Текст книги "Черный трибунал"

Глава девятнадцатая
Почему?

«Почему? Почему я должен умереть раньше отпущенного мне срока? Почему я, а не Немец? Ведь я был лишь рядовым исполнителем, наемником, а не организатором! Я был руками, а он мозгом. Но ведь доказать мою вину куда проще, чем Миллера!» Именно так размышлял Серебрянский, «Черный трибунал» – 2.

Третьи сутки Анатолий Ильич Серебрянский сидел в тесной камере Лефортовского следственного изолятора. Вот уже третьи сутки он задавал себе одни и те же вопросы и ответов на них не находил.

Опергруппа ФСБ прибыла на Кутузовский проспект спустя десять минут после того, как «форд», перевернувшись набок, вылетел на тротуар. Придя в себя, Серебрянский обнаружил, что лежит на грязном асфальте, в луже машинного масла.

Над головой, заслоняя огни уличных фонарей, мелькали пятнистые камуфляжи, появлялись и исчезали чьи-то лица, скрытые черными вязаными масками, и топот рифленых ботинок гулко отдавался в висках.

Синий свет проблескового маячка на крыше одной из машин выхватывал из полутьмы силуэты людей, фонарных столбов и автомобилей, делая их тени причудливыми и расплывчатыми, и от этого зрелища Анатолию Ильичу сделалось не по себе.

Какие-то люди в масках грубо подхватили его под руки, потащили к машине. Втолкнули на заднее сиденье, ножом перерезали галстук, который тугим узлом схватывал за спиной руки пленника. Но это не было освобождением: спустя несколько секунд в салон машины сели двое мужчин, одетых не в пятнистые камуфляжи, а в одинаковые серые костюмы. На запястьях Серебрянского защелкнулись вороненые наручники, и пленник ощутил, что вновь проваливается в бездонную черную яму беспамятства.

Очнулся он в небольшой белой комнатке, со стенами, заставленными медицинскими шкафчиками, и с окнами, забранными массивными стальными прутьями.

Знакомый запах йода, густой и немного терпкий, неприятно щекотал бывшему военврачу ноздри. Пленник сидел на табуретке, и пожилая врачиха перевязывала ему голову. В дверях стояли двое амбалов в серых костюмах, с неуловимо похожим выражением глаз – несомненно, это были те самые люди из машины. Йод жег рану на голове, и Серебрянский, инстинктивно дернувшись, боковым зрением заметил, что один страж демонстративно сунул руку под полу пиджака, а второй быстро шагнул от дверного проема.

– Без резких движений! – угрожающе скомандовал он. – Где я? – замирая от ужаса неизвестности, спросил Серебрянский.

– Известно где… В «Лефортове», – после непродолжительной паузы ответил один из сторожей.

Необходимые формальности заполнение бланков, медосмотр, дактилоскопия – заняли минут двадцать. И незадолго до полуночи тюремный вертухай отвел нового постояльца в камеру на втором этаже.

Камера эта, рассчитанная, судя по количеству шконок, на четырех человек, пустовала – то ли арестантов в этой знаменитой тюрьме теперь было немного, то ли серьезный статус нового постояльца исключал любые контакты.

События минувшего дня и особенно резкая перемена в его положении полностью деморализовали Анатолия Ильича, однако навалившаяся усталость дала о себе знать – спустя несколько минут после того, как конвоир с грохотом закрыл металлическую дверь, арестант уже спал.

В первую тюремную ночь бывшему военврачу приснился жуткий сон – настоящий кошмар. Ему снилось, что он лежит на кушетке в своей пыточной камере, лежит прикованный наручниками, в ожидании смерти. Вокруг него толпятся шатающиеся обезображенные трупы всех пленных азербайджанцев, которых он прикончил, – настоящие зомби, со вспоротыми животами, вбитыми в глаза гвоздями, отрубленными руками и ногами, все в крови. Они страшно стучат зубами и готовятся резать его заживо.

Первый надрез скальпелем распорол ему живот от горла до паха, из его тела вынули кишки, сердце, печень, но он почему-то не умирал. Эти зомби стали рубить топорами его руки, потом ноги. Отрубили голову. Стали играть его головой в футбол, распахнули дверь камеры и стали гонять голову по острым камням в ночной тьме. Серебрянский во сне понимал, что они хотят сбросить его голову в пропасть. Так и вышло – эти отвратительные зомби пинками гнали его голову к пропасти, и военврач успел заметить среди них и свою мать, и опухшего от водки Федора, и того бизнесмена, которого он убил в присутствии Немца.

