Текст книги "Слова Будды"

«Я»

Тогда Ваччагота, странник, пришел к Возвышенному и дружески его приветствовал; и после этого взаимного обмена приветствиями он уселся подле Возвышенного. Сидя так, он обратился к Возвышенному:

– Учитель Готама, что можешь ты сказать о существовании «я»?

При этих словах Возвышенный хранил молчание.

– Как же, учитель Готама? Есть ли такая вещь, как «я»?

И при этих словах Возвышенный хранил молчание. Тогда Ваччагота, странник, (с неудовольствием) встал со своего места и ушел. Вскоре после того, как он ушел, досточтимый Ананда сказал Возвышенному:

– Как же это случилось, господин, что Возвышенный не дал ответа на вопрос, заданный странником Ваччаготой?

– Если бы, Ананда, когда мне был задан вопрос: существует ли «я», я ответил ему, что «я» существует, тогда, Ананда, это было бы в согласии со всеми теми брахманами и отшельниками, которые верят в вечное «я».

А если бы, Ананда, когда мне был задан вопрос: существует ли «я», я ответил бы ему, что «я» не существует, тогда это было бы в согласии с теми отшельниками и брахманами, которые верят в уничтожение «я».

Опять же, Ананда, если бы на вопрос странника Ваччаготы о существовании «я», я ответил бы, что «я» действительно существует, разве этот ответ соответствовал бы моему знанию о том, что вещи непостоянны?

– Нет, господин, не соответствовал бы.

– Опять же, Ананда, если бы на вопрос: «Следовательно, "я" не существует?» – я ответил бы: «Нет, оно не существует», – это увеличило бы смущение Ваччаготы, странника, уже находящегося в смущении. Ибо он сказал бы: «Раньше у меня было "я", а теперь его у меня больше нет».

Это малое тело содержит все

Однажды Возвышенный пребывал вблизи Саваттхи, в роще Джета, в парке Анатхапиндики, благотворителя бедных.

И вот в то время некий Рохитасса, сын дэва, когда ночь уже клонилась к концу, осветил чудесным сиянием всю окружность рощи Джета; он приблизился к Возвышенному, приветствовал его и стал подле него. Стоя так, этот Рохитасса, сын дэва, сказал: «Господин, существует ли такое место, отправившись куда, мы могли бы достичь такого состояния, где нет ни рождения, ни старости, на разрушения, ни распада, за которыми следует повторное рождение где-то в другом месте? Можно ли, господин, уйдя туда, узнать конец, или увидеть конец, или дойти до конца мира?»

– Нет, друг! Я объявляю, что нигде нет такого места, отправившись куда, мы не нашли бы рождения, старости, разрушения и распада, за которыми следует повторное рождение в каком-то другом месте. Я объявляю, что куда бы мы ни пошли, мы не будем в состоянии узнать конец, увидеть конец, дойти до конца мира.

– Замечательно, господин! О господин, это чудесно! Как хорошо сказаны эти слова, произнесенные Возвышенным! В прошлые дни, господин, я был мудрецом по имени Рохитасса; сыном Бходжи был я. Я обладал магической силой и мог летать по воздуху. Я обладал большой скоростью – даже такой, какую проявляет могучий стрелок из луку, хорошо обученный и весьма искусный в стрельбе, с легкой стрелой и небольшим усилием, когда он пускает тонкую стрелу далеко за пределы тени, отбрасываемой пальмой во время восхода и заката. Такой могучей была быстрота моих ног, что я мог пробежать от восточного до западного океана. У меня, господин, обладавшего такой скоростью полета и такой могучей быстротой ног, возникло такое желание: «Идя вперед, я дойду до конца мира».

И вот так, господин, даже таким, каков я был, не подкрепляясь пищей или питьем, не отдыхая, даже не отправляя природных нужд, не ожидая возможности рассеять усталость при помощи сна, – хотя в то время срок жизни человека составлял сто лет, – я странствовал целую сотню лет, но никогда не находил конца, никогда не приходил к концу – и умер до того, как дошел до конца мира!

