Текст книги "В изгнании"

Мой хозяин устроился на втором этаже. Я – на третьем, по соседству с молодым адъютантом, единственным из тех, кого я видел при махарадже с самого начала нашего знакомства и который все еще входил в его окружение. Однажды я имел неосторожность заметить ему это и спросил о причинах постоянных перемен в свите махараджи. Последовавшее ледяное молчание дало мне понять, что вопрос был нескромным, и очень меня обеспокоило. Но в сложившейся ситуации я мог лишь радоваться присутствию этого молодого человека, которого я считал почти другом.

Махараджа принял меня с распростертыми объятиями и не отпускал от себя. Мы ели в его апартаментах, а после обеда отправлялись на ловлю семги. Голубая вуаль, которой он окутывал лицо от мошкары, придавала ему шутовской и немного пугающий вид. Во время наших долгих вечерних бесед у огня больше не поднимался вопрос о моем путешествии в Индию, и я с облегчением полагал, что он оставил эту идею.

Но вскоре на сцене появился новый персонаж. Он приехал из Индии и был одет как монах. Это был еще молодой человек, очень образованный, великолепно говоривший по-английски и по-французски. Особенно потрясли меня его глаза. Сила и проницательность его взгляда сразу как-то сковывали меня. У него были красивые руки, длинные и тонкие, ухоженные, как у женщины.

Он завел себе привычку приходить ко мне по вечерам, и мы часто часами говорили о философии и религии. После его ухода открывалась дверь моего соседа, и он заходил ко мне. Адъютант хотел знать все, что говорил мне этот странный монах. Результатом этих разговоров стало то, что я практически не мог спать и чувствовал предельное нервное напряжение. Так продолжалось довольно долго. Но однажды вечером мой симпатичный сосед, войдя по обыкновению ко мне сразу после визита монаха, сделал потрясающее разоблачение:

– Вы должны скорее покинуть это проклятое место, – заявил он. – Махараджа заманил вас в ловушку; если вы задержитесь здесь еще, вы больше не сможете выйти отсюда.

Поскольку я ничего не понимал, он продолжал:

– Скоро вы целиком окажетесь в их власти. Постепенно вы попадете под чужое влияние и лишитесь своей воли. Они сделают из вас игрушку, а потом увезут в Индию.

– Но какого черта им это нужно? Что они хотят делать со мной в Индии?

Он не мог или не хотел отвечать на мой вопрос.

Слова молодого адъютанта заставили меня заметить магию, действие которой я уже начинал чувствовать. Ибо он был прав: я терял свое хладнокровие и контроль над мыслями. Глаза этих двух человек меня преследовали; они напоминали мне глаза того… Другого… Чтобы окончательно не поддаться гипнозу, мне следовало скорее уезжать.

Мой друг не скрыл от меня, что, предупреждая меня, он рискует жизнью. Когда он вышел, у меня появилось опасение: не был ли он скрытым врагом, приставленным ко мне, чтобы шпионить? Настоящий ужас охватил меня при мысли, что я мог оказаться беззащитным, безвольным узником. Я вспоминал обо всех дорогих мне людях: матери, жене, дочке, друзьях, которых покинул, чтобы так глупо попасть в эту мышеловку. Моим единственным желанием было вернуться домой и вновь увидеть всех их. Я упал на колени и простыми словами, но от всей души, молил Бога прийти мне на помощь.

Должно быть, во время молитвы я заснул, поскольку наутро обнаружил себя на полу у кровати и совершенно одетым. Я проспал всего несколько часов, но проснулся полным сил и решимости, свободным от всяких сомнений. Тем не менее, я не хотел покидать махараджу, не заставив его открыть свою игру. Мне было интересно узнать, что меня ждало в случае, если бы я согласился последовать за ним. В тот же вечер после ужина я взял быка за рога и спросил хозяина, что он собирался делать со мной в Индии.

