Текст книги "Девушка в красном платке"

Аби, 2017

Представить не могу, сколько смелости потребовалось Франсин и другим, чтобы бежать. Наверное, они дошли до собственного перепутья, точно так, как описала это Лизетт. Только для них это была еще и точка, после которой нет пути назад: бежать или быть сосланным в лагеря смерти. Возможная жизнь или несомненная смерть. По сути, выбора и не осталось.

Я знаю, как жизнь в страхе делает тебя пассивным. Она высасывает силы и вытягивает энергию, пока ты не превращаешься в муху, застрявшую в паутине. Чем больше сначала пытаешься вырваться, тем туже затягиваются оплетающие тебя шелковые нити, пока наконец побег не становится невозможным.

Почему я не ушла от Зака? Я часто задавала себе этот вопрос. Я вижу, как и другие об этом думают: на занятиях физиотерапией и на собраниях группы поддержки для переживших катастрофу. Психотерапевты и психологи объясняют мне это в своих холодных медицинских терминах – созависимость, отсутствие уважения к себе, тайное, постыдное убеждение, что я заслуживаю то эмоциональное и физическое насилие, которое обрушивается на меня вместе с вызывающей привыкание смесью из внимания и (своеобразной) любви – ровно в таких количествах, чтобы меня удержать.

Но, может, моя ситуация была проще? Дело в том, что мне больше некуда было идти. У меня не было ни семьи, ни работы, ни друзей. А когда стало настолько плохо, что я должна была бы уйти, я осталась совсем без сил. Страх неизведанного мира за окнами пересилил страх того, что могло случиться в четырех стенах квартиры. Вот почему я не уходила.

Это, а еще, наверное, мельчайшая искорка надежды, которую Заку никогда не удавалось погасить полностью, – надежды на то, что все наладится. Что каким-то образом, если я буду поступать так-то, носить то-то, быть такой, как он хочет, он изменится. Вот что заставляло меня остаться.

Элиан, 1942

Эти два часа были самыми долгими в их жизни. В груди Элиан, как пойманная птица, забилась паника, но вот наконец они услышали хруст камешков под колесами грузовика.

Ив и Элиан вскочили на ноги.

– Стойте! – приказал Гюстав. Они обменялись испуганными взглядами, вдруг поняв, что за матерью могли следить. А, может, ее поймали и за рулем грузовика вовсе не она?

Через несколько минут, которые показались им еще одной вечностью, послышались шаги, а затем отворилась дверь. Лизетт поставила сумки на пол и старательно заперла дверь за собой на засов.

Потом улыбнулась измученной улыбкой. Кивнула им и сказала:

– Местная акушерка в очередной раз помогла успешно разрешиться от бремени.

* * *

Немцы приехали в предзакатный час, когда Элиан загоняла в курятник последнюю непослушную курицу, а Гюстав с Ивом закрывали на ночь мельницу.

Ив из чердачного окна заметил на дороге быстро приближающиеся джип и военный грузовик. Пока он наблюдал, автомобили замедлились и свернули на проселочную дорогу, а потом снова набрали скорость и помчались по направлению к мельнице.

– Папа! Шлюзы! – закричал он и почти скатился с лестницы, спеша добраться до механизма, который закрывал шлюзовые ворота канала рядом с мельничным колесом. Чтобы сдвинуть шестерни против мощного течения воды, им с отцом пришлось объединить усилия, но когда немцы затормозили перед сараем, река вскидывалась над плотиной метущимся потоком.

У Элиан тряслись руки, пока она запирала курятник. Сделав глубокий вдох, она вышла навстречу солдатам, давая отцу с Ивом дополнительные секунды, чтобы закончить начатое. Из джипа вышел генерал в сопровождении обер-лейтенанта Фарбера. Еще с полдюжины солдат выпрыгнули из грузовика, держа ружья наизготове.

– Добрый вечер, мадемуазель Мартен, – поприветствовал обер-лейтенант Фарбер. Он говорил спокойно, но взгляд у него был мрачный. – Месье, – обратился он к Гюставу и Иву, – мадам Мартен дома?