– Не хочу в пропасть, – кричала голова Хирурга, катясь по камням. – Если я туда попаду, то никогда уже из нее не выберусь! Не хочу!

Но зомби его не слушали. Наконец подкатили голову к самому краю горного ущелья. Один из мертвецов – это был высокий, стриженный бобриком грузин, в котором Серебрянский узнал застреленного им Габунию, – разбежался и одним метким ударом послал голову в пропасть. Но голова пролетела так далеко, что оказалась на другой стороне ущелья. Зомби глухо завыли от ярости.

– Ура! – обрадовалась голова Анатолия Ильича. – Не в пропасть, не в пропасть! Значит, мои дела не так уж плохи! Жизнь продолжается!

– Ты ошибаешься, приятель, – вдруг услышал Хирург спокойный голос Немца, который подходил к нему все ближе и ближе. – Твоя жизнь кончена.

Немец схватил голову Анатолия Ильича и швырнул ее на дно ущелья.

– А-а-а!.. – закричал Серебрянский и проснулся весь мокрый от холодного пота…

Утром после скудного завтрака, привезенного на тележке зеком-баландером, Анатолия Ильича выдернули на допрос в следственный корпус.

Следователь, высокий угрюмый мужчина с непроницаемым серым лицом, был сух, корректен и официально вежлив. Уточнил анкетные данные, напомнил о праве подследственного на адвоката, но потом не выдержал:

– Только маловероятно, что он вам поможет, – как бы между делом сообщил он. – По факту убийства в ресторане «Саппоро» вам грозит статья сто пятая, часть вторая, пункт «з».

– Что это значит? – заплетающимся языком спросил арестант, не подумав о том, что подобным вопросом косвенно признает свою вину.

– «Убийство, совершенное из корыстных побуждений или по найму», – пояснил следователь, извлекая из сейфа главное вещественное доказательство – обрез помпового ружья с самодельным глушителем. – У следствия есть все основания подозревать в вас наемного убийцу. А теперь побеседуем более детально. Только не надо сказок, будто бы в «Саппоро» вы оказались случайно и, зайдя в туалет, стали жертвой бандитского нападения. Оружие ваше? – Говоривший кивнул на обрез.

Арестант, совладавший с первым испугом, промолчал.

– Впрочем, ваше «да» или «нет» – не более чем формальность, – деловито добавил следователь. – На цевье и стволе обнаружены отпечатки пальцев, экспертизой установлено, что они принадлежат вам. Первый вопрос: зачем вы пришли в ресторан с обрезом?

Опустив голову, Анатолий Ильич принялся изучать носки своих туфель, всем видом давая понять: мол, спрашивайте что угодно, ни на какие вопросы отвечать не намерен.

– Ходить по ресторанам с незарегистрированным оружием – занятие довольно специфическое, – продолжал говоривший, нимало не смущаясь молчанием подследственного. – Так ведь? Ладно, двинемся дальше: приходилось ли вам раньше встречаться с убитым Амираном Теймуразовичем Габунией?

– Кто это? – Усилием воли арестант поднял взгляд на следователя.

– Человек, которого вы вчера застрелили. – Достав из картонной папочки с веревочными тесемками несколько фотографий Габунии, следователь аккуратно разложил их перед Серебрянским.

– Я видел этого человека в ресторане, – деревянным голосом произнес он, прикидывая, пойдет ли дальше разговор о ледяных пулях, которыми было заряжено ружье, или нет, и, почему-то подумав, что пойдет, попытался прикинуть будущую линию защиты.

Но Анатолий Ильич ошибся; технология явно не интересовала следователя.

Спрятав фотографии убитого, он выложил перед собеседником новые, и, едва взглянув на них, Серебрянский вздрогнул.

С глянцевого снимка сурово смотрел коротко стриженный седеющий мужчина с грубоватыми, волевыми чертами лица и маленькими, глубоко посаженными глазками.

Это был Александр Фридрихович Миллер.

– Следующий вопрос: вы знакомы с этим человеком?

– Я видел его в «Саппоро», – понимая, что отрицать очевидное по крайней мере глупо, машинально признал Серебрянский.

– Мы знаем, что вы его там видели. Но я спрашиваю вас о другом…

Анатолий Ильич облизал пересохшие от волнения губы и промолчал.

