивно и безрезультатно разыскивают разные философствующие умники все эти тысячи лет, пока существует человечество. Не там они ищут, дураки.

Увы, второй раз я проснулся уже три часа спустя, безнадежно проспав назначенную на десять утра встречу. Встречаться должны были Михаил из «Интершума» и какая-то фифа из Штатов, прибывшая, как анонсировали мне ее визит, исключительно ради покупки прав на тексты из рубрики «Поле чудес». С чего вдруг наших заокеанских друзей так взволновали мои фантастические байки, Миша не объяснил, но намекнул, что, если сделка состоится, мне денег тоже обломится, а посему в моих интересах с мытой шеей прибыть утром в понедельник в редакцию «Интершума» и сидеть там с самым умным видом, на который я способен.

Легкое чувство вины перед Мишей охватило меня уже в ванной, когда первые струи воды заставили мою сонную голову наконец проснуться, а самый пик раскаивания пришелся на визит в туалет, куда я засел надолго и откуда уныло слушал, как надрывается мобильный телефон, оставшийся в кармане пиджака. Вскакивать и нестись вприпрыжку к телефону, даже понимая, что наяривает Миша, я не стал. Только вздохнул печально и уставился в подозрительно желтеющий потолок, размышляя о том, когда Катька начнет полоскать мне мозги про необходимость ремонта сортира – в этом месяце или в следующем.

Впрочем, откапывая потом в прихожей свои туфли среди невероятного бардака, оставленного убегавшими в школу детьми, я придумал себе циничное оправдание – скажу Мише, что приболел младший, а у Катьки срочная работа в магазине, и ее не отпустили, так что сидеть с Тимохой пришлось мне.

Уже одетый, я уловил какую-то несообразность в общем хаосе нашей маленькой, но невероятно захламленной прихожей и, приглядевшись, понял, в чем проблема, – мешок со сменной обувью, принадлежавший, кажется, Тимофею, валялся в углу, а должен был бы сейчас висеть в раздевалке гимназии.

Не раздеваясь, я прошел в комнату к детям и застыл на пороге. Так и есть – Тимофей с бледным до желтизны лицом лежал на втором ярусе своей любимой металлической кровати, и было слышно, как тяжело и прерывисто он дышит.

Можно было и не трогать лоб, и так все ясно, но я потрогал, почувствовав, какой этот лоб влажный и горячий. В ответ на прикосновение Тимофей чуть приоткрыл свои огромные, но сейчас такие печальные глаза.

– Я заболел, пап, – сказал он жалобно, и сердце мое мгновенно стиснула почти физическая боль.

Больной ребенок – это что-то неподвластное моему разуму, я не могу спокойно наблюдать за тем, как веселые, счастливые создания вдруг превращаются в маленьких, несчастных старичков. Мне каждый раз становится страшно – а вдруг это навсегда?

– Мама оставила тебе записку на кухне, – выдавил из себя Тимофей и тут же ушел в тяжелый, горячечный сон. Я поправил одеяло и заметил под ним рыжий хвост, а потом и остальные достойные части Пафнутия – этот кот считал своим долгом лично поддерживать заболевших членов семьи, составляя им компанию в кровати.

Я благодарно погладил кота и пошел на кухню. Там, среди гор невымытой посуды в мойке, бардака на полках и на неприбранном обеденном столе, мною была обнаружена записка:

«Дорогой! Хоть мы с тобой и не разговариваем, но сейчас придется. Тимофей заболел, похоже, грипп. Врача я вызвала, но у меня срочная работа в магазине, поэтому меня не отпустят. Сидеть с Тимохой тебе. Парацетамол я ему уже давала, больше ничего давать не надо, жди врача. Звони, если что. Катя».

Почему мы с Катькой не разговариваем, достоверно я вспомнить не смог – вчера я явился домой не очень трезвый и запросто мог сказать ей что-нибудь вопиюще откровенное.

Я бросил записку в мусорное ведро, вернулся в прихожую, разделся и начал наводить порядок сначала в прихожей, а потом засучил рукава рубашки и принялся мыть посуду на кухне. Я вообще-то люблю это занятие – когда ты моешь посуду, никто из домашних не осмеливается тебя тревожить, чтобы не попасть под раздачу или не быть припаханным к подобной работе, так что в эти минуты ты можешь спокойно обдумать какую-нибудь стоящую мысль, не отвлекаясь на глупости.

