Текст книги "История похода в Россию. Мемуары генерал-адьютанта"

Глава IV

Так приближались мы к самому критическому моменту: Виктор, в арьергарде, с пятнадцатью тысячами человек; Удино, в авангарде, с пятью тысячами, уже на Березине; император между ними с семью тысячами солдат, сорока тысячами бродяг и огромной массой багажа и артиллерии, большая часть которой принадлежала 2-му и 9-му корпусам.

Двадцать пятого ноября, когда он достиг Березины, стала заметна его нерешительность. Он каждую минуту останавливался на дороге, поджидая ночи, чтобы скрыть от неприятеля свое появление и дать время Удино занять Борисов.

Входя 23-го в этот город, герцог Реджио увидел мост, в триста саженей длины, разрушенный в трех местах, который в виду неприятеля невозможно было починить. Но он узнал, что через два лье, вниз по реке, возле Ухолод, есть глубокий и малонадежный брод, а чуть выше Борисова, около Стахова, есть другой брод, хотя и малодоступный. Наконец, он еще раньше знал, что в двух лье выше Стахова есть третье место для перехода.

Так как намерением Наполеона было отступать прямо к Вильне, то Удино легко понял, что этот третий переход, около Студенки, – самый прямой и наименее опасный. К тому же он был уже известен, и если бы даже пехота и артиллерия, теснимые Витгенштейном и Кутузовым, не имели времени перейти через реку по мостам, то по крайней мере император и кавалерия пройдут по нему; тогда не всё будет проиграно, ни мир ни война, как случилось бы, если бы сам император попал в руки неприятеля.

Итак, маршал не колебался. В ночь с 23-го на 24-е артиллерийский генерал, рота понтонеров, полк пехоты и бригады Корбино заняли Студенку.

В то же время были обследованы два других перехода; за ними очень серьезно наблюдали. Дело заключалось в том, чтобы обмануть и удалить неприятеля. Силой здесь нельзя было ничего сделать, надо было попробовать хитростью. Вот почему 24-го были посланы триста солдат и несколько сот бродяг к первому броду с инструкцией собирать там материалы, необходимые для постройки моста, производя возможно больший шум; кроме того, заставили торжественно пройти туда, на глазах у неприятеля, целую дивизию кирасир.

Сделали даже больше: генерал-аншеф Генерального штаба Лорансе приказал привести к нему нескольких евреев; он подробно расспрашивал их об этом броде и о дорогах, ведущих оттуда к Минску. Потом, выказав полное удовлетворение их ответами, сделал вид, что убежден, будто нет лучшего перехода реки, удержал в качестве проводников некоторых из них, а остальных приказал проводить за наши аванпосты. А чтобы быть еще более уверенным, что они ему изменят, он заставил их поклясться, что они пойдут впереди нас по направлению к устью Березины и известят нас о передвижениях неприятеля.

В то время как старались отвлечь всё внимание Чичагова влево, в Студенке тайком подготовляли средства к переправе. Только 25-го, в пять часов вечера, туда прибыл Эбле, сопровождаемый двумя подводами угля, шестью ящиками инструментов и несколькими ротами понтонеров.

Но перекладины, которые начали класть накануне, взяв для них бревна из польских хат, оказались слишком непрочными: надо было начинать всё снова. Теперь уже нельзя было достроить мост за ночь: это можно было сделать только на другой день и под огнем неприятеля; но медлить было нельзя.

С началом сумерек этой решительной ночи Удино с остатком своего корпуса занял позицию в Студенке. Двигались в полной темноте, сохраняя полнейшую тишину.

В восемь часов вечера Удино и Домбровский расположились на позициях, господствующих над переходом, в то время как Эбле спускался к нему. Этот генерал встал на берегу реки со своими понтонерами и ящиком, наполненным железом от брошенных колес, из которого он на всякий случай велел наковать скрепы. Он жертвовал всем, чтобы сохранить эту слабую помощь; она спасла армию.