– Повторяю еще раз: вы встречались когда-нибудь с этим человеком? – напряженно спросил собеседник, пододвигая фотографии ближе.

– Не помню… не знаю… может быть, и встречался… я много с кем встречался…

– Тогда я вам напомню: зовут его Александр Фридрихович Миллер. Неужели не знаете? А о «Центре социальной помощи офицерам „Защитник“ тоже никогда не слыхали? Так вот: мы имеем все основания считать, что убийство господина Габунии вам заказал господин Миллер. Вот что, Анатолий Ильич, – неожиданно следователь обратился к подследственному по имени-отчеству, – поймите, чистосердечное признание – единственный путь к спасению. Вы обвиняетесь в заказном убийстве, и перспективы ваши крайне незавидны. Вам грозит до двадцати лет лишения свободы, смертная казнь или пожизненное заключение, – любезно пояснил следователь. – Вижу, что сегодня вы не намерены со мной беседовать.

Всего хорошего, Анатолий Ильич, до завтра. Утром встретимся вновь. Советую до этого времени хорошенько подумать.

Сложив бумаги, следователь с силой вдавил кнопку вызова. Появившийся контролер повел Серебрянского длинными пустынными коридорами в камеру.

Тяжелая металлическая дверь с грохотом затворилась, и арестант остался в камере один. Усевшись на шконку, Анатолий Ильич с силой растер ладонями виски.

Естественно, вспомнились: дом в Мытищах, в который из этой лефортовской камеры уже никогда не вернуться, уютная тишина кабинета, стеллажи с любимыми книгами и аквариум с рыбками. Глупые, пучеглазые, наверное, и теперь бьются лбом о стекло, ища выход из замкнутого пространства стеклянной тюрьмы.

Вспоминая своих гуппи, Серебрянский невольно ощущал себя такой же беспомощной аквариумной рыбкой…

И вновь со всей неизбежностью вставал проклятый вопрос: а почему он?

Сидя на шконке, арестант обхватил растопыренными пальцами голову, вспоминал Александра Фридриховича – его самодовольство, его уверенность в своих силах, его наглость, раздражаясь от этих воспоминаний все больше и больше.

Немец, сволочь, конечно же на свободе – а то зачем следак так дотошно расспрашивал о нем? И уж наверняка Александр Фридрихович в ближайшие дни попытается покинуть Россию; за те годы, что они были близко знакомы, Анатолий Ильич научился предугадывать его действия.

Руководить финансовыми спекуляциями не обязательно из Москвы.

Безукоризненно исполненные загранпаспорта на липовые имена, с мультивизами и его фотографиями у Немца есть: как-то в пароксизме доверия Александр Фридрихович показал в Мытищах несколько штук, и предусмотрительный Серебрянский, понимая, что такая информация дорогого стоит, постарался запомнить фамилии.

И вскоре, сидя где-нибудь в Цюрихе или Берлине, Миллер и не вспомнит, что в его жизни был когда-то человек по фамилии Серебрянский. Что ж, все правильно: Миллер всегда верил исключительно во взаимную выгоду. А когда наймит стал ему не нужен… Нечего надеяться, что Немец протянет ему, Анатолию Ильичу, руку помощи: попробует договориться со следователями, наймет хорошего адвоката, в конце концов, хотя бы передаст в «Лефортово» какой-нибудь еды! Дудки!

Так почему же тогда он, Серебрянский, должен молчать о Немце?!

Пружинисто поднявшись, Анатолий Ильич подбежал к металлической двери, забарабанил по ней кулаком. Коридорный появился спустя минуты три, заглянул в глазок, затем опустил «кормушку».

– В чем дело?

– Мой следователь еще на месте?

– Не знаю. А что?

– Хочу сделать заявление…

Минут через двадцать арестант вновь переступил порог уже знакомого кабинета.

– Хочу сделать чистосердечное признание, – произнес он.

Ни единый мускул не дрогнул на лице следователя.

– Я вас слушаю. Присаживайтесь. – Он кивнул сопровождающему контролеру, и тот поспешил выйти.

Опустившись на привинченный к полу табурет, Серебрянский вцепился в край стола.

– Я могу писать сам, не диктуя?

– Можете, – согласился собеседник, придвигая ему пустые бланки.

