Текст книги "Черный трибунал"

– Помню, все помню, братишка, – ответил Воронов. – Вот этого бы жирного официанта на наш сухой паек посадить на годик-другой, что бы он, интересно, сказал? Глядишь, больше бы стал на человека похож.

Они выпили еще по одной.

– Самое интересное, – вдруг произнес Савелий после небольшой паузы, – что я сегодня этого Лютого во сне видел. Не поверишь. Будто мы с ним на краю какой-то пропасти с мертвецами дрались. Плечом к плечу. И фраза какая-то у меня вертелась на языке, когда проснулся. Что-то вроде… Дай вспомнить… А, вот какая: «ВСЕ МЫ НЕ ЖИВЕМ НА ЗЕМЛЕ, А.ТОЛЬКО ГОТОВИМСЯ ЖИТЬ»… А голос похож на голос моего Учителя… Неплохая, кстати, фраза, да?

– Да, – согласился Воронов. – Определенно. Может быть, так оно и есть.

Смотря что понимать под словом «жить».

– Тогда во сне мне все было понятно. Фу, черт, был же там и Учитель!

Вот почему его слова мне сейчас вспомнились… Представляешь, кажется, я четко понимал, что такое и эта пропасть, и эти мертвяки, и почему всех этих негодяев после смерти ожидает иной путь, чем честных и порядочных людей. Было абсолютное сознание своей правоты. Надо уничтожать этих всех бандюг, помогая человечеству в целом. Вечная борьба между Добром и Злом. Еще я видел во сне яркий свет… – Тут Савелий замолчал, потому что официант наконец-то принес им фирменное блюдо клуба.

Они еще выпили и стали молча есть.

– Ничего, съедобно, – спокойно сказал Воронов. – Жаль только, что пища эта иностранцам достается, а не нашим старушкам, вроде той, которую мы сегодня видели. Да и откуда у нищих пенсионеров – ты вдумайся, они же получают мизерную пенсию от государства, на которое всю жизнь вкалывали, – откуда у них такие деньги? Ведь им за одно такое блюдо всю их пенсию придется выложить, если вдруг захотят его попробовать.

– Не трави душу, Андрей! – играя желваками, попросил Бешеный и, чтобы сменить горькую тему, спросил:

– А ты помнишь, братишка, как тогда, под Кабулом…

Воспоминания перебил женский крик. Друзья обернулись и увидели, как бритоголовый хмырь лет двадцати с небольшим, в черной кожаной куртке и с удивительно тупым хмурым лицом, сидевший через пару столиков от них, лез волосатой татуированной рукой под юбку к очень красивой девушке, мыча что-то маловразумительное. Девушка вырывалась, отталкивала ублюдка от себя. Она растерянно оглядывалась по сторонам, но никто из редких посетителей клуба не спешил к ней на помощь.

Бандит же наглел на глазах. Взревев:

– Ты, блядина такая, что, тебе сотни баксов мало? – Он ударил девушку тяжелой лапой по щеке.

На глазах у нее показались слезы, и в это мгновение ее взгляд встретился со взглядом Бешеного. Он встал из-за стола, подошел к девушке и, не обращая внимания на татуированного дебила, тихо спросил:

– Вам нужна помощь?

Та закивала головой, жалобно всхлипывая:

– Он меня силой сюда затащил. Говорил, что кинорежиссер. А тут приставать начал… Я не шлюха, я – студентка, на втором курсе учусь, а он пристает! Говорит, сейчас отведу в туалет и изнасилую… Помогите мне, пожалуйста. Я домой хочу, к маме! Мне страшно! – Девушка зарыдала.

Татуированный порывался встать из-за столика, брызгая слюной:

– Ты че, падла, в натуре, мужик! Тебе жить надоело, что ли? Ты хоть знаешь, с кем рядом стоишь? А ну быстро исчезни! Я же сам Гоша!

Бешеный, стоявший до сих пор спокойно, вдруг изменился в лице. Он наклонился к обидчику студентки, схватил его за грудки и выволок из-за стола.

