Текст книги "Похоронный марш марионеток"

17

Лицо Криса Хайндса исчезло в темноте. Мертвенно-бледный овал стал пятном тени, и только глаза сосредоточенно смотрели вперед – тяжелым, неподвижным взглядом. Кей быстро шла к освещенному перекрестку. Она перебросила сумку с одного плеча на другое, откинула со лба волосы. За спиной она слышала звук чьих-то шагов – поскрипывали прорезиненные подошвы. В тридцати футах от нее Крис Хайндс ускорил шаг и стащил с шеи галстук.

Носок ее туфли попал в выбоину на тротуаре, и Кей остановилась. Звук шагов за ее спиной замер. Страх не позволял ей оглянуться. Она же на Манхэттене. Кто может ее преследовать, останавливаясь, когда она останавливается, и устремляясь вперед, когда устремляется она? Грабитель? Или… Она пошла еще быстрее.

КРУПНЫЙ ПЛАН. КЕЙ. НОЧЬ

Кей споткнулась на тротуаре, она слышит за спиной шаги

Кей нервно хихикнула. Вся эта поездка по местам съемок Хичкока походила на последнюю ночь перед выпускным экзаменом. В ее памяти всплывали неясные образы, факты, отдельные кадры. Ей казалось, что вот сейчас, идя по темным, как в ночном кошмаре, улицам самого неприветливого в мире города, она вместе с мастером пишет сценарий.

ЕЕ ВОСПРИЯТИЕ. ПЕРЕКРЕСТОК. НОЧЬ

Перекресток, к которому она направляется, ярко освещен светом витрин. Но сзади, ЗА КАДРОМ, мы слышим методичный скрип кроссовок

Кей снова хихикнула. Это было клише, но оно невероятно точно отражало реальность. Ее нервы были расстроены, ее терзали страх и усталость. Происходящее напоминало кадры еще не завершенного фильма, и они, стремительно сменяя друг друга, заполняли ее сознание.

Кей снова споткнулась и так сильно ушибла большой палец, что вынуждена была остановиться. В тишине темной улицы она услышала, что и шаги того, кто шел за ней следом, замерли. Она как можно быстрее пошла к освещенному перекрестку. Преследователь также ускорил шаг.

– О… боже…

Теперь все стало реальным. Слишком реальным. Она слышала за спиной быстрые шаги мягких подошв. Кей побежала. Крис тоже побежал. Они еще находились в неосвещенной части улицы. Он сжимал галстук, словно петлю.

Кей не знала, кто ее преследует, она боялась оглянуться. Она побежала еще быстрее, каблуки гулко застучали по асфальту, и кроссовки тоже ускорили темп, постепенно догоняя жертву… В голове Кей замелькали картины:

КРУПНЫЙ ПЛАН. БЕГУЩИЕ НОГИ. НОЧЬ

Последовательно сменяются кадры: женские ноги в туфлях на низком каблуке мелькают все быстрее и быстрее, ноги в кроссовках также ускоряют бег

Впереди на перекрестке показалось такси.

– Такси! – закричала Кей.

ВОСПРИЯТИЕ КЕЙ. ТАКСИ

Такси проезжает перекресток и исчезает. За ее спиной, ЗА КАДРОМ, слышится прерывистое дыхание приближающегося убийцы

– Господи… – в ужасе прошептала Кей.

Неужели ее ждет такой конец? Без выстрелов и взрывов, без мольбы – она просто станет жертвой банальной мелодрамы?

– Такси!

Но перекресток был пуст – ни такси, ни случайной машины. Было слишком поздно. Перед ее мысленным взором возникла новая сцена:

ВОСПРИЯТИЕ УБИЙЦЫ. КЕЙ БЕЖИТ

Он видит медленно приближающуюся спину. Кей устремляется к перекрестку и отчаянно машет рукой

Кей неслась к пересечению улиц, а в голове ее мелькнула безумная мысль: «Что поместил бы Хичкок в этом месте сценария, будь все происходящее его фильмом?»

Конечно же, не может быть никакого такси, на котором она могла бы спастись. Напряжение должно достигнуть максимума – таковы правила игры в его фильмах. Внезапно в ее сознании пронеслась другая, еще более ужасная мысль: «Что если ей отведена не главная, а второстепенная роль и ее героиню, согласно сценарию, должны просто догнать и убить на улице ночного города?»

Но нет, тут же подумала она, в фильме Хичкока сейчас непременно появилось бы такси, призванное создать иллюзию спасения. Она села бы в него и избежала бы смерти – чтобы быть убитой позже. Это в стиле Хичкока.

Кей добежала до перекрестка как раз в тот момент, когда там появилось такси. Она забралась внутрь и дрожащей рукой захлопнула за собой дверцу машины.

Крис резко остановился почти у самого края тротуара. Он сжал галстук в кулаке и отступил в темноту. Такси отъезжало, он видел Кей в окне машины, уже недосягаемую. Такси развернулось и умчалось по Восьмой авеню.

– Везучая сука, – сардонически усмехнулся Крис.

Он облизал губы. В горле у него пересохло. Тело обмякло, под стать скомканному в кулаке галстуку. Он развернулся и с недовольным видом пошел назад, к мужскому корпусу «Христианской ассоциации молодых людей».