В конце этой ночи с 25-го на 26-е он вбил первые сваи в илистое дно реки. Но, к довершению несчастья, подъем воды уничтожил брод. Потребовались невероятные усилия, и наши несчастные понтонеры, по шею в воде, должны были бороться с льдинами, плывшими по реке. Много наших погибло от холода или льдин, которые гнал сильный ветер.

Они всё победили, за исключением неприятеля. Да и то сказать, русская зима оказалась еще большим нашим врагом, чем сами русские…

Французы работали всю ночь при свете неприятельских огней, сверкавших на высотах противоположного берега, на расстоянии пушечного и ружейного выстрелов дивизии Чаплица. Последний, более не сомневаясь в наших намерениях, проинформировал своего главнокомандующего.

Глава V

Присутствие неприятельской дивизии отнимало надежду обмануть русского адмирала. Каждую минуту ждали, что вот сейчас вся его артиллерия откроет огонь по работавшим солдатам.

Наполеон, выйдя из Борисова в десять часов вечера, считал, что он делает отчаянный шаг. Он остановился со своими 6400 гвардейцами в Старом Борисове, в замке, принадлежавшем князю Радзивиллу и расположенном направо от дороги из Борисова в Студенку, на равном расстоянии от обоих этих пунктов.

Конец этой решительной ночи он провел на ногах, выходя каждый час, чтобы выступить в путь, в котором решалась его судьба; от беспокойства он всё время думал, что ночь уже кончилась. Несколько раз окружающие должны были указывать ему на его заблуждение.

Едва рассеялся мрак, как он соединился с Удино. Присутствие опасности успокоило его, как это бывает всегда. Но при виде русских огней и их позиций даже самые решительные его генералы, такие как Рапп, Мортье и Ней, воскликнули: «Если император выйдет и из этого опасного положения, то придется окончательно уверовать в его звезду!»

Сам Мюрат считал, что теперь время думать только о том, как спасти Наполеона. Некоторые поляки предлагали это ему.

Император дождался рассвета в одном из домов, расположенных на берегу реки, на откосе, наверху которого стояла артиллерия Удино. Мюрат пробрался сюда; он объявил своему шурину, что считает переправу невозможной; он настаивал, чтобы тот спасался сам, пока еще есть время. По его уверениям, император может без всякой опасности переправиться через Березину несколькими лье выше Студенки, через пять дней он будет в Вильне, и поляки, храбрые и преданные, знающие все дороги, проводят его в безопасности.

Но Наполеон отверг это предложение как позорное бегство; он негодовал, как осмелились подумать, что он покинет свою армию теперь, когда она в такой опасности. Но он ничуть не рассердился на Мюрата, может быть, потому, что тот дал ему возможность показать свою твердость, или, скорее, потому, что в его предложении он видел только знак преданности, а самым лучшим качеством в глазах властелинов является преданность их особе.

В это время, при разгоравшемся рассвете, побледнели и исчезли огни московитов. Наши войска взялись за оружие, артиллеристы встали на свои места, генералы производили наблюдение; все внимательно смотрели на противоположный берег! Царила тишина напряженного ожидания, предвестница великих бед!

Итак, первые лучи следующего дня, 26-го числа, озарили неприятельские батальоны и артиллерию, стоявшие против хрупкого сооружения, на достройку которого Эбле требовалось еще восемь часов. Несомненно: они ждали рассвета только затем, чтобы лучше видеть цель. Рассвело, и мы увидели брошенные костры, пустынный берег и на холмах тридцать удалявшихся пушек! Одного их ядра было достаточно, чтобы уничтожить единственную спасательную доску, переброшенную с одного берега на другой; однако же русская артиллерия отступала, в то время как наша становилась на позицию. Дальше виден был хвост длинной колонны, продвигавшейся к Борисову.

Французы не решались верить своим глазам. Наконец, охваченные радостью, они начали хлопать в ладоши и кричать! Рапп и Удино бросились к императору.

