Текст книги "День Шакала"

* * *

Утром того же понедельника, 5 августа, Виктор Ковальски, придя на главный почтамт, опять обратился к помощи клерка, понимающего по-французски. На этот раз он хотел, чтобы клерк позвонил в справочную службу авиакомпании «Алиталия» и узнал, когда на этой неделе можно улететь из Рима в Марсель и вернуться обратно. Оказалось, что на сегодняшний рейс он уже опоздал, так как до вылета оставался час и он не добрался бы до аэропорта. Следующий прямой рейс только в среду, сообщили ему. Нет, самолеты других авиакомпаний не летают из Рима в Марсель. Но, может, синьора интересуют непрямые рейсы? Нет? Тогда тот, что в среду? Да, вылет в 11.15, посадка в аэропорту Марселя вскоре после полудня. Обратный рейс на следующий день. Один билет? Туда и обратно? Конечно. Фамилия? Ковальски назвал фамилию, указанную во французском удостоверении личности, лежащем в его кармане. В пределах стран, входящих в «Общий рынок», международные паспорта не требовались.

Его попросили подойти к стойке «Алиталии» в аэропорту Фьюмичино за час до вылета. После того как клерк положил трубку, Ковальски забрал поступившую корреспонденцию, сложил ее в стальной ящик и вернулся в отель.

* * *

На следующее утро Шакал последний раз встретился с месье Гуссеном. Он позвонил тому после завтрака, и оружейник радостно объявил, что все готово. Не сможет ли месье Даггэн зайти к нему в одиннадцать часов? И пусть не забудет все необходимое для окончательной подгонки.

Шакал вновь прибыл на полчаса раньше, футляр с компонентами ружья лежал внутри дешевого фибрового чемодана, который он купил часом раньше в комиссионном магазине. Тридцать минут он оглядывал улицу, прежде чем подойти к двери и позвонить. Когда месье Гуссен впустил его в дом, он сразу же прошел в кабинет. Оружейник присоединился к нему, предварительно заперев входную дверь на замок и цепочку. Затворил он и дверь кабинета.

– Новых сложностей не возникло? – спросил англичанин.

– Нет, теперь, я думаю, все позади, – из стола бельгиец достал несколько рулонов мешковины и развернул их Внутри оказались стальные трубки. Отполированные, по внешнему виду они ничем не отличались от алюминиевых. Затем он протянул руку к футляру. Шакал открыл его и передвинул поближе.

Оружейник начал укладывать компоненты ружья в трубки. Они идеально подходили друг к другу.

– Как прошла пристрелка? – осведомился он по ходу работы.

– Очень хорошо.

Опуская в соответствующую трубку телескопический прицел, Гуссе заметил, что котировочные винты залиты застывшим клеем.

– Я сожалею, что головки винтов такие маленькие, но иначе нам не удалось бы разместить прицел в трубке нужного диаметра, – и прицел исчез в стальном цилиндре.

Все пять компонентов ружья разместились в контейнерах, на столе остались только спусковой крючок и пять разрывных пуль.

– А теперь спрячем и остальное.

Гуссен взял плечевой упор и показал Шакалу бритвенный разрез в коже. Крючок он засунул в щель и заклеил ее черной изоляционной лентой. Вынул из ящика стола резиновый цилиндр диаметром в полтора и толщиной в два дюйма. Из одного торца выступал стальной штырь с резьбой на наружной поверхности.

– Сюда наворачивается нижняя трубка, – пояснил оружейник.

Вокруг стального штыря виднелись пять глухих отверстий. В каждое он вставил по патрону. Над черным торцом виднелись лишь медные верхушки капсулой.

– Если резиновый набалдашник поставить на место, пули скроются под трубкой. К тому же резина снимает последние сомнения в том, что вся конструкция может использоваться для чего-то еще, помимо прямого назначения. – Англичанин молчал. – Что вы на это скажете? – в голосе бельгийца сквозила озабоченность.

