Текст книги "День Шакала"

Впервые за десять дней комиссар Клод Лебель поехал спать домой. Когда он поворачивал ключ в замке, готовясь выслушивать упреки жены, часы пробили полночь. Наступило 23 августа.

Глава 20

Шакал вошел в бар за час до полуночи. Его глаза не сразу привыкли к темноте, но скоро он различил длинную стойку у левой стены с чуть подсвеченными зеркалами и бутылками за ней. Бармен с любопытством разглядывал его.

У правой стены узкого зала стояли столики на двоих. В дальнем конце помещение расширялось, и там стояли столы побольше, на четверых и шестерых. Вдоль стойки выстроился ряд высоких табуретов. Постоянные клиенты сидели и за столиками, и у стойки.

Едва он вошел, разговоры сразу стихли, атлетическая фигура Шакала приковала к себе все взгляды. Кто-то присвистнул, за каким-то столиком хихикнули. Шакал прошел к стойке и сел на свободный табурет. Сзади до него донеслось:

«Ты только посмотри! Какие мускулы, дорогой, я сойду с ума!»

Тут же подошел бармен. Его накрашенные губы разошлись в кокетливой улыбке:

– Добрый вечер... месье. – За спиной захихикали. – Что будете пить?

– Двойное шотландское.

Бармен отошел, довольный услышанным. Мужчина, мужчина, мужчина. О, сегодня будет знатная драчка. Он уже видел, как эти педики у стены оттачивают свои когти. Большинство из них ожидали своих постоянных «партнеров», но некоторые были без пары, а тут такая удача. Этот новичок, думал бармен, произведет настоящий фурор.

Сидящий рядом мужчина повернулся к Шакалу и уставился на него с нескрываемым любопытством. Его волосы цвета металлического золота, тщательно уложенные, спускались на лоб заостренными завитками, как у молодого греческого бога на фреске античных времен. На этом сходство кончалось. Тушь на ресницах, алая помада на губах, пудра на щеках не могли скрыть ни морщин стареющего дегенерата, ни алчности его голодных глаз.

– Не угостите ли меня? – с девичьим пришепетыванием спросил он.

Шакал медленно покачал головой. «Голубой» пожал плечами и повернулся к своему собеседнику. Шепотом, похихикивая, они продолжили прерванный разговор.

Бармен довольно улыбнулся. «Нормальный»? Едва ли, зачем тогда приходить сюда. Но и потаскушка ему не нужна, иначе он не отбрил бы Коринн, когда та попросила, чтобы он угостил ее. Должно быть... Какая прелесть! Симпатичный юноша ищет старого педераста, чтобы тот пригласил его к себе на ночь. Да, забавный будет вечерок. Мужчины начали приходить ближе к полуночи, устраивались у дальней стены, оглядывали зал, подзывали бармена, о чем-то совещались с ним. Затем бармен возвращался за стойку и давал сигнал одной из «девочек».

– Господин Пьер зовет тебя на пару слов, дорогая. Будь с ним поласковее и, ради бога, не плачь, как в прошлый раз.

Шакал сделал выбор сразу после полуночи. Двое мужчин буквально ели его глазами. Они сидели за разными столиками и изредка злобно поглядывали друг на друга. Обоим под пятьдесят, один – толстый, с маленькими глазками, утонувшими в обрюзгших щеках, с жирными складками шеи, нависающими над воротником, второй – подтянутый, элегантный, с тощей шеей и обширной лысиной с двумя-тремя прилизанными прядями. В прекрасно сшитом костюме – узкие брюки, рукава пиджака чуть короче манжет рубашки. С шелковым шарфом на шее. Художник, модельер или парикмахер, подумал Шакал.

Толстяк подозвал бармена и что-то шепнул ему на ухо. Крупная купюра перекочевала в карман его обтягивающих брюк. Бармен вернулся за стойку.

– Месье спрашивает, не согласитесь ли вы выпить с ним бокал шампанского? – шепнул он Шакалу. Тот поставил виски на стойку.

