Текст книги "Черный трибунал"

Третий бандит – как раз тот самый, фиксатый, – похоже, кое-что понимал в боевых искусствах. Он начал прыгать перед Савелием, сразу же распознавшим стиль «пьяной обезьяны». Стиль опасный, но смотря для кого. Савелий присел и неуловимым движением правой руки саданул бандита ребром ладони по кадыку. Тот рухнул на асфальт и задрыгал ногами. Между тем первый нападавший, успев очухаться, бросился на Савелия с воплем:

– А, сука афганская, я те счас урою!!! – метнулся к Савелию в высоком прыжке.

Однако Савелий все время был начеку: вовремя пригнулся и, когда бандит перелетал через него, успел ударить кулаком ему в пах. Бандюга взвыл от боли и повалился рядом со своими корешами.

– Так-то вот, – отдышавшись, сказал Говорков и повернулся к Веронике.

Девушка всплеснула руками:

– Савушка, кто они? С тобой ничего не случилось?

– Да что ты, – рассмеялся Савелий. – Это не бойцы. Так, мелочь…

Надеюсь, больше мы с этой поганью не встретимся.

…В эту ночь – последнюю ночь их пребывания на Кипре – Вероника отдавалась Савелию со всей страстью, на которую только была способна. Опять они не спали до утра, потому что оба прекрасно понимали, что вот и заканчивается отведенный им судьбою месяц любви, что потом они снова расстанутся, и когда встретятся снова, трудно даже предположить. Ее ждала учеба, а Савелий уже девятого октября должен был вернуться в Москву. И сейчас, пока неумолимое время не разлучило их, они стремились проникнуть друг в друга как можно глубже, одарить друг друга той небывалой нежностью, которая даст им силы двигаться дальше по жизни, любя и помня эту любовь всегда.

– Я хочу от тебя ребенка, – прошептала Вероника. – Ты слышишь, Савушка?

Хочу сына, такого же, как ты. Так не хочется расставаться с тобой. – Она вдруг всхлипнула. – Мой милый, мой единственный… Савушка…

– И я люблю тебя, – говорил Савелий, обнимая подругу. – И тоже не хочу с тобой расставаться. Только не нужно разводить сырость!.. – Он улыбнулся и вытер бежавшую по щеке слезу. – Если бы только все в этом мире зависело от наших желаний…

Савелий с наслаждением вдыхал аромат ее волос, жадно целовал мокрые от слез глаза девушки, ее горячие, разбухшие от поцелуев губы. А она в эту прощальную ночь словно сошла с ума – изобретательность ее ласк, казалось, не имела границ.

В какой-то момент Вероника захотела, чтобы он вошел в нее стоя. Савелий прижал ее к холодной стене номера, а она обняла его за талию стройными ногами.

Не каждый мужчина может долго заниматься сексом в этой трудной позе, но Савелий и спустя десять – пятнадцать минут неутомимых движений ни капельки не устал. К тому же Вероника была легкой, словно пушинка. Как громко она стонала!

«И пусть, – думал Савелий, – какое нам дело до обслуги отеля. Не маленькие, должны понимать, отчего люди кричат по ночам в своих номерах…»

В эту ночь они испробовали, наверное, все, что было известно им о сексе. И нет ничего удивительного в том, что под утро оба надолго забылись сном без сновидений и спали до трех часов дня.

Проснувшись, они долго лежали, сжимая друг друга в объятиях. Но все на этом свете когда-то заканчивается. Савелий и Вероника наконец поднялись с любовного ложа, собрали вещи, упаковали чемоданы. По русскому обычаю, посидели «на дорожку». И двинулись в путь.

Через несколько часов «Боинг-737» уже мчал их в сторону России.

В самолете Вероника достала большой блокнот и немного застенчиво стала показывать Говоркову наброски, сделанные во время отдыха. Тут были и кипрские пейзажи, и портрет маленького голубоглазого мальчика, очень похожего на Савелия («Я надеюсь, у нас все-таки будет сын», – задумчиво обронила девушка), и две-три геометрические картинки («Надоел мне этот оп-арт, хоть и хорошие деньги приносит», – вздохнула Вероника).