Глядя прямо в его свиные глазки, процедил сквозь зубы:

– Гоша, говоришь?! Слушай сюда, Гоша. Через минуту тебя здесь не должно быть, понял? Уноси ноги, пока цел. Еще раз с ней тебя увидим – все, считай, ты не жилец, – и тихо, совсем интеллигентно, добавил:

– Я понятно выражаюсь?

Бандит пытался было, ударить Савелия, завизжав словно свинья:

– Ах ты, паскуда! Сейчас я из тебя отбивную сделаю! Ремней из тебя нарежу! – Его глаза налились кровью, и он выдернул из кармана нож-выкидыш, который характерно щелкнул вороненой сталью.

Савелий резко, словно автоматически, перехватил его руку, завернул ее так, что мясистая туша подонка буквально согнулась в неестественной позе, а его собственный нож уперся в его жирную шею. Говорков с такой злостью и силой встряхнул его, что тот мгновенно побледнел от страха и моментально угомонился.

Взглянув в глаза Савелия, он прочел в них нечто, от чего ему сразу стало не по себе. Еще минуту назад Гоша был вдребезги пьян, но мигом протрезвел.

– Да ты чего, братан, ладно тебе, – робко забормотал он, – я ей хотел секс-услугу оказать, этой дуре психованной… – улучив момент, попытался даже освободиться от стальной хватки Савелия, но вскоре понял, что это бесполезно.

Теперь он испуганно смотрел своими свинячьими глазками на Бешеного, который подержал его в этой неудобной позе еще с минуту, а потом толкнул обратно за столик, негромко обронив:

– Свободен, мразь! И не вякай, когда с тобой: старшие разговаривают! – Переломив пополам лезвие, Савелий сунул обломки ему в нагрудный карман пиджака.

– Вали отсюда!

Бандит бочком выполз из-за столика и тихонечко двинулся к выходу.

Переглянувшись, Савелий и Андрей уселись обратно за свой стол, в центре которого, подрагивая пламенем от их движений, горела свечка.

Уже стоя на лестнице, татуированный Гоша обернулся к ним и прошипел:

– Ну, падла, ты скоро пожалеешь, что связался со мной! И ты тоже, сучка, пожалеешь!

Заметив, как девушка дернулась от страха, Савелий начал было подниматься, но Гошу как ветром сдуло. Друзья выпили по рюмке водки, закусили.

Оба понимали, что поговорить о прошлом уже вряд ли удастся – изменилось настроение. Девушка робко приблизилась к ним:

– Ребята, спасибо вам. А вы меня не проводите? Я одна боюсь идти – вдруг этот уголовник опять ко мне где-нибудь пристанет! – В ее глазах все еще стоял страх.

– Да ты присаживайся, – подвинул ей табуретку Андрей. – И ничего не бойся. Хотя такой красавице в нашем криминальном городе, наверное, стоит прибегать к услугам телохранителей. Тебя как зовут-то, милая?

– Аврора…

– Редкое имя! – удивился Андрей. – Или сценический псевдоним?

– Да нет, – слегка смутившись, сказала девушка, – так родители назвали.

Я наполовину гречанка, ну и решили, что Аврора – самое подходящее для меня имя.

Хотя я сама в мифологии пока очень слабо разбираюсь.

Она присела к друзьям за столик, достала из сумки зеркальце и быстро поправила слегка растрепавшиеся после бандитских домогательств волнистые пряди своих роскошных медно-рыжих волос. Она действительно была красавицей – зовущий к поцелуям чувственный рот, длинные ресницы, чуть раскосые серые глаза, высокие груди под бордовым свитером ручной работы, стройные ножки в черных полупрозрачных колготах, осиная талия…

Чувствуя, что произвела на друзей впечатление, девушка закурила, откинула в сторону пальцы с зажженной сигареткой «Мор» и произнесла несколько игриво:

– Ну а вы-то, ребята, надеюсь, не бандиты?

– Деточка, разве не видно, что мы – честные, бедные люди, – отшутился Савелий, у которого от красоты девушки даже закружилась чуток голова. – И уж точно не собираемся тебя обижать.