Лизетт появилась в дверях. Она успокаивала Бланш, которую напугал неожиданный сердитый рев реки после открытия шлюзов, а также звуки автомобильных тормозов и хлопающих дверок.

– Мадам Мартен, вы поедете с нами. – Офицер сделал шаг в ее сторону.

– Могу я узнать, в чем дело? – спокойно спросила Лизетт. Элиан едва удалось расслышать ее слова за шумом реки и бешеным стуком собственного сердца.

– А мы надеялись, что вы сможете рассказать нам, мадам. – Его слова звучали почти любезно и непринжденно, но сердитый взгляд генерала позади говорил совсем о другом.

– Элиан, – позвала Лизетт. – Пожалуйста, возьми Бланш и уложи ее спать.

Когда она подходила к джипу, Гюстав выступил вперед.

– Я тоже поеду.

Один из солдат поднял ружье, снял с предохранителя и навел на Гюстава. Лизетт вскрикнула.

– Опустите оружие, сержант. – Голос обер-лейтенанта был по-прежнему спокойным и рассудительным. – Месье Мартен, в настоящий момент это невозможно. Вы и ваш сын останетесь здесь. У нас… – он указал на группу солдат за ним, – есть здесь работа. Для всех будет лучше, если вы не станете препятствовать. Мы принимаем дополнительные меры, чтобы перекрыть возможные пункты переправы вдоль пограничной линии.

Солдаты стали выгружать из кузова мотки колючей проволоки.

– Но здесь невозможно перейти, вы же видите, – запротестовал Ив.

Генерал сердито взглянул на него и рявкнул что-то по-немецки, резко и злобно.

– Несмотря на это, – ответил обер-лейтенант Фарбер, – река здесь будет оцеплена. В конце концов, лишняя осторожность сейчас не помешает.

Гюстав, Ив и Элиан стояли и беспомощно смотрели, как джип устремляется вверх по дороге, увозя с собой Лизетт. Оставшиеся солдаты принялись вколачивать в берег реки столбы и протягивать жуткую на вид шипастую проволоку. Всхлипывания Бланш смешивались со звуками от их ударов и ревом реки.

* * *

В ту первую ночь, когда забрали Лизетт, Элиан, Гюстав и Ив, оставшиеся на мельнице, и думать не могли о сне.

В течение вечера Элиан пыталась успокоить Бланш и убаюкать ее пением, но девочка была напугана и капризничала, встревоженная тем, что забрали ее «маму», и тем, что стук молотков не прекращался и с наступлением темноты.

Наконец солдаты забрались в свой грузовик и он загрохотал вверх по дороге. Элиан осторожно отодвинула светонепроницаемую штору и выглянула наружу. Отец стоял с несчастным видом и осматривал берег реки, его сильные умелые руки бесцельно опустились. В лунном свете колючки на проволоке зловеще мерцали, посылая своим блеском сообщение об угрозе. Оно было понятно и без перевода: попытаешься перейти здесь – и тебя разрежут на кусочки.

* * *

Без Лизетт казалось, будто вырвали само сердце мельничного дома. Сердце же Элиан сжималось и испуганно колотилось при мысли о том, что сейчас может происходить с ее матерью. Где она? Что с ней сделают? Неужели кто-то видел, как она перевозит Франсин, Даниэля и Амели через неоккупированную зону к месту встречи с проводником? Теперь никому нельзя было доверять: соседи доносили на соседей по множеству причин – чтобы получить привилегии, свести старые счеты, защитить членов семьи или спасти собственную шкуру. Но если бы немцы точно знали, что плотину использовали для переправы, они бы арестовали и Гюстава, и, даже наверное, Ива.

Потом Элиан пришла в голову другая мысль, от которой ее затрясло от ужаса. А вдруг Франсин и остальных поймали и они выдали Лизетт гестапо, подумалось ей. Франсин бы точно не предала их, но вот Даниэль? Если бы он думал, что это спасет его жену и будущего ребенка, он бы, конечно, не смог молчать. А если их пытали?..

Это было невыносимо. И все-таки они должны были это вынести.