– Ваше величество, – сказали они, – неприятель снялся с лагеря и покинул позицию!

– Этого не может быть! – ответил император.

Но прибежали Ней и Мюрат и подтвердили это донесение. Тогда Наполеон выбежал из своей главной квартиры, взглянул, увидел удалявшиеся и исчезавшие в лесу последние ряды колонны Чаплица и в восторге воскликнул:

– Я обманул адмирала!

Два артиллерийских орудия врага вновь появились и открыли огонь. Нашей артиллерии был дан приказ разрушить их. Одного залпа было достаточно: неосторожность, которая не повторилась из страха, что Чаплиц вернется.

Мост только начали строить, только еще вбивали первые сваи. Но император, желая поскорее завладеть противоположным берегом, указал на него наиболее отважным из своих приближенных. Адъютант Удино, Жакмино, и литовский граф Прешездецкий первыми бросились в реку и, несмотря на льдины, царапавшие до крови груди и бока их лошадей, достигли другого берега. За ними последовали сорок кавалеристов, каждый из которых усадил на лошадь вольтижера; потом, на двух жалких плотах, в двадцать поездок было перевезено четыреста человек.

К часу берег был очищен от казаков и кончен мост для пехоты; дивизия Леграна быстро перешла по нему с пушками, восклицая «Да здравствует император!». Наполеон лично помогал переходу артиллерии, подбадривая храбрых солдат голосом и собственным примером!

Видя, что они завладели противоположным берегом, он воскликнул: «Теперь снова засияла моя звезда!» – потому что он верил в судьбу, как все завоеватели.

Глава VI

В этот момент из Вильны прибыл один литовский дворянин, переодетый крестьянином, с известием о победе Шварценберга над Сакеном. Наполеон с удовольствием громко объявил об этом успехе, добавив, что «Шварценберг пошел по следам Чичагова и придет нам на помощь». Однако этот первый только что построенный мост годился лишь для пехоты. Тотчас же начали строить второй, на сто саженей выше, для артиллерии и обоза. Он был окончен только в четыре часа вечера.

В это время адмирал Чичагов, окончательно обманутый, решил идти вниз по Березине, – в тот самый момент, когда Наполеон решил подняться вверх по ней.

Русские потеряли остаток дня 26-го и весь день 27-го в совещаниях, разведках и приготовлениях. Присутствие Наполеона и его армии, слабость которой трудно было себе представить, поразило их. Они видели императора повсюду: справа от себя благодаря симуляции переправы; против своего центра, в Борисове, потому что, действительно, вся наша армия, постепенно входя в этот город, наполнила его движением; наконец, в Студенке, слева от них, где на самом деле находился император.

Двадцать седьмого ноября Наполеон приблизительно с шестью тысячами гвардии и с корпусом Нея, уменьшившимся до шестисот человек, перешел через Березину и поместился в резерве Удино. Ему предшествовали огромный обоз и безоружные. Многие еще до самого заката солнца переходили после него через реку.

В то же время армия Виктора заметила гвардию на высотах Студенки.

Глава VII

До сих пор всё шло хорошо. Но Виктор, проходя через Борисов, оставил там Партуно с его дивизией. Этот генерал должен был удержать неприятеля за этим городом, прогнать вперед многочисленных безоружных, укрывшихся здесь, и до заката солнца присоединиться к Виктору. Партуно в первый раз видел расстройство Великой армии. Он хотел, как и Даву в начале отступления, скрыть его следы от глаз казаков Кутузова, шедших за ним. Эта тщетная попытка, атака Платова со стороны большой Оршевской дороги, а также атаки Чичагова на сожженный Борисовский мост задержали его в городе до конца дня.

Он собирался уже выступить оттуда, когда получил приказ остаться в нем на ночь. Приказ этот прислал император. Наполеон, несомненно, думал этим отвлечь внимание трех русских генералов, а также рассчитывал, что Партуно, удержав их здесь, даст ему время переправиться со всей армией.