– Да я сама кого хочешь обижу! – с вызовом воскликнула девушка, потом рассмеялась, – Если силы равные. А что я с этим здоровяком могла поделать?

Ясно, ничего. Ну так как, ребята, проводите меня? Только, чур, до самого подъезда.

– А ты где живешь-то? – спросил Андрей, раздавив окурок о дно пепельницы и поднимаясь с табурета.

– Да рядом, на Таганке. – Девушка махнула рукой в сторону. – Если вы на машине, то минут пять езды.

– Ну что, поехали? – Савелий вынул несколько крупных купюр и бросил их на стол, даже не взглянув на счет, – он знал, что платит больше.

Когда они вышли на улицу, то сразу заметили свинообразную тушу в окружении трех довольно мощных приятелей. Те уверенно двинулись навстречу Савелию.

– Ой! – жалобно всхлипнула девушка. – Я же говорила…

– Не бойся! – спокойно сказал Савелий. – С нами ничего не бойся, Аврора!

В его голосе звучала такая уверенность, что девушка тихо спросила:

– А мне что делать?

– Стой здесь и никуда не дергайся… Что увидишь опасное, дай знать, – шепнул Савелий и громко спросил, поворачиваясь к Воронову:

– Что, братишка, мочим по полной программе или пощадим?

– По полной: сами напросились! – с задором ответил Андрей и бодро шагнул вперед.

Бравая четверка, услыхав краткий диалог друзей, приостановилась, оглядываясь по сторонам: вероятно, они подумали, что смелость их соперников объясняется тем, что у тех есть подмога. Но, никого не заметив вокруг, они приободрились и снова двинулись вперед.

– Гоша всегда выполняет свои обещания! – зло прошипел бывший владелец ножа.

– Я тоже! – ухмыльнулся Савелий, цепко осматривая будущих противников.

Их было вдвое больше, а если сравнить их общий вес с весом Савелия и Воронова, то и втрое. Что почему-то придавало им уверенности, и они не сомневались в исходе этого столкновения. Если и было у кого-то из них оружие, то они собирались обойтись своим численным превосходством и массой.

– Борова и справа от него беру на себя! – прошептал Савелий, отобрав для себя наиболее крепких и увесистых противников.

– Хорошо! – коротко бросил Андрей.

В самый последний момент Савелий заметил странное движение руки того, кого он выбрал в свои соперники, и понял, что именно с него и нужно начинать.

Все произошло в считанные секунды: между противниками оставалось не более двух метров, когда Савелий неожиданно выпрыгнул вверх, словно подброшенный невидимой, но мощной пружиной. Когда он опустился на ноги, инициатор этого столкновения и мощного телосложения его приятель корчились на земле, постанывая от боли.

Савелий применил свой излюбленный двойной удар «маваши». Приятелю «борова» пришелся боковой удар наотмашь по носу и левой ногой в грудь. От этих «ласковых» прикосновений его откинуло на спину, к чему добавился удар затылком об асфальт. Неудивительно, что после подобных ударов он долгое время будет заикаться и страдать провалами в памяти…

Виновнику драки «повезло» больше, чем его приятелю: ему достался всего лишь один удар. Но это был страшный удар правой ногой в челюсть. После такого удара любой, даже самый здоровый человек, месяца три-четыре, а то и больше сможет питаться только жидкой пищей, испытывая при этом страшные боли в челюсти. Можно надеяться, что встреча с Савелием явно пошла подонку на пользу: за предстоящие месяцы он вполне мог превратиться в более стройного юношу…

Воронову делать ничего не пришлось: увидев, что случилось с их приятелями, двое оставшихся тут же замахали руками.

– Стоп! Стоп, братишки! Мы совсем ни при чем! – испуганно сказал один, а второй подхватил:

– Мы и не хотели заедаться к вам! Гоша сказал: постойте рядом, пусть в штаны наделают от страха… – Он говорил таким жалобным голосом, что Савелий неожиданно расхохотался:

– Вояки, мать вашу… Хватайте своих дружков и дуйте отсюда! – Потом серьезно добавил:

– Вашему Гоше скажите, что в первый раз я – предупреждаю, во второй раз – инвалидом делаю, – и тихо выдохнул прямо в лица:

– В третий – убиваю! Сейчас был второй раз! Поняли?