Стрелки кухонных часов ползли так мучительно медленно, что Элиан хотелось сорвать их со стены. Все, что она могла сделать, это присматривать за Гюставом, Ивом и Бланш, поддерживать их и оставаться сильной (именно этого хотела бы Лизетт). Эта мысль и внезапно представшее перед ее внутренним взором лицо матери – спокойное, доброе, улыбающееся – заставили Элиан взять себя в руки. Они должны были держаться ради Лизетт и сохранять отчаянную надежду, что скоро она к ним вернется.

* * *

Лизетт держали в штабе гестапо в Кастийоне три долгих ночи и три долгих дня. А потом свершилось чудо, о котором молилась вся семья.

На третий день после того, как Лизетт забрали, Элиан была в шато. Она оставила Бланш с Гюставом в надежде, что присмотр за малышкой отвлечет его и он перестанет сидеть за столом, взявшись за голову, в беспомощности и отчаянии.

Мадам Буан хватило одного взгляда на напряженное лицо и бледные щеки Элиан, чтобы настоять на том, что она сама справится на кухне, и отправить девушку на свежий воздух.

Вдали от давящей, томительной атмосферы мельницы – пусть всего лишь на час или два – Элиан заставила себя сосредоточиться на работе. Поднимая мотыгу, она немного утешилась, подумав о пчелах, которые занимались своими делами как обычно.

Оставаясь в саду, она успокаивалась, чувствовала, что ей дышится чуточку легче, пока она концентрируется на работе: пропалывает, поливает, ухаживает за любовно посаженными травами. Запахи чабреца, розмарина и мяты напоминали ей о целебных смесях Лизетт. И она вдруг поняла, что мать к ним вернется. Ощутила это всем своим существом. Это была уже не надежда – это была полная уверенность.

Она срезала увядшие бутоны роз, цепляющихся за стену у садовых ворот, когда ее напугал шум автомобиля. При виде серой военной формы у нее затряслись руки. Обер-лейтенант Фарбер высунулся из окошка машины и торопливым жестом подозвал ее.

Крепко сжимая в руках садовые ножницы, Элиан направилась ему на встречу. Двигатель джипа продолжал гудеть.

– Идемте со мной, мадемуазель. Не бойтесь. Вашу мать отпустили. Она в Кульяке. Я еду за ней.

Элиан помедлила, потом посмотрела ему в глаза. Она редко смотрела на него прямо, как и на всех остальных солдат. Но сейчас за мрачной военной формой она увидела, что у него открытое искреннее лицо, а глаза, почти такие же синие как у Жака Леметра, глядят с мягким сочувствием. Руки у нее все еще дрожали, но она отложила садовые ножницы и села на пассажирское сиденье. Она ясно сознавала, что именно этот автомобиль три дня назад увез Лизетт, и на мгновение похолодела от страха. Можно ли верить его словам или ее сейчас тоже берут под арест? Но выражение, которое она мельком заметила у него на лице, было таким честным и таким человечным, что она инстинктивно поняла: она ему верит.

Лизетт сидела на бортике фонтана в центре площади. Никто не знал, как она добралась туда из Кастийона. Она просто появилась, прихрамывая и не глядя по сторонам, прошла по площади к воде, плещущейся в каменном бассейне вокруг фонтана. Женщины, стоящие в очереди у пекарни за жалкими пайками хлеба для своих семей, настороженно наблюдали, бросая на нее косые взгляды. Стефани с пустой сумкой для покупок в руках зашептала что-то соседке.

Всегда аккуратная коса Лизетт распустилась, одежда была в беспорядке. Хотя снаружи не было заметно никаких следов физических травм, все в Лизетт казалось сломанным. Она зачерпнула руками немного воды и умыла лицо.

Тут одна из женщин оставила свое место в очереди и направилась к ней. Она села рядом с Лизетт и протянула ей потрепанный носовой платок, а потом взяла ее руки в свои и зашептала слова утешения и ободрения. Когда на площадь въехал джип, женщина поспешно встала. Заметив Элиан, она, казалось, испытала облегчение.

– Посмотри, Лизетт, – уговаривала она. – Твоя дочь приехала за тобой.

Но Лизетт так и сидела, безучастно глядя на воду, искрящуюся в тех местах, где солнечные лучи играли с капельками, каскадом падающими вниз. Элиан обняла ее.