– Скажите месье, – подчеркнуто громко произнес он, чтобы слышали сидящие вокруг педики, – что он меня не привлекает.

Вокруг заахали, несколько молодых людей, тоненьких, как тростинки, соскользнули с табуретов и подошли поближе, чтобы не пропустить ни слова. Глаза бармена изумленно раскрылись.

– Он предлагает вам шампанское, дорогой. Мы его знаем, он очень богат. Вам просто повезло.

Не отвечая, Шакал слез с табурета, взял недопитый бокал виски и прошествовал к столику худого, элегантно одетого гомосексуалиста.

– Вы позволите мне сесть за ваш столик? – спросил он. – За стойкой нет ни минуты покоя.

«Голубой» чуть не лишился чувств от радости. Несколько минут спустя толстяк, глубоко оскорбленный, покинул бар, а его более удачливый соперник, положив костлявую руку на плечо молодого американца, жаловался новому другу на ужасные манеры некоторых посетителей этого в общем-то милого заведения.

Шакал и его спутник покинули бар в начале второго. Минут за двадцать до этого мужчина, его звали Жюль Бернар, спросил Шакала, где тот остановился. Потупившись, Шакал признался, что ночевать ему негде, деньги кончились и он не знает, что и делать. Бернар не мог поверить своему счастью. И, как только представился случай, сообщил своему юному другу, что у него прекрасная квартира, уютная и тихая. Он живет один и не поддерживает никаких отношений с соседями, потому что в прошлом они вели себя отвратительно. И он будет рад, если Мартин сможет пожить у него. Шакал с благодарностью принял это великодушное предложение. Перед тем как выйти из бара, он заглянул в единственный туалет (женского не было) и вернулся три минуты спустя с черными от туши ресницами, ярко-красными губами и напудренными щеками. Бернару это не понравилось, но он скрывал свое недовольство, пока они оставались в баре.

– Зачем ты это сделал? – запротестовал он, когда они вышли на улицу. – Теперь ты похож на этих мерзких педиков за стойкой. Ты же симпатичный парень. Все это тебе ни к чему.

– Извини, Жюль, ты, конечно, прав. Я думал, так будет лучше. Я все смою, как только мы приедем домой.

Слова Шакала успокоили Бернара, и они направились к машине. Первым делом они решили поехать на Аустерлицкий вокзал, чтобы Шакал смог забрать чемоданы, а затем на квартиру Бернара. На первом же перекрестке их остановил полицейский. Как только он наклонился к окошку водителя, Шакал зажег внутреннее освещение кабины. На лице полицейского отразилось отвращение.

– Проезжайте, – тут же скомандовал он. А когда машина отъехала, добавил: – Проклятые педеры.

Второй раз их остановили у самого вокзала, и полицейский попросил предъявить документы. Шакал хихикнул.

– Это все, что вы хотите посмотреть? – игриво спросил он.

– Проваливайте, – набычился полицейский и отошел.

– Не стоит их злить, – попросил Бернар. – Они могут нас арестовать.

Под недоброжелательными взглядами служителя Шакал забрал из камеры хранения чемодан и саквояж, отнес их к машине и уложил в багажник. По пути к дому Бернара их остановили вновь, на этот раз сержант и рядовой КРС. Это произошло на перекрестке, в нескольких сотнях ярдов от дома Бернара. Рядовой подошел к машине со стороны пассажирского сиденья, вгляделся в лицо Шакала и отпрянул.

– О боже. Куда это вы двое собрались? – прорычал он.

Шакал надул губы:

– А как ты думаешь, красавчик?

Лицо рядового перекосило от отвращения.

– От вас, педеров, меня тошнит. Проезжайте.

– Тебе следовало проверить их документы, – заметил сержант, когда задние огни машины Бернара скрылись из виду.

– О, перестаньте, сержант, – возразил рядовой. – Мы ищем парня, который три дня трахал баронессу, прежде чем задушить ее, а не двух паршивых педеров.