С нажимом, как на уроке в первом классе, Анатолий Ильич принялся писать. Первый листок вскоре закончился, и Серебрянский попросил второй, затем третий…

Спустя минут сорок «чистосердечное признание» было подписано.

Следователь читал показания долго и внимательно, то и дело задавая вопросы:

– Стало быть, считаете, что Миллер попытается покинуть Россию?

– Я все написал. Сам видел у него целых три загранпаспорта. Фамилии, на которые эти документы оформлены, я запомнил, – поспешно проговорил Серебрянский.

– Вы уверены? – с явным интересом спросил следователь.

– У меня хорошо натренированная память. Я ведь врач, мне надо постоянно держать в голове сотни наименований лекарств, препаратов, специальных терминов.

Неужели трудно запомнить какие-то фамилии?

– Поня-ятно. – Собеседник вновь погрузился в чтение, дочитал листок до конца и вернулся к предыдущему. – Вот тут вы пишете, что после того, как вы выстрелили, оружие из ваших рук выбил некий неизвестный.

– Я не смог рассмотреть его лица, потому что сразу потерял сознание, – с большей поспешностью, чем следовало, отозвался арестант. – Пришел в себя лишь на Кутузовском проспекте. Если надо, можем съездить в «Саппоро», покажу, где стоял я, где Габуния, как я стрелял.

– В проведении следственного эксперимента пока нет необходимости, – отмахнулся следак, шелестя листками. – Вы пишете, что должны были инсценировать покушение и на самого Миллера. Не проще ли было открыть стрельбу в ресторанном зале? Один выстрел в Габунию, второй – в Миллера, бросить оружие и-на выход.

– Наверное, так и следовало поступить, – согласился Серебрянский и, шмыгнув носом, произнес задумчиво:

– Если бы я был умнее…

– Что бы тогда? – Следак отложил бумаги.

– Я бы не стал инсценировать покушение на Немца. Я бы его пристрелил…

* * *

«Почему? Почему, имея возможность стрелять в „Саппоро“ на поражение, Лютый не стал этого делать? Почему не стрелял и на Кутузовском проспекте, когда Андрей с пистолетом в руке рванулся к нечаевскому „форду“? И где находится взрывной заряд, дистанционный пульт к которому обнаружен у Нечаева? Если „Черный трибунал“ вплотную занимался Немцем, то логичным было бы предположить, что взрывчатка заложена там, где случалось бывать Александру Фридриховичу, а стало быть, и его телохранителям. Почему же тогда Лютый не нажал на кнопку?

Почему действия этого человека выглядели столь нелогично? Почему?»

Сколько ни бились над этими вопросами Савелий Говорков и Андрей Воронов, сколько ни строили догадок, ответов так и не нашли. И встреча с Константином Ивановичем, запланированная через пару дней после событий в японском ресторане, должна была прояснить если не все, то многое…

…Сидя за рабочим столом, Савелий сосредоточенно курил, и по движениям его руки, стряхивающей пепел, было заметно, что он внутренне напряжен, словно пружина.

Выглядел Бешеный жутковато: на левой скуле расплывался огромный чугунный кровоподтек, нос распух, правая рука со сбитыми костяшками пальцев безжизненной плетью свисала вдоль туловища.

Но и Андрей то и дело прикасался к пластырю на лбу, морщился от боли и озабоченно поглядывал на свое отражение в зеркальном шкафу.

Богомолов, желая приободрить гостей, произнес как бы в шутку:

– Ничего, шрамы украшают мужчину.

Хозяин лубянского кабинета смотрелся бодро, точнее, старался выглядеть таковым. В конце концов, дело сделано: исполнители обоих «трибуналов» в руках УПРО, оперативная часть задания выполнена, и теперь осталось выяснить все детали, разобраться в скрытом механизме и мотивациях ликвидации, а главное, выяснить, кто все это время стоял за многочисленными загадочными смертями высокопоставленных московских мафиози. Впрочем, имя человека, «заказавшего»

Амирана Габунию, было уже известно: на втором допросе Анатолий Ильич Серебрянский сознался в этом «эпизоде».

Как и следовало ожидать, бывший военврач, понимая, что солнце ему не светит, но хотя бы появилась надежда смотреть на него в клеточку, сохранив свою драгоценную жизнь, подробно, со всеми деталями описал, где в момент выстрела стоял Амиран, где находился он сам, киллер, из какого положения стрелял, что произошло после этого. Анатолий Ильич даже предложил съездить в ресторан для проведения следственного эксперимента, однако в этом пока не было необходимости.