Но больше всего Савелию понравился набросок, изображающий двух взявшихся за руки влюбленных, бегущих к морю. Он догадался, конечно, кто эти влюбленные, и ласково поцеловал Веронику. А она, словно решив его удивить, перевернула страницу блокнота – там была точная копия понравившегося ему наброска, которую она и подарила ему на память о времени, проведенном вместе.

В проходе между креслами прошла стюардесса, предлагая пассажирам сделать заказ. Савелий и Вероника переглянулись и в один голос заказали лучшего кипрского вина.

– Слушай, как же я забыл прикупить несколько бутылочек с собой? – сокрушался Савелий.

– Ничего! – сказала Вероника, вынимая из сумки бутылку вина в оплетке.

– Зато я не забыла. Вот, возьми, Савушка, любимый… Когда ты мне позвонишь?..

Полет продолжался. Ровно гудели двигатели. Самолет все дальше уносил влюбленных от места, напоминавшего земной рай. Уносил в Россию, напоминающую потревоженное осиное гнездо. В земной ад…

Глава третья
Кремлевский курсант

На влажные московские бульвары, на скверы и парки медленно, как бы нехотя опускались желтые листья. Набрякшая влагой листва падала плавно и тяжело, точно рубль на валютной бирже. Что поделать – вот уже третью неделю Россия живет в новом времяисчислении: до семнадцатого августа и после. Шуршит под подошвами дешевое золото листвы, шуршат в бумажниках обесцененные рубли, и никто не знает, когда это закончится и закончится ли вообще…

Крутобокий серебристый «линкольн», отблескивая голубоватыми пуленепробиваемыми стеклами, прошуршал шинами по мокрому асфальту и остановился перед величественным гранитным подъездом на Котельнической набережной.

«Росгазнефтьинвестбанк» – значилось на золоченой табличке слева от двери. Водитель – массивный шкафообразный мужчина с покатыми борцовскими плечами, налитыми гуттаперчевыми кулаками и характерным прищуром по-лягушачьи выпученных глаз – привычно взглянул в зеркальце заднего вида, оценивая обстановку. Позади, метрах в пятнадцати, застыл темно-бордовый джип, хищного вида «шевроле-тахо». И в эту же минуту в держателе на приборной панели зазуммерил мобильный.

– Виталик, ты уже на месте? – послышался из трубки начальственный баритон, и водитель, непонятно почему вздрогнув, поспешил ответить:

– На месте, Александр Фридрихович.

– Скажи, чтобы встречали. Я – загружен. Выхожу через пять минут.

Наверняка понятие «загружен» для водителя «линкольна» не требовало перевода, процедура подобных встреч была отработана, а потому дальнейшие его действия отличались расторопностью и профессионализмом. Сперва он, позвонив по мобильнику в темно-бордовый джип, коротко бросил:

– Через пять минут будет, загружен.

Затем, игнорируя правила парковки, нагло въехал прямо на тротуар, так чтобы задняя дверца лимузина пришлась как раз напротив выхода из банка. А из джипа уже выходила троица молодых людей. Первый встал рядом с массивной банковской дверью, второй занял позицию у капота «линкольна», а третий уселся в лимузин рядом с водителем, оставив дверцу полуоткрытой.

Подобные маневры не могли не насторожить службу безопасности банка – меньше чем через минуту рядом с «линкольном», словно из-под земли, вырос гориллоподобный мужик с шевроном «Охрана» на рукаве черной куртки, но молодой человек, каменным истуканом застывший у капота, одной короткой фразой отмел его от серебристого лимузина.

Ожидать пришлось чуть дольше, чем было обещано, – по всей вероятности, у Александра Фридриховича в Росгазнефтьинвестбанке были дела, требовавшие больше пяти минут. Тяжелая дубовая дверь гранитного подъезда плавно открылась лишь через четверть часа после звонка. Заметив фигуру хозяина с небольшим кейсом в руках, водитель и охранники изготовились, словно псы, ожидавшие команду «фас».