Как чудесно, господин, то, что было столь хорошо сказано Возвышенным для моего понимания: «Ты не можешь ходьбой достичь такого места, где нет рождения, нет старости, нет разрушения, нет старости, нет распада, нет возникновения в другом месте для повторного рождения. Ты не можешь при помощи ходьбы прийти к такому месту!»

– Именно так! Тем не менее, мой друг, я не говорю, что без достижения конца мира можно было бы положить конец печали (ибо ты способен положить ей конец здесь и сейчас). И вот я объявляю тебе, друг мой, что в этом самом теле, длиной в шесть футов, с его чувственными впечатлениями, с его мыслями и представлениями, заключен весь этот мир, возникновения этого мира и прекращения этого мира, равно как и Путь, ведущий к его прекращению.

(Сказав это, Учитель подытожил сказанное в следующих стихах:)

 
Нельзя достичь ходьбой конца мира!
Но нет спасения человеку от печали,
Если он не достигнет конца мира.
Поистине, мудрый, ведущий святую жизнь,
Он знает мир. Он идет к концу мира.
Он спокоен, ибо знает. Он не стремится
Ни к этому, ни к другому миру.
 

(«Ангуттара-никая» II, 46)

Сознание (1)

(Возвышенный сказал:)

Вследствие двух вещей, о бхикку, сознание оказывается преходящим. Что это за две вещи? Как следствие глаза и формы, возникает сознание глаза. Глаз непостоянен, изменчив, становится другим. Поэтому такая двойственность подвижна и преходяща, непостоянна, изменчива, становится другой; и сознание глаза – подобной же природы.

Какими бы ни были условия, каким бы ни были взаимоотношения возникновения сознания глаза, эти условия и взаимоотношения преходящи, изменчивы, становятся другими. Таким образом сознание глаза появляется вследствие преходящих взаимоотношений; как же тогда может оно быть постоянным!

И вот, бхикку, это столкновение, совпадение, встреча этих трех вещей – глаза, формы, сознания глаза – называется зрительным соприкосновением.

Зрительное соприкосновение также преходяще, изменчиво, становится другим. Какими бы ни были условия, какими бы ни были взаимоотношения возникновения зрительного соприкосновения, эти условия и взаимоотношения преходящи, эти условия и взаимоотношения преходящи, изменчивы, становятся другими. Таким образом зрительное соприкосновение появляется вследствие преходящих взаимоотношений; как тогда может оно быть постоянным?

В состоянии соприкосновения, о бхикку, мы чувствуем, в состоянии соприкосновения осознаем, в состоянии соприкосновения воспринимаем. А потому и эти вещи также оказываются подвижными и преходящими, непостоянными, изменчивыми, становятся другими.

То же самое можно сказать об ушах, о носе, языке, теле и уме.

Таким образом вследствие этих двух вещей сознание оказывается преходящим.

(«Сутта-нипатта» IV, 67)

Океан

(Возвышенный сказал:)

Океан, океан! – так говорит неученая толпа, о бхикку!

Но в благородной дисциплине, о бхикку, это не океан, а огромная масса воды, огромный водоем.

Глаз человека, о бхикку, – это океан. Его движение – это движение форм. Тот, кто преодолевает эти движения форм, называется «перешедшим поток». Тот, кто перешел, тот, кто пересек океан глаза с его волнами, с его заливами и проливами, с его акулами и злыми духами, которые суть вожделение, – такой брахман стоит на дальнем берегу.

Подобным же образом, бхикку, и язык человека – это океан, а его движение состоит из вкусов. Тот, кто побеждает вкусы,.. также пересекает поток.

И ум человека, бхикку, являет собой океан. Его движение состоит из мыслей. Тот, кто побеждает ум,.. стоит на дальнем берегу.

Так говорил Возвышенный.

