Текст книги "Девушка в красном платке"

Часть 3

Элиан, 1943

В ноябре 1942 немецкие войска взяли под контроль всю Францию, введя свои силы на прежде незанятую территорию. Но в Кульяке снятие разделительной линии мало что изменило – наоборот, стало казаться, что контрольно-пропускных пунктов только прибыло, да и проверки на мосту никуда не делись. Передвижение по стране без нужных документов было по-прежнему запрещено, а получить аусвайс[41]41
  Ausweis (нем.) – документ, пропуск. Здесь – удостоверяющий личность документ, выданный немецкими властями.


[Закрыть] было все так же трудно.

День за днем Элиан ждала открытки от Матье. Те, что она посылала ему, бесследно исчезали, не принося ответа. Любой ответ, даже тринадцать сухих, проверенных цензурой строчек о недавнем урожае пшеницы, дал бы ей знать, что Матье простил ее за то, что она не все ему рассказала и что он снова ей доверяет. Но открыток не было. Она говорила себе, что, наверное, он писал, но их отказывались доставить, хотя ей с трудом верилось в такую версию событий.

Воздух был колючим от мороза, а реку скрывал туман, когда Элиан ранним февральским утром вышла на работу. Она слышала голоса – Гюстав с Ивом что-то делали у шлюзовых ворот, но лишь смутно видела их силуэты. Казалось, они пытаются вынуть из реки что-то тяжелое, так что она направилась к ним, предложить свою помощь. Туман сдвинулся, закружившись и на миг немного рассеявшись, и Элиан вскрикнула. Услышав этот звук, Гюстав обернулся к ней и крикнул:

– Стой! Не подходи ближе!

Но она уже успела заметить тело мужчины, застрявшее у ворот одного из шлюзов. Ив орудовал перочинным ножом, отцепляя его одежду от колючей проволоки, ухватившей ее своими острыми когтями.

Вместе отец с сыном вытащили тело на берег. Из намокших штанов и куртки мужчины потекла речная вода. У Элиан на глазах она принялась розоветь и быстро стала темно-красной. Верхняя часть тела была изрешечена пулями.

Гюстав разорвал пустой мешок из-под муки и, как смог, накрыл им труп.

– Кто это, папа? – спросила Элиан. Она плохо разглядела лицо, побелевшее и раздувшееся после пребывания в воде. На один ужасный миг она подумала, что это может быть Жак Леметр.

Гюстав покачал головой, выражение лица у него было мрачное.

– Я его не узнаю. Но наверняка макизар[42]42
  Участник движения Сопротивления.


[Закрыть]. Немцы стремятся подавить Сопротивление. Должно быть, они поймали его и убили.

Ив, присевший рядом с телом, вдруг склонился в сторону, и его вырвало. Гюстав потрепал его по спине, бормоча что-то успокаивающее, а когда рвотные позывы прекратились, помог подняться на ноги.

– Элиан, помоги брату дойти до дома и расскажи маме, что случилось.

– Что нам теперь делать, папа?

– Я подожду до девяти часов, а потом пойду и сообщу об этом в мэрию. – Лицо у Гюстава было почти таким же бледным, как у Ива. – У тебя хватит сил пойти на работу, Элиан? Думаю, лучше всего будет попытаться вести себя как обычно, насколько возможно.

– Я справлюсь, – кивнула она.

– И еще, Элиан…

– Да, пап?

– У тебя с собой твой платок? Чувствую, придется тебе сегодня выйти на прогулку, когда туман рассеется.

Она вынула платок из кармана передника и показала ему. Не говоря ни слова, Элиан повязала им волосы, а потом взяла Ива под руку и повела его обратно к мельнице.

Аби, 2017

Готовясь ко сну, я размышляю о том, что Сара сегодня рассказала мне об Элиан. Высовываюсь из окна, чтобы закрыть ставни: в лунном свете мимо проплывает река, тихо двигаясь в сторону моря. В темноте слышу шелест крыльев летучих мышей, пролетающих над черной водой в заводи, и меня охватывает дрожь. Сложно представить, как ужасно было, когда там плавало мертвое тело; Гюстав и Ив достали его из шлюзового канала, Элиан помогла брату дойти до дома.

Закрываю тяжелую металлическую задвижку, отстраняясь от этой картины. Жан-Марк заходил сегодня починить крепление, и теперь задвижка плотно входит на место, загораживая меня от летучих мышей, мотыльков и прочих крылатых ночных существ. Еще он принес чай из засушенных липовых цветков, и я взяла с собой чашку на чердак. Он сладко пахнет летними днями.