Впрочем, ничего достойного обдумать мне не удалось – пришлось отвлечься на глупости. Опять зазвонил телефон, и на этот раз я решил ответить.

Осторожно выуживая мокрыми руками телефон из глубин внутреннего кармана пиджака, я уже приготовил резкую отповедь Мише в ответ на ожидаемые упреки в разгильдяйстве. Но это звонил не Михаил.

– Ваня, тебя где носит? – раздался неожиданно встревоженный голос Марты.

– Я дома. Тимофей заболел, – ответил я лаконично, как и полагается озабоченному отцу больного ребенка.

– А-а-а, – сочувственно протянула Марта. – А то тебя тут Миша с собаками искал, решил, что ты опять скрываешься, пропивая последний аванс.

– Как видишь, это не так, – подчеркнуто сухо сказал я.

Марта помолчала немного, а потом вдруг предложила:

– Слушай, Миша очень убивался, что ты на встрече какой-то нужен, дескать, свои же интересы должен представлять. Хочешь, я за тебя там поприсутствую, раз такое дело? Я просто рядом с «Интершумом» околачиваюсь, у меня в районе съемку отменили…

Мне понравилась эта идея, и я радостно кивнул:

– Давай! А ты знаешь, какие у меня интересы?

– Что тут может быть нового? – в тон мне весело откликнулась Марта. – Денег хочешь побольше, верно?

– Ну да, – согласился я. – Ты уж там постарайся, придуши этих империалистов как следует.

– Империалистов? – удивилась Марта, и я в двух словах рассказал ей про визит фифы из Америки.

– Ну, тогда я с них не слезу, пока они, засранцы, нам Аляску не вернут, – грозно пообещала Марта и отключилась.

Я вернулся на кухню и еще около часа драил там все, на что падал мой взгляд, от посуды до мебели, попутно размышляя о сюжетах для следующей серии «Поля чудес». Потом, разогнавшись, я еще взялся мыть пол, но тут меня вдруг осенило сразу двумя идеями одновременно, и я, бросив тряпку, побежал в спальню к ноутбуку, записывать последствия нежданного визита Музы. Ибо, как показывает моя горькая практика, вовремя не записанная мысль уходит навсегда.

«Не стоит выбрасывать дряхлую и грязную стодолларовую бумажку только потому, что в ближайшем банке ее отказались принять. Растворите полстакана стирального порошка в подходящей мисочке (можете отнять у любимого котенка жены) и как следует прополощите купюру в этой жидкости. Затем слейте мыльную воду и прополощите бумажку под краном. Прицепите прищепкой за краешек и повесьте на просушку, а наутро прогладьте утюгом. Все – вы получите новенькую хрустящую купюру, которую с руками оторвут в том же банке, откуда накануне вас изгнали с позором.

Именно на этой нехитрой процедуре зарабатывает около полутора тысяч долларов в месяц москвич Герман Тельман.

Пять уличных ларьков, совладельцем которых он является, производят не очень законные, но весьма актуальные для местных жителей операции – скупку ветхих и грязных американских долларов по слегка заниженному курсу. Стирка грязных (во всех смыслах) денег происходит в специально оборудованном лично Германом помещении, в стиральной машине, параметры работы которой и приемлемый порошок также подбирал он сам.

Выстиранные и отутюженные купюры реализуются через эти же ларьки. Учитывая, что в большинстве обменных пунктов ветхие и грязные купюры просто не принимаются, а в тех немногих, где их принимают, устанавливают смехотворный курс, Герман пока вне конкуренции.

Сегодня он подумывает о расширении своего бизнеса, и вполне вероятно, что уже этой осенью в одном из столичных банков появится целая прачечная, где под руководством Германа будут отстирываться миллионы грязных американских денег».

Сюжет мне понравился, а вот получившийся текст показался слишком лаконичным – если все десять сюжетов будут такими же небольшими, текста не хватит, чтобы закрыть два журнальных разворота. Но сколько я ни думал, развить сюжет какими-нибудь новыми поворотами не получалось, и решил оставить все как есть. В конце концов, краткость должна быть мне сестрой.