Тот, что стоял у дверей подъезда, приблизился к Александру Фридриховичу вплотную, так чтобы в случае возможной стрельбы успеть прикрыть его своим телом. Тот, что стоял у капота, сразу же повернулся лицом к набережной – чтобы контролировать подъезжающие машины других клиентов банка. Тот, что сидел рядом с водителем, мгновенно вскочил, предупредительно открывая заднюю дверцу, однако взгляд его цепко фиксировал случайных прохожих, оказавшихся в эту минуту рядом с гранитным фасадом.

Впрочем, сам Александр Фридрихович – высокий седеющий мужчина с явно военной выправкой, грубоватыми, но привлекательными чертами лица и маленькими, глубоко посаженными глазками – не очень-то и спешил нырнуть в бронированную капсулу своего дивного лимузина. Небрежно поставил на сиденье изящный кожаный кейс, прислонился к машине спиной и, сунув руки в карманы длиннополого пальто, чем-то неуловимо напоминавшего шинель, едва заметно улыбнулся каким-то своим мыслям. То ли информация, полученная им в Росгазнефтьинвестбанке, внушала оптимизм, то ли содержимое кейса, полученного там же, позволяло надеяться, что все образуется, но улыбка получилась спокойной, уверенной и откровенно надменной.

– Александр Фридрихович, вам сегодня в Шереметьево, к мадридскому рейсу, через четыре часа приземляется, а вы говорили, что еще в Интерагробанк надо заехать… – напомнил было охранник, но хозяин неожиданно резко оборвал его:

– Сам знаю! Иди в свой джип…

Меньше чем через минуту серебристый «линкольн», тяжело съехав с бордюра, покатил в сторону Нового Арбата, где находился офис Интерагробанка…

Хозяин «линкольна» немного нервничал, шевелил губами и все время похлопывал ладонью по драгоценному кейсу. Иногда, заметив в людской толпе нищих, бомжей и прочий полуголодный человеческий мусор, он довольно ухмылялся.

Наверное, радовался своему высокому положению.

* * *

…В тот день, восьмого сентября тысяча девятьсот девяносто восьмого года, Александр Фридрихович, исколесив едва ли не пол-Москвы, посетил четыре банка и шесть крупных фирм. И всюду история повторялась: короткий визит в офис, звонок на мобильник водителю и грамотные действия телохранителей после появления хозяина с атташе-кейсом в руках – каждый раз новым. Правда, водитель, чье место было отделено светонепроницаемой стеклянной перегородкой, не мог видеть, что всякий раз, усевшись в салон, хозяин перекладывает из кейсов в небольшой пластиковый чемоданчик тугие пачки серо-зеленых банкнот. К концу дня чемоданчик распирало от долларов.

В девятнадцать сорок пять серебристый «линкольн» плавно, словно океанский лайнер, причалил к бордюру рядом со стеклянной коробкой Шереметьево-2 – как раз к прибытию самолета из Мадрида. Видимо, Александру Фридриховичу не хотелось нырять в людской водоворот у входа, и потому встретить прибывающего было поручено водителю Виталику и двум охранникам из темно-бордового джипа, весь день следовавшего в кильватере лимузина.

Встреча не заняла слишком много времени – спустя минут двадцать мужчины, рассекая людскую толпу могучими плечами, как ледокол рассекает льдины, бережно подвели к «линкольну» перезрелую грудастую женщину с внешностью разбогатевшей вокзальной буфетчицы. Тяжелые золотые сережки с неестественно большими бриллиантами говорили о дурной склонности к демонстрации своего богатства, длинное черное платье с огромными алыми розами воскрешало в памяти цыганские наряды, а многочисленные морщины, плохо скрываемые густо наложенным гримом, свидетельствовали, что их обладательница прожила слишком бурную жизнь.

Плюхнувшись на сиденье рядом с Александром Фридриховичем, от которого остро пахло его любимым одеколоном «Драккар нуар», женщина звучно чмокнула его в щеку и произнесла с чувством:

– Здравствуй, Сашенька! Что же ты сам жену не встречаешь? Неужели не соскучился?