– Ищешь шею, чтобы повязать галстук, малыш?

Крис обернулся. У входа в магазин стояла девушка с густо нарумяненными щеками. Невысокая, с черными вьющимися волосами, в облегающих джинсах и свитере с глубоким вырезом. Крис остановился как вкопанный. Девушка улыбнулась и приблизилась к нему. Он показался ей приезжим. Такой наивный, наверное, студент колледжа, молодой и горящий желанием. Она облизала губы и улыбнулась.

– Ну? Что скажешь? Что собираешься делать со своим галстуком?

Крис опустил глаза и посмотрел на свой мятый галстук, болтавшийся в руке. Его пальцы инстинктивно сжались в кулак.

«Этот птенчик кончит в три секунды, – подумала она. – Натянут от напряжения, как струна».

– Ну пойдем, малыш. Мне так холодно одной. А ты такой горячий! Я вижу, тебе кто-то нужен.

Она кивнула куда-то в сторону. Крис кивнул в ответ и подошел совсем близко к ней. Его глаза загорелись, девушка подала ему прекрасную идею. Он с силой стиснул ее руку.

– Совсем не обязательно быть таким грубым, дружок, – сказала она. – Я знаю, на что ты способен.

Вместо ответа он молча увлек ее в нишу, где находилась дверь магазина.

– Эй…

– Откуда тебе, черт побери, знать, на что я способен? – прошипел он.

– Ты это… полегче…

Крис толкнул девицу на стеклянную дверь и навалился на нее всем телом.

– Прекрати! – испугалась она. – Ты что, пудель, чтобы заниматься этим, стоя на улице? Пойдем, у меня тут неподалеку теплая комнатка…

– Как тебя зовут?

– Карла… Карла Мендоса…

– Врешь! Тебя зовут Анна Мэсси,[180]180
  Анна Мэсси (р. 1937) – английская актриса, сыгравшая убийцу-галстучника и его жертву убийцы-галстучника в «Исступлении».


[Закрыть] ты работаешь в баре, а подрабатываешь проституцией!

Он накинул ей на шею галстук и туго затянул его.

– Ты что делаешь…

В ужасе она вцепилась в галстук. Крис с силой стукнул ее головой о стекло. Ее руки хватались за галстук, она начала пинаться, попадая высокими каблуками в стоявшую рядом урну.

– Ты угодила в кинофильм, детка! Он называется «Исступление». Тебе досталась роль второго плана.

– Пожалуйста… не… – Голос девушки оборвался.

Накрашенные ногти впились Крису в лицо. Он ощутил прилив бешеного восторга и туже затянул галстук. Девушка взвизгнула, как подстреленный кролик. Глаза у нее расширились, губы посинели. Она обмякла. Крис продолжал изо всех сил затягивать галстук.

Ее тело сделалось тяжелым и грузно осело на выложенный каменной плиткой порог магазина. Крис проверил ее пульс и ничего не почувствовал. Один глаз проститутки был устремлен прямо на него. Тяжело дыша, он перешагнул через тело, ухватил его под мышки и поволок к мусорному баку. Там он прикрыл ее газетами и картоном. Затем достал из кармана горсть попкорна и, съев почти весь, бросил последнее зерно к ее ногам.

– Неплохо, – самодовольно сказал он. – Отличный эпизод.

Он не спеша пошел прочь, представляя себе, как камера медленно отъезжает от лежащего в темном убежище трупа.

Эта ночь для Ларри Диксона выдалась ужасной. Вначале его поставили дежурить за стойкой регистрации «Уилтона», а затем пригнали толпу участников конференции, которые вели себя хуже надравшихся под завязку студентов. Трое из них уже успели наблевать на ступеньках у входа в отель. И одному богу известно, что происходило сейчас в номерах. В буквальном смысле этого выражения. Диксон был благочестивым методистом.[181]181
  Методизм – возникшее в Англии в 1730-е гг. в рамках Англиканской церкви и позднее (1795) отделившееся от нее (и противопоставившее себя ей) протестантское религиозное движение, основателями и идеологами которого были оксфордские проповедники Джон Уэсли (1703–1791) и Джордж Уайтфилд (1714–1770). Название обусловлено подчеркнутым стремлением членов движения последовательно и методично следовать предписаниям христианской веры, что определяет соответствующий круг добродетелей: строгое соблюдение внешнего благочестия, регламентация частной жизни, проповедь религиозного смирения, терпения, умеренности. В Америке методистская церковь существует с 1784 г. и насчитывает ок. 12,5 млн приверженцев, ее общины, приходы и образовательные учреждения (как религиозной, так и светской направленности) есть практически в каждом штате.


[Закрыть] И будь на то его воля, он наутро сжег бы все простыни.

В холле спали люди, ожидавшие, когда освободятся какие-нибудь номера. Разве так должен работать уважающий себя отель?