На его лице появилась странная улыбка:

– Что я хочу с вами сделать, дорогой друг? Позвольте сначала сказать вам, что вы не созданы для той жизни, которую ведете. Я много раз старался дать вам это понять. Подходящая для вас жизнь – это уединение и медитация. В тишине, вдали от людей, вы сможете сосредоточиться и расти духовно. В вас есть возможности, о которых вы сами не подозреваете, но я, знающий их, понимаю, что вы – избранный. Я хочу, чтобы вы познакомились с моим Учителем, живущим в горах. Он просил привезти вас к нему, поскольку хочет сделать вас своим послушником на десять лет и затем йогом.

– Я вовсе не такой, как вы думаете, – возразил я с пылом, – я вовсе не создан для погружения в медитацию на десять лет при вашем Учителе. Я слишком люблю жизнь, семью и друзей. Я натура кочевая и не терплю одиночества.

Не обращая внимания на мои протесты, махараджа спокойно продолжал:

– Когда в 1921 году я отправился в Европу, Учитель сказал мне: «Ты встретишь чужестранца, которого должен привезти с собой; я сделаю из него йога.» Он так точно описал ваше лицо, что как только я увидал ваш портрет у английской дамы, которая потом привезла меня к вам, я вас сразу же узнал. Для такого существа, как вы, никакие земные связи не могут существовать: вы должны поехать со мной, и вы поедете.

Я минуту помолчал, потом внезапно спросил его:

– Вы верите в Бога?

В его взгляде сверкнула молния.

– Да, – ответил он сухо.

– Хорошо, раз вы верите в Божественную власть, позволим ей руководить нами и решать, что я должен делать.

После этих слов я покинул его и отправился к моему другу-адъютанту, чтобы поведать об этом разговоре и моем твердом решении уехать завтра же.

Он скептически выслушал мое заявление.

– Вы не знаете этого человека, – сказал он. – Если махараджа что возьмет в голову, ничто и никто не заставит его отказаться. Он всеми способами воспротивиться вашему отъезду.

«Ну, это мы посмотрим», – подумал я.

С утра я уложил чемоданы, но, когда попросил машину, чтобы ехать на вокзал, находившийся в двадцати километрах от замка, махараджа, уже предупрежденный, запретил давать мне автомобиль.

Мне было неприятно бежать тайком, как вору, даже не простившись с хозяином. Я перекрестился и отправился к нему. Он сидел в домашней одежде и читал газету.

– Я пришел проститься с вами и поблагодарить за гостеприимство, – сказал я. – Буду вам признателен, если меня довезут до вокзала, поскольку времени до поезда осталось немного.

Не сказав ни слова и не взглянув на меня, махараджа поднялся и позвонил. Явившемуся слуге он приказал подать машину. Я сел в нее под изумленными взглядами монаха и адъютантов, стоявших кружком на площадке. Без приключений я добрался до вокзала, но почувствовал себя в безопасности, только когда сел в поезд.

Я больше никогда не видел махараджу. Спустя несколько лет я узнал, что во время одного из приездов в Европу он сломал позвоночник, упав с лестницы. Его положили в машину на колени двоих его адъютантов и доставили в госпиталь, где через несколько дней он умер. Некоторые детали, которые я узнал впоследствии о его жизни и характере, заставили меня призадуматься. Говорили, что однажды, разгневавшись во время игры в поло на одного из пони, он приказал забить насмерть несчастное животное и сжечь его труп у себя на глазах. Говорили также, что, когда его жены или адъютанты вызывали его гнев, он заставлял их глотать толченое стекло, и что в подвалах его дворцов устроены пыточные комнаты, причем по самым новейшим образцам.