Удивительно, но встреча с женой не вызвала у хозяина лимузина абсолютно никаких эмоций. Он поневоле сравнил эту толстую и глупую женщину со своей длинноногой секретуткой Викой, которую поимел на днях на столе в своем офисе, и внутренне чертыхнулся. Но ведь и Люся когда-то была чертовски хороша.

«Что делает с нами возраст!» – горестно подумал он.

Поморщившись и промокнув влажную от поцелуя щеку белоснежным платком, Александр Фридрихович вымолвил:

– Люся, я тебе уже сто раз говорил: мои люди это делают лучше. А если на тебя кто-нибудь нападет?

– Мог бы и с ними подойти, – показательно обиделась та.

– Хватит сантиментов. Ты уже в Москве, и это главное, – искоса взглянув на жену, произнес Александр Фридрихович. – Как долетела? Как отдохнула?

– Ой, ты что, так хорошо там, так хорошо, ввек бы оттуда не уезжала! – восторженно защебетала Люся. Туристические впечатления переполняли ее, недавняя курортница явно не знала, с чего начать, но собеседник неожиданно осадил ее вопросом:

– Так чего же вернулась? Оставалась бы в своем Коста-Браво, дальше бы жизни радовалась… птичка Божия.

– Да я бы еще на недельку-другую и задержалась, – честно призналась та, . – да там по телевизору разные ужасы рассказывают – мол, кризис у нас в Москве, едва ли не революция скоро.

– Да кому в этой Москве революцию-то делать? Проституткам с Тверской да торгашам с Коньково? – хмыкнул Александр Фридрихович.

– Говорят, бакс с шести до четырнадцати рублей прыгнул, – не сдавалась Люся. – Неужели правда?

– Да, есть такое… Так и живем, сверяя время по сигналу точного доллара, – согласился мужчина и, снисходительно улыбнувшись, добавил:

– Знаешь, есть такой закон физики: если где-то чего-то убыло, в другом месте обязательно должно прибавиться. Закон сообщающихся сосудов. Как говорят – вода дырочку найдет.

И, явно не желая объяснять, что конкретно имеется в виду, поставил на сиденье пластиковый чемоданчик, щелкнул замочками, приподнимая крышку, – взору Люси предстали пачки стодолларовых купюр.

– Что это?

– Деньги, – спокойно прокомментировал мужчина.

– Чьи?

– Вообще-то американские. Но если они в моем чемодане, стало быть, мои.

– И сколько?

– Два с половиной «лимона». И завтра столько же заберу. Четвертый день по Москве езжу, нал собираю. Ничего, ты у меня в очереди за хлебом стоять не будешь…

– Так ведь по телевизору говорят, что в Москве долларов совсем не осталось! Все проклятые банкиры скупили!

– Для меня всегда будут, – отрезал Александр Фридрихович. – Я же говорю: если в одном месте убыло, значит, в другом прибыло… – и раздраженно добавил:

– Неужели непонятно?

То ли предпоследняя фраза требовала глубокого осмысления, то ли вид двух с половиной миллионов долларов действовал завораживающе, но недавняя пассажирка самолета из Мадрида молчала до самой Москвы – на лице ее отобразилась работа мысли. И лишь когда «линкольн» пересек кольцевую автодорогу, только и сумела, что вспомнить последний аргумент:

– Так ведь по телевизору говорят…

– Ты еще радио послушай да газеты почитай, – не скрывая иронии, резко перебил мужчина. – Что тебе не нравится? По курортам ездишь, все твои желания исполняются, все твои родственники…

Он не успел договорить – неожиданно в кармане зазуммерил мобильник.

– Алло, – отвернувшись от глупой жены, произнес Александр Фридрихович.

– Кажется, я не туда попал, – неуверенно проговорил чей-то знакомый голос.

– Лебедь, ты?

– Я…

– Да, ты туда, куда надо, попал. Это я, Немец…

– А я уж думал…

– Откуда звонишь, из сауны?..