Не говоря ни слова, англичанин взял трубки и внимательно осмотрел их. Потряс, но не услышал ни звука: разделенные двумя слоями байки, металлические поверхности не соприкасались друг с другом. В самой длинной, в двадцать дюймов, разместились казенная часть ружья и ствол. В остальных, длиной примерно с фут, два подкоса приклада, верхний и нижний, глушитель и телескопический прицел. Кроме трубок, на столе лежали плечевой упор со спрятанным в набивке спусковым крючком и резиновый набалдашник с пулями. Охотничье ружье, вернее, ружье убийцы, перестало существовать.

– Превосходно, – изрек наконец англичанин. – Именно то, что я и хотел.

Бельгиец просиял. Мастер в своем деле, он, как всякий другой человек, не был чужд лести и понимал, что перед ним специалист высшей квалификации, пусть и в несколько иной области.

Каждую трубку с компонентом ружья Шакал завернул в мешковину и уложил в фибровый чемодан. Добавив к ним плечевой упор и резиновый набалдашник, он опустил крышку и передал бельгийцу пустой футляр.

– Мне он больше не понадобится. Ружье останется в чемодане, пока не придет случай воспользоваться им, – он вытащил из кармана оставшиеся двести фунтов и положил их на стол. – Я думаю, мы в расчете, месье Гуссен?

Бельгиец убрал деньги.

– Да, месье, если только я не могу сделать для вас что-нибудь еще.

– Только одно, – ответил англичанин. – Пожалуйста, не забывайте наш разговор, состоявшийся здесь полмесяца назад, о пользе молчания.

– Я помню о нем, месье, – заверил его бельгиец. Гуссена вновь охватил страх. Не попытается ли этот невозмутимый убийца покончить с ним прямо сейчас, чтобы гарантировать его молчание? Скорее всего, нет. Расследование выведет полицию на след высокого англичанина до того, как тому представится возможность пустить в дело ружье, лежащее в чемодане. Англичанин словно прочитал мысли оружейника и позволил себе улыбнуться.

– Вы можете не волноваться. Я не собираюсь причинять вам вреда. Кроме того, я полагаю, что такой умный человек, как вы, наверняка принял меры предосторожности на тот случай, если кто-то из клиентов попытается его убить. Возможно, вам позвонят в течение часа. И, если трубку не снимут, сюда приедет один из ваших приятелей. А может, у адвоката оставлено письмо, которое нужно вскрыть после вашей смерти. Так что мне ваше убийство принесет только лишние хлопоты.

Месье Гуссен даже вздрогнул. У адвоката действительно хранилось письмо, которое тот вскрыл бы в случае его смерти. В нем указывалось, что полиция должна заглянуть под определенный камень в саду за домом. Под камнем лежала жестяная коробка со списком клиентов, приезжавших к нему в этот день. Список менялся каждое утро. И сегодня в нем значился только один человек, высокий, не стесненный в средствах англичанин по фамилии Даггэн. По роду деятельности Гуссену приходилось страховать себя от неожиданностей.

Шакал спокойно смотрел на него.

– Я так и думал. Сейчас вы в полной безопасности. Но я убью вас, будьте уверены, если вы расскажете кому-либо о моих визитах сюда или о приобретенном у вас ружье. Вы должны забыть обо мне, как только я переступлю порог вашего дома.

– Полностью с вами согласен, месье. Это обычные деловые отношения со всеми моими клиентами. Должен сказать, того же я ожидаю и от вас. Поэтому серийный номер на стволе ружья, которое вы получили от меня, вытравлен кислотой. Я не хочу отвечать на вопросы полиции.

Англичанин вновь улыбнулся.

– Тогда мы понимаем друг друга. Прощайте, месье Гуссен.

Минутой позже за ним закрылась дверь, и бельгиец, который много знал о ружьях и вооруженных преступниках, но совсем ничего о Шакале, облегченно вздохнул и удалился в кабинет, чтобы пересчитать деньги. Шакал не хотел, чтобы его видели в отеле с дешевым фибровым чемоданом, и, поймав такси, поехал на железнодорожный вокзал, где и оставил чемодан в камере хранения, положив квитанцию во внутреннее отделение бумажника.