В два часа утра Шакал и Бернар вошли в квартиру последнего. Шакал настоял на том, что будет спать на кушетке в гостиной, и Бернару пришлось с этим смириться, хотя он и подглядывал через дверь спальни, пока американец раздевался. Он уже прикидывал, как соблазнить этого мускулистого студента из Нью-Йорка.

Ночью Шакал провел инспекцию холодильника в хорошо оборудованной и отделанной в женском вкусе кухне и решил, что еды для одного человека хватит на три дня, а для двух – нет. Утром Бернар хотел сходить за свежим молоком, но Шакал не пустил его, сказав, что предпочитает к кофе молоко консервированное. Поэтому утро они провели дома, обсуждая различные проблемы. Затем Шакал попросил включить телевизор, чтобы посмотреть дневной выпуск новостей.

Комментатор начал с охоты за убийцей баронессы де ла Шалоньер, совершившим это гнусное преступление сорок восемь часов назад. Жюль Бернар содрогнулся от ужаса.

– О, я не терплю насилия, – выдохнул он.

В следующее мгновение экран заполнило лицо, симпатичное лицо, в очках в тяжелой роговой оправе, обрамленное каштановыми волосами, принадлежащее, как объявил комментатор, убийце, американскому студенту Марти Шульбергу. Если кто-то видел этого человека или знает...

Бернар, сидевший на софе, повернулся и взглянул на стоящего рядом Шакала. Последней для него стала мысль о том, что комментатор ошибся в цвете глаз Шульберга, назвав их синими. Потому что поверх стальных пальцев, сжавших шею, на него смотрели серые глаза...

Пять минут спустя перекошенное лицо, распатланные остатки волос и вывалившийся язык Жюля Бернара исчезли за дверью встроенного платяного шкафа в прихожей. Шакал вернулся в гостиную, взял с полки иллюстрированный журнал и поудобнее уселся в кресле. Впереди были два дня ожидания.

В эти два дня Париж трясли, как никогда раньше. В каждом отеле, от самого фешенебельного до самого грязного, по существу публичного дома, проверялись списки гостей. Не остались без внимания ни один пансион, меблированные комнаты, ночлежка или студенческое общежитие. Бары, рестораны, кабаре, ночные клубы и кафе прочесывались детективами в штатском, которые показывали фотографию Марти Шульберга официантам, барменам, вышибалам. Проводились обыски в домах и квартирах всех известных полиции приверженцев ОАС. Более семидесяти молодых мужчин, отдаленно похожих на убийцу, были арестованы, допрошены, а затем отпущены с извинениями. Последнее объяснялось лишь их иностранным подданством: они требовали более вежливого обращения, чем французы.

Документы проверялись у сотен тысяч людей, на улицах, в такси, автобусах. На всех перекрестках Парижа встали полицейские кордоны, и любителям ночных прогулок приходилось предъявлять удостоверение личности по нескольку раз на каждую пройденную милю.

Не отставали от полиции и корсиканцы, обходя притоны, сутенеров, проституток, карманников, воров, бандитов и предупреждая, что сокрытие интересующих их сведений повлечет за собой гнев союза, со всеми вытекающими последствиями.

Сто тысяч сотрудников сил охраны правопорядка, от детективов высокого ранга до солдат и жандармов, вышли на розыски Шакала. Тем же занимались примерно пятьдесят тысяч человек, так или иначе связанных с преступным миром. Портье, швейцары, горничные, водители туристских автобусов вглядывались в проходившие перед ними лица. В студенческие кафе, бары, политические клубы, группы и союзы проникли молодые детективы. Агентства, специализирующиеся на размещении во французских семьях студентов-иностранцев, приехавших во Францию по программам обмена, получили соответствующие указания.

Ближе к вечеру 24 августа Клода Лебеля, который вторую половину субботы провел в саду, вызвали к телефону. Министр внутренних дел ждал его у себя в шесть часов. Машина за ним уже выехала.