– Ну… – Тот вдруг икнул.

– Я так и понял – опять водяру пьешь…

– А что еще делать? Кризис в стране…

– Что значит – кризис? Это у дураков и у ленивых кризис, а нормальные люди работать должны, а не пьянствовать.

– Работать? – с ухмылкой переспросил тот.

– Ну, если тебе и твоим уркам не нравится слово «работать», скажу по-другому: делом заниматься!..

– Каким делом-то?

– Что значит – каким? Каким всегда занимались. Своим делом…

– Своим? – Парень явно начал трезветь.

– Да, вот именно. Ты лучше скажи, когда и где по нашим делам соберемся?..

– Четырнадцатого октября, в Ялте…

– Раньше бы надо…

– Раньше никак не успеть: людей трудно будет собрать…

– И еще целый месяц, как я понял, ты водку жрать будешь или вновь коксом обдолбаешься. – Он усмехнулся. – Что, не так, что ли?

– Я свое дело знаю… – чуть обидчиво буркнул тот.

– А ты не забыл, что завтра сделать должен?..

– Лебедь никогда и ничего не забывает! – хвастливо ответил говоривший на другом конце провода.

– Вот и хорошо! В наших же интересах… Все, Витек, пока!

Щелкнув кнопкой мобильника, Александр Фридрихович отключил аппарат, сунув его в карман пиджака.

– Ну, клоуны, – в сердцах проговорил он, обращаясь скорей к самому себе, нежели к Люсе. – Тоже мне, праздник нашли, чтобы водяру трескать.

Кри-и-изис, – глумливо передразнил он недавнего абонента.

– Это твои бандиты звонили? – зачем-то осведомилась Люся.

– Не бандиты, а уважаемые бизнесмены, – с досадой поправил мужчина.

– У них что, неприятности?

– Небольшие… Но разрешимые. В очень скором времени.

Люся с трудом подавила тяжелый вздох:

– Да, чувствую, сейчас тако-ое начнется!

– Не начнется. Во всяком случае, у меня. Меня эти кризисы не касаются.

Пусть боится вон то быдло. – Мужчина кивнул в сторону тротуара, где змеилась длинная очередь к обменному пункту валюты, и, заметив в глазах собеседницы непонимание, в третий раз за сегодняшний день повторил:

– Я ведь говорю: если в одном месте убыло…

Тем временем «линкольн» выкатил на Маяковку, свернул на Садовую, медленно заехал во двор сталинской многоэтажки и остановился перед ярко освещенным подъездом. Телохранители профессионально быстро посыпались из джипа – один побежал в подъезд, другой – во двор, еще один остановился позади лимузина.

– Все, приехали, – поджал губы Александр Фридрихович.

– Саша, почему ты все-таки меня в аэропорту не встретил? – подчиняясь какому-то непонятному импульсу, спросила Люся. – Ты что… не любишь меня?

– Конечно, не люблю, – спокойно подтвердил тот. – Я ведь тебе об этом уже сто раз говорил. Или на своем испанском курорте мало любви получила?..

Даже те, кто знал Александра Фридриховича Миллера достаточно поверхностно, были уверены: вряд ли этот человек может не то что кого-то любить – просто относиться к людям с симпатией и дружелюбием. Лицо Александра Фридриховича, обычно спокойное, как дамба, редко выражало какие-либо чувства.

Улыбка появлялась на этом лице лишь в двух случаях: или когда всем вокруг было скверно и лишь ему, господину Миллеру, более известному под кличкой Немец, хорошо, или когда он ставил кого-то из окружающих в крайне неудобное положение. Ему неважно было, кто перед ним: министр, депутат Государственной Думы, законный вор, секретутка или даже собственная жена Люся. Важно было лишь торжествовать победу над любым человеком. А победу Немец понимал лишь как собственное полное превосходство и полное унижение противника.

С одной стороны – он, Александр Фридрихович, с другой – остальное человечество. А между ним и остальными – невидимая стена, эдакая толщь прозрачной брони, как в его «линкольне». Таким он, умный, жесткий и целеустремленный прагматик, начисто лишенный сантиментов, привык видеть мир.