Глава XIII. 1931 год

Ожерелье Екатерины II. – Странности и смерть Полунина. – Ликвидация наших предприятий. – Неприятное поведение мадам Хуби. – Женитьба шурина Дмитрия. – Как надо принимать судебных исполнителей. – Делле Донне. – Тира Сейер

Средства, которые Полунину удалось добыть для нас, заканчивались, и наше финансовое положение усложнялось с каждым днем. Американец, съемщик виллы на озере Леман, предложил купить ее у нас, на что мать согласилась. Но поскольку дом уже был заложен в ипотеке на значительную сумму, эта продажа дала нам совсем немного. Оставшиеся у нас драгоценности находились в руках ростовщиков из Мон-де-Пьете, а квитанции у разнообразных кредиторов, принявших их в качестве залога. Оставались только долги и угроза потери заложенных драгоценностей, среди которых находилась жемчужина «Перегрина», единственное украшение, которое мать любила и всегда носила. Она относилась к ней, как к талисману, и не хотела даже слышать о ее продаже. Необходимость заложить ее уже и так породила целую драму.

Прежде я никогда не имел дела с ростовщиками. Я не знал нравов этой особой породы людей. Я им признателен за то, что не раз выпутывался с их помощью из трудных ситуаций, но также обязан им и мучительными моментами. Мне пришлось утратить ряд драгоценностей из-за невозможности выплатить в требуемый срок проценты с занятой суммы. Правда, однажды я выручил уникальное украшение, принадлежавшее прежде Екатерине II: ожерелье во много рядов из розового жемчуга, скрепленное большим рубином в бриллиантовой оправе. Ростовщик любезно предупредил меня, что если проценты не будут внесены в назначенный срок до полудня, он не будет ждать и часа и распорядится колье по своему усмотрению. Полунин, которому я поручил найти необходимую сумму, должен был принести мне ее утром назначенного дня в «Ирфе». Я ждал его все утро, не сводя глаз с часов. В половине двенадцатого, поскольку он еще не появился, я решил бежать к ростовщику и постараться уговорить его подождать. Набросав записку Полунину, чтобы он скорее присоединился ко мне, я выскочил на улицу. Новая задержка: моей машины нет. И такси не видно. Я остановил машину элегантного испанца и объяснил ему, что, если не окажусь через 10 минут на улице Шатоден, то потеряю фамильное сокровище, стоящее целое состояние. Мой идальго оказался человеком учтивым, к тому же еще и спортсменом. Без двух минут двенадцать он высадил меня у двери ростовщика. Я бегом поднялся на шестой этаж и узнал, что он только что ушел и унес колье. Спустившись еще быстрее, чем поднялся, я оказался на улице, не зная, куда бежать. Орел или решка. Я повернул направо и бросился вперед. На бегу размышлял, что если даже чудом догоню этого человека, то не смогу узнать, потому что никогда не видал его со спины. Эта мысль меня насмешила, но я так же легко мог бы расплакаться. Внезапно я заметил перед собой кого-то со свертком в руках. Я настиг его отчаянным прыжком… Это был он! Мы объяснились, и он согласился вернуться к себе и подождать Полунина.

Время шло, а Полунина не было. Я звонил в «Ирфе», где он так и не появился. Наконец, видя, что мой ростовщик нервничает и начинает сердиться, я предложил ему в залог свою машину. Так было спасено колье Екатерины II.

Полунина я увидел лишь через несколько дней. Мое доверие, уже поколебленное странностью его поведения, уменьшилось еще более от его сбивчивых объяснений. Я вскоре заметил в нем необъяснимые перемены. До сих пор он был сама точность, теперь же он опаздывал на самые важные встречи; а когда я делал ему выговор, он брался руками за голову и говорил, что болен. У меня создалось отчетливое впечатление, что он повредился в уме. Наконец я сказал, что ему следует отдохнуть, и предложил ему длительный отпуск. Больше я его не видел. Позже я узнал, что его труп нашли в поезде, но тайна этой смерти так и осталась нераскрытой.