На ленч он зашел в один из близлежащих ресторанов, отметив шампанским завершение подготовительного этапа во Франции и Бельгии, затем прошелся до «Амиго», собрал вещи и заплатил по счету. Отель он покинул в том же безукоризненно сшитом клетчатом костюме, черных очках и с двумя дорогими кожаными чемоданами, которые коридорный поставил в багажник такси. Он стал беднее на 1600 фунтов, но ружье, упакованное в неприметный чемоданчик, дожидалось его в камере хранения, а три поддельных документа лежали во внутреннем кармане пиджака.

Самолет из Брюсселя в Лондон вылетел в начале пятого. В таможне лондонского аэропорта один из его чемоданов подвергся досмотру, но в нем, естественно, не нашли ничего предосудительного. В семь часов вечера Шакал уже принимал душ в своей квартире, перед тем как пойти пообедать в Вест-Энд.

Глава 8

К сожалению, в среду Ковальски не поручили звонить кому-либо с главпочтамта, иначе он опоздал бы на самолет. И почта ждала его в ячейке на имя Пуатье. Он получил пять конвертов, запер их в стальной ящик, прикованный к его левому запястью, и поспешил в отель. К половине десятого Родин разомкнул наручник и отпустил Ковальски отдыхать. Его следующее дежурство начиналось в семь вечера.

В комнату Ковальски заглянул лишь затем, чтобы взять кольт (Родин не разрешал ему ходить с пистолетом по улицам) и сунуть его в кобуру под левой рукой. Если бы он носил подогнанный по фигуре пиджак, выпирающая кобура была бы заметна за сотню шагов, но его костюмы, словно сшитые никудышным портным, висели на нем мешком, несмотря на его габариты. Он захватил с собой катушку лейкопластыря и берет, купленный днем раньше, а также пачку итальянских и французских банкнот, жалованье за прошедшие месяцы, и закрыл за собой дверь.

У лифта охранник в упор взглянул на него.

– Теперь они хотят, чтобы я позвонил, – Ковальски указал на девятый этаж.

Охранник ничего не ответил, но не сводил с него глаз, пока не прибыл лифт и Ковальски не вошел в кабину. Несколько секунд спустя он уже выходил из отеля, на ходу надевая черные очки.

В кафе напротив мужчина, читавший иллюстрированный журнал, чуть опустил его, чтобы лучше видеть Ковальски сквозь солнцезащитные очки. Поляк огляделся в поисках такси и направился к углу квартала. Мужчина с журналом покинул кафе и подошел к мостовой. Маленький «фиат» выскользнул из длинного ряда припаркованных вдоль тротуара машин и остановился напротив мужчины. Тот влез в кабину, и «фиат» пополз вслед за Ковальски.

На углу поляк поймал такси.

– Фьюмичино, – бросил он водителю. И в аэропорту агент СДЭКЭ не спускал с него глаз. Ковальски нашел стойку «Алиталии», заплатил за билеты, заверил девушку, что ни чемоданов, ни ручной клади у него нет, и услышал в ответ, что посадка на рейс Рим – Марсель, время вылета 11.15, начнется через час и пять минут.

Чтобы скоротать время, экс-легионер отправился в кафетерий, взял чашечку кофе, сел лицом к огромным стеклянным панелям, выходящим на летное поле, и смотрел, как взлетают и садятся самолеты. Он любил аэропорты, хотя и не понимал, каким образом самолетам удается оторваться от земли. Большую часть жизни рев авиационных моторов означал для него приближение немецких «мессершмиттов», русских «штурмовиков», американских «летающих крепостей». Потом их сменили самолеты воздушной поддержки «В-26» или «скайрайдеры» в Индокитае, «мистери» и «фуги» в Алжире. Теперь, в гражданском аэропорту, ему нравилось наблюдать, как самолеты, словно большие серебристые птицы, плавно приближаются к земле, на мгновение зависая над посадочной полосой, как раз перед самым касанием. Застенчивый по натуре, он, однако, наслаждался суетой аэропортов. Возможно, размышлял он, если б его жизнь сложилась иначе, он работал бы в одном из них.

