Текст книги "Девушка в красном платке"

– Матье! – Сначала это был только шепот, горло у нее так сжалось, что она не могла выговорить его имя. Но потом она собралась с силами и позвала громче.

Он повернул растрепанную голову в сторону женщины, звавшей его по имени, и Элиан заметила, что взгляд у него был дикий, наполненный таким ужасом, которого она никогда не видела в нем раньше.

Элиан выпрямилась и пошла ему навстречу, но даже когда она протянула к нему руки, он в ужасе смотрел за нее, на тела, все еще висевшие высоко в воздухе. Она проследила за его взглядом, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ив мягко спускает на руки тем, кто ждет внизу, тело молодого парня. По лицу брата текли слезы. И тут она поняла, что это был Люк, чье тело тело сейчас клали на обочину дороги.

Слов не было. Только крик, похожий на вопль дикого зверя, страдающего от боли, когда Матье опустился на колени рядом с телом брата. Элиан стояла рядом и беспомощно наблюдала. Сердце у нее надрывалось, когда Ив передвинул лестницу к следующему столбу и помог опустить рядом с телом Люка тело их отца.

В такой миг, когда сказать было нечего, все, что приходило ей в голову, были слова Гюстава, сказанные, когда они смотрели на горящие ульи: «Крепись, Элиан. Не позволяй им разрушить и тебя тоже. Пообещай себе. Мы переживем это. Мы не позволим им нас победить. Courage». Она опустилась на корточки и обняла Матье, держа его так крепко, как только могла, из последних сил.

* * *

Их похоронили организованно – на кладбище были выкопаны девяносто семь могил, в которых упокоились девяносто семь мужчин и мальчиков Тюля. Ходили слухи и о других ужасных актах расплаты и разорения, творимых немецкими войсками, пока они двигались на север, сразиться в битвах, которые станут для них последними на французской земле. Но жители маленького Тюля были так подавлены попытками пережить собственное горе, что истории из более дальних краев не могли в то время произвести на них сильное впечатление. Просто невозможно было принять то, что случилось у них, но с этой невозможностью им предстояло как-то научиться жить.

Когда похороны остались позади, Элиан с Ивом помогли Матье забраться в грузовик и повезли его в дом у мельницы в Кульяке. У него не было других родственников в Тюле, так что Мартены с распростертыми объятиями приняли его в свою семью.

Но казнь отца и брата стала для него слишком тяжелой ношей; он потерял способность говорить, онемев от горя и потрясения. Глубоко подавленный, он не пролил ни слезинки. Он казался застывшим, ничего не понимающим, далеким, запертым в безмолвной тюрьме собственного разума, и Элиан начала терять надежду когда-нибудь снова до него достучаться. День за днем она сидела с ним у реки, мягко обращаясь к нему, произнося слова надежды и любви, которые, как она думала, возможно, отопрут ту тюрьму тишины, в которой он находился.

Снова стали просачиваться новости – теперь уже не слухи, но сообщения в газетных листовках и голоса по радиоволнам. Так, на севере бушевала жестокая битва; немцы сражались за выживание на всех фронтах, но благодаря силам союзников и решительным усилиям борцов Сопротивления по всей Франции ход войны переломился безвозвратно.

Одним серым утром, когда грозовые тучи омрачали летнее небо, Матье сидел под ветвями ивы, обняв руками колени, склонив голову и отрешенно смотря на реку. Несколько мгновений Элиан стояла и наблюдала за ним, ее сердце обливалось кровью, страдая за любимого – увязшего где-то внутри этой оболочки с пустыми глазами. Если бы только найти ключ, который отопрет его боль, если бы только достучаться до него. Луч солнца вдруг прорезал облака и блеснул на стальных кольцах колючей проволоки, все еще оплетавшей реку. Облака расступились, и за проволокой солнечный свет осветил заводь, заставляя воду сверкать миллионом танцующих огней.

Внезапно Элиан поняла, что делать.