Но Витгенштейн велел Платову преследовать французскую армию по большой дороге, а сам отправился вправо. Он в тот же вечер покинул высоты на берегу Березины, между Борисовым и Студенкой, пересек дорогу, соединяющую эти два пункта, и завладел всем, что там нашел. Толпы отбившихся от армии солдат, вернувшись к Партуно, сообщили ему, что он окончательно отрезан от армии.

Партуно не потерялся. Хотя у него было только три пушки и три с половиной тысячи солдат, способных носить оружие, он тотчас же решил пробиться, отдал соответствующие распоряжения и тронулся в путь. Сначала ему пришлось идти по скользкой дороге, загроможденной обозом и беглецами, против резкого, дувшего в лицо ветра, темной, холодной ночью. Скоро к этим затруднениям присоединился огонь нескольких тысяч ружей неприятеля, занявшего холмы справа от него. Пока на него нападали только сбоку, он продолжал идти; но скоро и спереди его начали атаковать многочисленные, занимавшие выгодную позицию полки, ядра которых пронизывали его колонну с головы до хвоста.

Семь тысяч безоружных, недисциплинированных французских солдат расстроили его ряды, перепутали взводы и каждую минуту увлекали все новых приходивших в отчаяние солдат. Надо было отступить, чтобы восстановить порядок и занять лучшую позицию; но, отступая, они наткнулись на кавалерию Платова.

Уже половина наших солдат пала, а оставшиеся полторы тысячи видели себя окруженными тремя армиями и рекой.

При таком положении от имени Витгенштейна и пятидесятитысячной армии явился парламентер к французам с предложением сдаться. Партуно отверг такое предложение! Он призвал в свои ряды еще имевших оружие отставших: он хотел сделать последнюю попытку и проложить кровавую дорогу к мостам в Студенке; но эти люди, прежде такие храбрые, а теперь опустившиеся под влиянием бедствий, не могли уже воспользоваться своим оружием. В то же время генерал его авангарда доложил, что мосты у Студенки в огне; сообщил ему об этом адъютант по имени Роше: он уверял, что видел, как они горели. Партуно поверил этому неверному сообщению.

Он считал себя покинутым, предоставленным врагу; а так как стояла ночь и необходимость отбиваться с трех сторон дробила его и так уже слабые силы, он приказал передать всем бригадам, чтобы они попытались проскользнуть под покровом ночи вдоль флангов неприятеля. А сам он с одной из своих бригад, уменьшившейся до четырехсот человек, поднялся на крутые лесистые холмы, находившиеся вправо от него, надеясь в темноте миновать армию Витгенштейна, ускользнуть от него, соединиться с Виктором или обойти Березину у ее истоков.

Но всюду, где он ни показывался, он встречал неприятельский огонь и снова сворачивал; в течение нескольких часов он блуждал наугад по снежным равнинам среди непрекращавшейся метели. На каждом шагу видел он, как его солдаты, замерзавшие, изнемогавшие от голода и усталости, полуживые, попадали в руки русской кавалерии, неуклонно их преследовавшей.

Этот несчастный генерал еще продолжал бороться с небом, людьми и собственным отчаянием, как вдруг почувствовал, что даже земля ускользает у него из-под ног. На самом деле, ничего не видя из-за снега, он зашел на слишком еще слабый лед озера; только тогда он уступил и сложил оружие!

В то время как происходила эта катастрофа, три других его бригады, всё более и более теснимые, потеряли всякую возможность двигаться. Они отсрочили свое падение до утра, сначала отбиваясь, а потом ведя переговоры; но утром сдались и они; одно и то же несчастье соединило их со своим генералом.