– Мама, – прошептала она. – Я здесь. Возвращайся. Они забрали тебя. Но теперь ты можешь вернуться домой.

Взгляд Лизетт медленно сосредоточился на Элиан, она подняла руку и дотронулась пальцами до щеки дочери. Все еще ничего не говоря, она кивнула, едва заметно, и позволила Элиан помочь ей доковылять до джипа. Они сели рядом на заднем сиденье. Элиан крепко обняла мать одной рукой, как будто это могло снова влить в нее силу и жизнь, но Лизетт вскрикнула и дернулась от боли, и Элиан быстро ослабила объятие.

Обер-лейтенант Фарбер, все это время остававшийся на водительском сиденье, завел мотор и повез их с площади в сторону дома. Когда они проезжали мимо очереди у пекарни, Стефани обернулась им вслед. «К некоторым особое отношение», – заметила она достаточно громко, чтобы все услышали. Большинство женщин не обратили на нее внимания, но одна или две неодобрительно поджали губы и закивали.

Когда обер-лейтенант высадил их у мельницы, Гюстав, услышав звуки мотора, подошел к двери. Нежно и мягко он обхватил Лизетт и долго не отпускал, стоя у проволоки, одевшей речной берег в шипы. Элиан увела Бланш в дом и принялась нагревать воду, чтобы набрать ванну для матери.

Только вымывшись и переодевшись в чистые вещи, которые вынула для нее Элиан, Лизетт начала душой возвращаться к ним. Она взяла Бланш на колени; Гюстав поцеловал ее влажные волосы, а потом стал мягко расчесывать спутавшиеся места. Бланш обхватила своими маленькими ручками ее лицо и поцеловала в щеку. Когда Лизетт обняла девочку, а любовь родных начала пропитывать все ее существо, ее глаза стали оживать, а на лице вновь появилась краска.

– Хочешь поговорить о том, что было? – спросил Гюстав позже вечером, когда Бланш уложили в постель, а Ив ушел закрывать мельницу на ночь. Элиан, убиравшая со стола ужин, к которому мать едва притронулась, застыла на месте.

На миг замявшись, Лизетт зарыдала, это были беззвучные слезы отчаяния. Когда она заговорила, ее голос был тихим, надламывающимся на некоторых словах:

– В соседней комнате избивали мальчика. Я слышала его крики. Я все время думала – это мог бы быть Ив. Я хотела, чтобы эти звуки прекратились. Но когда они прекратились, тишина оказалась еще ужаснее.

У Элиан по лицу текли слезы, пока она смотрела на мать. Она не желала двигаться, боясь, что Лизетт снова замолчит.

– А с тобой? – прошептал Гюстав. – Что они делали с тобой?

Она покачала головой, а затем взглянула на него, выражение у нее было решительно-непокорное.

– Ничего, Гюстав. Потому что я не позволила им. Что бы они ни делали, это не могло задеть меня. Понимаешь, я решила, что я не там в этой серой комнате. А здесь, на мельнице, с тобой.

После этого зарыдал и Гюстав, а Лизетт обнимала и укачивала его, успокаивая, как ребенка. Когда слез больше не осталось, она улыбнулась им обоим.

– Но знаете что? Они спаслись. Франсин, Амели и Даниэль. И другие тоже. Это было ясно по вопросам гестапо. В конце концов им пришлось принять мою версию. Ведь грузовик обыскивали и по пути туда, и по пути обратно. И он был пустой. Потом они отправили полицию поговорить с мадам Деклан. Она подтвердила, что я навещала ее в воскресенье вечером, и показала лекарства, которые я ей оставила. Им пришлось меня отпустить.

Закрыв на ночь мельницу, Ив вернулся. Когда Лизетт обернулась к нему, ее глаза вдруг засияли так же ярко, как прежде. Женщина, которую они так горячо любили, снова была с ними!

– Они спаслись, Ив! Они все спаслись.