 
Тот, кто пересек это море, изобилующее чудовищами,
Демонами и страшными, непреодолимыми волнами,
«Искусный в предании», человек святой жизни,
«Ушедшим к концу мира» и «вышедшим за пределы» его называют.
 

(«Сутта-нипатта» IV, 157; эти же стихи в § 60 «Ити-вуттаки»)

Все

Возвышенный сказал:

Бхикку, я буду учить вас Всему. Прошу вас, слушайте это учение.

И что такое, бхикку, есть это Все? Это глаза и видимый объект, уши и звук, нос и запах, язык и вкус, тело и объекты прикосновения, ум и мысли. Это, бхикку, и называется Всем.

И вот, бхикку, тот, кто скажет: «Отвергнув все это, я провозглашу некоторое другое Все», – такой может быть сущность его речи; но, будучи спрошен, он не сможет выполнить свою похвальбу и, кроме того, придет к разочарованию. Ибо сделать это, о бхикку, будет не в его силах.

(«Сутта-нипатта» IV, 15)

Подчинение способностей

Тот встречается со злом, о бхикку, кто не укротил «Все шесть сторон обители чувственных впечатлений».

 
А те, кто научился властвовать над ними
С верой в товарища, – они пребывают свободными от вожделения.
Взирая на восхитительные или неприятные предметы,
Пусть сдерживает он свои наклонности,
Вожделения к прекрасному; пусть не разрушает сердца
Мыслями: «О, это дорого!»
И снова услышав приятные или резкие звуки,
Не отвлекаясь их сладостью, пусть обнаружит
Ошибку своих чувств; пусть не разрушает сердца
Мыслями: «О, это сладкозвучно!»
Если его нос уловит какой-то восхитительный аромат,
А после него – неприятное зловоние,
Пусть он сдерживает отвращение к этой вони
И не увлекается вожделением к аромату.
Если он вкусит сладкую, изысканную пищу,
А после его язык опять-таки ощутит горечь,
Ему не следует жадно пожирать сладкое,
Не следует и чувствовать отвращение к горькому.
Не опьяняйтесь содержанием приятного,
Но и не отшатывайтесь от прикосновения боли:
Безразличный к удовольствию и к боли,
Пусть он будет свободен от влечения и отвращения.
Другие одержимы (вожделением),
В такой одержимости они живут и познают,
Но мудрый рассеивает все низкие привычки ума
И следует по пути отказа от «я».
При соприкосновении с этими шестью
Правильно воспитанный ум никогда не будет потрясен.
Бхикку, победите обоих – вожделение и отвращение.
Выйдите за пределы рождения и смерти!
 

(«Сутта-нипатта» IV, 70, 71)

Невозмутимый и освобожденный

Тогда досточтимый сын Малункьи пришел к Возвышенному и сел подле него после приветствия. Сидя таким образом, досточтимый сын Малункьи сказал Возвышенному следующее:

– Для меня было бы хорошо, господин, если бы Возвышенный вкратце преподал мне свое учение; услышав это учение от Возвышенного, я мог бы пребывать в уединении, в отдалении серьезный, ревностный, решительный.

– На твою просьбу, сын Малункьи, я скажу: какой толк в том, что я бесполезно учил тебя, когда ты был молодым бхикку, если сейчас, будучи старым человеком, человеком зрелой жизни и преклонного возраста, прожив много лет, ты в конце жизни просишь меня теперь кратко изложить свое учение?

– Но, господин, хотя я и стар, хотя я сильно отягощен годами, да преподаст мне мой господин, Возвышенный, вкратце свое учение! Может быть, я смогу понять его, понять то, что скажет Возвышенный. Несомненно, я мог бы стать наследником слов Возвышенного.

– Так как же ты думаешь, сын Малункьи? Что касается этих форм, познаваемых глазами, которые ты не видел, которые никогда не видел раньше, которых не видишь сейчас и никогда не имеешь желания увидеть в будущем, – имеешь ли ты какое-либо пристрастие, какую-то страсть, какое-то тяготение к таким формам?