– Да-да! – хором ответили те и бросились поднимать своих поверженных приятелей.

– Подождите-ка! – неожиданно остановил их Савелий.

Те испуганно замерли, словно по команде «смирно». Савелий наклонился к тому, что со сломанной челюстью, поскуливающему, словно щенок, и вынул финку, которую тот прятал в рукаве куртки. Его руки были сплошь покрыты наколками, среди которых он рассмотрел церковные купола, говорящие о том, сколько лет тот провел на нарах…

– Так я и думал, мразь! – Сломав лезвие, он зло бросил ему:

– Ты все слышал?

– Ы-ы-ы… – испуганно застонал забияка и согласно закивал головой, чтобы не было сомнений в его ответе.

В этот момент от входа ночного клуба метнулась внушительная тень.

Савелий, уверенный, что это еще один из дружков «борова», встал в стойку.

К ним подошел элегантно одетый мужчина явно кавказской внешности.

Взглянув с ненавистью на лежащих, зло сплюнул и сказал без малейшего акцента:

– Этот Гоша с дружком своим Фиксой всю плешь нам проели! Что, получили?

– Он усмехнулся и повернулся к Савелию:

– Вы слишком много оставили… – Он сунул ему деньги и добавил:

– За счет заведения…

Уже в машине Савелий взглянул на деньги.

– Ты знаешь, братишка, с нас ничего не взяли! – весело усмехнулся он. – А кто этот парень?

– Это Тимур, хозяин ночного клуба! – пояснила Аврора.

Глава пятнадцатая
Хирург

Унылыми декабрьскими вечерами окраинные районы подмосковных Мытищ рано и быстро отходят ко сну. Постепенно затихает движение на улицах, одно за другим гаснут окна домов, тихо кружит снег вокруг тускло светящихся уличных фонарей, создавая полупризрачный желтоватый ореол. И лишь в окнах одного Частного дома, стоящего на самом отшибе городка, как правило, лампы продолжают гореть до полуночи.

Дом этот ничем не выделяется среди десятков таких же: силикатный кирпич стен, крыша из оцинкованного железа, высокий забор, металлические гаражные ворота…

Но соседям, живущим рядом, очень редко доводится видеть его хозяина, хотя поселился он в этом доме в девяносто четвертом году. Известно о нем было немногое. Как будто Анатолий Ильич Серебрянский, а именно так звали владельца дома, раньше служил армейским офицером; вроде бы последним местом его службы была Германия, откуда он и привез скромную по тамошним меркам иномарку, белый «опель-вектра».

Жены и детей у Анатолия Ильича не наблюдалось, однако ни в пьянках, ни в дебошах, ни в знакомствах с подозрительными типами этот отставник никогда замечен не был. Не водил он к себе и женщин, хотя одинокие соседки находили его внешность довольно привлекательной: Серебрянский был высоким, кареглазым, горбоносым мужчиной лет за сорок, с подчеркнуто военной выправкой.

Иногда (обычно вечером) белый «опель-вектра» выезжал из гаражных ворот, возвращаясь, как правило, через несколько часов: любознательный наблюдатель обратил бы внимание, что нередко водитель приезжает не один, а с пассажиром.

Однако ни цели вечерних поездок, ни личности гостей никого из соседей нисколько не занимали.

Первого декабря тысяча девятьсот девяносто восьмого года в половине девятого вечера белый «опель-вектра», заливая сугробы мертвенным светом фар, медленно катил по пустынной мытищинской улице. Водитель был не один, а с пассажиром – высоким седеющим мужчиной с грубоватыми, но в то же время привлекательными чертами лица и маленькими, глубоко посаженными глазками, от которого остро пахло одеколоном «Драккар нуар».

И пассажир, и водитель чем-то неуловимо напоминали друг друга – то ли манерой держаться, то ли выправкой, свидетельствовавшей о том, что они оба немало лет отдали военной службе.