Аби, 2017

Кажется, это называется диссоциацией, когда ты мысленно переносишься в другое место, чтобы вынести невыносимое. Именно это Лизетт удалось сделать в течение тех трех дней и ночей невыразимого ужаса, когда ее допрашивали гестаповцы. Сара сказала, у Лизетт получилось отстраниться от того, что с ней делали, представить, что она в другом месте, вырваться за пределы серых стен и перенестись к любящей атмосфере на мельнице. Вот это сила характера. «Устойчивость» – еще одно слово, которое часто используют психотерапевты. Вам нужно повышать психологическую устойчивость, говорят они. Вот только одним это дается проще, чем другим. Думаю, Лизетт – хороший пример.

Я тоже так иногда делала, отстранялась от собственного тела. В постели, с Заком. Сначала наши занятия любовью представляли собой пьянящую смесь из нежности и пылкости. Но потом они изменились: стали чем-то злым, гнетущим, совсем без любви. В такие моменты мой разум покидал тело и я представляла себя где-то в другом месте – где угодно, но не там, с ним.

Я ощущала его потребность подавлять, властвовать, контролировать. Он проявлял любовь и заботу, а потом отбирал их, пока я не стала растерянной и напуганной. Я все время была настороже, не могла расслабиться ни на секунду, ждала следующей гневной вспышки или едкого замечания, или взгляда в мою сторону, от которого я застывала на месте, зная, что любое следующее слово или действие вызовет его гнев.

Когда я начала учиться в Открытом университете, я перестала так сильно ощущать свое заточение. Мне было куда пойти, пусть даже по большей части все еще только мысленно. Я получала диплом по английскому языку и литературе, так что, хотя я выбиралась из квартиры все реже и реже, заказывая книги и обучаясь онлайн, писатели вроде Чарльза Диккенса, Джейн Остин и Джорджа Элиота помогали мне сбежать в другие миры. Я получала хорошие оценки за сочинения и мало-помалу начала верить, что в конце, возможно, смогу получить хороший диплом.

Иногда нужно было посещать семинары. Я могла бы делать это онлайн, но для меня они были возможностью сбежать на вечер-другой, и я сказала Заку, что посещение обязательно. Еще одна ложь. Еще один крохотный акт сопротивления. К тому времени выходить из квартиры одной было для меня пугающим испытанием, но я знала, что должна стараться. Но после, когда остальные из группы (все они казались дружелюбными) предлагали пойти выпить кофе, я находила какую-нибудь отговорку и спешила домой. Я знала, что Зак смотрит на часы и проверяет мое местоположение на своем телефоне. Любое необъясненное промедление не сулило бы мне ничего хорошего.

И все-таки мне удалось разорвать одну или две шелковые нити, которыми он меня оплел. Я чувствовала, что внутри меня вновь разгорается огонек моего собственного «я», словно маленький теплый язычок пламени.

Элиан, 1942

Встав в следующую субботу пораньше, Элиан составила банки меда в корзины, чтобы Гюстав с Ивом отнесли их в грузовик и отвезли на рынок. Без Франсин управляться с продажей было совсем не так просто. Но Элиан знала, что должна разбираться с этим как можно честнее, поскольку сейчас все особенно страдали от карточной системы.

В Кульяке была река и окружающие ее леса – подходящий источник рыбы и дичи, чтобы дополнить жалкие пайки, за которыми люди часами стояли в очередях перед лавкой мясника и пекарней. К тому же у большинства в округе были хотя бы маленькие участки, где они выращивали что могли. Но Элиан знала, что в более крупных городах живется тяжелее. Даже в Кульяке немцы предъявляли ко всем строгие требования: треть урожая по-прежнему нужно было свозить на их склад; накопление запасов считалось проступком, дающим право на арест. А на днях перед мэрией появилось объявление, провозглашающее, что любого, у кого будет обнаружена тайно выращенная свинья, ждут тюремное заключение и конфискация животного.

Так что свинарник на мельнице теперь пустовал. Но Мартены припрятали в туннеле за дверью, все еще замаскированной с помощью пустого корыта и небрежной груды железных листов, пару вяленых окороков, обмотанных муслином, а также стеклянные банки с паштетами, рийетами[34]34
  Блюдо из свинины, похожее на паштет.


[Закрыть] и граттонами[35]35
  Зажаренные и приправленные кусочки свиной или гусиной кожи.