В Нью-Джерси, откуда он был родом, овощи выращивались на настоящем огороде, на настоящей земле, под настоящим солнцем, а не на камнях или в теплице. Там он чувствовал дыхание природы. Там были церкви, в которых звучал глас Божий. А в Нью-Йорке Иисус непрерывно подвергался нападкам и оскорблениям и все время вынужден был защищаться от мерзостей жизни. Быть методистом в Нью-Йорке равносильно тому, что нести зажженную свечу под порывами ураганного ветра.

Телефонный звонок прервал размышления Ларри Диксона.

– Отель «Уилтон», – сказал он в трубку.

Откуда-то издалека донесся мужской голос, такой глухой, что слов было почти не разобрать.

– Кто? Что? Нет, это не частная квартира, мистер. Это отель «Уилтон».

Диксон хотел было положить трубку, но мужчина на другом конце провода проявлял крайнюю настойчивость.

– Куинн? Как Энтони Куинн?[182]182
  Энтони Куинн (наст, имя Энтони Рудольф Каксака, 1915–2001) – всемирно известный американский актер мексикано-ирландского происхождения, уроженец Мексики. Из огромного количества (почти 170) фильмов с его участием, снятых как в Европе, так и в Америке, выделяются «Вива Сапата!» (1952) Элии Казана, «Дорога» Феллини, «Собор Парижской Богоматери» (1956) Жана Деланнуа, «Лоуренс Аравийский» (1962) Дэвида Лина, «Грек Зорба» (1964) Микиса Какоянниса, «Блеф» (1976) Серджо Корбуччи, «Месть» (1990) Тони Скотта, «Старик и море» (1990) Джада Тейлора.


[Закрыть] Кто? Что? Мистер, вы не могли бы говорить громче? Сейчас посмотрю.

Диксон скользил пальцем по записям в регистрационном журнале. Как он и предполагал, такой фамилии не обнаружилось.

– Извините, Куинн не регистрировалась.

К нему подошел другой дежурный, Рэй Велос:

– Ну-ка подожди, Ларри, не вешай трубку.

– Подождите, пожалуйста, – сказал в трубку Ларри и повернулся к Рэю. – Это полиция. Из Калифорнии.

– Дай-ка мне трубку, – сказал Рэй.

– Зачем?

– Не будь таким обструкционистом, дай мне эту чертову трубку.

Диксон, смутившись, молча протянул трубку. Он не знал столько ученых слов, сколько знал Белое, хотя тот и был пуэрториканцем.

– Алло! – закричал в трубку Велос. – Вы сказали Куинн? Женщина? Да, сэр. Она была у нас в очереди на регистрацию. Нет, мы не смогли ее разместить. Все верно, сэр. Четыре студента. Они уехали из отеля во второй половине дня. Нет, извините, я не знаю, куда они поехали… – Белое замолчал, слушая. – Все отели в городе переполнены, лейтенант.

Рэй Велос повесил трубку и вернулся к чтению беговых сводок. Диксон отправился выпить чашку кофе. Пьяный участник конференции зарулил в холл отеля, сшиб стойку с программой мероприятий и неверным шагом направился к лифту.

От стойки регистрации Сантомассимо и Бронте быстрым шагом направились на посадку.

– Твой самолет прибывает в пять тридцать утра, – заглядывая в блокнот, сказал Бронте. – В аэропорту Кеннеди тебя встретит инспектор Марксон. Капитан Перри попросил нью-йоркскую полицию объявить розыск группы по всему Манхэттену. И фотография Теда им отправлена.

– Хорошо.

– На рассвете они выставят патрули у Статуи Свободы и у особняка на Пятой авеню. Они будут искать молодую женщину и четверых студентов. Они найдут ее, Фред.

– Если она еще жива.

Сантомассимо, сопровождаемый Бронте, прошел досмотр. Посадка заканчивалась, проходили последние пассажиры. Повинуясь неизменной итальянской сентиментальности, Бронте коротко обнял лейтенанта.

– Будь осторожен, Фред, – шепнул он.

– Молись за нее, Лу.

Сантомассимо крепко сжал руку Бронте и быстро пошел к самолету.

Бронте по привычке окинул пристальным взглядом зал отправления, но в нем, кроме него самого, никого не было.

Комната Кей в женском корпусе «Христианской ассоциации молодых людей» была обставлена по-спартански. Стояла кровать, застланная чистым белым покрывалом. На дощатом полу лежал овальный плетеный коврик. Сантехника в ванной комнате была старой, но сияла чистотой. Окно выходило в темный и пустынный в столь поздний час переулок.

Кей поставила сумку на мягкое кресло, опустила шторы и закрыла дверь.

В ушах все еще стоял звук вкрадчивых шагов за спиной, она чувствовала слабость и дрожь во всем теле. Ей хотелось бренди. И даже не столько бренди, сколько того, чтобы Сантомассимо был рядом. Она присела на край кровати, сняла телефонную трубку и услышала голос оператора.

– Соедините с Лос-Анджелесом, пожалуйста, – попросила Кей.

Она слышала, как оператор набирает номер, затем раздались длинные гудки. Она считала их и ждала. Кей знала, где в квартире Сантомассимо телефоны: один, белый, – на стене у балкона, второй, тоже белый, – на кухне, под шкафчиком со специями, и третий, светло-зеленый, – у кровати. После двенадцатого гудка раздался голос оператора:

– Извините, никто не отвечает.