Всю свою сознательную жизнь Миллер стремился подчинить себе окружающих и немало преуспел в достижении этой цели.

Третий ребенок в многодетной семье немцев Поволжья, сосланных в тысяча девятьсот сорок первом году под Омск, Александр Фридрихович сызмальства познал, что такое нужда и лишения. Голодное детство, где самым большим счастьем было поесть досыта, убогое существование в диком колхозе, где приезд кинопередвижки «из района» становился событием, достойным обсуждения на несколько недель, плюс ко всему принадлежность к неблагонадежной нации (родители отмечались в спецкомендатуре аж до пятьдесят седьмого года).

Как ни странно, но единственным способом вырваться из этого унизительного прозябания стал призыв на срочную службу в армию. Теплая одежда, гарантированное трехразовое питание, обогащение жизненного опыта, а если повезет, то и возможность обратить на себя внимание людей .сильных и влиятельных. Разве это плохо?

И потому, получив повестку в районный военкомат, юноша, обдумывающий свое будущее, отнесся к неизбежному повороту судьбы со спокойной радостью. В отличие от большинства колхозных сверстников, детей потомственных бездельников и алкоголиков с явными признаками вырождения, Миллер уже к восемнадцати годам нарисовал себе дальнейшие жизненные перспективы. И не было в этом рисунке нисходящих линий, только – восходящие; не было изгибов – только прямые.

Говорят: «везет сильнейшим». Так оно, наверное, и есть – даже успех, который на первый взгляд выглядит случайным, куда чаще выпадает на долю людей . с сильным характером, трезвым рассудком, знающих, чего они от жизни хотят и что для этого следует предпринять.

Саша Миллер всецело соответствовал всем этим качествам. И наверное, именно потому ему повезло: сразу же после окончания учебки молодой боец случайно обратил на себя внимание капитана из штаба Забайкальского военного округа. И недаром: кроме массы достоинств, младший сержант Миллер обладал редким даром каллиграфиста, – глядя на его письма, трудно было поверить, что эти не правдоподобно правильные буквы, удивительно ровные, округлые и текучие, написаны живым человеком, а не напечатаны в гарнизонной типографии.

Так Миллер оказался в строевом отделе штаба Забайкальского военного округа на должности писаря.

В любом штабе округа Советской Армии строевой отдел всегда находился на привилегированном положении. Отдел этот – микроскопическая структура из пяти-шести человек, в которой воля командующего обретает письменную форму приказа. Пусть начальник строевого всего лишь капитан. Любой офицер, от прапорщика до генерал-лейтенанта, получив вызов в строевой отдел, подтягивается и внутренне напрягается: что ждет, повышение. или опала? Какой приказ командующего объявит ему сегодня товарищ капитан?

Именно потому с людьми из строевого отдела не принято ссориться, даже если это солдат-сверхсрочник, младший сержант, выполняющий ничтожные обязанности писаря-делопроизводителя, или даже тот, что убирает там…

С Миллером никто и не ссорился. Равно как и он ни с кем. Спокойный, уравновешенный, казенно-приветливый, ровный со всеми – таким запомнился он и сослуживцам-сверхсрочникам, и отцам командирам. Да и чего ссориться? Хорошая, интеллигентная работа в тепле да уюте: перекладывай себе бумажки, подшивай папки, заполняй формуляры своим замечательным почерком. Ни изматывающих марш-бросков, ни ежедневной чистки оружия, ни строевой подготовки.

Штаб округа – это не грязные ремонтные мастерские, не танкодром и не захудалая «точка», затерянная в бескрайней сибирской тайге. Именно там молодой писарь начал активно заниматься своей карьерой: чтобы угодить командирам, он умудрялся поставлять им молоденьких блядей, каждую из которых предварительно «пробовал» сам. Придя в армию прыщавым и застенчивым онанистом, он вскоре отлично усвоил все преимущества штабной работы.