Расслабленно вытягиваю ноги под одеялом, попивая свой отвар. Это ново для меня – чувствовать, что мне позволено занимать так много места. При семейной жизни с Заком я обычно лежала на боку, у самого края матраса, стараясь занимать как можно меньше пространства. Я съеживалась, чтобы ненароком не задеть его, не желая его разбудить. Делалась все меньше и меньше, пока мне не стало чудиться, что я исчезну совсем.

Допиваю чай и ставлю чашку на прикроватный столик, тянусь выключить лампу. В темноте за ставнями слышу легкий всплеск рыбы: вот она вынырнула и погрузилась обратно в таинственные глубины реки.

Начинаю засыпать, в голове у меня проплывают мысли и воспоминания… Мертвое тело выглядит так, будто оно сделано из воска. То, что от нас остается, кажется нереальным, когда жизнь уходит. Интересно, что же это такое, эта искра жизни, которая гаснет? Что составляет наше внутреннее «я»? Я чуть было не потеряла его, мое собственное «я». Думала, что оно во мне умерло. Но каким-то образом искорка выжила… Каким-то образом, в самый последний момент, когда ее готовы были погасить навсегда, она снова вспыхнула и ожила.

Элиан, 1943

Гюстав оказался прав: в день, когда они вытащили из реки тело макизара, граф снова попросил ее пройтись вокруг садовых стен, когда бледное зимнее солнце выжгло туман в долине реки. Но прогулка была длиннее обычного – три круга против часовой стрелки. Голова у нее под платком покрылась потом, несмотря на холод на улице, и Элиан чувствовала себя уязвимее обычного перед глазами неизвестных наблюдателей где-то там. Ей не удавалось выбросить из головы образ мертвого тела, застрявшего в колючей проволоке, и по пути она все время чувствовала тошноту и неловкость. Облегчение захлестнуло ее, когда она переступила порог кухни в шато и принялась связывать в пучки овощи, которые она собрала, чтобы повесить сушить над плитой на мельнице.

Когда она тем вечером пришла домой, на кухне никого не было.

– Папа? Мама? Ив? – позвала Элион. Услышав наверху скрип половиц, по которым расхаживают туда-сюда, она поднялась и увидела, что Лизетт ходит взад-вперед по комнате Ива, вынимая его вещи из шкафа и складывая их в брезентовый мешок. В соседней комнате, в своей маленькой кроватке в углу спальни Гюстава и Лизетт зарыдала Бланш.

– Что происходит? – спросила Элиан растерянно.

– Ив уезжает, – ответила Лизетт. От страдания у нее на лице прорезались морщины, и она вдруг стала казаться гораздо старее. – Когда твой отец утром пошел в мэрию заявить о теле в реке, секретарь мэра передала ему извещение для Ива. Новый закон о принудительных работах. Сегодня и на площади повесили указ об этом законе. Вместо рабочих с определенными навыками они теперь будут отправлять в лагеря по возрасту. Иву велели явиться через несколько дней для депортации.

– Ив… – прошептала Элиан. Она вспомнила о поездах, гремящих где-то вдалеке. Тут ей пришла в голову другая мысль. – И Матье? Это коснется и его.

Лизетт сворачивала шерстяной свитер, но после этого остановилась.

– Да, но не волнуйся, Матье не придется ехать. В указе сказано, что некоторые классы рабочих освобождаются, например, полицейские и пожарные. И те, кто работает в Службе наблюдения за железными дорогами.

Множество чувств переполняло Элиан, ей сложно было собраться с мыслями.

– Но Ив… В рабочем лагере…

Лизетт плотно сжала губы и покачала головой:

– Твой брат не едет в рабочий лагерь.

– Но ты складываешь его вещи…

– Он решил уйти скрываться с макизарами. Сегодня ночью. Они с отцом сейчас улаживают что-то на мельнице, чтобы ему легче было управляться одному, так что я сказала, что соберу его. Он не может взять много… – Лизетт запнулась, не в силах больше говорить от сжавшей горло судороги.

Элиан подошла и обняла мать. Та рыдала, уткнувшись лицом в свитер, который все еще держала в руках, плечи ее поднимались и опускались.

– Чем я могу помочь? – спросила Элиан.

Плач Бланш становился все более исступленным, и Лизетт улыбнулась, вытирая глаза тыльной стороной руки.