От всей этой дивизии уцелел только один батальон, последний в Борисове. Он прошел весь город сквозь войска Платова и Чичагова, да еще как раз в момент соединения московской армии с молдавской. Казалось, что этот батальон должен был пасть первым, так как он остался один и был отделен от своей дивизии; но это и спасло его. К Студенке в нескольких направлениях двигались длинные вереницы экипажей и отбившихся от строя солдат; захваченный одной из таких толп, сбившись с пути и отойдя влево от дороги, по которой шла армия, командир этого батальона проскользнул к берегу реки, прошел по ее изгибам и, пользуясь мраком и неровностью почвы, тайком удрал от неприятеля и сообщил Виктору о гибели Партуно.

Когда Наполеон узнал об этом, он в отчаянии воскликнул: «Надо же было, когда мы, казалось, чудом спасены, чтобы эта сдача всё испортила!»

Восклицание было несправедливо, но оно было вызвано отчаянием: может быть, он предвидел, что ослабленный Виктор не сможет на другой день достаточно долго сопротивляться, или он считал возможным оставить в руках неприятеля во время отступления только отбившихся солдат и ни одного вооруженного корпуса. На самом деле эта дивизия была первой и единственной, сложившей оружие!

Глава VIII

Этот успех воодушевил Витгенштейна. Три части русской армии – северная, восточная и южная – соединились. Витгенштейн и Чичагов завидовали один другому, но ненавидели нас еще больше. Итак, эти генералы готовы были атаковать мосты в Студенке с обоих берегов.

Это было 28 ноября. У Великой армии было два дня и две ночи, чтобы уйти; русские слишком запоздали. Но у французов царил беспорядок, и на два моста не хватало материала: в ночь с 26-го на 27-е мост для повозок обрушивался два раза, и переправа запоздала на семь часов; 27-го, около четырех часов вечера, он обрушился в третий раз. С другой стороны, отбившиеся от полков солдаты, рассеянные по соседним лесам и деревням, не воспользовались первой ночью и 27-го, с рассветом, все появились сразу, желая перейти по мостам.

Когда тронулась гвардия, которой они держались, ее выступление стало как бы сигналом: они сбежались со всех сторон и столпились на берегу. Огромная нестройная масса людей, лошадей и повозок в одно мгновение бросилась в узкие проходы к мостам. Те, кто шел впереди, были смяты, брошены под ноги или на лед Березины.

В давке раздавались громкие крики, смешанные со стонами и страшными проклятиями.

Старания Наполеона и его ближайших генералов спасти этих потерявшихся людей, восстановив среди них порядок, долгое время были безуспешны. Беспорядок был так велик, что в два часа, когда появился сам император, пришлось прибегнуть к силе, чтобы открыть ему проход. Корпус гвардейских гренадеров и Латур-Мобур из жалости отказались прокладывать себе проход сквозь толпу этих несчастных.

В деревушке Занивки, расположенной среди лесов, на расстоянии одного лье от Студенки, была устроена императорская ьсвартира. В то же время Эбле произвел перепись обоза, усеявшего берег, и предупредил императора, что такому количеству повозок мало шести дней для переправы. При этом присутствовал Ней; он воскликнул: «Их надо сжечь на месте!» Но Бертье, подталкиваемый дурной привычкой придворных, начал ему противоречить, уверяя, что к такой крайности нет нужды прибегать. Император рад был поверить Бертье, так как ему жаль было всех этих людей, в несчастьях которых он упрекал самого себя и у которых в этих повозках было всё состояние.

В ночь с 27-го на 28-е весь этот беспорядок был поглощен другим беспорядком. Всех отбившихся от полков людей привлекала к себе деревня Студенка: в одно мгновение она была разнесена, исчезла и превратилась в длинный ряд костров. Холод и голод удерживали здесь всех этих несчастных. Отсюда их нельзя было отогнать. Вся эта ночь снова была потеряна для их переправы.

Между тем Виктор с шестью тысячами человек защищал их от Витгенштейна. Но при первых проблесках следующего дня, когда они увидели, что маршал готовится к сражению, и услышали грохотавшие над их головами пушки Витгенштейна, в то время как пушки Чичагова гремели на другом берегу реки, они сразу все поднялись, сбежали вниз и снова толпой начали осаждать мосты.