[Закрыть]. Они доставали их иногда и ели по чуть-чуть, а Лизетт изредка делилась ими со своими пациентками, не получавшими достаточного питания.

На одной из утренних прогулок за лесными грибами, просунувшими свои головки сквозь ковер влажных листьев, Элиан наткнулась на своеобразный загон, укрытый ветками, где две пухлые черные свиньи сопели и довольно ворчали что-то себе под нос в поисках желудей. Она улыбнулась, а потом аккуратно замела за собой следы. У кого-то в этом году на Рождество будет жаркое из свинины.

Помогая ставить корзинки в грузовик, Элиан с удивлением заметила, как среди деревьев на другом берегу реки появляется группа немецких солдат. Ей пришлось вглядываться сквозь переплетение колючей проволоки, чтобы разобрать, чем они заняты.

Один из содат весело помахал ей. Должно быть, узнал mädchen[36]36
  Девушка (нем.).


[Закрыть] из шато по ярко-красному платку, который та по-крестьянски носила на голове, чтобы ее красивые светлые волосы не лезли в глаза. Потом они сняли куртки и принялись работать топорами и пилами. Элиан ахнула.

– Что они делают, папа?

– Им приказано срубить там деревья. Они все еще подозревают, что люди каким-то образом могут переправиться, несмотря на их окаянную проволоку, которая портит мою реку. Жак сказал, они теперь очищают тот берег и поставят там патрули.

Элиан стало любопытно, откуда Жак знает такие вещи, но она понимала, что лучше не спрашивать.

Она взяла в руки банку акациевого меда, который так аккуратно наливала. Он был светлым и прозрачным, как шампанское. На другом берегу с треском упало дерево, листья, сорванные с ветвей, разлетелись во все стороны. Ставя банку обратно в корзину, Элиан вздохнула. Больше там не зацветут акации. Конечно, пчелы сумеют найти другие источники нектара среди диких цветов и яблонь. Но даже им, как и остальным в округе, придется подстраиваться, чтобы свести концы с концами.

* * *

Торговля на рынке в тот день шла медленно. Мало кто мог позволить себе такую роскошь, как мед, хотя сахара теперь почти не было. Многие торговцы перестали приходить на рынок: у них не оставалось продуктов на продажу, когда так много нужно было сдавать на склад немцам, а продовольствия по карточкам было так мало. Большинству едва удавалось прокормить себя и свои семьи. На одном или двух прилавках высились аккуратные пирамиды топинамбура, картофеля, кабачков и летней репы, но по сравнению с теми, что были раньше, они казались блеклыми и неаппетитными. К тому же, всем надоело день за днем есть одно и то же.

Иногда люди все еще тайно обменивались друг с другом. Так, некоторые подходили к прилавку Элиан и ждали, пока в очереди никого не останется, а затем украдкой протягивали под клетчатой скатертью несколько яиц или пару кроличьих шкур в обмен на баночку меда. Но чаще люди давали пару монет, чтобы купить одну из банок побольше, с воском. Полировка мебели сейчас, конечно, никого не заботила, но лампового масла тоже не хватало, а воск годился для изготовления свечей. Их зажигали во время все более частых отключений электричества.

В середине дня у прилавка появились два мальчика, одному из которых на вид было десять, другому двенадцать. Их одежда, из которой они давно выросли, была вся в заплатах, а кости на худых запястьях, торчащих из-под потрепаных рукавов, туго обтянуты кожей. Старший вытащил из-под куртки влажный газетный сверток.

– Вы дадите нам банку меда в обмен на этих прекрасных окуней? – спросил мальчик. Он развернул бумагу и показал двух маленьких рыбок, в которых, как знала Элиан, будут одни кости.

– Мы их сегодня утром поймали, – добавил младший. – Нам удалось сделать все тайно. У мамы день рождения. Мы хотим сделать ей подарок.

Элиан с улыбкой протянула им одну из драгоценных банок, а потом завернула рыбу обратно.

– Это тоже отнесите своей маме. Будет угощение к праздничному обеду. И поздравьте ее от меня.

– Спасибо, медовая тетя, – заулыбались братья. Старший снова спрятал сверток под курткой, и они побежали домой. Младший аккуратно держал банку меда перед собой, словно это была шкатулка, полная драгоценных камней.