– Иди успокой малышку. Возьми ее на кухню и дай ей отвар ромашки. Я спущусь через минуту. И Элиан, нам нужно выглядеть храбрыми, когда будем прощаться с Ивом. Давай подарим ему на прощание воспоминание о наших улыбках и нашей любви. Начиная с этой минуты ему понадобится вся сила, которую мы можем ему дать.

Темные кудри Бланш были мокрыми от слез. Она протянула руки к Элиан, когда та наклонилась ее поднять, схватила ими за шею и крепко держала, как будто никогда теперь не отпустит.

Элиан стала утешать ее:

– Тише, моя маленькая, все хорошо. Все будет хорошо.

– Эан, где Ив? – спросила Бланш. Она училась говорить медленно («И неудивительно после всего, что она пережила», – заметила Лизетт). Сейчас начинала пополнять свой словарный запас, но «Эан» пока было ближе всего к имени Элиан из того, что ей удавалось произнести.

– Сейчас придет. Он помогает папе, но скоро придет тебя обнять. Ему нужно ненадолго уехать, но он к нам вернется. – Она всем сердцем надеялась, что говорит правду, не только ради Бланш, но и ради себя самой.

– Ив скоро вернется? – спросила Бланш, ресницы вокруг карих глаз которой все еще были слипшимися от слез.

– Надеюсь.

– Надеюсь, – повторила Бланш, выразительно кивая. – Скоро.

Элиан залила несколько сухих цветков ромашки теплой водой, а потом процедила отвар в маленькую фарфоровую чашку, украшенную бабочками, которую любила Бланш. Она села и стала покачивать девочку на коленях, тихонько напевая ей, пока та пила успокаивающий чай.

Открылась дверь, на мгновение впуская в теплоту кухни порыв холодного зимнего воздуха, и вошли мужчины. Гюстав изо всех сил старался казаться спокойным и оптимистичным, говоря о бытовых вопросах и давая Иву короткие советы.

– Старайся не промочить ноги, а то пожалеешь. Я хорошенько натер твои ботинки воском. Слушай, что говорят другие – они теперь уже опытные. И наверняка скоро прибавятся и другие такие же, кто считает, что лучше попытаться выжить на воле, чем сидеть в рабочем лагере.

Ив был молчаливый, присмиревший гораздо больше обычного. Элиан он казался одновременно и неожиданно взрослым, и пугающе молодым. Ей хотелось плакать по нему, по ее братишке, вынужденному делать такой выбор, вынужденному покинуть тепло и любовь родного дома, чтобы жить в бегах, спать под открытым небом среди чужих людей. Но она напомнила себе о словах матери и вместо этого заставила себя улыбнуться ему. Она не стала говорить, боясь потерять самообладание, а кивнула ему и начала тихо петь одну из любимых песен Бланш. И пела она не только малышке у себя на коленях, но и Иву: «Il y a longtemps que je t’aime…» – «Я так давно тебя люблю…»

Ив сжал ее плечо, и на мгновение голос Элиан дрогнул, но она сделала глубокий вдох и продолжила, а Ив наклонился поцеловать головку Бланш. Девочка протянула руки и обняла его за шею, улыбаясь и подпевая Элиан.

Когда песня подошла к концу, он заставил себя подняться и резко вышел из кухни, отправился наверх и перепрыгивал ступеньки лестницы своими размашистыми шагами. Уже через несколько минут вернулся, в одной руке неся мешок, а второй обнимая за талию Лизетт. Она уже осушила слезы и, как и Гюстав, старалась храбриться.

В дверь тихо постучали. Обернувшись на стуле, Элиан увидела у порога Жака Леметра. Он кивнул всем и сжал руку Ива, крепко ее пожимая.

– Все готово? – спросил он без предисловий. – Пора идти.

Ив кивнул, горло у него сжалось, так что он не мог выговорить слова прощания с родными. Он обнял всех по очереди, не отпуская мать в течение нескольких безмолвных секунд. Элиан заметила, что Лизетт закрыла глаза, а ее лицо на миг дрогнуло от невыносимой боли. Наконец Ив отпустил ее и закинул на плечо мешок. Жак похлопал его по спине, а затем улыбнулся Мартенам:

– Не волнуйтесь, мы хорошо о нем позаботимся. Я пошлю вам весточку, когда смогу, дам знать, как он там.

– Спасибо, Жак. С Богом. – Лизетт снова потянулась к Иву, чтобы последний раз дотронуться до сына, но он уже отвернулся и зашагал к двери. Она уронила руку и затеребила передник. Элиан взялась за нее, крепко сжимая руку матери, чтобы придать им обеим сил.