Их ужас был небезоснователен: наступил последний день для многих из этих несчастных. Витгенштейн и Платов с 40 тысячами солдат атаковали высоты левого берега, защищаемые Виктором, у которого осталось только 6 тысяч человек. В то же время на правом берегу Чичагов с 27 тысячами вышел из Стахова против Удино, Нея и Домбровского. У последнего в строю едва насчитывалось 8 тысяч человек, которых поддерживал «священный эскадрон» вместе со Старой и Молодой гвардиями, насчитывавшими в то время 3800 штыков и 900 сабель.

Русские армии хотели захватить сразу оба моста. Шестьдесят тысяч человек, хорошо одетых, хорошо питавшихся и хорошо вооруженных, нападали на восемнадцать тысяч полуголых, умиравших с голода людей, разделенных рекою, окруженных болотом и, наконец, стесненных более чем пятьюдесятью тысячами отставших, больных или раненых и огромным багажом. А тут еще последние два дня морозы были такие жестокие, что Старая гвардия потеряла треть солдат, а Молодая – половину.

Однако маршал Виктор задерживал Витгенштейна весь этот день 28-го. А Чичагов был разбит. Маршала Нея и его 8 тысяч французов, швейцарцев и поляков было достаточно против 27 тысяч русских!

Атака адмирала была медленной и слабой. Его пушки расчистили дорогу, но он не решился последовать за своими ядрами и войти в проход, сделанный ими в наших рядах. Были ранены Удино, Домбровский и Альбер; вскоре та же участь постигла Клапареда и Косиковского. Но тут появился Ней; он послал через лес на фланг этой русской колонны Думерка с кавалерией, который набросился на нее, взял две тысячи человек, изрубил остальных и этой яростной атакой решил исход сражения, которое сначала велось нерешительно. Чичагов, разбитый Неем, был отброшен к Стахову.

Большинство генералов 2-го корпуса было ранено, многие офицеры брали оружие и занимали место своих раненых солдат.

Среди потерь этого дня была особенно заметна потеря молодого Ноайя, адъютанта Бертье. Пуля уложила его наповал. Это был один из тех достойных, но слишком пылких офицеров, которые не щадят себя.

Во время этого сражения Наполеон, во главе своей гвардии, оставался в резерве в Брилях, охраняя доступ к мостам и находясь между двумя армиями, но ближе к армии Виктора. Этот маршал, атакованный в очень опасной позиции силами, в четыре раза превосходившими численность его армии, уступил врагу очень незначительно. Правый фланг его корпуса был защищен рекой и поддерживался огнем батареи, которую император установил на противоположном берегу. Его фронт был защищен оврагом, но левый фланг не имел поддержки.

Первая атака Витгенштейна была произведена только в десять часов утра 28-го со стороны Борисовской дороги и вдоль Березины, по которой он пробовал подняться до переправы; но правое французское крыло остановило его и долго удерживало вдали от мостов. Тогда Витгенштейн, развернув силы, ударил во фронт Виктора, но без успеха. Одна из его боевых колонн хотела перейти овраг, но была настигнута и уничтожена.

Лишь к середине дня русский генерал заметил свое превосходство и обошел левое крыло французов. Всё было бы потеряно, если б не усилия Фурнье и не самоотверженность Латур-Мобура. Этот генерал переходил со своей кавалерией по мостам. Заметив опасность, он тотчас же вернулся назад. Со своей стороны Фурнье, во главе двух полков гессенцев и баварцев, бросился в атаку; правое русское крыло, уже торжествовавшее победу, остановилось; оно нападало – он заставил его защищаться, и три раза неприятельские ряды были прорваны.

Ночь наступила раньше, чем 40 тысяч русских Витгенштейна смогли разбить 6 тысяч солдат Виктора! Этот маршал остался хозяином студенских высот, защитив к тому же от русских штыков мосты, но у него не было сил скрыть их от артиллерии русского левого крыла.