В штаб постоянно названивали местные девчонки, и Миллер часами висел на проводе, болтая с ними. С одной из них он вскоре переспал. Довольный тем, что стал наконец-то мужчиной, Миллер сам себе выписывал увольнительные и заводил один роман за другим. Девки были от него без ума и, когда он завел в ближайшем городке что-то вроде блатхаты, косяком повалили туда. Ему ничего не стоило так заморочить им головы, что они даже стали принимать активнейшее участие в тайных оргиях на этой квартире.

Миллер приводил своих дружбанов-командиров к девочкам, и там все они вместе сначала смотрели редкую в то время порнушку по видаку, а потом выпивали и занимались разнузданным сексом с возбужденными малолетками. Командиры еще больше зауважали писаря Сашу: кто же откажется от сладенького? Да, такая служба давала редкую возможность обратить на себя внимание, завязать знакомства, могущие пригодиться в дальнейшем.

Так оно и случилось: прослужив полтора года, Миллер, понимая, что беспартийному не хрена ловить в СССР, сперва вступил в партию, а затем, заручившись соответствующими рекомендациями, подал документы в военное училище, и не какое-нибудь, в элитное московское общевойсковое. Наверное, во всех военных вузах СССР, вместе взятых, не училось столько детей генералов и полковников Генштаба, как в этом; сам факт окончания «придворного» военного училища гарантировал успех в продвижении по службе.

Экзамены на «кремлевского курсанта» Александр Фридрихович сдал без проблем и, проучившись пять лет, закончил училище с отличием. Уже тогда в его сознании четко обозначился водораздел: «с одной стороны – я, с другой – все остальные». И именно тогда в его характере выкристаллизовались черты, выделявшие его среди других: железная воля, сверхъестественная трудоспособность, несокрушимая логика мышления и голый прагматизм поступков.

У Миллера никогда не было друзей – только знакомые, которых он разделял на «полезных сейчас» и «тех, кто может быть полезным в будущем». Сострадание, сентиментальность, простая человеческая открытость – это было не для него.

Единственной слабостью Александра Фридриховича было полное отсутствие слабостей. Он никогда не курил, почти не употреблял спиртного (правда, никогда не отказывая в угощении людям полезным и влиятельным), а если в отпуске и бегал по бабам, то очень осторожно и умеренно, так чтобы никто не узнал.

В отличие от большинства курсантов, Миллер читал не только уставы и теоретиков марксизма-ленинизма, но и классиков мировой литературы и философии.

Понравившиеся изречения он старательно выписывал своим нечеловечески красивым почерком в толстый блокнот в кожаной обложке, с которым почти никогда не расставался.

Больше всего в этом блокноте было цитат из Библии и почему-то Шопенгауэра. Этот мрачноватый философ, во-первых, был предельно циничен в своих афоризмах, а во-вторых, он тоже был немцем, что очень нравилось Миллеру. Вот несколько характерных для Шопенгауэра мыслей:

«Ни с кем не следует быть слишком уступчивым, слишком добрым», или:

«Едва мы успели подружиться с кем-нибудь, он тотчас же оказывается в нужде и уже целится перезанять у нас», или: «Если подозреваешь кого-либо во лжи, притворись, что веришь ему; тогда он наглеет, лжет грубее и попадается».

Вообще в этом блокноте были собраны афоризмы буквально на каждый случай. Например, на отдельную страничку Миллер выписывал льстивые для начальства фразы, на другую – такие, которые могли бы показать людям всю якобы ученость и незаурядный ум бывшего армейского писаря.

Впрочем, фиксирование чужих мыслей на бумаге было лишь тренировкой памяти: почти все свои записи Александр Фридрихович мог запросто цитировать наизусть, например, на заседании партбюро, куда он входил со второго курса.

Столь редкий набор положительных качеств в лице одного человека не мог не обратить на себя внимания начальства, и после распределения Миллеру вновь повезло: совершенно неожиданно для себя он получил фантастическое назначение на должность адъютанта начальника штаба Белорусского военного округа.