– Спасибо, – сказала Кей, положила трубку и немигающим взглядом уставилась в темноту.

Затем она встала, медленно разделась и прошла в ванную. Шрамы на руках почти полностью затянулись. Она выдавила в ладонь большую каплю ароматного жидкого мыла, вымыла лицо и шею.

Она снова позвонила Сантомассимо, и снова никто не ответил. «Где, черт возьми, его носит?» – удивленно подумала она и повесила трубку.

Едва ее голова коснулась подушки, Кей забылась тяжелым сном. Завертелся калейдоскоп страшных образов и пугающих звуков.

Шаги… сокол… мертвец на бетонном полу церкви… гримаса на мертвом лице, выглядывающем из сундука… и снова шаги, преследующие ее по темной нью-йоркской улице…

Этот лихорадочный сон резко перешел в другой, хорошо ей знакомый. Она входит в темную комнату. Ее отец, похрапывая, спит на диване. Она совсем маленькая, ростом чуть выше дивана. Она идет по мягкому ворсистому ковру и трогает отца за плечо. Но он не просыпается. Она тормошит его, но он продолжает спать. И вдруг она замечает струйку крови, стекающую по дивану и образующую на ковре огромное пятно. Он мертв, но почему-то храпит. На полу лежит револьвер, ее детская игрушка. Она слышит, что пришел какой-то человек рыть могилу, в пруду с золотыми рыбками он вырывает все лилии. В ужасе она бежит к матери, но та сидит на залитой солнцем террасе и играет в бридж с тремя подругами. Она не слышит, как Кей стучит в стеклянную дверь.

Все это предстает в черно-белой гамме, как в старом немом кино.

Кей проснулась. Сердце ее бешено колотилось. Неужели вся ее жизнь превратилась в фильм-нуар?[183]183
  Фильм-нуар (от фр. film noir – «черный» фильм) – один из ведущих жанров американского кинематографа 1940 – 1950-х гг., возникший на стыке нескольких художественных традиций – гангстерского фильма, немецкого экспрессионизма и французского «поэтического реализма»; мрачный и стильный детектив без хэппи-энда и положительных героев, но с непременной мелодраматической линией (которая была необязательной и даже нежелательной в классическом детективе) и неизменной «роковой красавицей» (как правило, блондинкой) в сердцевине интриги. Явившись кинематографическим аналогом соответствующей литературы – американского «крутого» детектива, представленного романами Дэшила Хэммета, Джеймса Кейна, Рэймонда Чандлера и др., – фильм-нуар зафиксировал в своей эстетике трагическое мироощущение периода Второй мировой войны с присущими ему растерянностью и страхом перед непостижимой сложностью жизни, циничным пессимизмом, двусмысленностью и подчеркнутым индивидуализмом человеческого поведения. Классические образцы кинонуара – «Мальтийский сокол» (1941) Джона Хьюстона, «Стеклянный ключ» (1942) Стюарта Хесслера, «Двойная страховка» (1944) Уайлдера, «Синий георгин» Маршалла, «Долгий сон» (1946) Говарда Хоукса, «Убийцы» (1946) и «Крест-накрест» (1949) Роберта Сьодмака, «Третий человек» (1949) Кэрола Рида, «Леди из Шанхая» (1947) и «Печать зла» (1958) Орсона Уэллса; как по времени создания, так и по стилистике к нуаровому канону непосредственно примыкает «Головокружение» Хичкока. Американские «черные» фильмы оказали мощное влияние на европейское кино 1960 – 1970-х гг. (в первую очередь французское, не случайно сам термин «фильм-нуар» был введен в обиход именно французскими критиками в конце 1950-х гг.) и породили интенсивно развивающийся жанр неонуара, оригинально и зачастую иронически переосмысляющий стиль и коллизии классических лент середины века («Китайский квартал» (1974) Романа Полански, «Жар тела» (1981) Лоуренса Каздана, «Просто кровь» (1984) и «Перекресток Миллера» (1990) Джоэла и Итана Коэнов, «Сердце Ангела» (1987) Алана Паркера, «Поворот» (1997) Оливера Стоуна, «Секреты Лос-Анджелеса» (1997) Кертиса Хэнсона, «Роковая женщина» (2002) и «Черная орхидея» (2006) Де Пальмы, уже упоминавшиеся выше «Окончательный анализ», «Основной инстинкт» и «Малхолланд-Драйв»).


[Закрыть] Кто убил ее отца? Почему ее преследует этот сон, похожий на фильм? Кто, черт побери, пытался убить ее и Сантомассимо?

Часы показывали 3.15. Она снова позвонила Сантомассимо, и снова никто не ответил. Она уткнулась лицом в мягкую спинку кресла и заплакала.

– Господи, – молила она, – пожалуйста, пусть все это кончится, пожалуйста, ну пожалуйста…

Но вместо спасения Бог послал ей сон. Она уснула прямо в кресле, и мучительный фильм-сновидение продолжился. Мертвый отец, недовольный тем, что его потревожили, поднялся из могилы (теперь диван был его могилой) и ударил ее по лицу.