Лебеля поразил вид министра. Всегда энергичный глава сил охраны правопорядка выглядел уставшим и подавленным. За прошедшие сорок восемь часов он, казалось, постарел на добрых пять лет, глаза ввалились, вокруг них чернели круги бессонницы. Жестом он предложил Лебелю сесть напротив стола, а сам опустился на вращающийся стул, на котором любил поворачиваться от стола к окну и смотреть на площадь Бово. На этот раз происходящее за окном его не интересовало.

– Мы не можем найти Шакала. Он пропал, исчез с лица земли. Сторонники ОАС, мы в этом убеждены, знают о нем не больше, чем мы. Преступники не видели и не слышали о нем. Корсиканский союз полагает, что в городе его нет.

Министр замолчал и вздохнул, не сводя глаз с маленького комиссара. Тот поморгал, но не произнес ни слова.

– Я думаю, мы не смогли полностью осознать, какого человека мы ловили в эти две недели. Как, по-вашему?

– Он где-то здесь, – ответил Лебель. – Какие церемонии намечены на завтра?

Министр скривился, как от приступа боли.

– Президент не позволяет ничего изменить – Я говорил с ним утром. Он нами недоволен. И завтрашняя программа остается такой же, как и намечалась. В десять утра он вновь зажжет Вечный огонь под Триумфальной аркой. В одиннадцать торжественная месса в Нотр-Дам. В двенадцать тридцать – посещение кладбища мучеников французского Сопротивления в Монвалерьен, затем возвращение во дворец на ленч и сиесту. Днем одна церемония – вручение медалей Освобождения десяти ветеранам Сопротивления, чьи заслуги перед страной были забыты.

Она намечена на четыре часа перед вокзалом Монпарнас. Место он выбрал сам. Если план реконструкции будет выполняться, это последняя годовщина Освобождения, которую увидит старое здание.

– Как будет осуществляться надзор за публикой? – спросил Лебель.

– Мы сейчас этим занимаемся. На каждой церемонии публика будет находиться дальше, чем обычно. Стальные ограждения установят за несколько часов до начала, затем будет произведен обыск всей территории, включая канализационные сети. Будет осмотрен каждый дом и квартира. До церемонии и во время ее на крышах будут находиться снайперы, наблюдающие за другими крышами и окнами. Никто не сможет пройти внутрь ограждения, за исключением официальных лиц и участников церемоний.

На этот раз нами приняты экстраординарные меры. Полицейские будут находиться на карнизах Нотр-Дам, на крыше и среди шпилей. Обыску подвергнут всех священников, участвующих в мессе, всех прислужников и хористов. Даже полицейские и солдаты КРС утром получат специальные значки, на случай если он появится в форме.

За последние двадцать четыре часа мы вставили пуленепробиваемые стекла в окна президентского «ситроена». Никому не говорите об этом, даже президент ничего не знает. Иначе он разъярится. Как всегда, за руль сядет Марру, но он получил указание ехать быстрее, на случай если наш приятель решил стрелять по машине. Дюкре выставит завтра в караул особенно высоких охранников, чтобы они могли закрыть собой генерала.

Будет обыскиваться каждый, кто приблизится к президенту менее чем на двести метров, без всяких исключений. Эта мера вызывает недовольство в дипломатическом корпусе, да и пресса грозится разнести нас в пух и прах. Пропуска для дипломатов и журналистов завтра неожиданно для всех поменяют на новые, так что Шакалу не удастся выдать себя ни за того, ни за другого. Разумеется, будут изыматься все длинномерные предметы. Ну, есть у вас какие-нибудь идеи?

Лебель ответил не сразу. Он сидел зажав руки коленями, словно школьник, пытающийся объяснить свое поведение учителю. Откровенно говоря, некоторые действия бюрократической машины Пятой республики выходили за пределы понимания полицейского, который начинал простым патрульным и всю жизнь ловил преступников благодаря тому, что видел чуть больше остальных.

– Едва ли он станет рисковать жизнью. Он – наемник, то есть убивает за деньги. Он хочет остаться в живых и потратить полученное вознаграждение. И план свой он разработал заранее, в ходе разведывательной поездки в Париж в последние восемь дней июля. Если бы у него были сомнения в успехе операции или в возможности выйти из нее живым, он бы наверняка отступился от задуманного.