Когда разошлись последние банки, Элиан начала собираться, складывая плоды дружеского обмена в корзинку и накрывая их аккуратно сложенной клетчатой скатертью.

– Доброе утро, мадемуазель Мартен, – голос обер-лейтенанта Фарбера напугал ее, но она быстро взяла себя в руки.

– Доброе утро, месье.

– Вижу, сегодня я уже опоздал за банкой вашего чудесного меда.

Она кивнула:

– Боюсь, что да. И варенья я вам тоже не могу предложить, ведь теперь не хватает сахара, чтобы его сварить. Но вы же знаете, вам нет необходимости покупать здесь мой мед. Я обязана предоставлять его вам и вашим сослуживцам каждое утро на завтрак в Шато Бельвю.

– Пусть так, но мне нравится поддерживать местную торговлю, – ответил он. Повисла краткая пауза, после которой он вежливо спросил: – Как ваша мать?

– Ей лучше, благодарю. Она уже достаточно оправилась, чтобы вернуться к работе.

– Это хорошо, – сказал он, а потом, не меняя выражения лица, добавил: – Вам, должно быть, очень не хватает вашей подруги. Той, что помогала вам с продажей.

Голос у него был мягкий, но, подняв глаза, Элиан увидела, что он пристально на нее смотрит. Она коротко кивнула:

– Конечно. Без нее у меня вдвое больше работы. Так что прошу меня извинить, месье, мне нужно идти.

– Конечно, мадемуазель, – улыбнулся он, – не стану задерживать вас, раз вы так заняты. Хорошего дня.

– Бон журнэ, месье.

После этого разговора руки у нее дрожали. Почему он упомянул отсутствие Франсин сразу после вопроса о Лизетт? Обычно Элиан хорошо разбиралась в людях, но обер-лейтенанта Фарбера она понять не могла. Он был врагом, но в то же время казалось, что он хочет быть другом. Он говорил искренне? Или это просто была попытка обмануть ее и заставить что-нибудь выдать?

Как много он знал? Что видел? Глядя, как он поднимается по ступенькам мэрии, она бессознательно подняла руку, чтобы погладить шелковый платок, который сегодня повязала вокруг шеи.

И только тогда она заметила, что с другой стороны площади за ней наблюдает человек. Молодой мужчина размером с медведя, с темными растрепанными волосами.

Сердце у нее екнуло, а глаза наполнились слезами радости.

– Матье! – вскрикнула она и бросилась навстречу ему, тоже шагающему вперед, чтобы крепко ее обнять.

* * *

Они сидели в Кафе-де-ла-Пэ, ожидая, пока приедет Гюстав, и крепко держась за руки. На столе рядом с ними остывали чашки горького суррогатного кофе. Элиан столько всего нужно было спросить, и столько всего рассказать!

Но еще было много всего, о чем она не могла рассказать, напомнила она себе. Она не могла сказать, что Бланш на самом деле не дочка кузена Гюстава. Не могла рассказать, как однажды ночью Жак Леметр пересек плотину и что он не просто помощник пекаря. Не могла рассказать, как Ив предупредил некоторых их еврейских соседей о неминуемой депортации, давая им время сбежать. Не могла рассказать, что сделала Лизетт и куда делась Франсин. Не могла Элиан рассказать и о своих прогулках вокруг садовых стен в шато. От всех этих секретов ей почему-то казалось, что они по-прежнему далеко друг от друга, несмотря на то, что сейчас он был здесь, рядом с ней.

– Не могу поверить, что ты действительно здесь! – Она поглаживала мозолистую ладонь Матье и более мягкую кожу на тыльной стороне руки, загоревшей от постоянной работы на улице. После всего, что было, эта рука одновременно казалась знакомой и чужой. – Как у тебя получилось? Как ты сюда попал?

– Перешел через мост, конечно, – рассмеялся он. – Все официально. Вот, мои документы в порядке, – он вынул из нагрудного кармана легкой куртки разрешение на проезд. – Я направляюсь в Бордо на неделю. Пройти обучение для новой работы. Мне удалось получить место на железной дороге в Service de Surveillance des Voies[37]37
  Служба наблюдения за железными дорогами (фр.).