Кей вздрогнула и проснулась. Голова раскалывалась, во рту пересохло. Ей страшно хотелось пить. Она всегда боялась своего отца. Почему он так злился? Потому что она слишком независима? Потому что сама выбрала свой жизненный путь? Потому что влюблена в мужчину, которому нужна?

Категоричная уверенность отца в собственной правоте была неотъемлемой чертой его натуры. Он не замечал, как больно ранит ее, не замечал истерики, которая угнездилась в глубинах ее души по его вине. Она любила его, но он всегда оставался для нее чем-то непостижимым, нереальным, чем-то большим, нежели сама жизнь. Он подавлял, нет, напрочь отвергал ее сексуальность, он отказывался считаться с тем, что она женщина, и потому так упорно толкал ее к научной карьере. Карьера сделала ее бесполой. И мужчины, с которыми она встречалась, были такими же бесполыми. Но сейчас, с Сантомассимо…

Кей вновь позвонила ему, и вновь безрезультатно. Она попробовала читать, но чтение при тусклом свете лампы, стоявшей возле кровати, подействовало на нее как снотворное. Замелькали, быстро сменяя друг друга картинки, одна страшнее другой. Полутемный кинозал. Идет фильм, и Кей принимает в нем участие. Мужчины в масках и в разноцветных карнавальных костюмах бегают, поскальзываясь на банановой кожуре, и разбрасывают пироги. Клоуны вооружены кинжалами и револьверами. Вдруг оказывается, что Кей должна режиссировать сцену. За спиной у нее стоит человек, высокий и тучный, как ее отец, и приказывает: «Повторить сцену! Повторить еще раз!»

Но это не отец, это – Альфред Хичкок. И он кричит: «Убейте полицейского! Убейте полицейского!»[184]184
  Помимо очевидной связи с событиями романа, эта фраза может быть интерпретирована как гротескное развитие хорошо известного страха Хичкока перед полицией, укоренившегося в нем с раннего детства (когда его отец с помощью своего знакомого – начальника полицейского участка – устроил сыну десятиминутный арест в воспитательных целях) и определившего сквозную тему его фильмов – преследование невинного человека блюстителями закона. «Я не против полиции; я просто боюсь ее», – признавался Хичкок, беседуя с Трюффо на эту тему, и добавлял: «Может быть, это отражает мои собственные потаенные страхи, но я всегда особенно остро чувствовал драматизм ситуации, в которой обыкновенный человек внезапно лишается свободы и оказывается запертым с закоренелыми преступниками. ‹…› Мне не составляет труда полностью отождествить себя с человеком, которого берут под стражу, везут в участок и который через решетку полицейского фургона смотрит на людей, спешащих в театр, выходящих из бара, наслаждающихся радостями жизни. Я рисую себе шутливый треп водителя с полицейским, и от всего этого у меня волосы встают дыбом. ‹…› Когда это происходит с отъявленными нарушителями закона, мне это малоинтересно» (Трюффо Ф. Указ. соч. С. 57, 100, 120).


[Закрыть]

Затем Кей видит за шарами и колясками, среди колонн галереи, хорошо знакомый тучный силуэт диктатора. На его правой руке сидит сокол, за его спиной – сундук, из которого торчит конец веревки. Освещенный ярким светом красно-желтый автомат фейерверком разбрасывает попкорн.

Кей должна ставить сцену, но у нее нет сценария, и она ничего не знает о персонажах. Неожиданно она видит Сантомассимо с револьвером в руке, высматривающего в толпе убийцу и не замечающего, что клоуны, которые швыряют в разные стороны пирожные с кремом и свистульки, вооружены ножами.

ОБЩИЙ ПЛАН. САНТОМАССИМО. ДЕНЬ

Ничего не подозревающий полицейский входит в спальню. Она полна клоунов. Полицейский не видит убийцу, притаившегося за дверью

Внезапно клоуны отбрасывают пирожные, вынимают ножи и накидываются на Сантомассимо. Под их ударами он корчится от боли, течет кровь и окрашивает конфетти в багровый цвет. Кей кричит: «Нет!»

Но Хичкок настаивает на том, чтобы повторить сцену и прикончить этого чертова полицейского, как того требует сценарий.

КАМЕРА НАПРАВЛЕНА НА САНТОМАССИМО

Под ударами ножей клоунов Сантомассимо судорожно дергается, падает на пол и пытается ползти по скользкому от крема полу. ЗВУЧИТ НАДСАДНАЯ МУЗЫКА. Сантомассимо в агонии. Клоуны продолжают неистово наносить удары

«Еще раз! – кричит Хичкок. – Ударьте его в живот! Как в сценарии!»

Кей проснулась в холодном поту, с острым ощущением реальности привидевшегося ей кошмара. Это был даже не сон, а некая галлюцинация. Кей посмотрела на свое отражение в зеркале, висевшем на стене. Вид собственного лица испугал ее: выпученные от ужаса глаза, всклокоченные волосы, перекошенный рот, смертельно бледные щеки…

В панике она кинулась звонить Сантомассимо. Ответа не было. Она спросила у оператора, нет ли повреждений на линии. Линия была в полном порядке. Кей повесила трубку.