Следовательно, он приготовил что-то про запас. Он правильно рассчитал, что в один день в году, в День Освобождения, гордость не позволит генералу де Голлю остаться во дворце, сколь бы велика ни была опасность. И он, несомненно, учел, что будут приняты, особенно после раскрытия заговора, чрезвычайные меры безопасности, о которых вы только что рассказали мне, господин министр. И тем не менее он не повернул назад.

Лебель поднялся и, нарушая этикет, заходил по кабинету.

– Он не повернул назад. И не собирается поворачивать. – Почему? Потому что он по-прежнему уверен, что может убить президента и при этом остаться в живых. То есть основное звено его плана так и осталось нераскрытым. Или это бомба с дистанционным управлением взрывателя, или ружье. Но бомбу можно обнаружить, и тогда все рухнет. Скорее всего, это ружье. Вот почему он въехал во Францию на машине. Ружье он закрепил или на раме, или под обшивкой.

– Но он не сможет приблизиться с ружьем к де Голлю! – воскликнул министр. – Никто не подойдет к нему, кроме нескольких лиц, да и тех обыщут. Как он сможет пронести ружье через заграждения?

Лебель остановился перед министром и пожал плечами:

– Я не знаю. Но думает, что сможет, и пока он ни разу не ошибся, хотя в чем-то ему везло, а в чем-то – нет. Несмотря на то что о нем узнали, что его разыскивали две лучшие полиции мира, он здесь. С ружьем, в тайном убежище, возможно, с новыми лицом и документами. В одном можно не сомневаться, господин министр. Где бы он ни был, завтра он должен объявиться. А когда он вынырнет на поверхность, его необходимо уничтожить. И путь тут только один – смотреть во все глаза.

Что касается мер безопасности, то я не могу предложить ничего нового. И так предусмотрено все, что только возможно. Если позволите, я просто похожу вокруг и посмотрю, не удастся ли мне найти его. Это все, чем я могу помочь.

Слова Лебеля разочаровали министра. Он-то надеялся на озарение, яркую идею, которая осенит лучшего, как охарактеризовал Лебеля двумя неделями раньше его непосредственный начальник, детектива Франции. А тот лишь обещал смотреть во все глаза. Министр встал.

– Разумеется, – в его голосе слышалась холодность. – Пожалуйста, попытайтесь найти его, господин комиссар.

* * *

В тот же вечер Шакал закончил последние приготовления. В спальне Жюля Бернара он выложил на кровать пару стоптанных башмаков, серые шерстяные носки, брюки, рубашку с отложным воротником, армейскую шинель с боевыми медалями и черный берет ветерана войны Андре Мартина. Рядом лежали фальшивые документы, изготовленные в Брюсселе, кожаные ремни, купленные в Лондоне, резиновый набалдашник с пятью разрывными пулями и пять стальных трубок, выглядевших как алюминиевые, в которых находились приклад, рабочий механизм со стволом, глушитель и оптический прицел ружья.

Два патрона Шакал достал из набалдашника и с помощью плоскогубцев, найденных в ящике для инструментов под мойкой в кухне, осторожно вытащил пули. Затем вынул столбики кордита. Их он оставил на столе, а ненужные гильзы бросил в мусорное ведро. Он полагал, что трех пуль хватит за глаза.

Два дня он не брился, и на подбородке золотилась щетина. Ее он собирался сбрить опасной бритвой, купленной по приезде в Париж. На полочке в ванной стояли флаконы из-под лосьона для бритья с краской «под седину», которой он уже пользовался, чтобы стать пастором Иенсеном, и жидкостью для снятия краски. Он смыл каштановый цвет волос Марти Шульберга и, сидя перед зеркалом в ванной, той же бритвой подрезал свои светлые волосы, пока они не стали торчать во все стороны.

Еще раз убедившись, что к утреннему выходу все готово, Шакал приготовил себе омлет, посмотрел по телевизору эстрадную программу и лег спать.