– Нет, господин.

– Что касается тех звуков, которые познаются ушами, которых ты не слышал, никогда не слышал, которых не слышишь сейчас и не имеешь желания услышать в будущем, – имеешь ли ты какое-то пристрастие к таким звукам, какую-то страсть, какое-то тяготение?

– Нет, господин.

– А что касается запахов, познаваемых носом, вкусом, познаваемых языком, прикосновений, познаваемых телом, – которые ты не обонял, не вкушал, с которыми ранее не соприкасался, которые не обоняешь, не вкушаешь, с которыми не соприкасаешься сейчас и не желаешь этого в будущем, – имеешь ли ты какое-либо пристрастие, какую-либо страсть, какое-либо тяготение к таким запахам, вкусам или прикосновениям?

– Нет, господин.

– А что касается вещей, познаваемых умом, вещей непознанных, никогда не бывших познанными ранее, вещей, которые ты не знаешь сейчас и не желаешь познать в будущем, – имеешь ли ты к таким вещам какое-либо пристрастие, какую-либо страсть, какое-либо тяготение?

– Нет, господин.

– Тогда в этих случаях, поскольку речь идет о вещах видимых, слышимых, ощущаемых и познаваемых, у тебя будет просто наличествовать видение видимой вещи, звук слышимой вещи, ощущение осязаемой вещи и представление о познаваемой вещи. И вот, сын Малункьи, поскольку дело обстоит так, как я только что сказал, поскольку благодаря этому и в этом у тебя не будет никакого пристрастия, никакой страсти, никакого тяготения ни в этой жизни, ни в иной, ни в промежутках между жизненными состояниями, – как раз это и будет концом страдания.

– Господин, я понимаю все до мелочей в этом учении, вкратце преподанном мне Возвышенным.

После этого досточтимый сын Малункьи более широко изложил учение Возвышенного в стихах; Учитель одобрил эти стихи, повторив их.

Затем досточтимый сын Малункьи, радуясь словам Возвышенного, выразил ему благодарность, поднялся с места, приветствовал Возвышенного, обойдя его справа, и ушел.

Далее досточтимый сын Малункьи, пребывая в одиночестве, в отдалении, серьезный, ревностный и решительный, в скорости достиг той цели, ради которой члены рода в должное время уходят из дома для бездомной жизни, для той непревзойденной жизни в святости, когда благодаря самостоятельному постижению истины и пребыванию в ней при помощи собственных сверхъестественных сил они достигают освобождения. И таким образом он постиг истину: «Разрушено повторное рождение, прожита святая жизнь, сделано должное, нет более существования в условиях, подобных нынешним».

И досточтимый сын Малункьи стал еще одним из арахантов.

(«Сутта-нипатта» IV, 72 и след.)

Притча о постоянно дымящемся муравейнике

Так я слышал. Однажды Возвышенный пребывал около Саватхи, в роще Джета, в парке Анатхапиндики. И вот в то время досточтимый Кумара-Кассапа пребывал в Темной роще. Тогда некий дэва с чудесным сиянием озарил великолепием все пространство этой рощи, явившись к досточтимому Кумара-Кассапе, приблизившись к нему и став подле него. Стоя таким образом, этот дэва так обратился к досточтимому Кумара-Кассапе: «О бхикку, о бхикку, этот муравейник дымится по ночам и пышет пламенем днем», – а потом рассказал следующую притчу:

К мудрецу пришел брахман и сказал: «Рой, о мудрец, взяв свое орудие». И мудрец взял свое орудие и рыл – и наткнулся на лом. Тогда он сказал: «Господин, вот лом».

Тогда сказал брахман: «Брось этот лом, возьми свое орудие, о мудрец, продолжай рыть». Тот так и сделал – и наткнулся на пузырь; тогда он сказал: «Господин, вот пузырь».