– Сколько раз здесь бывал, никак не могу дорогу к твоему дому запомнить, – посетовал гость, силясь различить впереди машины наезженную в снегу колею. – А тебе и не надо запоминать. Тебе главное до кольцевой добраться, – не глядя на собеседника, ответил водитель, вырулил в неосвещенный проулок между темнеющими заборами и чуть притопил педаль газа. – Кстати, эти твои чудо-богатыри… Ничего не подозревают?

– А что они могут подозревать? – последовал пренебрежительный ответ пассажира. – У нас нормальные товарно-денежные отношения. Они продают мне свои услуги, я плачу им за это деньги.

– Не пойму, ты что, среди своих бойцов нормальных людей не мог подобрать? – сосредоточенно следя за дорогой, спросил сидевший за рулем «опеля».

– Не мог.

– Почему? Неужели не из кого?

– Почему нет, конечно же есть из кого, Анатолий Ильич. Хоть роту охраны формируй. Но не в этом дело. Просто такую серьезную вещь, как собственная безопасность, никогда нельзя доверять близким людям.

– Правда? – ничего не выражающим голосом поинтересовался Серебрянский.

– Почему же нельзя?

– Ты никогда не задумывался, что предают, как правило, свои, то есть те, кому доверяешь?

– На меня намекаешь? – все так же безо всякой интонации спросил собеседник, выворачивая руль. «Опель», заскользив протекторами по накатанному снегу, выехал на асфальтовую дорогу.

– Ну зачем так сразу… Я не верю в человеческую порядочность.

– Угу, – непонятно с какой интонацией поддакнул водитель.

– Верить следует лишь во взаимную выгоду. Мы-то с тобой круговой порукой связаны. Так что предавать друг друга нам смысла нет.

Тем временем «опель», проехав минут пятнадцать по узкой асфальтовой дороге, выкатил на неширокую окраинную улицу, обставленную типовыми одноэтажными домами. Снег сверкал холодными синими искрами, которые высекались мертвенным лунным светом. Тени столбов и заборов ложились на сугробы причудливыми ломкими узорами.

– Не надоело еще в глуши жить? – поинтересовался пассажир.

– А мне все равно, где жить… Я ведь, как и ты, светиться не хочу. А потом, согласись, ближнее Подмосковье – не самое глухое место.

– Но и не Москва.

– Если надо, всегда можно в город съездить. Не дальний свет. Хотя в последнее время ты в мое Подмосковье ездишь куда чаще, чем я в твою Москву.

– А неплохо звучит: Немец под Москвой, – скаламбурил гость. – Ну что, далеко еще?

В тот ненастный декабрьский вечер гостем Анатолия Ильича Серебрянского действительно был Александр Фридрихович Миллер, более известный в мире криминальной Москвы как Немец. Людям непосвященным этот поздний визит мог показаться по крайней мере странным: слишком уж разный социальный статус был у водителя «опеля» и его пассажира.

На самом же деле все было довольно логично: всесильного «нового русского мафиози» и скромного с виду отставника вот уже много лет связывали далеко не простые отношения…

…Правильно говорят: в жизни преуспевает тот, у кого больше честолюбия. К Анатолию Ильичу Серебрянскому это утверждение относилось в полной мере.

Биография Серебрянского во многом напоминала миллеровскую: нищее детство в российской глубинке, военное училище как единственная возможность освоить иные жизненные перспективы, частые переезды, служба в элитных армейских частях…

Правда, в отличие от Немца, Анатолий Ильич закончил иное училище, не общевойсковое, а военно-медицинское. Однако, обладая отменными физическими кондициями, сразу по его окончании получил распределение в медсанчасть полка ВДВ.

В медсанчасти он прославился своей невероятной пунктуальностью – не было случая, чтобы он опоздал на дежурство. По нему даже можно было сверять часы – ага, сейчас медик в таком-то месте, делает то-то: значит, десять утра…

Его сослуживцы, злоупотреблявшие ворованным медицинским спиртом, все, как один, пьющие и курящие, несколько недолюбливали Серебрянского, поскольку он всегда отказывался гульнуть с ними. Зато работал больше других, иной раз выручая приятеля, больного с похмелья. Шел безотказно и, казалось, с охотой и работал вместо него. Больше всего сослуживцев удивляло, что Толик отказывается от отпусков. Все время в санчасти, даже койка его стояла там.