Есть лейтенанты, и есть Лейтенанты. Есть лейтенанты – Ваньки-взводные, и есть Лейтенанты – адъютанты начальников с большими звездами. Между ними непреодолимая пропасть. К первым штабные капитаны да майоры обращаются: «Слышь, ты, сделай то-то и то-то». Ко вторым – исключительно по имени-отчеству и со льстивым придыханием. А уж если такой адъютант пользуется особым расположением товарища генерала…

Товарищ генерал, непосредственный начальник лейтенанта Миллера, являл собой законченный тип высокопоставленного болвана, тупым усердием выслужившего свое место. Про таких говорят: свое место он высидел задницей, а не умом.

Однако новый адъютант понравился с первого взгляда: исполнительный, старательный, немногословный и очень понятливый.

Товарищ генерал никогда не отличался умением разбираться в людях – куда ему было рассмотреть в молодом офицере прожженного честолюбца и карьериста, давно уже разделившего весь мир «на себя» и на «всех остальных»! А вот беспрекословное подчинение не могло не подкупить этого ограниченного солдафона.

И потому он старательно пропихивал своего порученца наверх: сперва – на капитанскую должность в штаб, затем – в академию.

Конечно, не только подчинением подкупал Миллер старого генерала – он вовремя и очень услужливо преподносил своему начальнику дорогие подарки, посылал ему, как бы невзначай, наиболее шустрых поблядушек, помог в строительстве персональной дачи, которая была возведена на ворованные деньги в рекордно короткие сроки. Когда престарелый генерал скоропостижно умер, Миллер путем сложных махинаций сумел наложить лапу на генеральскую дачу, продал ее недорого какому-то «деловому» и присвоил деньги.

В восемьдесят третьем году майор Миллер, блестяще закончив академию, получил распределение в Группу советских войск в Германии, естественно – на штабную должность. Такое распределение выглядело странным: этнических немцев, даже офицеров, в ГСВГ старались не посылать. Однако в глазах начальства товарищ майор был прежде всего активным членом коммунистической партии, блестящим офицером, до мозга костей советским человеком, а уж потом – немцем.

Все складывалось как нельзя лучше. Александр Фридрихович шел по жизни нагло и уверенно, с неудержимостью тяжелого танка. Восходящая линия успеха была начертана в жизненном графике на много лет вперед: через несколько лет – начштаба полка, потом – командир полка и парторг дивизии, а потом, может быть, и повыше…

К сорока пяти годам Миллер твердо рассчитывал занять место в высшем эшелоне советского военного истеблишмента; люди, хорошо знавшие его, не сомневались, что так оно и случится.

Однако неожиданно грянула перестройка с ее свободами, и уже в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году Миллер, точно проанализировав возможные перспективы, впервые за свою жизнь растерялся. Цели, к которым он стремился едва ли не половину жизни, оказались ложными. Так часто бывает на окружных учениях: получает штаб полка донесение разведки об обнаруженном объекте, высылает несколько взводов диверсантов для его уничтожения, а объект-то оказывается ложным, эдакой ловушкой для легковерных дурачков. В результате диверсанты в условном плену, а командиры, отдавшие приказ выйти к объекту, готовятся к генеральскому нагоняю, далеко не условному.

Александр Фридрихович, прирожденный прагматик, был не настолько глуп, чтобы не понять очевидного: для захвата жизненных высот нынче вовсе не обязательно иметь безукоризненную репутацию грамотного офицера и члена КПСС.

Высокие должности не гарантировали жизненных благ; понятие «успех» больше не отсвечивало парадным блеском генеральских погон и лаком служебных «Волг», а впервые предстало в чистом, незамутненном виде. Синонимом успеха, власти и даже счастья стало исключительно богатство.

Миллер понял: эпоха советского аквариума с гарантированной кормежкой, где выращенные в тепличных условиях рыбки жрут самосильно друг друга и вяло интригуют за вкусного червячка, закончилась. В океанской стихии первоначального накопления капитала выживают не глупые караси, а зубастые пираньи. Теперь все решает хватка: кто больше ухватил, тот и обеспечил себе плацдарм для дальнейшего продвижения по жизни.