Она побежала к сараю и вынула из-под кучи заброшенных инструментов пару ржавых ножниц. Не глядя на Матье, она зашагала вниз к берегу, где клубок проволоки перегораживал плотину. Ножницы были тугими, но ей удалось развести лезвия в стороны. Она приставила их к нитке проволоки, направила все силы в свои худые руки и рывком свела лезвия. Понадобилось несколько лихорадочных движений, но в конце концов нить согнулась, а потом разломилась, разлетаясь в разные стороны. Элиан взялась за следующее место. А потом сильные руки забрали у нее ножницы, и она отошла в сторону, позволяя Матье кромсать проволоку. Он быстро справился с ней, отрывая отрезанные кольца, не обращая внимания на порезы в тех местах, где шипы разрывали кожу рук, тяжело дыша, заставляя тупые, заржавевшие лезвия ножниц смыкаться снова и снова. Последняя нить проволоки разломилась, и он бросил ножницы на землю. Элиан шагнула на плотину, не снимая обувь, и протянула ему руку.

Наконец он посмотрел ей в глаза. Ее спокойный серый взгляд, казалось, прорезал проволоку, оплетавшую его разум, а ее улыбка растопила лед, сковывавший его сердце. Они вдвоем вышли на середину реки, и там она обернулась к нему. Грозовые облака теперь уплывали, открывая синеву летнего неба. И пока это происходило, Элиан видела, как такая же ясность стала появляться в темных глазах Матье, когда из них потекли слезы.

Она взяла его руки в свои, и они остались стоять в середине реки. Вода пенилась над их щиколотками, ее звук уносил мучительные всхлипы, сотрясавшие Матье, пока его слезы падали в пенную завесу, которая накрывала плотину. Когда он наконец успокоился, она наклонилась к нему и поцеловала его лицо, чувствуя соль от слез.

– Я люблю тебя, Матье, – сказала она.

Он отодвинулся, чтобы вновь взглянуть на ее лицо, лицо, по которому он так долго скучал. Его голос был надтреснутым и хриплым, но это был его собственный голос, наконец вернувшийся к нему.

– Я люблю тебя, Элиан, – ответил он.

Аби, 2017

Дом Элиан располагается в паре долин от Шато Бельвю, на середине холма, чьи опаляемые солнцем, глядящие на юг склоны, покрытые виноградными лозами, простираются за ее маленьким коттеджем до лесов наверху. Похоже, как Элиан и предвидела, Матье в конце концов удалось найти место винодела в ближайшем шато, чтобы они смогли пожениться и зажить собственным домом.

Я волнуюсь, когда Сара останавливает машину у двери коттеджа. Нас пригласили на утренний кофе с Элиан и Мирей. У меня в голове уже сложилось такое четкое представление о сестрах Мартен, пока я слушала историю их жизни в военные годы, что были даже опасения разочароваться, если они вдруг окажутся совершенно другими. Конечно, я не ожидала увидеть молодых женщин, какими они были тогда: Мирей с копной подпрыгивающих темных кудрей и Элиан с прямыми медовыми волосами. На самом деле теперь, когда им обеим недалеко до сотого дня рождения, я, наверное, совсем не узнаю их, опираясь на те образы, которые представляла.

Сара проводит меня мимо входной двери, где бледно-розовые розы пышной россыпью карабкаются по стенам, и мы обходим коттедж, следуя дорогой, идущей вверх по холму к гораздо большему дому (надо полагать, шато, которому принадлежит виноградник), едва заметному среди деревьев над нами. Задняя дверь коттеджа приоткрыта, и пока Сара стучит в нее, я рассматриваю сад Элиан.

В лоне холма, в плодородной коричневой земле вырыты три аккуратных грядки с овощами: я узнаю алые цветки турецких бобов, обвивающих несколько составленных в виде шалаша колышков, а в конце ряда ярко-желтые подсолнухи, выше моего роста, поворачивающие головки вслед за солнцем, пока то совершает свое ежедневное шествие по небу. На ближайшей грядке сочные на вид помидоры соблазнительно свисают с кустов, а под ними, среди толстых листьев и собственных раскинувшихся лоз, примостились кабачки. В терракотовых горшках посажены разные травы, наполняющие воздух вокруг нас сильным, лекарственным запахом. Чуть выше, там, где сад граничит с виноградником, несколько деревьев образуют полосу тени. А под деревьями три белых улья. При виде их я улыбаюсь.