Глядя на уверенные, четкие профессиональные действия лейтенанта, никто из окружающих не мог и предположить, какую тяжелую психическую травму испытал этот кареглазый стройный мужчина в детстве. Никогда и никому Серебрянский не рассказывал, как его, совсем еще маленького мальчика, изнасиловал любовник его матери – страшный, опухший от водки громадный мужик, служитель морга в городе Владимире.

Мать маленького Толика была совсем опустившейся, неряшливой и некрасивой женщиной, готовой за бутылку водки переспать с кем угодно. Толик рос нервным, испуганным пацаненком: ему к десяти годам пришлось насмотреться таких диких картин разврата, что его рассудок немного помутился. Особенно после того, как его мать прямо на глазах у сына хором изнасиловали пятеро алкашей, с которыми она познакомилась на вокзале и привела к себе домой распить бутылку халявной водки.

Толик плохо спал, все время вздрагивал, если к нему кто-нибудь обращался. Потом у матери появился любовник Федор, работник морга. Однажды вечером, когда они на пару выжрали пузырь самогона, мать отключилась, и Федор, как ни старался, никак не мог ее растолкать, чтобы согнать «дурную кровь». Он грязно матерился и пинал ее неподвижное тело ногами, но тщетно.

Тут ему на глаза и попался маленький Толик. Федор, качаясь на месте, что-то соображал, мыча и тупо разглядывая сына своей подружки, потом вдруг сграбастал его своими могучими ручищами, поставил перед собой на колени и сдернул с него штаны. Мальчик было заорал, но Федор зажал ему ладонью рот.

Через минуту Толя с ужасом почувствовал, как в его детскую попку ворвалась огромная раскаленная палка.

Федор замычал от удовольствия – слюна из его разинутой пасти капала мальчику на шею. Раскаленная палка стала мерно двигаться взад-вперед, причиняя Толику невыносимую боль. Спустя несколько минут страшных мучений пацаненок почувствовал, как в него выплескивается что-то горячее, и потерял сознание.

Когда ребенок пришел наконец в себя, пьяный насильник прохрипел:

– Пожалуешься матери – убью, понял, сучонок?

Запуганный вечно пьяной сволочью, мальчик теперь постоянно трясся от ужаса, когда работник морга приходил к ним в дом. Потом Федор, угрожая побоями, стал брать Толика с собой в морг. И постоянно трахал его там, среди ужасных мертвецов под серыми простынями, часто заставляя наблюдать за тем, как он вскрывает трупы. И нещадно бил, если мальчика рвало от этого, совсем не детского, зрелища.

Так продолжалось с полгода, пока вечно пьяного Федора не сбил на улице грузовик с пьяным водителем. Сбил, к счастью для Толика, насмерть. Пару лет спустя умерла от белой горячки и мать Толика. Мальчика взяла к себе на воспитание семья строительных рабочих, простых и добрых людей. Потихонечку он приходил в себя, его измученный мозг постепенно забывал про кошмарное детство.

Однако по-прежнему он смотрел на людей затравленным волчонком, никому не доверяя: очень уж часто ему снились кошмары, главными персонажами которых всегда были пьяный Федор и многочисленные трупы в морге. Причем эти трупы гонялись за ним почти в каждом сне и в каждом таком сне они хотели его изнасиловать.

Итак, никто ничего не знал про страшное детство Серебрянского. А в подсознании Анатолия Ильича причудливым образом сплелись морги и половое желание. Работая и в санчасти, и потом, в Германии, он вел некое подобие дневника, куда аккуратными буковками вписывал подробности того или иного вскрытия, свои мысли по этому поводу и даже свои тайные желания. Он, естественно, оберегал этот жуткий дневник от посторонних глаз, устраивая на каждом новом месте службы тайник.

По ночам Анатолий Ильич доставал эту маленькую книжечку в кожаном переплете и неистово мастурбировал…

Звания у десантников всегда шли медленнее, нежели у общевойсковых; впрочем, Серебрянский и не стремился к продвижению по служебной лестнице.