– Но главное не это, – комментировал Богомолов. – Серебрянский собственноручно написал «чистосердечное признание» и указал имя заказчика – Немца. Этого более чем достаточно, чтобы арестовать Миллера хоть сегодня, – удовлетворенно резюмировал он, демонстрируя друзьям протокол первого допроса.

– Кстати, а где он? – оживился Бешеный, зашелестев листками протокола.

– Исчез – как в воду канул. В офисе «Защитника» не появляется, дома его тоже нет. Жена Людмила второй день сидит дома пьяная, полностью потеряла чувство реальности, ни на один вопрос ответить не в состоянии. В квартире Миллеров засада, днем и ночью дежурит усиленная группа захвата.

– Просидеть с пьяной Миллершей сутки под одной крышей – это уже подвиг, – удовлетворенно хмыкнул Андрей, питавший к жене Александра Фридриховича особую ненависть. – Ну очень сочувствую вашим ребятам.

– Бог с ней, с Миллершей, – отмахнулся Богомолов, слегка улыбнувшись. – Главное теперь – задержать Немца. Но шансы взять его на квартире минимальны.

Он-то человек неглупый и наверняка понимает, что дома его ждут точно так же, как и по известным нам адресам.

– Значит, в бега подался, как обычный уголовник? – уточнил Говорков новый статус Александра Фридриховича.

– Получается так.

– А что будем делать? – В голосе Воронова послышалось беспокойство.

– Конечно, брать, – спокойно ответил Константин Иванович. – Миллеру теперь терять нечего. Несколько дней назад он перевел почти все свои банковские активы в Россию на подставные фирмы. Решил рискнуть в огромной биржевой спекуляции. Обратного хода у него нет. Кстати, Габунию он потому и убрал, что тот мог его опередить в лакомой коммерции. Но это так, к слову. Важно другое: маховик этой аферы уже запущен и руководить процессом может только Миллер.

Правда, не обязательно из Москвы. Так вот, все тот же господин Серебрянский сообщил, что еще год назад Немцу удалось выправить несколько загранпаспортов на чужие фамилии, но со своими фотографиями и мультивизами. Фамилии он запомнил, и это самое главное. Известно и другое: вчера днем на одну из названных фамилий был приобретен авиабилет на рейс Москва – Вена. Самолет вылетает завтра в девять утра. Так что завтра, часам к семи, вам, друзья, придется отправиться в Шереметьево-2.

– Не проще ли взять его во время прохождения паспортного контроля? – удивился Говорков, потирая распухшую скулу.

– Конечно, проще, – согласился Богомолов. – Да и сотрудников наших в международном аэропорту достаточно. Но знаешь, Савелий, мне кажется, что во всем должна быть своя внутренняя логика. Раз вы с Андрюшей занимались этим делом с самого начала, то должны довести его до конца. Упустить Немца нельзя ни в коем разе. Миллер хладнокровный, умный и циничный мерзавец. Большие деньги в его руках – самое сильное оружие. Упусти мы его за границу, случится непоправимое.

– Значит, наша задача – задержать господина Миллера, – конкретизировал Воронов.

– И в наручниках доставить сюда, на Лубянку. Думаю, нам с ним найдется о чем побеседовать. Ладно, насчет Немца мы еще поговорим более детально, – заметил Константин Иванович, и Савелий, исподлобья взглянув на Богомолова, немедленно отметил, что лицо генерала в одночасье сделалось серьезным и озабоченным.

– А что Лютый? – понимая, что дальнейшая беседа пойдет именно о нем, спросил Говорков.

– С Кутузовского проспекта его отвезли прямо в «Лефортово», в медсанчасти оказали первую помощь. К счастью или несчастью, несмотря на очень опасные травмы: сотрясение мозга, вывих руки, ушибы по всему телу, отбиты некоторые внутренности, сломано несколько ребер, одно из которых проткнуло легкое, – он чувствует себя удовлетворительно… Доктора просто диву даются: с такими ранениями другой человек давно бы отошел в мир иной. – Почему-то генерал взглянул на Савелия.

Не выдержав его взгляда. Бешеный отвернулся в некотором смущении.