В тишине комнаты ночной кошмар возвращался. Он стремился ожить в кричащих цветах жестокости и сюрреализма. Кей не знала, каков тайный смысл этого кошмара. Она больше не хотела смотреть. Она не хотела оставаться в Нью-Йорке. Она не хотела совершать тур по местам преступлений, изображенных в хичкоковских фильмах. Она хотела только одного – оказаться сейчас рядом с Сантомассимо.

Было ровно четыре часа утра. Кей умылась, оделась, оживила лицо тенями и губной помадой и спустилась в ночное кафе. В ушах у нее все еще стоял крик Хичкока.

Почему Хичкок – или тот, кто принял его облик, – хотел убить Сантомассимо? И где Сантомассимо? Почему его нет дома? Кей пила кофе, пытаясь прогнать сон. Мигавшие флюоресцентные лампы делали ее лицо болезненно-серым. В кафе было пусто, официант лениво протирал бокалы, за стойкой бара стояла девица, напоминавшая проститутку, в конце коридора шваброй мыли пол.

Однажды в Лондоне она едва не довела себя до умопомешательства. Три с половиной месяца, почти не отдыхая, она работала в Британском музее, никого не видела, ни с кем не общалась, а по вечерам ужинала в своей крошечной квартирке в полном одиночестве. Она фанатично отдалась работе над диссертацией о Хичкоке, и это пагубно отразилось на ее здоровье. И в это время ей позвонили из Лос-Анджелеса и сообщили, что с отцом случился удар. Она не отходила от телефона, не могла спать, постоянно ждала нового звонка. Это ожидание было изматывающим. Ей непрерывно рисовались картины отцовской смерти, они маленькими монстрами наполняли ее комнату, доводя Кей до отчаяния. Она воображала, как доктора ставят над ним опыты, обкалывают наркотиками, засовывают разные трубки во все отверстия, словно в какой-то порнографической шараде. Затем пришло сообщение о его смерти, но Кей осталась в Лондоне. Мама считала, что ей не стоит прилетать на похороны.

Постепенно эти видения, порожденные страхом и расстроенными нервами, рассеялись. Прошло время, она успокоилась.

До сегодняшней ночи.

Приснившийся ей кошмар оставил ощущение, что она попала в зону испепеляющей враждебности. Казалось, земля вот-вот разверзнется и ее поглотит бездна.

Кей помешала ложечкой кофе. Она любила кофе со взбитыми сливками и тертым шоколадом. В Лондоне он успокаивал ее. Но сейчас тревога и дрожь не хотели отступать.

Чуть позже, в 4.20 утра, когда начало светать и бездонно-черное небо окрасилось в цвет индиго, многое уже казалось не таким страшным.

Все еще дрожавшими руками она обхватила кофейную чашку, безразличная к тому, что подумают о ней девушка за стойкой и официант.

Когти сокола… колокольня… гротескно увеличенное лицо Нормана Ллойда… скрип кроссовок за ее спиной, раздающийся все ближе… и крик: «Убей, как написано в этом долбаном сценарии!»

Сквозь разрывы облаков поблескивали звезды. Самолет пролетал над Ютой. Сантомассимо взял предложенный стюардессой бренди, поблагодарил, откинулся на спинку кресла и, закрыв глаза, сделал глоток.

Перед отлетом он наказал Бронте при необходимости связываться с капитаном Перри. В Нью-Йорке сейчас было 2.56. Через пять часов Кей со своими студентами отправится от причала Бэттери к Статуе Свободы.

Сантомассимо повернул голову к иллюминатору. Юта исчезла под толщей густых облаков. Теперь все зависело от того, успеет ли нью-йоркская полиция перехватить их прежде, чем они окажутся в особняке на Пятой авеню или прибудут к Статуе Свободы. «Если Кей жива», – подумал он и тут же отогнал эту мысль. Она должна быть жива! Но дьявол внутри него вертелся и нашептывал: «А почему она должна быть жива? Если Крис Хайндс собрался задушить ее галстуком, зачем ему ждать до утра? Это удобнее сделать ночью, в темной безлюдной аллее, а не средь бела дня, находясь в центре города на глазах у множества людей. Кто ночью услышит? Кто заметит и придет на помощь? Манхэттен славится своим равнодушием к человеку. Кто найдет тело Кей среди спящих на улице бездомных и сообщит о ее смерти в полицию?»

– Господи, – молился Сантомассимо, – спаси ее! Сохрани ее! Для меня!

Он незаметно перекрестился, подозвал стюардессу и заказал еще бренди. На этот раз двойной.

В крохотной комнате вдоль стен стояли четыре узкие кровати. Неоновую вывеску над входом в «Христианскую ассоциацию» давно выключили. В окно проникал лишь ровный голубоватый свет с автостоянки. Брэдли Бауэрсу не спалось, он сидел на кровати, одетый в грязный полосатый халат, и читал «Истории, которые мне не дадут поставить на телевидении»[185]185
  «Истории, которые мне не дадут поставить на телевидении» – антология «страшных» рассказов, составленная Хичкоком и опубликованная в 1957 г. с предисловием «маэстро саспенса» и подзаголовком, одноименным его телевизионному шоу; удостоилась многочисленных переизданий. Среди авторов 25 рассказов, включенных в сборник, – такие известные писатели, как Монтегю Роде Джеймс, Саки (Гектор Хью Манро), Леонид Андреев, Джером К. Джером, Роальд Даль, Рэй Брэдбери, Роберт Блох. Вопреки названию антологии некоторые входившие в нее произведения впоследствии были экранизированы в рамках цикла «Альфред Хичкок представляет».