Второй сюжет требовал большего времени на реализацию, и я решил прерваться, чтобы размять ноги и встряхнуть мозги. Тут я вспомнил о Тимофее и тихонько, на цыпочках, прошел в детскую.

Тимофей успел проснуться, тихо прошмыгнуть к полкам и письменному столу, помародерствовать там и отволочь к себе на второй этаж кучу книжек и игрушек.

Сейчас он сидел в пижаме поверх одеяла, держа в одной руке плюшевого зайца, а в другой – огромного пластмассового динозавра. При этом Тимоха еще и негромко беседовал за двоих:

– Привет, заяц! Как твои дела?

– Спасибо, динозаврик, все нормально. А как твои дела?

– Плохи мои дела, зайка. Мои-то все вымерли, никого не осталось.

Я сдержанно хихикнул, и Тимофей, увидев меня, отложил игрушки.

– Привет, пап. А у меня уже все хорошо. Можно я на компьютере поиграю?

– Подожди, дай лоб потрогаю.

Поскольку он сидел, чтобы коснуться его лба, мне пришлось залезть на прикроватную лесенку. Лоб у Тимохи оказался совершенно нормальным, и я подумал, что участковая врачиха опять будет делать недовольное лицо, подозревая в симуляции не столько ребенка, сколько родителей. Ведь родителям, как известно, лишь бы оплаченный бюллетень заполучить, а то, что несчастный врач вынужден за грошовую зарплату часами грязь месить по дворам, никого совершенно не касается.

Что интересно, ни Катьке, ни мне бюллетень сроду не был нужен – при всей несносности нашего начальства, на слово своим работникам оно еще верило. Но обиженное лицо врачиха все равно делала, и это было неприятно – как будто и впрямь оторвали ее вздорные бездельники от необычайно важных дел ради своих дурацких пустяков.

– Нет, Тимоха, к компьютеру я тебя пока не пущу, – отказал я, осторожно спускаясь с лесенки. – Скоро врач придет, а ты тут вместо постели играть будешь? Да и нельзя тебе пока, лежи здесь, – строго подытожил я, оказавшись внизу, и тут как раз в дверь позвонили.

– Ура, врач пришел! – завопил Тимоха, понимая, что после проводов врачихи я не смогу отказать ему в удовольствии поиграть.

Действительно, пришла наша врачиха, и, как всегда, она прямиком из прихожей поперлась к больному ребенку, не сняв ботинки и не помыв рук. Я, осторожно подбирая слова, напомнил ей о гигиене, и она, опять же традиционно вздернув костистый подбородок в ответ на замечание, поплелась в ванную, а оттуда уже явилась к Тимохе, таки все ж не сняв ботинок.

– Ну, где больной? – спросила врачиха, оглядывая пустую детскую.

– Мы здесь, – раздалось сверху, со второго яруса.

– Кто это «мы»? – игриво откликнулась врачиха, пытаясь разглядеть среди плюшевых зверей Тимохину физиономию.

– Мы – это я и вирусы, – послышалось в ответ.

– Какой продвинутый ребенок, – поразилась врачиха и уселась за стол заполнять какие-то бумаги.

– Температуру мерили? – спросила она, продолжая, впрочем, строчить ряды нечитаемых закорючек.

– Да нет, не успел – она с утра уже упала. Жена парацетамол утром давала, вот температура и упала, – торопливо объяснил я, но врачиха уже закончила свою писанину и встала.

– Ну все, до свидания, – сказала она и понеслась в прихожую.

– Позвольте, – только и успел пробормотать я, и врачиха на секунду притормозила у дверей.

– Вам что, бюллетень нужен? – спросила она недовольно.

– Да нет, не нужен. Но вы даже не осмотрели ребенка! – удивился я.

– А чего там осматривать? – удивилась в ответ врачиха. – У всех один диагноз – ОРВИ. Его я и поставила. Через неделю придете в поликлинику, за справкой для школы. До свидания! – И она ушла, не дожидаясь моих дальнейших возражений.

Я закрыл за ней дверь, заглянул к Тимохе, дав ему отмашку на пару часов игры за компьютером, а потом вернулся в спальню к своему ноутбуку.