Мысли его вернулись к Сильвии, и густые брови озабоченно сошлись у переносицы. Это несправедливо, сказал он себе, что она должна умереть, а эти мерзавцы, засевшие в Париже, будут жить. Полковник Родин рассказывал ему о них, о том, как они предали Францию, опозорили армию, уничтожили Легион и оставили народы Индокитая и Алжира на милость террористов. От полковника Родина он не слышал ни слова лжи.

Объявили его рейс, и через стеклянные двери Ковальски вышел на залитое солнцем летное поле. Самолет стоял в сотне ярдов от здания аэропорта. С галереи два агента полковника Роллана наблюдали, как Ковальски поднялся по трапу, в черном берете и с заклеенной пластырем щекой. Один из них подтолкнул другого и усмехнулся. Едва самолет оторвался от земли, взяв курс на Марсель, они двинулись к выходу. По пути один задержался у телефона-автомата, набрал римский номер, представился по имени и доложил: «Он улетел. „Алиталия“ четыре-пять-один. Посадка в Маринане (Аэропорт Марселя) в двенадцать десять. Ciao».

Десять минут спустя донесение поступило в Париж, еще через десять минут его приняли в Марселе.

Самолет «Алиталия» разворачивался над бухтой невероятно синей воды, заходя на посадку в аэропорту Маринан. Миловидная стюардесса-итальянка прошла по проходу между креслами, проверяя, застегнуты ли ремни, и села в последнем ряду. Она обратила внимание на пассажира, сидевшего перед ней, который, прильнув к окну, не отрывал взгляда от купающейся в солнечных лучах дельты Роны, словно никогда не видел ее раньше.

Это был крупный мужчина, не понимающий по-итальянски и говоривший по-французски с сильным акцентом, похоже, выходец из стран Восточной Европы. Черный берет, черные коротко стриженные волосы, черные очки, которые он ни разу не снял. Кусок пластыря на полщеки. Наверное, он сильно порезался, когда брился, подумала стюардесса.

Самолет приземлился точно по расписанию, подрулил к зданию аэропорта, и пассажиры направились в зал таможенного досмотра. Когда они один за другим проходили через стеклянные двери, низенький лысоватый мужчина, стоявший рядом с полицейским, проверяющим паспорта, легонько подтолкнул его.

– Вон тот здоровяк, черный берет, лейкопластырь на щеке, – отошел ко второму проверяющему и повторил то же самое.

Пассажиры разделились на две цепочки, чтобы пройти паспортный контроль. Два полицейских стояли за турникетами лицом друг к другу на расстоянии в десять футов, а пассажиры шли между ними, предъявляя паспорт или удостоверение личности и посадочную карточку. Синяя форма полицейских указывала на то, что они служат в ДСТ (Дирексьон де ла Сюрвеянс дю Территуар, одно из пяти управлений Сюрте Насьональ), управлении, ответственном за поддержание порядка на территории Франции и проверку приезжающих иностранцев и возвращающихся французов.

Когда подошла очередь Ковальски, полицейский едва удостоил его взглядом. Поставил печать на желтую посадочную карточку, бегло просмотрел удостоверение личности и взмахом руки предложил ему пройти. Довольный столь удачным исходом проверки документов, Ковальскн направился к таможенникам, с которыми уже успел побеседовать лысоватый мужчина, скрывшийся за матовой дверью кабинета начальника таможни.

– Месье, ваш багаж, – обратился к Ковальски старший таможенник, указав на ленту конвейера, у которого ожидали чемоданы другие пассажиры.

– У меня нет багажа, – ответил Ковальски, нависнув над таможенником.

– Нет багажа? Ну, может, у вас есть вещи, облагаемые пошлиной?

– Нет, у меня ничего нет.

– Очень хорошо, проходите, месье, – таможенник указал на дверь, ведущую к стоянке такси.

Ковальски кивнул и вышел в солнечный свет. Сорить деньгами он не привык, поэтому предпочел отправиться в город не на такси, а на автобусе.

Едва он скрылся из виду, несколько таможенников окружили своего старшего коллегу.

– Интересно, зачем он им нужен? – спросил один.