[Закрыть] Альфреда Хичкока.

Тед сидел за журнальным столиком, подогнув пальцы босых ног. На нем были только черные брюки, рубашку он снял и засунул в пакет для стирки. Напротив него, закрываясь от света лампы веером карт, сидел Майк Риз.

Было 3.15. Несмотря на усталость, они никак не могли уснуть.

– Джин, – объявил Майк, выкладывая на столик тузы и несколько карт червовой масти.

– Да ты мухлюешь, Майк, – проворчал Тед.

– Фортуна не любит ворчунов и неудачников, – засмеялся Майк, принимаясь считать очки. – Итого с тебя двадцать восемь долларов, Тед. Если так и дальше пойдет, то моя поездка полностью окупится.

– Это не смешно. Не надо было садиться играть с тобой, ты просто жулик.

Майк довольно рассмеялся, собрал карты и принялся их тасовать. Дверь открылась, и вошел Крис Хайндс. Ворот его рубашки был расстегнут, в руках он держал пакет с продуктами. Тед посмотрел на карты, которые ему сдал Майк, поморщился и бросил их на стол.

– Черт! – выругался он. – Что мы как каторжные сидим в этой комнатушке? Мы же не где-нибудь, а в Нью-Йорке! Пошли развлекаться, здесь полно интересных мест!

– А зачем куда-то идти, можно развлекаться и не выходя из комнаты, – сказал Крис.

Он подошел к столу и вывалил принесенные пакеты с чипсами, печеньем, орехами, попкорном, упаковку из шести банок пива «Будвайзер», присовокупив ко всему этому две бутылки текилы, которые извлек из дорожной сумки.

– Кто пьет текилу? – спросил он.

Майк и Тед одновременно ухватили бутылку. Крис открыл банку, вылил содержимое в стакан, вставил соломинку и протянул Брэдли.

– Это тебе, Брэдли, – улыбнулся он. – Ты же не пьешь крепкие напитки.

Брэдли взял стакан:

– Кока-кола? Здорово, Крис, спасибо. Что это с тобой? Грехи замаливаешь?

Тед добавил к текиле сельтерской, прикрыл стакан ладонью и хорошенько встряхнул. Жидкость забурлила, он выпил ее одним глотком и, ошалело улыбаясь, спросил:

– Послушай, Крис, где это ты раздобыл текилу?

– Это часть моего походного набора. Я не уезжаю из дому без нее.

Майк открыл пачку печенья «Твинкиз».

– Бог мой! – сказал он с набитым ртом. – Это вкусно до отвращения. А мы все гадали, куда ты делся после ухода профессора Куинн.

Крис улыбнулся открытой мальчишеской улыбкой. Он присел на край кровати и наблюдал, как Майк, Тед и Брэдли передают друг другу пакетики с чипсами, печеньем, орехами и попкорном. Сам он довольствовался лишь последним.

«Боинг 747» летел над погруженной в ночную тьму Америкой. Большинство пассажиров спали, Сантомассимо прильнул взглядом к черному кругу иллюминатора, потягивая третий бокал бренди. В преддверии рассвета он бодрил лучше кофе. Сантомассимо посмотрел на часы. В Лос-Анджелесе было 12.45. Он перевел стрелки на нью-йоркское время: 3.45.

Панель над ним загорелась, и раздался звуковой сигнал. Сантомассимо поднял голову. «Не курить» – высветилось на панели. Затем другая надпись: «Пристегните ремни». Сантомассимо пристегнулся и одним глотком допил бренди.

По радио зазвучал голос командира:

– Прошу прощения, что вынужден разбудить вас. Говорит командир «Боинга 747» Уилсон. У нас возникла небольшая проблема с электропроводкой во втором двигателе. Волноваться не стоит. В целях безопасности мы запросили посадку на военной базе в Седалии, штат Миссури.

– О боже…

– От имени авиакомпании приносим вам свои извинения. Чтобы скрасить ожидание, вам предложат дополнительные напитки. В любом случае задержка будет недолгой.

Сантомассимо посмотрел по сторонам, оглядывая пассажиров. Одни недовольно ворчали, другие смиренно приняли неизбежное, третьи продолжали спать и ничего не слышали, четвертые уже вытягивали шеи в предвкушении новой порции бесплатной выпивки.

– Пресвятая Дева Мария, – застонал Сантомассимо и в отчаянии откинулся на спинку кресла.

Было 4.00 по нью-йоркскому времени.

В комнате сделалось душно. Брэдли открыл окно. Тед собрал в кучу пустые пакеты и бутылки и выбросил их в урну. В воздухе висел густой запах пива.

– Я волнуюсь за профессора Куинн, – сказал Майк.

– Почему? – удивился Крис.