* * *

В момент наших наибольших трудностей мне повезло: я познакомился с англичанином сэром Полом Дьюксом, который долгое время жил в России и бегло говорил по-русски. Некоторые его высказывания напоминали мне махараджу. Так, он тоже считал, что пожить в Индии мне было бы очень полезно! Он занялся нашими делами так ловко, что благодаря ему мы получили кратковременную передышку. К несчастью, мать, которую ее болезнь и наши последовательные неудачи сделали подозрительной и иногда несправедливой, однажды обидела Дьюкса какими-то необдуманными словами, и мы лишились его услуг. И почти тут же другой счастливый случай свел меня с русским адвокатом Сергеем Каргановым. Этот умный и знающий человек стал для меня добрым ангелом. Бог знает, от чего он меня избавил! Очень может быть, что от тюрьмы, ибо долгая привычка не считать деньги плохо подготовила меня к нынешней моей жизни. Я руководил столь важными делами и попадался во все ловушки, которые расставлялись людям благонамеренным, но неопытным. Карганов, с его скромным состоянием, не колеблясь, вытащил меня из особенно рискованной ситуации, заложив свое имущество, а его жена сделала то же самое со своими драгоценностями. Таких вещей не забывают. Карганов и его жена навсегда снискали мою дружбу и благодарность.

Тем временем, даже самое умелое содействие могло лишь отсрочить катастрофу. У нас больше не было Полунина, и вскоре стало очевидно, что нам не оставалось иного выхода, кроме как ликвидировать наши предприятия. Это был для нас тяжелый удар, крушение всего того, что мы создали за десять лет и настойчиво поддерживали. Я скрывал это от матери, состояние здоровья которой ухудшалось день ото дня. Но иного выхода из положения не было, и Ирина, как и я, считала, что такое горькое решение необходимо.

Пока же банки продолжали отказывать нам в любом кредите, и это заставляло нас просить клиентов «Ирфе» оплачивать заказы наличными, что совершенно не было в их привычках. Деликатную обязанность предъявлять счет я доверил Булю. Сталкиваясь с возражениями, он вставал на колени со счетом в руках и простодушно умолял: «Наш дом на грани краха, надо помочь моему очаровательному князю». Его тон и незатейливая инсценировка редко не производили должного эффекта. Большинство клиенток, растроганно улыбаясь, сразу же уплачивали по счету, и Буль никогда не возвращался с пустыми руками.

Я не раз видел вещие сны. То же случилось и в этот тяжелый для нас период. Я увидел себя со своим кавказским другом Тауканом Керефовым за карточным столом в зале, похожем на зал Монте-Карло. Проснувшись, я решил выехать в Монте-Карло в тот же день и телеграфировал Таукану в Кальви, пригласив его приехать ко мне в «Отель де Пари».

Мы играли три дня, и удача не покидала нас ни на секунду. То, что я поддался этому порыву, тем более удивительно, так как я всегда ненавидел игру и никогда не посещал казино.

Пока мне улыбалась удача в Монте-Карло, газеты объявили о моем приезде в Бухарест, куда, как они сообщали, меня призвал король Кароль, чтобы доверить мне управление всеми его имениями. Я вынужден был позвонить в Булонь и успокоить мать и жену, уже предчувствовавших новый скандал.

* * *

Началась ликвидация наших предприятий. Один из наших корсиканских друзей, Жозеф-Жан Пелегрини, предложил нам свои услуги. Он выполнил это неблагодарное и сложное дело с большим умом и полным бескорыстием. Труднее всего нам было решить важный вопрос – как помочь всем, кто терял по нашей вине работу. На это ушло много месяцев. Мы ликвидировали все, за исключением парфюмерного дела, продержавшегося еще некоторое время. Перед лицом полного краха я пришел к заключению, что не создан для коммерции!