Тогда сказал брахман: «О мудрец, брось этот пузырь, возьми свое орудие и рой». Он так сделал – и наткнулся на вилы с двумя зубцами; тогда он сказал: «Господин, вот вилы с двумя зубцами».

Тогда сказал брахман: «О мудрец, брось эти вилы с двумя зубцами, возьми свое орудие и продолжай рыть». Тот так и сделал – и наткнулся на ларец; тогда он сказал: «Господин, вот ларец».

Тогда сказал брахман: «О мудрец, брось ларец, возьми свое орудие и продолжай рыть». Тот так и сделал – и обнаружил черепаху; а далее таким же образом нашел лезвие ножа, затем кусок мяса, а после него нашел змею.

Тогда сказал брахман: «О мудрец, брось все эти вещи, а змея пусть останется. Не убивай змею; воздай почести змее».

«И вот, о бхикку, – сказал тот дэва, – прошу тебя, сообщи эти вопросы Возвышенному, спроси его о них и запомни объяснения, данные Возвышенным; ибо не вижу я никого другого в этом мире, о бхикку, а также в мире дэвов с их марами и брахмами, с их брахманами и сонмами отшельников, дэвов и людей, – не вижу никого другого, кто укрепил бы мое сердце ответом на эти вопросы, за исключением одного лишь татхагаты, ученика татхагаты или такого человека, который научился у них».

Так говорил этот дэва; и, сказав это, он исчез оттуда.

После этого досточтимый Кумара-Кассапа, когда ночь пришла к концу, приблизился к Возвышенному; подойдя к нему, он приветствовал его и сел подле него. Сидя таким образом, он описал случившееся Возвышенному, а также слова того дэва; затем так спросил Возвышенного:

– Господин, что такое муравейник? Что это дымится по ночам? Что пышет пламенем днем? Кто этот брахман? Кто мудрец? Что такое орудие? Что такое копание? Что такое лом, что пузырь, что вилы с двумя зубцами, что ларец, что черепаха, что лезвие ножа, что кусок мяса, что такое змея?

– Муравейником, бхикку, называется это тело, составленное из четырех элементов, рожденное родителями, вскормленное рисом, кашей и похлебкой; это – вещь непостоянная, подверженная разрушению, сокрушению; вещь, по природе своей разбивающаяся на части, которые рассеиваются во все стороны. Все то, о бхикку, о чем думают и размышляют по ночам касательно своих повседневных дел, – все это дымится по ночам. Все то, о бхикку, что после размышления и обдумывания ночью человек претворяет в действие днем в мыслях, словах и делах, – все это пышет пламенем днем.

«Брахманом», о бхикку, называется татхагата, арахант, полностью просветленный.

«Мудрецом», о бхикку, называют такого бхикку, который все еще учится.

«Орудием», о бхикку, называют благородное прозрение, а «рытьем» – его серьезное применение. «Ломом», о бхикку, называют неведение, а «отбросить лом» значит уничтожить неведение. Слова «рой, мудрец» означают «пользуйся своим орудием».

«Вилами с двумя зубцами», о бхикку, называют блуждания ума; «отбросить вилы» значит оставить колебания ума. «Пузырь», о бхикку, это гнев и состояние разгневанности. Таков смысл этих выражений.

«Ларцом», о бхикку, называют пять препятствий: препятствие чувственных вожделений, враждебности, лености и вялости, беспокойства и тревожности, а также блужданий ума. Таким образом, слова «отбрось ларец» означают «оставь пять препятствий».

«Черепахой», о бхикку, называют пять групп вожделений – тела, чувства, восприятия, деятельности, сознания. «Отбросить черепаху» – значит отбросить пять групп вожделений.