Честолюбие Анатолия Ильича удовлетворялось другим: уже к двадцати восьми годам старший лейтенант Серебрянский снискал репутацию одного из лучших хирургов-практиков Закарпатского военного округа.

В отличие от сослуживцев, мечтавших об академии, службе в больших городах и новых звездах на погонах, Анатолий Ильич, по общему мнению, довольствовался малым: он лишь совершенствовался в своем ремесле. Человеческий организм, его способности, возможности и пределы составляли главный интерес Серебрянского. Большая часть зарплаты молодого офицера уходила на специальные книги и журналы.

Не обремененный семьей, он дневал и ночевал в госпитале. Утром делал операции, днем обходил больных, а ночью шел в морг вскрывать умерших – в последнем он находил наивысшее удовлетворение. Даже какое-то дьявольское счастье. И страшно не любил, когда ему кто-нибудь предлагал при этом ассистировать, ссылаясь на то, что лучше сосредоточивается в одиночестве. Так оно и было: вскрывая какой-нибудь труп, особенно если этот труп оказывался «не первой свежести», Серебрянский испытывал такое возбуждение, что легко доходил до оргазма. Чем безобразнее был труп, чем более он подвергся тлению, тем большее удовольствие получал выросший Толик.

Еще со времен училища Анатолий Ильич поражался: как все-таки хрупок человеческий организм и как мало надо, чтобы незаметно лишить жизни любого!

Солдаты-сверхсрочники, бывшие его пациентами, подмечали в молодом офицере скрытую склонность к садизму: если стоял вопрос, давать наркоз или нет, Серебрянский редко выбирал обезболивание: мучения и крики больных доставляли ему удовольствие, близкое к половому. Однако этот военврач почти всегда успешно оперировал и пациентов, считавшихся безнадежными, и потому репутация его в глазах начальства оставалась блестящей и неколебимой.

Однако ВДВ есть ВДВ: будь ты хоть врачом, хоть связистом, хоть особистом, но, коли посчастливилось служить в крылатом десанте, будь добр выполнять все требования. А требования в элитных по тем временам частях были куда жестче, чем в общевойсковых: ежедневные занятия по рукопашному бою, усиленная физ-подготовка, стрельба из многих видов оружия, обязательные прыжки с парашютом, нередко в ночное время, с последующим марш-броском с полной боевой выкладкой.

Анатолий Ильич, выполнявший все нормативы на «отлично», полностью соответствовал статусу образцового воздушно-десантного офицера и потому вскоре получил новое назначение – в Группу советских войск в Германии, о службе в которой мечтали многие.

Часть, куда попал военврач капитан Серебрянский, готовилась для диверсионной работы в тылу предполагаемого противника. Помимо стрелковой, рукопашной, десантной и подрывной подготовки, солдат-сверхсрочников подвергали психологическому тренингу, заставляя бодрствовать сутками, поедать лягушек, змей, ящериц, собак и прочую не традиционную для кулинарии живность, притупляли болевые реакции, выхолащивали чувство страха и подавляли инстинкт самосохранения.

Высококлассных убийц и диверсантов обучали премудростям активной разведки и контрразведки, скрытого аудио-и видео-наблюдения, способам психического воздействия на человека, а также умению приспосабливаться в любой среде.

В спецназовской части таланты Анатолия Ильича, помноженные на честолюбие человека, желающего быть в своем деле всегда первым, расцвели в полной мере. Во время многочисленных учений он по собственной инициативе ставил обширные опыты: каковы скрытые ресурсы бойца, как можно быстро, а главное, незаметно для него самого отключить его сознание. Но главным для Серебрянского стало искусство умерщвления, явного или тайного.

Военврач мог часами говорить о преимуществе одного яда над другим, рассказывать, какие кости черепа наиболее хрупки, какую артерию надо незаметно пережать, чтобы умертвить человека, как грамотно замаскировать следы смерти, чтобы ни один эксперт не заподозрил ее насильственный характер. При этих рассказах слушатели невольно подмечали: в глазах Анатолия Ильича появлялся нездоровый блеск.