Еще выше по склону, там, где виноградники граничат с лесом, выкрашенная побелкой стена ограждает квадратик земли. Сара замечает, что я смотрю на нее.

– Это кладбище семьи, которой принадлежит шато, – объясняет она. – Матье похоронен там.

Задняя дверь распахивается, и из нее выходит женщина, которая слишком молода, чтобы быть Элиан или Мирей. Она тепло обнимает Сару, целуя ее в обе щеки, а потом обращается ко мне:

– Здравствуй, Аби, я много о тебе слышала.

Широко улыбаясь, Сара приобнимает ее за плечи.

– Это тебе дополнительный сюрприз!

Я смотрю на женщину, озадаченно, но все-таки (как я надеюсь) вежливо улыбаясь. У нее румяные щеки и блестящие карие глаза, и волосы с проседью, которые она носит завязанными в немного непослушный пучок.

– Я очень рада познакомиться с тобой, – говорит она. – Я Бланш. Бланш Дабровски-Мартен.

Я не в силах говорить. А когда мне удается сказать хоть что-то, то у меня вылетает:

– Бланш! Ты все еще здесь!

Она смеется:

– Да. Точнее, я вернулась. Когда мы в прошлом году потеряли Матье, я решила уехать из Парижа и составить компанию Элиан. И так приятно снова быть дома.

– Парижа? – вторю я. – Но как?.. Когда?.. – В голове возникает столько вопросов, что я не могу четко их сформулировать.

Бланш берет меня за руку и ведет к белому кованому столику и стульям, стоящим рядом с задней дверью под тенистой перголой. Цветы в форме граммофончиков, оттенка яркого пламени, гроздьями свисают вокруг нас, густой полог их листьев создает над нами крышу. Пчелы опускают головки в эти алые цветы, деловито добывая из них нектар, чтобы отнести в ульи.

– Знаю, столько всего нужно спросить, столько всего объяснить. Сара рассказала, как интересно тебе было услышать историю Элиан, – улыбается Бланш. – После войны мой отец, он сражался в союзных войсках, вернулся в Париж, чтобы попытаться найти маму и меня. Невозможно было сообщить ему, что Эстер погибла и что Мартены взяли меня к себе. Но он отыскал Мирей, через ателье, где работала Эстер. Она привезла его сюда, на мельницу. Можешь себе представить, как он плакал, когда увидел меня и когда Лизетт вынула мое свидетельство о рождении из книги с растительными лекарствами, где оно было спрятано столько лет. И так мы воссоединились. Мы обосновались в Париже, но я часто навещала свою вторую семью здесь, на юго-западе. Ну, – продолжает, – вы посидите здесь, пока я готовлю кофе. Элиан скоро выйдет. Мирей пока нет, но один из ее внуков должен скоро ее привезти.

Когда Бланш хлопотливо возвращается в дом, мы слышим шум мотора и потрепанный синий пикап въезжает по дороге, останавливаясь сбоку от коттеджа. Жизнерадостного вида молодой человек выпрыгивает из кабинки, машет нам и идет к пассажирской стороне, помочь кому-то выйти.

Опираясь на его руку, к нам медленно направляется маленькая, сгорбленная пожилая женщина, и мы вскакиваем на ноги. Волосы у нее белые, как иней, но подходя ко мне, она оценивающе смотрит на меня ясными и зоркими, как у птицы, глазами.

– Бонжур, Аби. Я Мирей Тибо. – Она пожимает мою руку, и я замечаю, что ее пальцы покрыты узлами и шишками от артрита. – А это один из моих внуков, Люк. Он только что сдал на водительские права, так что его отец разрешил ему взять свою старую машину. Нас двоих в кои-то веки отпустили одних, неплохое приключеньице, а, Люк?