«Лезвием ножа», о бхикку, называют пять шнуров чувственных наслаждений, а именно: формы, воспринимаемые чувством зрения, доставляющие наслаждение, приятные, привлекательные, дорогие, приносящие удовольствие, вызывающие вожделение. Подобным же образом это формы, воспринимаемые ухом, носом, языком и прикосновениями тела. «Отбросить лезвие ножа» значит отбросить пять шнуров чувственного наслаждения. «Куском мяса», о бхикку, называют страсть к наслаждению; «отбросить кусок мяса» – значит отбросить эту страсть...

«Змея», о бхикку, – это название такого бхикку, который разрушил асавы. «Пусть остается змея», «не убивай змею», «воздай почитание змее» – таков смысл этих выражений.

Так говорил Возвышенный; и досточтимый Кумара-Кассапа радовался его словам и слушал их с удовольствием.

(«Маджджхима-никая» I, 23)

«Есть из вас один»...

И вот в то время Возвышенный пребывал вблизи Саваттхи, в восточном парке, в доме Матери Мигары. В тот день он сидел, окруженный сообществом бхикку; был день упосатха[45]45
  Так назывались дни начала полнолуния, новолуния и четвертей.


[Закрыть].

Тогда досточтимый Ананда, когда углубилась ночь и проходило время первой стражи, поднялся со своего места, накинул верхнее одеяние на плечо и, поклонившись Возвышенному, со сложенными ладонями сказал ему:

– Господин, уже поздняя ночь; вот проходит первая стража. Сообщество бхикку давно уже сидит здесь. Пусть мой господин, Возвышенный повторит для этих бхикку патимокку – обеты и покаяние. Но на эти слова Возвышенный хранил молчание.

Затем, когда проходила вторая стража, досточтимый Ананда во второй раз поднялся со своего места и обратился к Возвышенному с той же просьбой. Но Возвышенный хранил молчание. И еще в третий раз, когда проходила третья стража, досточтимый Ананда поднялся с места и обратился с той же просьбой. Тогда Возвышенный сказал: «Собрание не вполне чисто, Ананда!»

Тогда досточтимый Моггаллана Великий подумал: «Хотелось бы знать, о ком из присутствующих говорит это Возвышенный». И досточтимый Моггаллана Великий обозрел в уме все сообщество бхикку, читая мысли сидевших своим умом (ибо он обладал силами иддхи, ясновидения). И досточтимый Моггаллана Великий увидел того человека, человека дурного поведения, зловредной природы, с нечистой и подозрительной печенью, который скрывал свои дела, обладая нечистыми мыслями, уверял, что они чисты; внутренне грязный, полный вожделения, наполненный нечистотой, он сидел там, среди всех, среди сообщества бхикку. И, увидев его, досточтимый Моггаллана Великий встал со своего места, подошел к нему и сказал: «Встань, друг! Тебя увидел Возвышенный! Ты не имеешь доли, не имеешь части в собрании бхикку!»

Но при этих словах тот человек хранил молчание. Тогда досточтимый Моггаллана Великий повторил их во второй и в третий раз. Но и в третий раз тот человек снова хранил молчание.

Тогда досточтимый Моггаллана Великий взял того человека за руку и вывел его за дверь; закрыв дверь на засов, он подошел к Возвышенному и сказал: «Господин, этот человек выведен вон. Собрание вполне чисто, господин. Пусть мой господин, Возвышенный, произнесет патимокху для бхикку!»

«Странно это, Моггаллана! Чудесно это, Моггаллана! Этот безумец, как я его называю, должен был ждать, пока его возьмут за руку».

Тогда Возвышенный обратился к бхикку и сказал: «Впредь с этого дня, бхикку, я сам не буду соблюдать день упосатха и не буду повторять патимокху. С нынешнего дня, бхикку, вы соблюдайте день упосатха и повторяйте патимокху. Не приличествует татхагате, не свойственно ему соблюдать день упосатха и повторять патимокху, когда собрание не вполне чисто»[46]46
  Затем Учитель повторил «Восемь Чудес могучего океана». См. ниже.


[Закрыть].

(«Удана» V, 5)