– Понятно! Я так и думал… – задумчиво проговорил Богомолов, но далее развивать эту тему почему-то не стал…

Генерал правильно догадался, что Савелий спас жизнь Лютого. Знал об этом и Воронов: он видел, как Савелий, после аварии «форда» Нечаева, склонился над его телом и сделал несколько пассов. Его вмешательства оказалось достаточным для того, чтобы Лютый как бы нехотя, медленно открыл глаза. Увидев склонившееся над ним лицо Бешеного, он чуть заметно улыбнулся и тихо прошептал:

– Теперь и ты… спас мне жизнь… спасибо… – после чего снова впал в забытье, но теперь его лицо было спокойным и умиротворенным, словно он спал спокойным здоровым сном.

– Сейчас он в одиночной камере, – сообщил Богомолов.

– Его уже допрашивали? Он называл какие-нибудь имена? – вмешался Воронов.

Вдогонку ему задал свои вопросы и Савелий:

– Кто стоит за «Черным трибуналом»? Он работал один или с кем-то в связке?

Богомолов отрицательно покачал головой:

– Начать следствие можно не раньше, чем через неделю, когда Лютый окончательно придет в себя и будут утрясены некоторые юридические формальности.

Савелий наморщил лоб.

– Не могу избавиться от ощущения… Знаете, тогда на Кутузовском, когда я увидел его в перевернутой машине, почему-то подумал: погибни этот человек, мне в жизни чего-то будет не хватать. Я понимаю, с одной стороны, он – враг, но с другой…

– Понимаю тебя, Савелий, – кивнул Константин Иванович. – По натуре ты боец, и твоя жизнь наполняется смыслом только тогда, когда есть серьезный противник… наверное, именно потому ты и помог ему. – В голосе генерала не было вопроса: он как бы констатировал итог.

– Да не о том я! – словно не слыша последней фразы, возразил Савелий. – Да, Лютый был нашим врагом. Но если честно, такого врага нельзя не уважать.

– Хочешь сказать, что тебе симпатичны и методы «Черного трибунала»? – склонив голову, полюбопытствовал генерал Богомолов.

– А знаете, может быть, этот «Черный трибунал» в чем-то и прав, – сверкнув глазами, неожиданно вступился за Лютого Андрей. – Если люди не находят защиты у государства, что им еще остается? Вы ведь сами говорили о каких-то инициативных офицерах спецслужб, действующих или резервных…

– Может быть, и так, – задумчиво согласился Богомолов. – А может быть, и нет. Все эти устрашающие приговоры, где упоминаются «какие-то честные офицеры спецслужб, которым надоело терпеть бандитский беспредел», – мистификация, чтобы запугать бандитов. «Черный трибунал» далеко не частная инициатива рыцарей плаща и кинжала. Уверен: за кулисами ее создания стоял умный, опытный и хитрый руководитель, кукловод, дергавший незримые ниточки. И человек этот предвидел абсолютно все, по крайней мере почти все!..

– В том числе и то, что дурной пример может стать заразительным? – уточнил Бешеный, имея в виду лжетрибунал.

– Скорее всего. Очень может статься, что Серебрянский возьмет на себя и те убийства, к которым он не причастен, – предположил Константин Иванович. – Тут все не так просто. Лютый – лишь видимая часть айсберга. Слишком много вопросов, ответы на которые мы до сих пор так и не получили. – Поднявшись из-за стола, он открыл сейф, извлек из него плоскую коробочку из черного пластика с алым глазком светоиндикатора и желтой кнопкой и, положив ее на стол, произнес после паузы:

– Вы оказались правы: это действительно пульт дистанционного управления взрывателем. И тебе, Савелий, трудно отказать в логике: заряд может быть заложен лишь там, где Немцу случалось появляться постоянно. Например, в его офисе, в его квартире, в его автомобиле, в конце концов… Мало ли где еще?!

– Как же Лютому удалось заложить взрывчатку? Ведь постороннему попасть в офис «Защитника» труднее, чем на Гознак!

– Об этом может сказать лишь сам Нечаев.

– Почему же тогда Лютый не нажал на кнопку? – продолжал недоумевать Савелий. – Ведь по большому счету мы с Андрюшкой были для него такими же врагами, как и Миллер! Ведь о том, что мы пасем в лице Немца подсадную утку, знали лишь четверо: вы, мы с Вороновым да покойный Шацкий. Если некий влиятельный, но пока неизвестный нам человек дал ему карт-бланш на уничтожение, что мешало Нечаеву избавиться от нас заодно с Миллером?

Константин Иванович поджал губы.

– Этого я сказать не могу, – откровенно признался он.