– Похоже, крепкий парень.

– Едва ли он останется таким, пройдя через их руки, – заметил третий, кивнув в сторону кабинета, в который зашел лысоватый.

– Хватит болтать, пора и за работу, – отрезал старший таможенник. – Сегодня мы уже послужили Франции.

– Вернее, Le Grand Шарлю, – поправил его кто-то из таможенников и, когда они разошлись, добавил тихим шепотом: – Черт бы его побрал.

* * *

Автобус остановился у марсельского отделения «Эйр Франс» в центре города. Солнце пекло даже сильнее, чем в Риме. Август в Марселе, имея несомненные достоинства, не вдохновлял на физические упражнения. Жара накрыла город, как эпидемия тяжелой болезни, проникая во все поры, высасывая силу, энергию, отбивая все желания, кроме одного: лежать в прохладной комнате с опущенными жалюзи и работающим на полную мощь вентилятором.

Затихла даже Канебьер, всегда оживленная главная улица Марселя, с наступлением темноты превращающаяся в реку огней и веселья. Редкие прохожие и машины медленно двигались по ней, словно в потоке патоки. Ковальски потребовалось полчаса, чтобы найти такси. Большинство водителей предпочло вздремнуть где-нибудь в парке под сенью деревьев.

Следуя по адресу, полученному от Жожо, они выехали на шоссе, ведущее в Касиз. На пересечении с проспектом Освобождения Ковальски попросил водителя остановить машину, сказав, что дойдет пешком. Вырвавшееся у того «как угодно» наилучшим образом показало, что он думает об иностранцах, желающих пройти несколько ярдов по такой жаре, имея в своем распоряжении машину.

Ковальски подождал, пока такси развернется и скроется из виду. Официант уличного кафе подсказал ему, как найти переулок, указанный на листе бумаги. Дом, похоже, построили недавно, и Ковальски подумал, что чета Жожо неплохо зарабатывает на пирожках и бутербродах, которые они развозили по платформе. А может, у них теперь стационарный киоск, о котором мадам Жожо мечтала с давних пор. Во всяком случае, их материальное положение значительно улучшилось. Да и Сильвии лучше расти здесь, чем рядом с портом. При мысли о дочери он остановился как вкопанный. Что там говорил Жожо по телефону? Неделя? Может, две? Это невозможно.

По ступенькам он влетел в подъезд, на мгновение задержался перед двойным рядом почтовых ящиков. Гржибовски, значилось на одном из них, квартира 23. Второй этаж, подумал Ковальски и решил подняться по лестнице.

Дверь квартиры 23 ничем не отличалась от прочих. Звонок с кнопкой, маленькая белая табличка под ним со словом «Гржибовски». Он нажал на кнопку. Дверь приоткрылась, и толстая палка ударила ему в лоб.

Удар рассек кожу, но череп выдержал. Распахнулись двери квартир 22 и 24, и из них выскочили люди. Все это заняло не более полсекунды, но и этого времени хватило, чтобы Ковальски озверел. Соображал поляк медленно, но дрался превосходно.

В узком коридоре его масса и сила не давали никаких преимуществ. Из-за его роста конец палки не набрал максимальной скорости, снизив тем самым мощь удара. Хотя кровь заливала глаза, он сумел разглядеть, что перед ним двое мужчин и по двое с каждой стороны. Чтобы драться, ему требовался простор, и он рванулся в квартиру 23.

Мужчина, стоявший перед ним, отлетел назад, руки остальных тянулись к его шее, пиджаку. Оказавшись в комнате, он выхватил «кольт» и один раз выстрелил в дверной проем. В момент выстрела что-то тяжелое ударило его по руке, бросив ее вниз.

Пуля раздробила коленную чашечку одному из нападающих, и тот рухнул с громким воплем. От второго удара по запястью пальцы онемели и пистолет выпал у него из руки. Секундой позже все пятеро навалились на него. Потом доктор подсчитал, что Ковальски не менее двадцати раз ударили по голове дубинками, налитыми свинцом, прежде чем он потерял сознание. Ему порвали левое ухо, сломали нос, лицо превратилось в кровавую маску.