* * *

В воскресенье, 25 августа 1963 года, стояла палящая жара. Такая же погода была годом и тремя днями раньше, когда подполковник Жан-Мари Бастьен-Тири и его люди пытались убить Шарля де Голля у перекрестка в Пети-Кламар. И хотя никто из заговорщиков 1962 года не подозревал об этом, их неудачное покушение послужило отправной точкой цепи событий, оборвавшейся во второй половине этого жаркого летнего воскресенья.

Но если Париж намеревался праздновать девятнадцатую годовщину освобождения от нацистов, то 75 тысяч человек, обливающихся потом в рубашках из синей саржи и костюмах-двойках, пытались обеспечить какое-то подобие порядка. Широко разрекламированные газетами, радио и телевидением торжества Дня Освобождения вызвали небывалый приток зрителей. Большая их часть, однако, только мельком увидела главу государства, шагающего меж плотных рядов охранников и полицейских, чтобы положить начало той или иной церемонии.

Полицейские и чиновники, многие из которых с радостью приняли приглашение поучаствовать в празднествах, понятия не имели о том, что выбор пал на них благодаря высокому росту и каждый, помимо прочего, служил живым щитом. Кроме того, генерала окружала вся четверка его телохранителей.

К счастью, сильная близорукость и отказ носить очки на публике не позволяли ему заметить, что Роже Тесьер, Поль Комити, Раймон Сасья и Анри Джудер постоянно находятся в непосредственной близости от него.

Пресса окрестила их «гориллами», и многие полагали, что это связано с внешностью телохранителей. В действительности такой облик и походку обусловливали иные причины. Каждый был специалистом в рукопашной схватке, с могучими грудью и плечами. Напряженные мышцы груди и спины как бы отжимали руки от боков, и кисти свободно болтались из стороны в сторону. Кроме того, под левой подмышкой у каждого висел автоматический пистолет, еще более усиливая гориллоподобный вид телохранителей. Так они и ходили, широко расставив руки, готовые выхватить пистолет и открыть стрельбу при малейшем намеке на опасность.

Но в тот день не было и намека. Зажжение огня под Триумфальной аркой прошло, как и намечалось. При этом на крышах домов, окружающих площадь Звезды, сидели на корточках у печных труб сотни людей с ружьями и биноклями, настороженно оглядывая окна и другие крыши. Едва президентский кортеж покатил по Елисейским полям к собору Нотр-Дам, они, облегченно вздохнув, поспешили вниз.

Ничего неожиданного не произошло и в соборе. Кардинал архиепископ Парижа, сопровождаемый прелатами и служками, всех их обыскали до того, как они облачились в приличествующие торжеству одежды, отслужил мессу. На органных хорах примостились двое мужчин с ружьями, даже архиепископ, не знал об этом, и с высоты пристально наблюдали за ходом церемонии. Среди верующих хватало детективов в штатском, которые не преклоняли колени и не закрывали глаза, но молились так же истово, как остальные, повторяя про себя: «Пожалуйста, дорогой Боже, только не сейчас, когда я на службе».

Снаружи двух зевак, хотя они находились в двухстах метрах от дверей собора, схватили, едва они сунули руку под пиджак. Один хотел почесаться, второй – достать портсигар.

Других нарушений среди публики отмечено не было. Никто не стрелял в президента с крыши, под его ногами не взрывались дистанционно управляемые бомбы. Полицейские следили и друг за другом, чтобы убедиться, что у каждого есть специальный значок. Их выдали ранним утром, чтобы Шакал никак не мог скопировать его и прикинуться стражем порядка. Одного солдата КРС, потерявшего значок, тут же схватили и затолкали в черный фургон. У него отобрали автоматический карабин и освободили только вечером. И лишь после того, как двадцать его коллег подтвердили, что он говорит правду и действительно служит в КРС.

В Монвалерьен атмосфера накалилась до предела, хотя президент, если что-то и заметил, вел себя так, словно не происходит ничего необычного. Его личная охрана полагала, что на самом кладбище генерал будет в полной безопасности. Но убийца мог попытаться найти свой шанс на узких улочках этой рабочей окраины, где лимузин президента не мог развить большой скорости.