К нашему собственному горю добавилось огорчение матери, узнавшей о нашем разорении, ибо в конце концов нам все же пришлось ей открыть всю правду. Особенно остро мы испытали горечь от случившегося, глядя на поведение мадам Хуби. Биби была человеком, не входившим во всякие подробности. Ее реакция часто была непредсказуемой, но никогда не отличалась тонкостью нюансов. Когда она поняла, что близится наша катастрофа, она написала мне, что ей нужен павильон, где мы жили, и она дает нам восемь дней, чтобы упаковаться. Я ответил довольно сухо, что ее желание совершенно совпадает с нашим, что нам слишком тесно в павильоне, и мы думаем переехать и обосноваться в Англии. Я знал, что ей вовсе не захочется, чтобы мы уехали из Франции, и надеялся, что мое письмо заставит ее одуматься. Я все рассчитал верно, но она, не желая показать, что отказывается от своего решения, придумала объяснение этому неприятному инциденту. Она призвала меня и сказала:

– Солнце мое, мне нужно сделать ремонт в павильоне, а чтобы дать вам побольше места, я устрою для вас спальню и ванную комнату на первом этаже дома. Маленькая Зинаида может оставаться в своей комнате; она больна, и ее не стоит тревожить. Ирина, вы и дочка должны будете переселиться в гостиницу на время работ. Еще я хочу вырыть во дворе бассейн, чтобы запустить туда крокодилов.

Я согласился, договорившись с Хуби, что ничего не будет меняться до близящейся женитьбы шурина Дмитрия и пирушки, которая намечалась у нас по этому случаю.

Из всех братьев моей жены Дмитрий отличался самым независимым характером. Он всегда знал, чего хотел, и устраивал свою жизнь без чьих-либо советов и помощи.

Он женился на очаровательной девушке, и со всех точек зрения этот союз представлялся нам всем удачным и счастливым. Судьба рассудила иначе. Рождение дочери Надежды не помешало супругам развестись через несколько лет.

* * *

Когда в Булони начались ремонтные работы, Ирина с дочерью уехала во Фрогмор-коттедж. Я же устроился в отеле «Вуймон» на улице Буасси-д’Англа вместе с Гришей и Панчем. Мое присутствие в Париже было необходимо, так как ликвидация наших предприятий еще не закончилась. Кроме того, я не хотел удаляться от матери, не понимавшей, почему мы все уехали, оставив ее одну в Булони. Одну, это конечно, сильно сказано, поскольку при ней состояли сиделка и две горничные, и еще повар. Она принимала многочисленных посетителей, и я сам приходил к ней как можно чаще между деловыми свиданиями, занимавшими большую часть моего времени.

Придя однажды завтракать в Булонь, я застал там судебных исполнителей, прибывших для наложения ареста на наше имущество. Два субъекта с малоприветливыми лицами и с черными портфелями под мышкой действительно ждали меня в гостиной. Этого я не предвидел. Оставалось только не терять самообладания в этой неприятной и совершенно новой для меня ситуации. Скрывая тревогу под непринужденностью, я обратился к этим зловещим птицам самым дружелюбным и спокойным тоном:

– Господа, – сказал я им, – здесь вы у русских. Я надеюсь, что вы соблюдете наши обычаи, согласившись выпить со мной по стаканчику водки.

Наши люди растерянно переглянулись. Не дав им времени опомниться, я велел подать водку. Первый стакан ввел гостей во вкус и повлек за собой немало других. Я счел их уже созревшими, чтобы немного послушать музыку, и поставил пластинки с цыганскими песнями. Понемногу они начали танцевать «казачок». Мать в своей комнате сгорала от нетерпения и не переставала требовать меня к себе, удивляясь, почему я забавляюсь с граммофоном, вместо того чтобы подняться к ней. Мои незваные гости наконец удалились, унося с собой рескрипт об аресте нашего имущества. Мы расставались лучшими на свете друзьями: «Ах, вы, русские, – говорили они, фамильярно хлопая меня по плечу, – вы все же дьявольски симпатичные!»