Дважды Ковальски почти дотягивался до пистолета, пока чья-то нога не отбросила его в дальний угол. Когда его все-таки свалили на пол, на ногах осталось только трое нападавших.

Наконец огромное тело застыло, и лишь струйка крови из рваной раны на лбу показывала, что Ковальски еще жив. Трое агентов стояли над ним, тяжело дыша, обливаясь потом. Мужчина с простреленным коленом, обхватив его красными от крови руками, привалился к стене у двери. Лицо его побледнело, с посеревших от боли губ непрерывным потоком срывались ругательства. Второй стоял на коленях, медленно раскачиваясь взад-вперед, прижимая руки к паху. Третий лежал на ковре лицом вниз рядом с поляком. На его левом виске, куда со всего размаху угодил кулак Ковальски, наливался синяк.

Борьба продолжалась лишь три минуты.

Командир группы перевернул Ковальски на спину, приподнял веко левого глаза. Затем подошел к телефонному аппарату, стоящему на подоконнике, и набрал местный номер.

Он все еще тяжело дышал. Трубку на другом конце провода сняли сразу же.

– Мы его взяли... – доложил старший агент. – Сопротивлялся? Еще как сопротивлялся... Он выстрелил один раз, угодил в коленную чашечку Грини. Капетти остался без яиц, а Виссар отключился... Что?.. Да, поляк жив, как приказывали... Иначе он не вывел бы из строя троих... Да, ему тоже досталось. Нет, он без сознания. Послушайте, нам не нужен «черный ворон», пришлите лучше пару машин «скорой помощи». И побыстрее.

Он швырнул трубку на рычаг. По всей комнате валялась разломанная мебель. Теперь она годилась разве что на дрова. Они-то думали, что поляк отступит к лестнице, и не позаботились о том, чтобы вынести мебель. Он сам пострадал от этого. Кресло, которое бросил поляк одной рукой, угодило ему в грудь, и каждый вздох причинял боль. Чертов поляк, подумал он, эти мерзавцы из управления не предупредили, с кем придется иметь дело.

Через пятнадцать минут к дому подъехали две машины «скорой помощи». Врач поднялся на второй этаж. Ковальски он осматривал пять минут. Затем закатал ему рукав и сделал укол. Санитары положили поляка на носилки и, сгибаясь под тяжестью тела, двинулись к лифту. Врач повернулся к раненому корсиканцу, привалившемуся к стене в луже крови.

Он решительно отвел руки корсиканца от колена, взглянул на рану и присвистнул.

– Ясно. Морфий и госпиталь. Я сделаю вам укол, и вы забудетесь. Это все, чем я могу вам сейчас помочь. А после операции вам, по всей видимости, придется менять профессию.

Грини ответил новыми ругательствами.

Виссар уже сидел, обхватив голову руками, но еще не пришел в себя. Капетти стоял у стены, его рвало. Двое агентов взяли его под руки и вывели из комнаты. Он еле передвигал ноги. Командир группы помог подняться Виссару. Санитары второй машины «скорой помощи» унесли Грини.

С порога командир шестерки агентов в последний раз оглядел комнату. Врач стоял рядом.

– Как после смерча, а?

– Местное отделение наведет порядок, – ответил корсиканец. – Это их квартира.

С этими словами он захлопнул дверь. Затем поочередно закрыл квартиры 22 и 24. Там обстановка осталась нетронутой.

– Соседей нет? – спросил врач.

– Нет. Мы сняли целый этаж.

Врач, а следом за ним и корсиканец, поддерживающий Виссара, спустились к машинам.

Двенадцать часов спустя, проехав полстраны, Ковальски оказался в подземной камере, похожей на древнюю крепость тюрьмы в окрестностях Парижа. Выкрашенные в белый цвет стены, в пятнах, с нацарапанными ругательствами и молитвами. Жарко, тесно, устоявшийся запах карболки, мочи и пота. Поляк лежал лицом вверх на узкой железной койке с ножками, вмурованными в бетонный пол. Тонкий матрац, свернутое одеяло под головой, никакого постельного белья. Толстые ремни охватывали его лодыжки, бедра, запястья. Еще один – грудь. Он все еще не пришел в сознание, дышал глубоко и неровно.