И вот дверь за Ивом и Жаком закрылась, они исчезли в холодной ночи.

* * *

С начала года ввели новый тип вооруженных сил, французскую милицию, которая должна была работать параллельно с гестапо. В те выходные на рынке, расставляя оставшиеся банки меда и воска рядом с парой баночек яблочного варенья (с добавлением семян черного тмина для ослабления кислого вкуса при отсутствии сахара), Элиан ощущала присутствие пары милисьенов[43]43
  Milicien (фр.) – член Французской милиции, военного соединения, созданного для подавления Сопротивления.


[Закрыть] в их коричневых рубашках и синих куртках. Они развалились у фонтана, наблюдая за происходящим на площади. Один из них как будто показался ей местным.

Стефани прошла мимо милисьенов с корзинкой в руке и улыбнулась им, перебрасывая волосы через плечо. Более молодой из них слегка выпрямился и сделал какое-то замечание, от которого она остановилась и подошла к ним, по-видимому, показывая содержимое своей корзинки. Она смеялась и жеманничала, пока те в течение нескольких минут вели с ней беседу. Потом Элиан заметила, что Стефани наклонилась, будто хотела поделиться с мужчинами секретом, и взглянула через плечо в сторону ее прилавка. Полицейские подняли головы, проследив за ее взглядом, оценивающе поглядели на Элиан. Обменявшись с ними еще несколькими фразами, Стефани направилась своей дорогой, небрежно стряхивая воображаемую пылинку с манжета блузки и избегая смотреть Элиан в глаза, пока проходила мимо прилавка с медом.

Милисьены неспешной походкой пошли в сторону Элиан. Они двигались не торопясь, от их дыхания в холодном утреннем воздухе образовывались облачка.

– Доброе утро, месье, – поздоровалась она вежливо, когда они подошли к ее прилавку.

– Мадемуазель Мартен, не так ли? – спросил мужчина, чье лицо она узнала.

– Да, месье.

– Скажите-ка, мадемуазель, – он говорил тихо, но в его голосе было достаточно злобы, чтобы у нее задрожали руки, пока она поправляла клетчатую скатерть на столе, – где нам теперь найти вашего брата?

Она посмотрела ему прямо в глаза, и свет ее спокойных серых глаз, казалось, немного вывел его из равновесия.

– Я и сама хотела бы знать, месье. Мы сто лет не видели его. – Она продолжала смотреть ему в глаза, отказываясь первой отвести взгляд.

Наконец он моргнул и посмотрел на скудное собрание банок на прилавке. Глаза его товарища бегали в разные стороны, а еще он постоянно облизывал свои сухие шелушащиеся губы, напоминая Элиан змею.

– А ваш ухажер? Матье Дюбоск вроде бы? Слышали что-нибудь от него?

Элиан взглянула на него с удивлением. Каким образом Матье связан с Ивом? Он-то наверняка занят работой, защищая железные дороги. Она сделала тихий вдох, чтобы успокоиться, напоминая себе, что нужно быть осторожной, чтобы ничего не выдать.

– Я ничего не слышала от Матье с тех пор, как он уехал из Кульяка. Думаю, он дома в Тюле. Он больше не мой ухажер.

Змея ухмыльнулась.

– Хорошо она лжет, да?

Первый милисьен нахмурился.

– Ну, если вы вдруг услышите что-то от любого из них, вы непременно дадите нам знать, правда, мадемуазель Мартен? У нас к ним есть пара вопросов о кое-каких подрывных актах, в том числе об уничтожении государственной собственности.

Пара удалилась, останавливаясь то тут, то там, чтобы допросить других торговцев. Редкие обитатели Кульяка, не побоявшиеся холодного утра, молча разбредались при виде мужчин. Милиция уже заработала себе репутацию хуже, чем у гестапо, за свою беспощадную жестокость по отношению к собственным соотечественникам. Знание языка и местной жизни – в том числе знание каждого доносчика в округе – делало их более серьезной угрозой.

Элиан наблюдала за их продвижением по рыночной площади. Прилавков теперь было гораздо меньше, под конец еще одной суровой зимы продуктов на продажу почти не осталось. Еды было так мало, что почти у всех семей были «пустые дни», когда они вообще почти не ели. На мельнице растягивали последние запасы, как раз вчера она выкопала из огорода у реки последние несколько картофелин и реп. В животе у нее заурчало, и она взглянула на стальное небо, мечтая о первых признаках весны, когда пробудятся леса и поля, вновь становясь природной кладовой, а ее пчелы примутся за работу, чтобы создать новые запасы меда из нектара с цветущих фруктовых деревьев.