– Да, бабушка, – с ухмылкой соглашается он, потом поворачивается к нам, пожимает нам руки и продолжает: – И цена, которую мне приходится платить за эту привилегию, это еще и ехать за покупками. Вернусь я где-то через час.

– Не забывай ехать осторожно, как тебе сказали! – кричит Мирей ему вслед, тон у нее ласково-поддразнивающий. Несмотря на солидный возраст, у нее все то же живое выражение лица и чувство юмора, о которых я наслышана от Сары.

Бланш возвращается с подносом в руках, ставит его на столик. Красивые фарфоровые чашки и блюдца, украшенные бабочками, стоят рядом с тарелкой маленького масляного печенья.

А потом появляется она – Элиан. Я узнала бы ее где угодно. Она выше и держится прямее, чем старшая сестра. Ее седые волосы собраны в низкий пучок на затылке, а лицо – идеальный овал, его форма все еще видна под обмякшей от возраста кожей. Но больше всего меня поражают ее глаза. Она устремляет их на меня, и в них ясно-спокойное серое небо перед летним рассветом.

Я ожидаю церемонного рукопожатия, поэтому застигнута врасплох, когда она подходит и заключает меня в теплые объятия, а потом целует в обе щеки.

– Значит, ты Аби, – говорит Элиан. Она немного отодвигает меня, чтобы получше рассмотреть, а потом кивает, словно тоже меня узнает. А затем говорит: – Я рада наконец-то с тобой познакомиться. – Как будто она ждала меня. Как будто знала, что однажды мы встретимся.

– А я рада видеть, что вы все еще держите пчел, – говорю я и краснею, осознав, что это едва ли подходит для начала разговора с двумя пожилыми дамами, которых я раньше никогда не встречала.

Элиан улыбается. А потом, как будто она тоже продолжает уже когда-то начатый нами разговор, замечает:

– И знаешь, Аби, это потомки пчел, которые были у меня в Шато Бельвю.

– Но как? Я думала, их уничтожили немцы?

Пока она вспоминает, ее глаза слегка омрачаются, как будто реку затягивает туманом.

– Ты права, ульи сожгли. Но когда мы с Матье пошли в сад, начать приводить в порядок то, что осталось после солдат, мы кое-что заметили. Там в тишине, среди ромашки и мяты зажужжала пчела. А потом еще одна, и еще одна. А потом мы увидели, как они возвращались к дырке в стене. Видишь ли, некоторые из пчел спаслись от огня. Спаслись в достаточном количестве, чтобы образовать новую семью. А на следующий год, когда они стали роиться, мне удалось заполнить новый улей. Так они и сохранились, вот уже много лет. – Она поднимает взгляд на ульи под кружевными листьями деревьев. – Акация, – кивает она. – Шампанское среди медов.

Мы сидим и разговариваем почти два часа. И пока мы говорим, мне кажется, что сестры Мартен становятся моложе, вновь превращаясь в тех девушек, которыми были тогда.

Элиан показывает мне фотографию улыбающейся семьи – между мужчиной и тремя хорошенькими темноволосыми девочками стоит женщина.

– Угадаешь, кто это? – спрашивает она, указывая пальцем.

Мне хватает одного мгновения.

– Это Франсин? – говорю я с изумлением.

Она кивает.

– Я всегда знала, что однажды снова увижу ее. Она живет в Монреале. Ее дочерей зовут Элиан, Лизетт и Мирей.

К тому времени, когда Люк возвращается на синем пикапе забрать Мирей домой, я замечаю, что обе сестры начинают уставать. Когда мы собираемся уходить, Элиан провожает нас до машины, припаркованной перед коттеджем, держа под руки меня и Сару. Я поворачиваюсь к ней.

– Спасибо за приглашение, Элиан. И спасибо за гораздо большее тоже. Понимаете, ваша история помогла мне осознать собственную силу – силу человеческой стойкости перед лицом страха и насилия.

Она кивает, изучая меня своим спокойным взглядом, и мне чудится, что она читает мою собственную историю, изучает шрамы на моих руках, замечает то, что скрывается под поверхностью.