С лица Ковальски смыли кровь, рваную рану на лбу и ухо зашили, из ноздри сломанного носа торчал кончик свернутого в трубочку пластыря, сквозь приоткрытые губы виднелись корешки двух сломанных передних зубов. Лицо представляло собой сплошной синяк.

Несмотря на густые черные волосы, покрывающие грудь, плечи и живот, синяки проглядывали и на теле – результат ударов кулаками, ногами, дубинками. На правой руке белела повязка.

Мужчина в белом халате закончил осмотр, выпрямился и убрал стетоскоп в саквояж. Повернулся и кивнул второму мужчине, стоящему сзади. Тот постучал в дверь. Она распахнулась, и мужчины вышли в коридор. Тюремщик закрыл дверь и задвинул два огромных стальных засова.

– Он что, попал под грузовик? – спросил врач, пока они шли по коридору.

– Шесть человек едва справились с ним, – ответил полковник Роллан.

– Ну, они потрудились на славу. Едва не убили его. Если б он от природы не был здоров как бык...

– Другого выхода не было. Он уложил троих.

– Прямо-таки сражение.

– Совершенно верно. Так что с ним?

– Возможно, трещина в правой руке, без рентгена сказать трудно, оторванное левое ухо, рваная рана на лбу, сломанный нос. Многочисленные порезы и синяки, слабое внутреннее кровотечение, которое может усилиться, а может и прекратиться. У него феноменальное здоровье, во всяком случае, было. Меня беспокоит голова. Сотрясение мозга, это несомненно, не знаю только, легкое или сильное. Череп цел, но в этом нет вины ваших людей. Просто у него череп, как из слоновой кости. Но сотрясение мозга может привести к необратимым последствиям, если его не оставить в покое.

– Мне нужно задать ему кое-какие вопросы, – полковник разглядывал кончик сигареты.

Они остановились. Тюремный лазарет находился в одной стороне, лестница из подземелья – в другой. Во взгляде, брошенном тюремным врачом на главу Отдела противодействия, чувствовалась неприязнь.

– Это тюрьма. И в ней, естественно, находятся люди, посягнувшие на безопасность государства. По всей тюрьме, кроме этого коридора, – он имел в виду коридор, из которого они только что вышли, – выполняется любое мое указание, если речь идет о здоровье заключенных. Там – ваша вотчина. Мне ясно дали понять, что происходящее в том коридоре меня не касается и я не имею права ни во что вмешиваться. Но я должен заявить следующее. Если вы начнете «задавать вопросы» этому человеку до того, как он поправится, используя ваши методы, он умрет или станет полным идиотом.

Полковник Роллан спокойно выслушал доктора.

– Как скоро он придет в себя? – спросил он, когда тот закончил.

Врач пожал плечами.

– Точного ответа дать не могу. Может, завтра, может, через много дней. Даже если сознание вернется к нему, его нельзя допрашивать с медицинской точки зрения по меньшей мере две недели. Подчеркиваю, по меньшей мере. И это при условии, что у него легкое сотрясение мозга.

– Есть же специальные лекарства, – вставил полковник.

– Да, есть. Но я не собираюсь выписывать их. Скорее всего, вы достанете их и без меня, наверняка достанете. Но от меня вы их не получите. В любом случае, едва ли вы сможете узнать у него что-то важное. Разум его помутнен, речь будет бессмысленной. Психотропные средства могут окончательно свести его с ума. Полагаю, пройдет недели, прежде чем он откроет глаза. Вам остается только ждать.

Он повернулся и зашагал к тюремному лазарету. Но врач ошибся. Ковальски открыл глаза через три дня, 10 августа. В тот же день состоялся его первый и единственный допрос.

* * *

После возвращения из Брюсселя Шакал три дня посвятил подготовке к отъезду во Францию.

С новым водительским удостоверением, выданным Александру Джеймсу Квентину Даггэну, он съездил в Фэнам Хауз, офис «Отэмэбил асошиэйшн», и получил международное водительское удостоверение на то же имя.