Мы еще не раз встречались с ними, но дело не шло дальше описи мебели. К настоящей описи они так и не приступили.

* * *

Отель «Вуймон», где я поселился, принадлежал родителям двух моих прекрасных друзей, Робера и Марии делле Донне. Мария, вышедшая за барона де Васмера, прямо-таки лучилась прелестью и оригинальностью. Она занимала в отеле маленькую квартирку, где было душно и всегда царил беспорядок, но тем не менее обладавшую совершенно особым шармом. Слабая здоровьем, она значительную часть жизни проводила в постели, окруженная художниками и писателями, многие из которых были ее друзьями или обожателями. Я имел удовольствие встретить там секретаря ее отца, Алексея Суковкина, старинного моего друга, милого мальчика, нежного и робкого, жившего в мире мечты и иллюзий. Симпатия, с которой он ко мне относился, неизменно сопровождалась упреками по поводу моей беспорядочной жизни. В конце концов Алексей увлекся буддизмом и уехал на Тибет, где стал монахом.

После дней, полных тревог и волнений, я испытывал сильную потребность сменить обстановку. Мне нравилось проводить вечера в обществе веселых друзей, таких как мои кавказцы Таукан и Руслан и мой старый друг Альдо Брюши, а из новых – Марсель де ля Арп. Робер и Мария делле Донне часто тоже бывали с нами. Наступила весна, и чаще всего мы отправлялись в окрестности Парижа. Нашим любимым местом было Коломбье, имение баронессы Тиры Сейер в Сель-Сен-Клу, розовый дом, мило сочетавшийся с окружавшей его зеленью. Розовым был и интерьер дома, от которого исходило невыразимое очарование. Мы познакомились с Тирой Сейер перед войной 1914 года. Она потеряла одного за другим троих мужей: Анри Менье, русского – Елисеева и последнего, Ришара-Пьера Водена, писавшего критические заметки о фильмах в «Фигаро». Овдовев в третий раз, она вернула себе девичью фамилию. Восхитительный друг и утонченная хозяйка дома, Тира была еще прекрасной музыкантшей. Ее очаровательный голос был тем более обольстителен, что принадлежал женщине скульптурной красоты. Входя в года, она оставалась столь же пленительной, и число ее поклонников не убывало. Множество нелегких испытаний не повредили мягкости ее характера. Глубокая вера позволила ей стоически принять невзгоды и со смирением перенести их. Сейчас она живет в Люксембурге, удалясь от света, в доме, обставленном с изысканным вкусом, одна со своими воспоминаниями, которые прелестно изложила в двух литературных трудах: «Да, я любила» и «Мудрость сердца».

Возвращаясь очень поздно в Париж после вечера, проведенного в Коломбье, и чувствуя сильную жажду, я предложил друзьям остановиться у отеля «Сен-Жермен» и пропустить по стаканчику. Весь отель спал, включая ночного сторожа, храпевшего у открытой парадной двери. Не тревожа его сна, мы спустились на кухню, где множество холодных закусок позволило нам хорошо подкрепиться. За этим импровизированным ужином последовал отдых в пустом номере на втором этаже. Как следует наевшись, напившись и отдохнув, оставив на столе в приемной должную плату за наши самовольные заимствования, мы вышли, как и вошли, не разбудив сторожа, все еще спавшего перед открытой дверью.

В то время я посещал мастерскую Клео Беклемишевой, талантливой скульпторши, жившей с сестрой на Монмартре. Несмотря на скромные средства, они восхитительно принимали своих гостей. Всякий мог быть уверен, что найдет теплый прием и приятную атмосферу. Я встречал там много художников и всю монмартрскую богему.

Когда работы в Булони закончились, я не без сожаления покинул мирное убежище в отеле «Вуймон» и моих дорогих делле Донне, чьи доброта и дружба служили мне моральной поддержкой, в которой я очень нуждался.