– Ты сильнее, чем думаешь, Аби. – Ее слова – эхо того, что она уже говорила мне в моих снах. – Знаешь, – продолжает она, – Франция решила попытаться забыть то, что происходило в войну. Это было слишком тяжело, слишком опустошительно. Нам пришлось сделать выбор: похоронить все вместе с нашими мертвецами и двигаться дальше. Но как бы там ни было, правда о случившемся все еще с нами.

А потом она опускает руку в карман юбки и достает сложенный квадрат алого шелка.

– Ваш платок! – восклицаю я. – Он все еще у вас!

– Да, – улыбается она. – Немного выцвел и истрепался от времени, как и все мы, но я всегда его берегла. Мне казалось, тебе захочется на него взглянуть. Я всегда чувствовала себя храброй, когда носила его. И, конечно, он помогал мне передавать то, что тогда невозможно было сказать.

Я теряю дар речи, когда она вкладывает мягкий шелк мне в руки. Расправляю его и вижу, что узор на нем по-прежнему яркий и прекрасный. Хотя ткань теперь очень тонкая, этот хрупкий лоскуток все еще сдерживает свое обещание о силе и стойкости. Это осязаемое напоминание о клятве Элиан оставаться верной себе. И я знаю, что мне это только кажется, но чуть-чуть этой силы как будто вливается в мои ладони из потертого шелка и поднимается вверх по моим израненным рукам, делая храброй и меня.

Элиан, 1944

Последние месяцы войны во всей Франции были жестокими и хаотичными. Пока разворачивалась финальная стадия борьбы, приходили новости о спорадически вспыхивающих битвах. А в пустоте, оставшейся после ухода немцев, люди брали закон в свои руки, пытаясь восстановить какое-то подобие порядка в травмированной, расколотой стране, пока она приходила в себя от последствий многолетней оккупации.

Жизнь в Кульяке после ухода немцев не сразу вернулась в привычное русло, но Элиан знала: чтобы двигаться вперед, лучше всего будет попытаться насколько возможно жить, опираясь на свои постоянные привычки. Поэтому она погрузила оставшиеся банки с медом и воском в грузовик и повезла их на площадь, чтобы поставить свой прилавок.

Площадь уже много месяцев не была такой оживленной, хотя теперь люди уже осмеливались выходить на рынок. Сначала они немного робели, подобно оленю, выходящему на открытое место из-под защиты леса, были напряженными и настороженными. Но потом начали расслабляться, почувствовав, что наконец-то можно перекидываться фразами и здороваться с друзьями и соседями, не ощущая на себе неусыпного надзора немецких солдат. Покупать было особо нечего – всего несколько продавцов, да и у тех товаров даже меньше обычного. Но приятно было иметь возможность свободно бродить по площади, сидеть в кафе и обсуждать знаменательные события прошедшей недели, разговаривать и снова смеяться, надеясь, веря, что они наконец свободны. Элиан помахала Матье и Иву, усевшимся на стулья на мостовой у кафе, где они приветствовали постоянно подходивших друзей.

Вдруг на другой стороне площади поднялось волнение, какая-то потасовка и толкотня – из-за угла появилась группа мужчин, толкавшая перед собой незнакомца. Элиан переставляла маленькую пирамидку из банок на прилавке, стараясь сделать так, чтобы казалось, что ей на самом деле есть что продать. Встревоженная звуками улюлюканья и свиста, она подняла взгляд. Кучки людей расступались, отходя в стороны, чтобы пропустить мужчин, и незнакомец, спотыкаясь, вышел на пустое место, образовавшееся в середине площади.

А потом Элиан присмотрелась и вскрикнула от ужаса. Потому что неожиданно поняла, что это был вовсе не незнакомец.

Это Стефани сейчас вытолкали мужчины. Но ее едва можно было узнать. Голова у нее была выбрита. А разорванная блузка болталась и обнажала кожу в том месте, где ее надорвали. Под горлом была грубо намалевана черная свастика. Когда Стефани попыталась выпрямиться, протягивая руку к фонтану, чтобы опереться на него, Элиан заметила, что кожа вокруг черной эмблемы покрасневшая и болезненная на вид, и поняла, что ее нарисовали горячим дегтем.