Купил в комиссионном магазине, специализирующемся на товарах для туристов и путешественников, три кожаных чемодана. В первый уложил одежду, которая в случае необходимости позволяла ему сойти за пастора Пера Иенсена из Копенгагена. Перед тем как уложить вещи в чемодан, он спорол метки датской фирмы с трех рубашек, купленных в Копенгагене, и заменил ими английские ярлычки на рубашке, высоком воротнике и манишке, приобретенных в Лондоне. В чемодан легли также ботинки, носки, нижнее белье и темно-серый костюм, который в один миг обратили бы Шакала в пастора Иенсена. В тот же чемодан он сложил наряд американского студента Марти Шульберга: туфли из мягкой кожи, носки, джинсы, футболки и ветровку.

Взрезав подкладку чемодана, он всунул между двумя слоями кожи боковой стенки паспорта обоих иностранцев. К одежде добавились датская книга о французских кафедральных соборах, две пары очков, для датчанина и американца, соответственно в золотой и роговой оправах, два комплекта контактных линз, аккуратно завернутых в папиросную бумагу, краски для волос и кисточки.

Во второй чемодан попали ботинки, носки, рубашка и брюки французского производства, которые он купил в Париже, вместе с длиннополой шинелью и черным беретом. За подкладку этого чемодана Шакал засунул документы Андре Мартина, француза средних лет. В чемодане осталось еще достаточно места для стальных трубок, в которых находились компоненты ружья и патроны.

В третий, чуть меньший по размерам чемодан он сложил вещи Александра Даггэна: туфли, нижнее белье, рубашки, галстуки, шейные шарфы, три элегантных костюма. За подкладкой он спрятал несколько тонких пачек десятифунтовых банкнот, всего тысячу фунтов, которые снял со своего банковского счета по приезде в Лондон.

Каждый чемодан он тщательно запер, а ключи закрепил на общем кольце. Серый костюм, вычищенный и выглаженный, висел в шкафу. Во внутреннем нагрудном кармане лежали паспорт, водительские удостоверения, английское и международное, и бумажник с сотней фунтов стерлингов.

Кроме трех чемоданов он намеревался взять с собой маленький саквояж, куда положил бритвенные принадлежности, пижаму, губку и полотенце, а также последние приобретения – подвязку для протеза из тканой ленты, мешочек с двумя фунтами гипса, несколько рулонов бинта, полдюжины катушек лейкопластыря, три пачки ваты и большие ножницы с притупленными, но мощными лезвиями. Саквояж он решил носить с собой, так как по опыту знал, что таможенники в любом аэропорту менее всего обращают внимание на ручную кладь и обычно досматривают чемоданы.

Купив все необходимое и уложив вещи, Шакал завершил этап подготовки. В душе он надеялся, что ему не придется превращаться ни в пастора Иенсена, ни в Марти Шульберга. Однако хотел иметь свободу маневра на тот случай. если полиция все-таки заинтересуется Александром Даггэном.

Андре Мартин, в отличие от датчанина и американца, играл в его плане наиважнейшую роль. Поэтому чемодан с вещами студента и пастора мог навсегда остаться в камере хранения после завершения операции. В то же время он мог воспользоваться документами одного из них, чтобы покинуть Францию. Андре Мартин и ружье также не представляли для него никакой ценности после выполнения задания. Так что, въезжая во Францию с тремя чемоданами и саквояжем, он рассчитывал, что при возвращении его багаж полегчает на два чемодана.

Теперь оставалось дождаться лишь двух листков бумаги. Одного – с номером телефона в Париже, по которому он мог получать достоверную информацию, касающуюся состояния боеготовности охраны президента. Второго – с уведомлением о поступлении 250 тысяч долларов на его банковский счет, подписанным герром Мейером из Цюриха.

Чтобы не тратить время попусту, он учился ходить, прихрамывая на одну ногу. Два дня спустя он добился нужного эффекта: со стороны могло показаться, что у него действительно сломана нога или повреждена коленная чашечка.