На самом деле Шакал в это время находился совсем в другом месте.

* * *

Пьер Вальреми злился на весь свет. Его рубашка прилипла к потной спине, ремень карабина впился в плечо, хотелось пить, подошло время ленча, но он знал, что сегодня дома поесть не удастся. Он даже пожалел о том, что вступил в КРС.

А как хорошо все начиналось. После увольнения с фабрики в Руане клерк на бирже труда указал ему на висящий на стене плакат. Изображенный на нем молодой человек говорил всему миру, что у него прекрасная работа и блестящие перспективы. А форма КРС сидела на нем как влитая. И Вальреми решил, что ему это подходит.

Но никто не сказал ему о жизни в казарме, похожей на тюрьму, собственно, не так давно старое здание таковой и являлось. Не говоря уж о муштре, ночных маршах, колючем материале рубашки, часах ожидания на перекрестках в лютый холод и адскую жару ради того, чтобы задержать правонарушителя. Но у всех прохожих документы были в полном порядке, спешили они или не спешили по обычным житейским делам, и осознание собственной ненужности привело к тому, что Вальреми начал пить.

И вот Париж, первая для него поездка за пределы Руана. Он-то надеялся, что сможет осмотреть достопримечательности столицы. Как бы не так, во всяком случае, с сержантом Барбишем этот номер не прошел. Все повторилось, как в Руане. Видишь это заграждение, Вальреми? Так вот, встань рядом, следи, чтобы оно не упало, никого не пропускай без соответствующих документов, ясно? Дело тебе доверено очень ответственное.

Ответственное! Похоже, они слегка тронулись умом с этим Днем Освобождения Парижа, понавезли в столицу тысячи полицейских со всех провинций. В его казарме поселились люди из десяти разных городов, поползли слухи, что ожидается какое-то важное событие, иначе к чему вся эта суета. Слухи, всегда слухи. Только проку от них ноль.

Вальреми повернулся и оглядел улицу Рен. Ограждение, которое он охранял, представляло собой цепь, натянутую поперек улицы от одного дома к другому в двухстах пятидесяти метрах от площади 18 Июня. Еще в двухстах метрах, в глубине площади, высилось здание вокзала Монпарнас, перед которым генерал де Голль собирался наградить ветеранов Сопротивления. Вдалеке он видел людей, размечавших места, где будут стоять ветераны, официальные лица, оркестр республиканской гвардии. До церемонии оставалось еще три часа. Господи, когда же все закончится?

К ограждению начала стекаться публика. У некоторых фантастическое терпение, думал Вальреми. Ждать на такой жаре столько времени, чтобы увидеть море голов в трехстах метрах отсюда, среди которого будет де Голль. Правда, люди всегда собираются там, где появляется Шарло.

У перегораживающей улицу цепи собралась уже добрая сотня зевак, когда Вальреми увидел старика. Тот еле ковылял по тротуару, и вид у него был такой, словно он вот-вот упадет. На черном берете выступили пятна пота, да еще эта длинная, ниже колен шинель. А на груди позвякивали медали. Многие из тех, кто стоял у барьера, с жалостью смотрели на старика.

И всегда эти чудаки таскают на себе медали, думал Вальреми, будто это все, что у них есть. А может, ничего другого у них и не осталось? Особенно, если тебе отрезали одну ногу. Может, думал Вальреми, наблюдая за приближающимся к нему стариком, он тоже немало побегал, когда были целы обе ноги. А теперь он выглядел как старая чайка со сломанным крылом, которую он однажды видел на морском побережье в Кермадеке.

О боже, и так до самой смерти, на одной ноге, опираясь иа алюминиевый костыль. Старик дохромал до ограждения.

– Можно мне пройти? – робко спросил он.

– Подождите, папаша, давайте взглянем на ваши документы.