[Закрыть].

Элиан озадаченно посмотрела на него:

– Служба наблюдения за железными дорогами? Что это значит?

Отвечая, он отвел взгляд:

– Я буду частью патрульной группы, которая следит, чтобы на линии между Бривом и Лиможем не было подрывных действий.

– Подрывных действий? Что ты имеешь в виду?

– В последнее время выросла активность Сопротивления. Эта линия – часть стратегической железнодорожной ветки между Парижем и Тулузой. Моей задачей будет обеспечить, чтобы поезда могли и дальше ездить без проблем. Обучение будет в Бордо, но мне удалось убедить нынешние власти, что это лучший маршрут, чтобы туда добраться. Я смогу провести с тобой эти выходные и следующие, но потом должен буду вернуться в Тюль. Я пытался послать тебе открытку, чтобы предупредить, но она вернулась со штампом «Inadmis»[38]38
  Запрещено (фр.).


[Закрыть], потому что я указал причину своего приезда, а это, оказывается, запрещено между оккупированной и неоккупированной зонами. Ну, в общем, я здесь! Двое выходных с тобой, спустя столько лет: это похоже на чудо!

В этот момент появились Гюстав и Ив на грузовике, приехавшие за Элиан. Они были удивлены и обрадованы, увидев Матье, так что за встречей последовало много объятий и похлопываний по спине.

– Идемте, – сказал Гюстав, когда Матье кратко объяснил, как он добрался. – Мы не должны терять ни минуты, пока ты здесь. Поехали на мельницу. Лизетт так рада будет тебя видеть. Расскажи-ка, как твой отец? И Люк?

Они погрузили корзинки и поспешно забрались в грузовик, направляясь домой.

* * *

Тем вечером Элиан и Матье сидели у ивы точно так же, как раньше. Вот только из-за колючей проволоки теперь невозможно было сидеть на берегу под покровом ветвей, так что они расстелили кусок брезента, взятого из сарая, и уселись выше на берегу, подставляя лица теплому летнему вечеру.

Матье присвистнул, впервые увидев перемены, произведенные немцами на мельнице: хотя безжалостный клубок шипастой проволоки частично закрывал вид на том берегу, исковерканные остатки деревьев все же виднелись за еще одной проволочной стеной. Ее солдаты установили утром, закончив убирать акации.

– Когда срубили деревья? – спросил он.

– Сегодня. И проволоку там добавили тоже сегодня. Усиливают меры безопасности.

Он кивнул, потом обернулся к Элиан:

– Я пытался прийти и повидать тебя раньше. Как-то ночью в прошлом году мне удалось найти попутку и доехать до самого Сент-Фуа. Остаток пути я прошел пешком, прячась от патрулей на том берегу, у меня тогда не было разрешения на проезд. Я знал, если меня поймают, это сразу тюремный приговор или депортация в рабочий лагерь. Но я должен был рискнуть, попытаться увидеть тебя. Я добрался досюда, но на том берегу понял, что кто-то закрыл шлюзы и плотину не пересечь. Я попробовал, но пришлось развернуться.

Элиан наклонилась ближе и поцеловала его в щеку.

– О, Матье. Я все равно всегда знала, что ты где-то там. Даже когда открытки не приходили, а мои возвращались обратно ко мне. Это не имело значения. Я знала.

– Эти треклятые открытки. Ставь галочки и пытайся уместить в тринадцать строчек все, что на сердце, зная, что их прочитают, а может, вернут обратно или уничтожат. Ужасно, что эта война не дает нам свободно говорить. Они отобрали у нас нашу страну и даже отобрали наши голоса.

– Но есть вещи, которые они не могут забрать, – ответила она мягко. – Нашу реку, например. Они могут заключить ее в клетку из проволоки и срубить деревья, но ты только посмотри, – Элиан указала раскрытой ладонью на воду, которая в вечернем свете превратилась в золото. Несколько мгновений они наблюдали за танцем сапфирово-синих стрекоз. – А еще они не могут отобрать наши надежды и мечты – сколько бы правил и предписаний они ни вводили, сколько бы ни морили нас голодом.