– Не знаю. Она, кажется, нервничает. Это на нее не похоже.

– Это все из-за предстоящего назначения на новую должность, – предположил Брэдли. – Назначат? Не назначат?

– Не знаю, – сказал Майк. – У нее голова занята чем-то посторонним. Никак не связанным с нашей поездкой.

– А что за мужчина к ней приходил? – спросил Тед. – Всегда в темном костюме. Похож на грека. Думаю, у нее с ним роман.

Майк лег на кровать и закинул руки за голову:

– Да-а, он должен быть чем-то особенным. Потому что она-то уж точно особенная.

– А не вздремнуть ли нам немного, ребята? – Крис выключил верхний свет. – Я отрубаюсь.

Не прошло и десяти минут, как Брэдли уснул сидя, с книгой Хичкока на коленях. Крис улыбнулся, взял книгу и положил ее на стол, а Брэдли укрыл одеялом. Майк уснул мгновенно, его громкий храп наполнил комнату. Крис подошел к нему и также укрыл одеялом.

Тед шепотом прочел молитву, перевернулся на бок и тут же уснул. Крис укрыл и его.

– Спокойной ночи, мои дорогие, – сказал Крис. – Крепкого вам сна.

В корпусе стояла тишина, не было слышно ни радио, ни телевизора, ни шума машин с улицы. Крис снял рубашку и засунул ее в холщовый мешок. Затем снял брюки и закашлялся. Насторожившись, посмотрел на спящих и покачал головой. «Черт возьми, спят, как ангелочки», – буркнул он себе под нос.

Он лег на кровать, но укрываться не стал. Он не думал ни о чем, кроме сцены, которая должна была разыграться наступающим утром.

На базе ВВС в Седалии желтый тягач буксировал «Боинг 747» подальше от главной взлетной полосы. У ангара он остановился. Ремонтная бригада в серых спецовках поднялась по трапу ко второму двигателю и приступила к устранению поломки.

Сантомассимо нашел офицерский клуб и, переступив порог, сразу же направился к телефону. Набирая номер, он поглядывал в окно на копошившихся у самолета людей в сером. В трубке раздались длинные гудки. «Ну же, Лу, просыпайся! Возьми трубку!» – повторял он про себя.

В Лос-Анджелесе Бронте перевернулся на другой бок, инстинктивно защищая свой сон от трезвонившего телефона. Терри открыла глаза и локтем толкнула мужа в бок.

– Лу, телефон.

Бронте сонно заворчал, сел, зажег свет и, с трудом разлепив веки, снял трубку. Он предчувствовал, что сейчас услышит голос Фреда.

– Это я, Лу, – сказал Сантомассимо.

– Откуда ты звонишь?

– Я в Седалии, Миссури. Что-то случилось с электрикой, и нам пришлось сесть.

– Вот черт!

– Это военная база. Поэтому на другой рейс пересесть невозможно. Нам объявили, что ремонт займет около часа. Это значит, что я буду в Нью-Йорке только в восемь тридцать.

– Хорошо, я позвоню ребятам в Нью-Йорк. И дам знать Перри.

– Ты связывался с участком на Кэнел-стрит?

Бронте тряхнул головой, прогоняя остатки сна:

– Да, но там никто не видел преподавателя с четырьмя студентами. И еще, в университете не оказалось фотографии Кей. Но мне удалось достать фото Майка Риза, футболиста, оно висело на стенде команды. Я отправил его в Нью-Йорк.

– Спасибо, Лу.

Слушая Бронте, Сантомассимо вспомнил голос Криса Хайндса на пленке. Голос человека самоуверенного, предельно наглого, фанатично изобретательного, непредсказуемого.

Перед его мысленным взором замелькали образы: Кей на вершине холма, рассказывающая о своей странной привязанности к Хичкоку и о страхе, который он стал вызывать у нее после недавних событий. Кей в полумраке лекционного зала, пытающаяся предупредить студентов о той опасности, которая им угрожает, хотя сама не вполне понимающая природу этой опасности, и неестественно увеличенное лицо актера, смотрящее на нее с экрана в это время.

– Лу?

– Я слушаю тебя, Фред.

Сантомассимо боялся задавать этот вопрос.

– Как там… есть новости… какие-нибудь?

– Нет, Фред. Никаких сообщений об удушении галстуком не поступало. По крайней мере по сведениям на два часа утра.

– Позвони Марксону. Мне понадобится вертолет, когда я прилечу в Нью-Йорк. Прямо в аэропорту.

– Куда полетишь? – помолчав, спросил Бронте.

– К Статуе Свободы.

– А почему туда, Фред? – спросил Бронте и замолчал, о чем-то раздумывая. Потом продолжил: – Марксон должен доставить тебя в особняк на Пятой авеню. Помнишь, что сказала Синди? С утра они отправятся к особняку и только потом к Статуе Свободы.

– Синди не была в этом уверена. И в любом случае мне кажется, что я уже могу читать мысли этого ублюдка. Статуя Свободы – уникальное место, она единственная в своем роде. В его глазах это – идеальное хичкоковское место убийства. Она потрясает. Она вдохновляет. Интуиция подсказывает мне, что именно там наш мальчик собирается отличиться.