Старик пошарил в кармане рубашки, которая явно нуждалась в стирке, вытащил два удостоверения и протянул их Вальреми. Андре Мартин, гражданин Франции, пятьдесят три года, родился в Кольмаре, Эльзас, проживает в Париже. Другое удостоверение принадлежало тому же человеку, но вверху добавились слова: «Инвалид войны». Уж это-то видно сразу, подумал Вальреми.

Он всмотрелся в фотографии на обоих документах. Фотографировали одного человека, но в разное время. Вальреми взглянул на старика.

– Снимите берет.

Андре Мартин тут же стянул его с головы и скомкал в руке. Вальреми сравнил лицо стоящего перед ним старика с фотографиями. Да, это, несомненно, он. Старик, правда, выглядел совсем больным. Он порезался при бритье и заклеил порезы клочками туалетной бумаги, на которых выступили, капельки засохшей крови. Посеревшая кожа блестела от пота. Седые волосы торчали во все стороны, всклокоченные снятием берета. Вальреми вернул документы.

– Зачем вам нужно туда идти?

– Я там живу, – ответил старик. – Я получаю пенсию. У меня комната на чердаке.

Вальреми вновь потянулся за документами. В удостоверении личности значился адрес: дом 154 по улице Рен. Солдат КРС взглянул на номер дома, у которого они стояли. Номер 132. Действительно, номер 154 дальше по улице. Приказа не пропускать старика домой не было.

– Хорошо, проходите. Но будьте внимательны. Шарло будет здесь через пару часов.

Старик улыбнулся, убирая удостоверения в карман, и чуть не упал, зацепившись костылем за единственную ногу, но Вальреми успел поддержать его.

– Я знаю. Один из моих давних приятелей получает сегодня медаль. Я получил свою два года назад, – он ткнул пальцем в медаль Освобождения, – но из рук министра вооруженных сил.

Вальреми вгляделся в металлический кружок. Вот, значит, она какая, медаль Освобождения. Слишком мала для того, чтобы отдать за нее ногу. Тут он вспомнил о своих обязанностях и коротко кивнул. Старик захромал вдоль улицы. Вальреми повернулся, чтобы остановить еще одного желающего проскочить ограждение.

– Все, все, дальше нельзя. Оставайтесь за барьером. – Краешком глаза он заметил, как старый солдат исчез в подъезде одного из последних домов улицы Рен.

* * *

Мадам Берта вздрогнула, когда на нее упала тень. День выдался шебутной, полиция заглядывала во все квартиры, и она не знала, как отреагировали бы жильцы, будь они дома. К счастью, все, кроме трех, уехали в отпуск.

После ухода полиции она наконец села на привычное место у порога и немного повязала. Церемония, подготовка к которой шла полным ходом в сотне ярдов от дома, на площади перед вокзалом, нисколько не интересовала ее.

– Извините, мадам... если вас не затруднит... может, стакан воды. Церемония начнется не скоро, а на улице так жарко...

Перед ней стоял старик в длиннополой шинели, такой же, какую носил ее давно умерший муж, с медалями на левой стороне груди. Он тяжело опирался на костыль, из-под шинели выступала одна нога. Изможденное лицо блестело от пота. Мадам Берта собрала вязание и сунула его в карман фартука.

– О, месье. Ходить в шинели в такую жару. И до церемонии еще два часа. Вы пришли очень рано. Входите, входите.

Она засеменила к стеклянной двери своей комнаты в конце вестибюля, чтобы налить стакан воды. Ветеран захромал следом.

За шумом воды из кухонного крана она не услышала, как закрылась дверь в вестибюль, и едва ли успела почувствовать пальцы левой руки мужчины, скользнувшие ей под подбородок. Никак не ожидала она и удара кулаком по шее чуть ниже уха. Кран, струя воды и наполняющийся стакан взорвались красными и черными звездами, и потерявшая сознание мадам Берта беззвучно опустилась на пол.

Шакал распахнул шинель, отстегнул ремни, притягивающие его правую ноту к ягодице. Когда он распрямлял ногу, его лицо перекосило от боли. Он подождал несколько минут, пока восстановится кровообращение, прежде чем наступить на нее.