Там я с полчаса не мог заставить себя работать, размышляя о том, что к сонму непрофессионалов, с которыми несчастным российским обывателям постоянно приходится иметь дело, надо добавить не только генеральных директоров, главных редакторов и все разновидности милиционеров, но еще обязательно и врачей. Причем, подумалось мне, чем больше бюджетных денег в профессии, тем менее профессионален ее представитель – поэтому, кстати, государственные врачи или правоохранители в целом столь беспомощны и бесполезны, хотя, конечно, и встречаются еще удивительные исключения. И нечего кивать на зарплату. Вон, Валерке Васильеву плати гроши, а он все равно будет делать свое дело добросовестно и профессионально – потому что ненавидит гопников и бандюков самой искренней и горячей ненавистью и изводит это гнусное племя там, где увидит, хоть в рабочее время, хоть в байдарочном походе. Сам наблюдал и даже иногда участвовал, так что знаю, о чем говорю. А тому же Петру Шмакову можно и сто тысяч ежемесячно отмусоливать, но ничего, кроме хватания баб за круглые попы, на уме у него нет, и потому он даже элементарных своих обязанностей не выполняет и выполнять не будет ни за какие деньги. Хотя человек он, конечно, хороший. Но хороший человек – это не профессия.

От этой нехитрой мысли я перешел к другой, еще попроще, и у меня наконец родилась вводка к рубрике:

«Хочешь быть богатым и здоровым – не будь бедным и больным. В нашей эпопее о похождениях российских бизнесменов вы не найдете нытиков и бездарей, дураков или лентяев – они либо вымерли на заре перестройки, либо ушли в политику, где процветают и поныне.

Остались зубастые, глазастые, рукастые и очень хитрые создания, проходящие в справочниках Госкомстата в графе „частные предприниматели“.

Какой умник придумал, что российский мужик туп и ленив?

Откройте глаза пошире и читайте».

Я поставил точку и сбегал на кухню за кофе, стараясь по возвращении не расплескать ни кофе, ни мысли. Это удалось, и, вернувшись, я начал строчить, не прерываясь ни на минуту, – так меня вдруг неудержимо понесло.

«В зале самообслуживания большого московского супермаркета раздался истошный вопль, и двое охранников вприпрыжку понеслись к месту событий. Возле кассы кипела битва – худенькая, но отважная продавщица яростно дубасила покупателя пакетом с морожеными креветками. Джентльмен, красный от смущения, уныло отмахивался от девицы и неубедительно оправдывался:

– Да забыл я про них, положил в сумку и забыл, понятно? – Он вытащил из кармана сотенную и швырнул в лицо продавщице.

Десятка два покупателей вокруг стонали от восторга, смакуя редкостное зрелище. Охранники наконец пробились сквозь толпу и, придерживая вора за руки, повели в служебный кабинет.

Девица осталась возмущенно кудахтать и размахивать руками перед подружками.

В кабинете вора ждал управляющий. Строго глядя перед собой, он выложил на стол две бумажки по сто долларов и одобрительно кивнул:

– Удовлетворительно. Но в следующий раз пусть придет женщина или мужчина с женщиной – вы один чересчур солидно смотритесь. Вас жалко, а нам надо, чтобы вас презирали.

– Хорошо, я скажу Николаю Ефимовичу. Кстати, я в зале сто рублей оставил – прикажете получить?

Управляющий снова открыл бумажник и вручил актеру сотенную:

– До встречи через месяц. Вас проводят к служебному выходу.

Николай Ефимович разрабатывает свою золотую жилу третий год, но, по понятным причинам, ему приходится обходиться без открытой рекламы. Сотрудники его фирмы – три штатных актера – еженедельно обходят московские супермаркеты, предлагая свои восхитительные услуги – спектакль с разоблачением вора.

Стандартная акция в супермаркете стоит недорого – $300–500, но фирма также способна предложить целые постановки для любой организации. Например, недавно в одном солидном казино была „разоблачена“ целая группа „мошенников“, которых затем медленно и торжественно сдали на руки „сотрудникам правоохранительных органов“. Жулики натурально рыдали и умоляли пощадить, но администрация была строга и безжалостна. После такого шоу, согласитесь, мало найдется желающих попробовать одурачить казино по-настоящему.