И тут, как по волшебству, она услышала звук, будто бы сама вызвала его в небе: хриплые скрипучие крики первых серых журавлей, летящих в вышине. Их было всего несколько – первые самцы, совершающие путешествие в тысячи миль к северным местам гнездования. Самки и молодняк, вылупившийся в прошлом году, последуют позже, огромными растянувшимися стаями в тысячи птиц, которые появятся на горизонте, наполняя голубое весеннее небо своими криками. Ее сердце забилось немного быстрее. Вид этих первых журавлей был посланием надежды. Ты только держись – весна наступит снова.

Она надеялась, что Ив, где бы он ни был, тоже видит птиц.

Еще она надеялась, что они пролетели над Матье, пока он вспахивал грязные поля на ферме, готовя землю к посевам этого года. Наблюдая, как они исчезают на севере, Элиан пожелала, чтобы они свернули на восток, пролетели над Парижем, соединяя ее с Мирей.

– Мы все по-прежнему здесь, – прошептала она. – Ты только держись – весна наступит снова.

Аби, 2017

Откуда мы берем силы держаться? Те годы недоеданий и оторванности от внешнего мира, должно быть, ужасно выматывали Элиан и ее семью. Но у Мартенов было так много всего, за что можно держаться: за свою общину, друг за друга.

Когда мне стало совсем одиноко, когда я почувствовала, что вяну и погибаю, как растение, лишенное воды, света и питательных веществ, что-то во мне заставило меня потянуться к другим. Включился какой-то глубинный инстинкт выживания, как раз тогда, когда я почувствовала, что меня оставляют последние силы.

Ничего драматичного. На самом деле стороннему наблюдателю это, наверное, показалось бы совершенным пустяком. Когда Сэм, жизнерадостная дружелюбная девушка в моей семинарской группе, предложила выпить кофе, я не стала находить отговорки и сбегать, а вдруг ответила: «Да. Было бы здорово».

Это удивило меня саму. Я не собиралась соглашаться. Пока мы с еще парой человек пересекали дорогу, направляясь к кафе, в голове у меня бешено крутились мысли. Что я делаю? Зак будет в ярости. Что я ему скажу? И все равно что-то заставило меня остаться, войти вслед за ними в тепло яркой кофейни, сесть, заказать латте. И на следующие сорок пять минут я вспомнила, каково это – болтать и смеяться с приятелями, жаловаться вместе с другими на невозможность хоть что-то понять в «Улиссе» – не говоря уж о том, чтобы написать вразумительное сочинение по этой книге, – и подслушивать обрывки чужих жизней.

В течение этих сорока пяти минут я помнила, каково это – быть мной.

Конечно, меня ждали проблемы, когда я вернулась домой. Я почувствовала это в ту же секунду, как повернула ключ в замке. Зак сидел на диване лицом к входной двери, на столе перед ним почти пустая бутылка красного вина. Телевизор был включен, но он на него не смотрел. Он смотрел куда-то в пустоту, и глаза у него были такие же ледяные и темные, как зимняя ночь за окнами. Он не перевел взгляд на меня, просто сидел, специально ожидая, когда я сделаю первый шаг. Кошка с мышкой.

Я повесила пальто, стянула ботинки и повернулась к нему с улыбкой, которая, по моей надежде, убедительно маскировала трепещущий за ней страх. Я почувствовала, как напряглись мои плечи, и заставила себя расслабить руки, когда поняла, что они сжались в кулаки.

По пути домой мне приходили в голову разные оправдания. «Несчастный случай» в метро (как часто я сама думала, не шагнуть ли с края платформы в эту манящую пустоту, ища забвения в шуме приближающегося поезда?). Или – я импульсивно решила поехать домой на автобусе (я уже слышала, как говорю ему «Большая ошибка – пробки были кошмарные!»). Но вдруг та маленькая искорка собственного «я», разгоревшаяся чуточку ярче за прошедшие три четверти часа, проведенных за кофе и разговорами, просто взяла и сказала правду.

– Извини, я немного задержалась. Мы пошли выпить кофе после семинара. – Тон у меня был веселый и беззаботный. Может, это сойдет мне с рук. В конце концов, я ведь не сделала ничего плохого.

Но на самом деле я знала, что это не сойдет мне с рук. Знала, что случится дальше. Знала, что больше не пойду пить кофе после семинара.

Да, то слово точно подходит. Диссоциация: когда разум покидает тело – для того, чтобы вынести невыносимое.