Сначала трудно было разобрать, что выкрикивают мужчины, но потом Элиан услышала слова «коллаборационистка» и «доносчица». Стефани прижалась к камням в основании фонтана, когда мужчины придвинулись, угрожая и посылая плевки, но все равно старалась стоять прямо и выглядеть непокорной.

Элиан бросилась между ними.

– Прекратите! – крикнула она, широко разводя руки, будто пытаясь физически удержать их вдали друг от друга. Ее сердце бешено билось от страха, но по телу прокатилась волна храброй силы. – Довольно! Неужели вам не кажется, что с нас всех уже довольно?

– Ха! Может, это еще одна коллаборационистка? – насмешливо спросил один из мужчин. – Пытаемся защитить такую же, как сама, шлюху? Думали, вам все сойдет с рук, да, ваша collaboration horizontale?[47]47
  Дословно – горизонтальное сотрудничество (фр.).


[Закрыть] Спать с милицией, да, наверное, и с гестапо тоже. Доносить на соседей в обмен на пару безделушек. – Он шагнул ближе и щелкнул по кончику красного платка, повязанного вокруг шеи Элиан. – А потом тыкать ими нам в лицо.

– Хватай и ее тоже! – крикнул другой.

Один из них потянулся к Элиан и схватил ее за руку. Она закричала, как загнанный в угол зверь, давая выход всему тому страху, и ярости, и боли, которые принесла ей война, которые она так долго молча носила в себе. И как будто ее голос был физической силой, мужчина отлетел от нее, его буквально отбросило на землю.

Потом она поняла, что это был Матье.

– Оставьте ее в покое! Она только и делала, что старалась защитить вас и ваши семьи, – он встал между Элиан и кучкой мужчин, и его голос прокатился по всей площади. А потом к нему присоединился Ив. Вдвоем они создавали непреступный барьер, защищавший девушек.

Мужчины смолкли при виде их. Было прекрасно известно, что и Ив Мартен, и Матье Дюбоск были закаленными макизарами, участвовавшими в борьбе против немцев. Никто в своем уме не рискнул бы бросить вызов ни одному из них, а уж тем более им обоим вместе.

Переступая с ноги на ногу и что-то ворча, мужчины еще несколько мгновений неловко оставались на месте, а потом начали расходиться, оставляя четверку в центре площади.

– Ты в порядке? – спросил Матье Элиан.

– Да, в порядке. – Она стояла, крепко сжав кулаки, и всю ее безудержно трясло, но в остальном она была невредима. – Но Стефани… – Она повернулась к девушке, которая теперь тяжело осела на землю. Элиан опустилась на колени рядом с ней и мягко дотронулась до ее руки. Стефани дернулась и вжалась в фонтан. – Все в порядке. С тобой теперь все в порядке. Они больше не причинят тебе вреда, – пробормотала Элиан утешительно. Она осторожно попыталась поправить кусок разорванной блузки, чтобы закрыть покрывшуюся пузырями, испачканную дегтем кожу. А потом развязала свой платок и протянула его. – Хочешь? Чтобы накрыть голову?

Стефани села и провела рукой по порезаной коже головы. На миг ее глаза наполнились смесью шока и стыда. Но потом она оттолкнула протянутую руку Элиан, с презрением отвергая платок, и поднялась на ноги.

– Я никогда не нуждалась в твоих подачках, Элиан Мартен, и не собираюсь принимать их сейчас. – Она выплюнула эти слова, ожесточенная от своей боли и ярости. Скрестив руки на груди и собрав ткань блузки под горлом в один кулак, она подняла подбородок и – лишь слегка нетвердо – пошла прочь с площади.

Она ни разу не взглянула назад, хотя знала, что покидает ее навсегда.

Когда толпа разбрелась, Матье с Ивом помогли Элиан дойти до ее прилавка и в тишине принялись убирать банки – последнее жалкое напоминание о том, что осталось от пчел Элиан.