Несмотря на обстоятельный подход и подробные сценарии, случаются накладки и у Николая. Чаще всего так бывает, когда руководство магазинов забывает поставить в известность персонал о предстоящем Празднике поимки вора. Однажды в такой ситуации охранники решили вопрос самостоятельно и очень жестко – сломали актеру пальцы на обеих руках, а затем отвезли в его же квартиру, где изъяли контрибуцию в виде аппаратуры и всех наличных денег.

Больше всех взбесился тогда даже не Николай Ефимович, а его клиент – владелец магазина. Он уволил охранников, предварительно отметелив участников акции возмездия в своем служебном кабинете.

Впрочем, беситься-то он бесился, а счет за лечение актера и временную потерю трудоспособности, присланный Николаем, оплачивать не стал – не было такого форс-мажора в договоре. Типичная акула капитализма, одним словом.

Тем не менее актеры за место держатся – они получают половину от договорных сумм, так что в месяц меньше $3000 у них не бывает. Николай получает остальное и тоже не жалуется – не то что раньше.

Раньше он работал „лабазником“ – карманным вором в магазинах самообслуживания. Усаживаясь за руль новенькой „тойоты“, Николай говорит, что заработанного тогда не всегда хватало даже на бензин, зато риска было с избытком. Сегодня все наоборот, хотя работа та же самая.

Впрочем, такими парадоксами нынче никого уже не удивишь, интересно другое – он в трудовой книжке свою нынешнюю специальность правильно обозначил?

Там должно быть написано – честный вор».

Закончив, я взглянул на часы – было еще около трех часов дня, и я подумал, что успею заехать в родную редакцию – там следовало довести до ума текст про перекраску оружия частных охранников и засылать его в номер, пока Софья не передумала. Помнится, она дала добро на публикацию с таким демонстративно недовольным видом, чтобы я наверняка осознал – за эту любезность мне предстоит не раз и не два ответить любезностью похлеще снятого с полосы материала про памятник дореволюционному металлисту.

Я оделся, второй раз за сегодняшний день, и тут одновременно загудел мой мобильный телефон и позвонили в дверь. Я открыл Антону, у которого как у старшеклассника сегодня было аж семь уроков, и, приветствуя его, еще пытался слушать возбужденный голос Марты:

– Ну что, гиббон ученый, насшибала я тебе денег, – бодро начала она телефонный разговор. – Тебе лично корячится семьдесят тысяч долларов, если все будет сделано, как хочет Мария Камминг.

– Кто хочет? – не расслышал я.

– Баба штатовская, – заорала Марта. – Кстати, она тебе должна понравиться.

– Почему? Слушай, я плохо расслышал – сколько денег они платят?

– Ты все нормально слышал, не тушуйся. Мише – сто, а тебе – семьдесят тысяч долларов. Только не за то, что ты думаешь. Давай уже, тащись в редакцию – расскажу, – подытожила Марта и отключила трубку, услышав мое «хорошо».

Я невидящими глазами смотрел на Антона, который успел раздеться и теперь допрашивал меня на предмет наличия обеда, и думал о том, что Марта только что сказала мне какую-то чушь. Семьдесят тысяч долларов мне никто и никогда не заплатит. Потому что такие деньги всегда, без исключений, достаются только специально тренированным людям, обитающим в другом, параллельном мире, который с моим миром не пересекается ни в одной точке. Конечно, я об этом мире могу писать, могу о нем фантазировать и даже успешно продавать истории о нем, но я никогда, ни при каких обстоятельствах не могу в нем оказаться, поскольку это противоречит элементарным законам человеческой природы. Простому работяге вроде меня, чтобы оказаться в этом мире, не родившись в нем изначально, надо как минимум пристрелить кого-то из тамошних небожителей и таким образом занять его место. Но это мне не по силам, и, значит, мне, слабаку, там совсем не место. Не стоит и пытаться.

Я, действуя на автомате, показал Антону, где лежат ингредиенты для обеда, попросил его приготовить обед на двоих и вообще приглядывать за больным брательником, после чего отправился в редакцию, торопясь так, что всерьез подумывал, не взять ли мне такси.