– А что ему грозит? – заерзал на стуле Бешеный.

– Все зависит от того, что нам удастся доказать. – Подняв взгляд на Говоркова, Богомолов сразу заметил перемену, происшедшую в нем.

Генерал немного помолчал, сосредоточенно взглянул куда-то поверх головы собеседника. Однако не смог удержаться.

– Савелий, не узнаю тебя… – укоризненно начал он. – Ты что, обеспокоен судьбой этого убийцы? Или ты считаешь, что методы черного террора оправданны? Посчитал человека опасным – давайте ликвидируем его, так, что ли? – Богомолов хотел было развить эту мысль, однако на столе его мелодично зазвонил телефон с двуглавым орлом на наборном диске.

Телефон правительственной связи, чаще именуемый «вертушкой», появился в кабинете начальника УПРО сравнительно недавно – с тех пор как хозяин кабинета стал начальником Управления по разработке и пресечению деятельности преступных организаций. Но звонил этот аппарат крайне редко.

Друзья понимающе переглянулись. Богомолов взял трубку.

– Слушаю вас! – вежливо сказал он.

– Добрый день, Константин Иванович, – поприветствовал голос, показавшийся Богомолову знакомым.

– Здравствуйте, – ответил тот немного растерянно.

– Кто это? – шепотом спросил Савелий, подаваясь корпусом вперед.

– Тсс-с… – Генерал встал к гостям вполоборота, всем своим видом демонстрируя значительность звонка.

– Быстро же вы забыли мой голос, – послышалось из трубки иронично-доброжелательное. – М-да. Вероятно, именно так и проходит слава людская.

– Простите, но я действительно… не могу вспомнить, – извинительным тоном произнес Константин Иванович, лихорадочно перебирая в голове всех, кто мог бы звонить ему по «вертушке». – Ваше имя и отчество…

– Честно говоря, по фамилии, имени и отчеству меня называют столь редко, что я и сам их иногда забываю. Но вы, Константин Иванович, наверняка должны помнить меня как Прокурора.

– Но ведь вы, кажется, в отставке? – осторожно напомнил Богомолов.

– Правильно, был… до вчерашнего дня. Сегодня утром подписан приказ о моем возвращении на прежнюю должность. – Факт доступа абонента к правительственной связи не оставлял сомнения в правдивости его слов. – Не хотели бы вы со мной встретиться?

– Некоторые функции моего главка возвращаются к вашей структуре? – осторожно предположил Богомолов, уже понимая, что его собеседника наверняка интересует не только это.

– Это само собой. Однако трудности реорганизационно-переходного периода сегодня не самое важное. Есть еще несколько вопросов, которые мне хотелось бы обсудить с вами наедине. Так когда и где мы сможем встретиться на несколько минут?

– Это как вам будет удобно. – Константин Иванович переложил трубку в другую руку, и Бешеный, едва взглянув на Богомолова, заметил, как сжались, побелели костяшки его пальцев, что свидетельствовало о волнении генерала.

– Если у меня, в четырнадцатом корпусе Кремля, не возражаете?

– Нет.

– Вот и отлично. Не смогли бы вы через несколько минут спуститься вниз?

Я пришлю за вами нашу машину. Так мы не прощаемся…

Едва положив трубку, хозяин кабинета произнес:

– Кажется, сегодня многое должно проясниться.

– Вы о Лютом, Константин Иванович?

– Не только о нем, – ответил генерал.

– А кто это звонил? – машинально спросил Савелий, хотя и отлично понимал, что ответа на свой вопрос он не дождется, по крайней мере сегодня.

Богомолов как-то странно взглянул на него, потом немного помолчал и словно нехотя сказал:

– Ладно, на сегодня все!..

– А как насчет завтрашней поездки в Шереметьево? – поинтересовался Говорков, поднимаясь из-за стола.

– Оперативную информацию получите у подполковника Рокотова, он в курсе.

– Вам позвонить сегодня? – уже в дверях спросил Воронов. – Или обождать? Мы так поняли, что вы скоро освободитесь.

– Боюсь, что нет. Уж если мне предлагают разговаривать… – Все-таки генерал решил, что не совсем честно скрывать от самых близких ему людей, откуда был звонок, а потому и добавил со значением:

– В Кремле – это надолго. Но, может быть, именно сегодня мы узнаем ответы на многие вопросы. В том числе и на главный – почему?..