Не имея под рукой человеческого материала, офицер занимался этим вопросами исключительно теоретически. И, вскрывая в морге очередной труп, Анатолий Ильич втайне завидовал Менгелю, эсэсовскому врачу-садисту, ставившему в концлагерях опыты на живых военнопленных.

Серебрянский не хотел ни новых звезд на погонах, ни званий, ни чинов, ни даже славы ученого. Его вариант честолюбия требовал лишь одного: быть первым в своем деле. Он давно перешагнул грань профессионального цинизма; вопросы сохранения жизни пациентов все меньше интересовали его, а проблемы явного или тайного умерщвления захватывали все больше и больше.

Вскоре у Серебрянского появилась возможность проверить свои теоретические выкладки на практике. Распался Союз, и войска, теперь уже не советские, а российские, спешно покидали объединенную Германию.Уходить на пенсию и искать работу в районной больнице или на «скорой помощи» не хотелось, а потому Анатолий Ильич принял предложение армянских федаинов (то есть защитников) из Степанакерта и отправился по контракту в Нагорный Карабах.

Та война, полная несправедливостей и жестокостей с обеих сторон, стала едва ли не самой яркой страницей в биографии армейского медика. И вовсе не потому, что ему много платили: наемники из артиллеристов или саперов получали куда больше. Да и работы было невпроворот: бесчисленные операции в военно-полевых условиях, ампутации, обморожения, невыносимая вонь гнойных ран…

Зато не было недостатка в пленных из азербайджанского ОМОНа, и с ними военный врач-контрактник вытворял все, что хотел. Он наконец дорвался до осуществления заветного. За короткое время Серебрянский претворил в жизнь все свои опыты. Он мог быстро, а главное, почти бескровно убить человека чем угодно: спичкой, иголкой, стаканом, даже пальцем…

Однако Анатолий Ильич, находя удовольствие в мучительстве, предпочитал сперва хорошенько помучить жертву. Дикие крики азербайджанцев, истязаемых русским военврачом, заставляли затыкать уши даже армянских федаинов, потерявших на войне всех близких.

Армяне видели только, с каким хорошим настроением выходит Серебрянский из своей пыточной камеры, которую он собственноручно оборудовал и никого туда не впускал. На двери этой камеры всегда висел тяжелый замок с цифровым кодом.

Стены в камере были заляпаны кровью и частицами человеческого мозга, которые военврач, ценивший чистоту и стерильность, поначалу смывал из шланга, а потом увидел в этом своеобразное эстетическое значение. Пусть пленные сразу почувствуют атмосферу и поймут, зачем их сюда привели.

Посреди этой мрачной комнаты стояли устрашающего вида Г-образная дыба, виселица, вместительные корыта для стока крови. Кушетка, с четырех углов которой свисали стальные наручники. Рядом с ней возвышалась стоматологическая бормашина. Длинная, покрытая белой тканью доска с аккуратно разложенными на ней хирургическими инструментами. На одной из стен висели пилы, топоры, клинки различной формы. На покрытом клеенкой столике аккуратными стопками лежали медицинские книги и дневник Анатолия Ильича. Единственное окно было наглухо заколочено досками – никто не должен был видеть, чем занимается тут Хирург.

Обычно он сам доставлял связанного пленника в камеру, включал свет и приковывал очередную жертву к кушетке наручниками. Потом садился за стол и что-то писал в дневнике. Жертва тем временем мучилась от страха и неопределенности. Наконец Серебрянский, облачась в клеенчатый фартук и маску, кипятил шприцы, протирал спиртом инструменты. Потом только приступал к делу.

Он любил вскрыть живого человека. Мог одним ударом острого мясницкого топора снести человеку полчерепа и с улыбкой наблюдать за мучительной агонией умирающего. Мог четвертовать, записывая в дневник реакцию пленного на отсечение то одной руки, то другой, то левой ноги, то правой. Он вбивал гвозди в глаза азербайджанцам. Протыкал живот раскаленным прутом. Впрыскивал разные вещества в вены несчастных и, наблюдая за реакцией, записывал в дневник свои наблюдения: