Текст книги "Право на жизнь"

– Что делать-то будем? – понемногу успокоился и Кубович. – Есть мысли?

– Да, сидеть на одном месте нельзя. Ссориться начинаем, беситься… – Профессор поднялся, долгим взглядом посмотрел на бобину с ниткой, которую все еще держал в руке и, сплюнув, отбросил в сторону. – Так недолго и друг друга перестрелять. Будем искать боковые проходы. Добрыня – командуй.

– Двое по левой обочине, двое по правой. Сергей впереди, Леха – замыкающим, – глядя в упор на Кубовича, тут же отдал команду Добрынин. – Выполнять.

Кубович открыл было рот, но наткнувшись на этот взгляд, тут же его захлопнул и, развернувшись, не оглядываясь, потопал вперед. Решение было принято – чтоб не сидеть, поддаваясь постепенно черной панике, стучащейся в двери разума, стоило хоть чем-то занять свой мозг, безуспешно пытающийся найти выход из создавшегося положения. Идти вперед и вперед, искать боковые ответвления – это было все же лучше, чем постепенно сводящее с ума безделье.

Это был какой-то сюрреализм – группа вновь, в третий раз подряд двинулась прочь от каравана, вперед, во тьму тоннеля.

– Слышь, Проф, ты ведь кандидат технических наук, – спустя некоторое время подал голос Сашка. – Про ленту Мебиуса знаешь больше нас. Так, может быть, есть способ, как ее разорвать? Что ж нам, до скончания веков бродить?

– Как же ты ее порвешь? – ответил Семеныч. – Это ж не материя – пространство… Сквозь стены пробиваться? Чем?

– Тут не все просто, – раздался голос Кубовича. – Силой не пробьемся. Мне все больше кажется, что здесь для мозга работа… Ты кандидат, тебе и мозгами шевелить.

Семеныч печально усмехнулся, но промолчал.

– Вот ты сам подумай – каковы ее свойства? – не отставал от него Кубович.

– Слышь, Серега! Тебе свойства ее в трехмерном пространстве рассказать? Или в двумерном? – разозлился Профессор. – А ты поймешь?

Кубович буркнул что-то обиженно, но вопросов больше не задавал. Однако Данил, обернувшись назад, заметил, что Семеныч все же задумался.

Дальше отряд двигался молча. Говорить не хотелось – тоннель не способствовал пустым разговорам. Чем дальше шли сталкеры, тем все явственнее им начинало казаться, что тоннель – это какой-то невообразимо огромный живой организм. Тишина его, как верно заметил Профессор, на самом деле была лишь кажущейся. Стоило прислушаться – и становилось ясно, что он живет своей, странной и непонятной жизнью. Легкий ветерок доносил из глубин тревожные шорохи, непонятный гул и далекие глухие удары, пол время от времени часто и мелко подрагивал, словно где-то глубоко под землей работали гигантские механизмы, а своды иногда потрескивали, будто сверху на них тысячетонной тяжестью давили пласты грунта, и тогда казалось, что тоннель залегает на огромной глубине, чуть ли не в самом центре земли. От этого становилось еще страшнее, отчаянье мерзкой холодной змеей вползало в душу, и каждый думал лишь об одном – выберутся ли они когда-нибудь наверх или же обречены вечно скитаться по этой однообразной, закольцованной кишке?

Сколько так прошло? Может быть, час, а может быть, десять… Данил уже давно потерял счет времени. Усталость почему-то не чувствовалась, и нельзя было понять, сколько они шагают. Вероятно, виной всему было это отупение, вгоняющее в некое подобие транса, заставляющее механически двигать руками и ногами. Голова была пуста, мысли текли вяло и рыхло, ворочались тяжело, словно большая рыба, выброшенная на берег. Думать не хотелось совершенно, хотелось пустить все на самотек, понадеявшись на авось, а там – куда кривая вывезет…

И все же настал момент, когда этому тупому, однообразному движению пришел конец. Желтое пятно от фонаря Кубовича вдруг, упершись вперед, замерло на одном месте, и Данил, посмотрев туда, остановился от неожиданности. Из тьмы, метрах в семидесяти, проступил зеленый угол пассажирского вагона…

– Хоть что-то новенькое, – облегченно пробормотал Кубович, глядя на вагон.

– Я б на твоем месте не стал радоваться, – ответил ему Профессор, озираясь по сторонам. – Что-то изменилось… Не чувствуете?

Встревоженные его словами сталкеры замерли – каждый прислушивался к своим ощущениям, стараясь понять, что же имеет в виду Семеныч. Все оставалось по прежнему – тишина, темнота… Ничего нового не уловил и Данил. Разве только немного ослабло ощущение упершегося в спину взгляда, и только.

– Давайте-ка вперед помаленьку, – отдал он команду, и отряд осторожно двинулся вдоль состава. – Внимание на вагон – удобное место для засады.

Подсвечивая фонарями, сталкеры прошли достаточно для того, чтобы понять, что вагон был не единственным. Следом за ним открывался второй, дальше – третий… Это был целый пассажирский состав, неизвестно каким образом попавший сюда и стоящий теперь посреди черного асфальтового полотна. И – он был очень странным… Данил некоторое время не мог сообразить, что ж не так с этим поездом, и только когда отряд миновал несколько вагонов, понял, наконец, в чем дело. Вагоны были какими-то оплывшими, словно вылепленными из пластилина, и чем дальше двигался отряд, тем очевиднее это становилось. Перед людьми проплывали искривленные линии окон, овалы колес, смазанные разводы и каплевидные потеки металла на стенах вагонов… Будто бы кто-то огромный, вылепив этот поезд, поднес к нему огонь, и четкие линии медленно потекли, превращаюсь в дикую мешанину цветов. Данил осторожно подошел к одному из вагонов, ухватился за край окна и, подтянувшись, заглянул внутрь… это было по-настоящему жутко, жутко до дрожи! Взгляд его ухватил гротескные картины оплавленных и слепленных друг с другом людей: из затылка молодой женщины, застывшей на боковой полке спиной к окну, мертвыми глазами смотрел старик; чуть дальше парень и девушка, слепленные головами, как сиамские близнецы; еще дальше – два подростка, словно утонувшие в размякшем дереве сидушек до середины груди… И – тишина, ни звука вокруг. Царство мертвых…

Одного-единственного взгляда хватило – он заорал и как ошпаренный отскочил от окна. Мозг, пораженный открывшейся ему картиной, словно впал в ступор, отказываясь служить и балансируя на грани безумия. Данил попятился на негнущихся ногах, споткнулся и, опрокинувшись назад, врезался затылком в асфальт.

Реакция на его вопль последовала мгновенно – сталкеры тут же рассредоточились, шаря фонарями по окнам вагонов и готовясь принять врага всеми имеющимися в наличии стволами. Однако в туннеле по-прежнему стояло безмолвие.

– Что там? – приглушенным голосом спросил Сашка, не отрывая взгляда от поезда, и Данил отчетливо услыхал, как клацнули его зубы. – Что ты увидел?

– Разгул сиамских близнецов, – держась за затылок, Данил заставил себя поднялся.

– Чего-о-о? – протянул Сашка.

Остальные тоже вопросительно уставились на командира.

– Там люди… Но только они… словно сплавлены друг с другом. Словами не опишешь. Можете глянуть, а меня больше не тянет… – Добрынин вытер вспотевшие ладони о комбез, и тут взгляд его упал на белую табличку с конечными пунктами следования состава, прикрепленную посредине вагона.

Она была под стать составу – такая же потекшая, искривленная и размазанная, и такими же были буквы на ней, но Данил все-таки смог прочесть написанное: «Москва – Челябинск». Горло внезапно пересохло, и он, судорожно сглотнув, просипел:

– Это тот самый поезд, который мы в тумане встретили. Табличку видите?

Повисло гробовое молчание.

– Уверен? – спросил, наконец, Профессор, внимательно разглядывая надпись.

– Я успел тогда прочитать.

– Пошли-ка отсюда побыстрей, – пробормотал Санька, перехватывая автомат поудобнее.

Беспрестанно оглядываясь на поезд, отряд поспешил дальше. Вагоны тянулись недолго – спустя несколько минут из тьмы вынырнул и остался позади локомотив, и тогда каждый вздохнул спокойнее – вид потекшего, словно пластилин, состава здорово давил на психику. И снова потянулся проклятый тоннель – шаг за шагом, метр за метром.

– А вы заметили?.. С тех пор, как мы от каравана в последний раз отошли – гораздо больше времени прошло, чем в первый раз. А колонны все нет… – спустя некоторое время подал голос Ван. – Туннель удлинился?

Семеныч вдруг прокашлял что-то невнятное, обернулся и уставился на своего командира.

– Все верно! Я, кажется, понял в чем дело… – пробормотал он. – Это, конечно, дичайшая гипотеза – но как иначе подходить ко всему, что тут творится?..

– Ну?! Говори, давай, не томи! – взвыл Кубович, подгоняя умолкнувшего товарища.

– Гипотеза безумная, но уж какая есть… – повторил Профессор, словно оправдываясь. – Если взять за аксиому, что туннель закольцован в ленту, то переход через «ноль» – наш караван, точку, откуда мы вышли – удлинит ее! Именно это мы сейчас и наблюдаем!

– Это как же – удлинит? – удивился Сашка. – Как вообще закольцованная в круг лента может удлиниться?..

– Это одно из свойств ленты Мебиуса, – пояснил Семеныч. – Если ее разрезать на две равные части по всей длине, то она не распадется, как обычная лента, а удлинится ровно в два раза, но станет еще более закрученной. Вот и получается, образно говоря, что мы, пройдя через «ноль», словно разрезали ее, удлиняя.

– Ты хочешь сказать, что все, что можно сделать с бумажной лентой, здесь проецируется на реальность аналогичным образом? – задумчиво пробормотал Данил.

– Примерно так, – Семеныч развел руками. – Говорю же – безумная гипотеза, но ничего больше в голову не лезет…

– Все это хорошо, конечно, но что это дает нам в реальности? – спросил Сашка. – Туннель просто удлинился, и все… Выхода по-прежнему нет!

– Зато мы знаем, в каком направлении двигаться! – воодушевленно ответил ему Профессор. – Переходы через «ноль» – вот ответ! Каждый раз, проходя мимо каравана, мы будем удлинять это пространство.

– Так это ж можно и до бесконечности здесь бродить, – проворчал Сашка. – Не понимаю я твоей радости, Проф…

– Теоретически – да. Однако с каждым разом туннель будет становится все более закрученным и удлиненным, и после третьего перехода завьется в узел трилистника. В трехмерном евклидовом пространстве это означает, что мы получим некий узел, в котором будут сходиться несколько пространств одновременно. Может быть, именно через этот узел у нас и получится выбраться…

– Вы что-то там про закрученности говорили? – оборвал его вдруг шагающий впереди Кубович. – Так вот вам еще одна. Уж куда крученей… Любуйтесь! – и он ткнул фонарем прямо перед собой.

Сначала Добрынин не понял, что он имел в виду. Впереди, растянувшись на всю ширину дорожного полотна, зиял огромный провал. И вроде бы ничего странного – яма как яма – но приглядевшись, он заметил, что край ее слишком уж ровный, будто срезан гигантским ножом. Сделав несколько шагов и остановившись на самом краю, он посветил вперед, пытаясь выяснить длину провалившегося участка, но вместо этого обнаружил, что луч фонаря упирается в шершавую каменную стену метрах в двадцати впереди. Вверху она, плавно изгибаясь, переходила в потолок, а внизу терялась в непроглядной тьме. Добрынин перевел луч фонаря себе под ноги и оторопел – дорожная разметка, так же изгибаясь, ныряла за край и тянулась уже по стенке уходящей вниз шахты.

– Дорога в ад… – пробормотал стоящий рядом и заглядывающий за край Сашка.

– Я бы сказал – целая трасса, – ответил ему Кубович.

– А как иначе вместить поток грешников после Удара? – печально усмехнулся Семеныч. – Ладно… Шутки шутками, а спускаться надо. Веревка есть?

– Я захватил, – отозвался Сашка, стаскивая со спины рюкзак. – Правда, метров сорок всего…

– И у меня есть, – подал голос Ван. – Еще тридцать. Свяжем.

Связали. После недолгого обсуждения спускать вниз решили китайца, как самого тощего и легковесного. Если полезет кто-то типа Добрынина или Кубовича – веревке и оборваться недолго. Да и назад поднять китайца при случае можно гораздо быстрее, рывком – а ведь нельзя было исключать и такой вариант…

Обвязавшись поперек груди, Счетчик встал перед пропастью и посветил вниз. Данил ясно слышал, как он сглотнул, – спускаться в неизведанную тьму ему не хотелось. Оглянулся на сталкеров, всей кучей уцепившихся за веревку и виновато улыбнулся:

– Вы смотрите, держите крепче. Шрек, особенно на тебя надеюсь. Если закричу – тут же выдергивайте!

– Сделаю, – пробасил Леха.

– Знаем, знаем, – успокоил китайца Семеныч. – Лезь давай.

Счетчик ухватился за веревку и ступил за край. Шаг, еще шаг по отвесной стене – и вот он уже скрылся за краем полностью. Веревка натянулась – и тут же рывком ослабла, а из ямы послышался полный недоумения и ужаса крик.

– Тяни! – взревел басом Шрек, и сталкеры в едином порыве дружно рванули веревку на себя.

Ли рыбкой вылетел из ямы и, шлепнувшись на землю, так и остался лежать, разевая в недоумении рот и пуча глаза. Данил осторожно подошел к краю пропасти и посветил вниз фонарем, силясь разглядеть, что же так удивило и напугало Счетчика.

Пусто, темно, тихо…

– Ты чего орешь? – недовольно спросил он оглянувшись. – Там же нет ничего.

Китайца уже подняли и даже успели отряхнуть, а он все еще не мог прийти в себя. Все так же вертел головой и ошарашено глядел по сторонам.

– Там… не яма, – наконец через силу выдавил он. – Там тот же туннель. Я спустился на пару шагов – и меня сразу как дернет книзу…

– Вглубь поволокло? – уточнил Семеныч.

– Нет… Вниз, к земле. То есть – к стенке, к асфальту… Смотрите, – Счетчик отвязал веревку, подошел к провалу и без колебаний шагнул в пропасть.

Данил – а за ним и Семеныч со Шреком – заорали в голос и рванулись вперед. Упали у самого края, заглядывая – парой метров ниже, на стене ямы, как ни в чем не бывало, стоял Счетчик и, улыбаясь, глядел на них.

– Вектор притяжения меняется… – донеслось справа бормотание Профессора.

Он осторожно, распластавшись по земле и уцепившись за Шрека, перебрался через край и встал на ноги рядом с китайцем.

– Ни хрена себе тут дела творятся…

Огляделся по сторонам, посмотрел на лежащих у края ямы сталкеров и приглашающе махнул рукой:

– Перебирайтесь. После перехода голова немного кружится – и только.

Следующим полез Сашка. Вцепившись обеими руками в друга, он перебрался через невидимый рубеж, и Данил даже уловил момент, когда сила тяжести дернула тело напарника вниз. Сашка распластался на асфальте и, оглядевшись, осторожно поднялся на ноги. Колупнул носком «берца» асфальт, подпрыгнул пару раз и покачал головой:

– Чудны дела Твои, Господи… Давай сюда, Дан.

Данил осторожно перебрался через край. На мгновение и впрямь закружилась голова, и с перебоем стукнуло сердце, как бывает, когда неожиданно провалишься в яму или упадешь с высоты спиной вперед – но и только. По эту сторону был все тот же асфальт, но только эта плоскость теперь воспринималась как горизонтальная. Удивленно хмыкнув, он поднялся.

– А ведь второй переход через «ноль» мы уже сделали, – сказал вдруг Кубович. – Получается, теперь надо вот-вот третий ждать, а там уже и по сторонам смотреть повнимательнее?..

– Ну… Если гипотеза верна, – получается так, – развел руками Профессор.

– Я, кажется, уже сейчас что-то вижу, – сказал вдруг Счетчик, указывая куда-то в глубину тоннеля. – Вон, посмотрите… Домик что ли?.. Леха, подсвети.

Луч дальнобойного фонаря сместился – и в его свете сталкеры увидели странную хибару. Данилу сначала показалось, что это просто гора непонятной и ни к чему не годной дряни, и лишь потом, когда сталкеры подошли поближе, он понял, что эта куча и впрямь претендует на звание человеческого жилища. К ней неприменимо было даже слово «построена» – лачуга была именно что сооружена, слеплена из самого разномастного хлама. Две стены сложены из коробок и ящиков, третья – из двух автомобильных ураловских капотов, крыша – рифленые железные листы, а вместо дверного проема в торцевую часть было врезано большое ураловское же колесо. Территория вокруг хижины была усеяна самым разнообразным хламом, который скапливается, если место не убиралось в течение очень долгого времени. Это были именно что бытовые отходы – пакеты с засохшей или заплесневевшей едой, пустые банки из-под консервов, пара драных носков, гильзы, пластиковые бутылки разного размера и конфигурации, скомканная бумага и прочий тому подобный мусор.

И среди всего этого великолепия внимание Данила вдруг привлек длинный, в рост человека, предмет, похожий на развернутый костюм ОЗК, валяющийся почти у самого входа. Профессор, тоже заметивший эту странную вещь, шагнул вперед – и вдруг запнулся… Выругался трехэтажно, голосом, полным безмерного удивления – и, подцепив ногой, перевернул с сухим шелестом. И в этом отвратительном до тошноты бурдюке, в этой пустой, вялой кожистой оболочке, в сплющенном, сдувшемся, словно шарик, седом плешивом черепе с пустыми провалами глазниц и раскрытым в безмолвном крике ртом, Данил вдруг с оторопью узнал… останки Нибумова. Он лежал – и прижимал к груди грубое подобие куклы, скрученное из целлофана и обмотанное веревками…

Рядом, подтверждая, что он не ошибся, длинно и заковыристо выругался Сашка, что-то удивленно промычал Счетчик, озадаченно крякнул Шрек… Профессор, переводя взгляд с одного на другого, вопросительно уставился на них.

– Вообще-то этого следовало ожидать… – пристально вглядываясь в то, что когда-то было Хребтом, после недолгой паузы сказал Добрынин. – Уже даже медведь об этом свидетельствовал…

– Я не понял реакцию… Знакомый ваш, что ли? – спросил Кубович.

– Тот самый Хребет.

Серега присвистнул:

– Ни хрена себе! Вот оно как поворачивается…

Семеныч вдруг приподнял ничего не весящие останки носком берца, отодвигая их в сторону нагнулся – и подобрал с пола небольшую серебристую коробочку в которой Данил немедленно узнал диктофон Нибумова, купленный им как-то по случаю у проходящего каравана. Подбросил его в ладони – и оглядел стоящих вокруг него сталкеров.

– Ну что… как думаете – есть тут что-нибудь интересное?

И Данил при виде этой плоской металлической коробочки вдруг почувствовал, как его охватывает страшное любопытство, приправленное предвкушением жутковатой тайны… Человек просто исчез – исчез на целых шесть лет! Так же могли исчезнуть и они с Сашкой. Но им повезло, а Хребту – нет. И теперь вдруг оказывается, что возможность узнать, где он был и что он видел, – вот она, прямо перед ним! Да за информацию с этого диктофона можно полжизни отдать!

– Давай, давай, включай! – чуть ли не простонал рядом Санька, испытывая, похоже, те же самые чувства.

– Главное – остался бы заряд, – пробормотал Счетчик. – Судя по всему, он здесь долго пролежал…

– Ну, я бы не был так категоричен, – отозвался Профессор. – Ты глянь – товарищ явно не своей смертью помер, помогли ему. Словно изнутри выели, а оболочку не тронули. Вот потому-то и видок у него такой, будто у мумии тысячелетней. А на самом деле – кто знает?..

– Да ты включай, включай! – поторопил его Кубович. – Может, и узнаем, что да как?..

Семеныч нажал на кнопку, и Данил увидел, как на лицевой панели диктофона загорелся маленький красный светодиод.

– Есть!

– Заряда очень мало – пять процентов показывает, – нажимая какие-то кнопочки, озабоченно пробормотал Семеныч. – И календарь сбит. Сегодня, оказывается, тридцатое октября 2027 года. Почти на шесть лет отстал. А записей тут – куча. Не успеем прослушать.

– Что там вообще есть? – заглядывая через его плечо на экран, спросил Кубович.

– Один большой файл и несколько мелких.

– Давай большой, – посоветовал Сашка.

– Большой – так большой, – пробормотал Семеныч. – Все, тихо. Слушаем… – и он нажал кнопочку.

Запись шла ни одним целым монологом, а постоянно прерывалась, но каждый раз, когда диктофон включали вновь, говорящий обязательно указывал дату записи и время. Иногда это были лишь секундные отрывки, словно человек куда-то торопился, иногда голос звучал по несколько минут. Иногда пробелы между записями составляли час или около того, а иногда – неделю или даже две. Но – это было самая удивительная история, что когда-либо слышал Данил. И он, несмотря на прошедшие годы, сразу же узнал этот ироничный, слегка насмешливый голос. Сомнений больше не было – это и впрямь говорил Хребет.

«Одиннадцатое июня две тысячи двадцать седьмого года. Двадцать один час три минуты.

Все, я внутри. Проводили до самой калитки, но дальше уписались, – Хребет тихонько захихикал. – Навели пацаны шороху… Байку рассказали – ими поверили. Ладно, поглядим, что тут да как… Пылищи, конечно – о-го-го! Ковром! А вот следов вообще нет, хотя должны бы остаться. Получается – пацанята и сами тут не были? Побоялись в дом с приведениями входить, напридумывали… – он вновь хихикнул. – Гро-о-о-зные сталкеры…»

«Двадцать один час двадцать девять минут.

Осмотрелся в холле. Хм… В принципе – все, как и говорили, – голос Хребта был слегка, самую малость, растерян. – Четыре двери, пятая – аркой. Одна закрыта наглухо. Радиации – ноль! Интересный феномен! И вода в фонтанчике есть, хотя откуда течет – не ясно. Так что же получается – все ж заходили они сюда? Но… как же пыль?.. Ковром лежит, нетронута… Правда – в окнах ничего такого сверхъестественного. Пыльные грязные окошки.»

«Двадцать один час тридцать девять минут.

Видел во дворе наркологии выродка…»

«Двадцать два часа тридцать минут.

Обошел первый этаж. В окнах и впрямь темно – но так и время уже позднее. Пусто, тихо. На втором этаже, кстати, тоже тишина. Собственно, я и не сомневался. С фонарем плохо, лучше осмотрюсь завтра…»

«Двадцать два часа пятьдесят семь минут.

Обосновался в раздевалке на первом этаже. Переночую, осмотрюсь немного – и назад. Лютый ждет. С патронами. Да и пацанов надо по носу щелкнуть. От горшка два вершка, а строят из себя…»

«Двенадцатое июня. Девятнадцать часов двадцать семь минут.

Не понимаю, что творится! – голос Нибумова дрожал, и в нем явственно слышались панические нотки. – Ночь прошла спокойно, спал, как убитый. Утром проснулся, поел. Оделся, пошел к выходу… шел минут пять – бесполезно! До двери – четыре метра, а я словно на месте стою! Попытался выбраться через окна – во всех, кроме окна гардеробной – серая муть, хотя времени уже часов семь утра! В окне гардеробной – все тот же выродок в наркологии! Пробовал разбить – тянется! На второй этаж тоже подняться не смог! Все, как они и говорили…»

«Тринадцатое июня. Двадцать два часа три минуты.

Хода нет, – теперь, сутки спустя, Хребет говорил это совершенно спокойно, констатируя факт. – Весь день провел на первом этаже. Еще раз тщательно осмотрел все окна. Ручки есть – но не одно не открывается. Бился над каждым, наверное, по полчаса – бесполезно. Разбить – не поддаются: либо тянутся, либо твердые. Жидких окон пока не видел, но уже сейчас нет сомнений, что ребята не врали… На второй этаж так и не попал – та же история, что и с выходом. Словно бесконечный эскалатор навстречу. Я, конечно, человек упертый… Шел наверх часа два – остался там же, где и стоял. У подножья. Что-то это мне напоминает из прошлой жизни…»

Здесь Данил, слушая запись, грустно усмехнулся. Нибумов всегда и все воспринимал критично. Иногда это бесило – но он, видимо, был настоящим ученым и на веру не принимал ничего, пока не удостоверялся в этом сам. Но – ладно бы, не верил молча, вежливо. Так нет – обязательно стебаться начнет… Что ж… вот и поплатился за свое ослиное упрямство…

«Семнадцатое июня. Шестнадцать часов четырнадцать минут.

Свойства пространства времени не изучены. Чем больше ответов – тем больше вопросов. Голова кругом… О, если бы мне сюда мои лабораторные приборы! – голос Хребта был полон отчаяния. – Та дверь, что по рассказам пацанов вела из холла на чердак, – теперь ведет на второй этаж! Вошел в нее, хотел вернуться обратно – но через нее же попал на чердак! Как это может быть – просто не укладывается!..»

«Девятнадцатое июня. Двадцать один час пятьдесят семь минут.

С самого утра бродил по подвалу. Кретин! Думал, что поступил умнее пацанов – привязал к перилам веревку, чтобы без помех выбраться по ней назад, – Хребет захихикал безумным смехом. – Этот день стоил мне пряди седых волос… Идиот… Там все то же – тьма! Пошел вперед – исчез свет в дверном проеме. Испугался… Развернулся, пошел по веревке назад… Прошел метров триста – впустую! Веревка тянется, и нет ей конца и края! Развернулся, опять пошел вперед… потом побежал… не помню… кажется я все время бежал… Потерял веревку… Паника, черная паника! Застилает разум, стучит по мозгам! Тьма лезет прямо на свет фонаря, вяжет его, как живая!.. Никак не отойду от этого кошмара… Вышел я только к вечеру и вышел не на второй этаж, как пацаны, а в ту же дверь, куда и вошел… Пространство закольцовано!.»

«Двадцать третье июня. Шестнадцать часов тридцать одна минута.

Голова пухнет от мыслей! Я не могу систематизировать свои наблюдения! Все, что вижу, – пишу в тетрадь или на диктофон, – но этого мало, катастрофически мало! Мозг не в состоянии осмыслить все сразу и провести аналогии, параллели! Мне сюда хотя бы простейший ноутбук!..»

«Двадцать пятое июня. Ноль часов три минуты.

Хорошо, что у меня есть диктофон и запасные батарейки. Без него, чую – заплутал бы во времени. Такое чувство, что я здесь уже годы, хотя цифры на табло упрямо это отрицают…»

«Двадцать девятое июня. Семь часов три минуты.

Запасы консервов и воды тают на глазах. Знал бы – взял гораздо больше! Но вода в фонтане абсолютно нормальна, пробовал. Хоть от жажды не подохну…»

«Второе юля. Ноль часов ноль минут.

Время здесь воспринимается совсем по-другому. Не удивлюсь, если это так и по времени Убежища я торчу здесь уже лет десять!.. И, думается, что здесь оно может течь не только вперед, но и назад…»

«Ноль часов семь минут.

Но стекла… вот от чего берет оторопь!.. Надо установить закономерность… Тетрадь толстая, пишу убористо – надеюсь, хватит…»

«Девятое июля. Девятнадцать часов тридцать девять минут.

За это время, что я тут нахожусь, вид ел я очень много. Стекла – хотя теперь уже понятно, что это и не стекла вовсе – показывают что попало и с любыми интервалами. Большую часть времени в них стоит либо мрак, либо серая мглистая муть. Но иногда они словно приоткрывают завесу и показывают кусочек другого мира… Или – нашего, но только отстоящего по времени. Словом… кажется, я видел шестидесятые годы. По крайней мере, старые “Волги” ГАЗ-21 были в ходу именно тогда. Видел совсем другую местность, не ту, что лежит вокруг детского сада… Видел вообще черт знает что – лимонное небо и дождь, падающий снизу вверх! Видел горящие ледяным светом мелкие точки звезд, словно окно распахнулось посреди космоса… а однажды – это, кажется, было дня четыре назад – в течение трех часов в среднем окне первого этажа горел огромный голубой шар посреди космоса! И если это было солнце – то явно не наше… У меня башка трещит от гипотез и догадок! И что странно… иногда стекло твердое, иногда тянется, а иногда – как вода. Все это что-то значит – вот только что?!..»

«Пятнадцатое июля. Девять часов пятьдесят девять минут.

Продолжаю наблюдение и сбор информации для формирования базы данных. Вчерашний день стал для меня кошмаром… Я видел очень странное место и очень странное существо… Пожалуй, именно его описывали пацаны. Окно открылось из точки сверху… Это был какой-то склад или ангар – большое помещение, с рельсами на полу и воротами. На воротах – цифра “211” и что-то написано… кажется, по-немецки. Полки рядами, на них – стеклянные емкости. Некоторые были разбиты. Существо медленно бродило между полками… иногда оно падало и корчилось на полу, и тогда напоминало большую выпуклую черную кляксу. Кажется, ему нездоровилось… В дальнем углу лежал в клочья порванный ОЗК, на правом рукаве и штанине – две красные полосы, как на комбинезоне Родионова. Рядом – пулемет, распотрошенный рюкзак и офицерская полевая сумка. Человека в ангаре не было, даже следов его не осталось – видимо, его сожрала та самая мерзость. Я наблюдал эту картину часа полтора, а потом все начало тускнеть, и уже через несколько минут в окне снова была чернильная темень.

Но представление на этом не закончилось. Едва я собрался уходить, как окно вновь посветлело, и я увидел смутно знакомую мне комнату… Лишь потом, спустя час или два, пережив весь тот ужас, что открылся мне, я понял, что видел маленькое бомбоубежище под соседним домом, где сейчас находится Большой спортивный зал… То, что творилось на моих глазах, нельзя даже назвать кошмаром… Это существо… оно было там! Люди метались по залу, как кролики в загоне, а создание стояло в самой середине – и убивало, убивало, убивало, всаживая в их тела свои мерзкие ложноножки!.. Эта картина открылась лишь на несколько мгновений – но мне хватило и их… Так вот что случилось с теми беднягами! Но… как? Каким образом эта дрянь появляется в разных местах, там, где хочет? Или это уже было другое существо – ведь маленький бомбарь опустел годы и годы назад… Я не понимаю всего происходящего…»

«Двадцатое июля. Двадцать три часа двадцать три минуты.

Какие же ценные наблюдения хранит сейчас моя тетрадь! Мне бы попасть сюда лет тридцать назад, во времена моей молодости! Если б изучить все это целым научным отделом – цены бы этим сведениям не было!..»

«Двадцать первое июля. Двадцать два часа тридцать три минуты.

Кажется, за все это время у меня впервые появилась стоящая гипотеза. Даже – две. И они хоть как-то согласовывается со всем этим… беспределом. Хотя как это возможно – я просто не представляю… Словом… Хм… Хотя…» — дальше шло неразборчивое удаляющееся бормотание, словно Нибумов, бросив диктофон, куда-то торопливо побежал».

«Двадцать девятое июля. Четырнадцать часов сорок семь минут.

Моя теория обрастает новыми фактами, только подтверждающими ее. База данных еще мала, но уже позволяет сделать определенные выводы… Я не понимаю, как Это могло образоваться на нашей планете – дайна любой планете вообще! Наверняка виной всему война и атомные бомбардировки… Но окна… Как согласуются со всем этим окна?..»

«Первое августа. Двенадцать часов сорок пять минут.

Первая гипотеза: я думаю, что это место – подобие черной дыры… – Хребет начал вдруг безо всяких предисловий и говорил торопливо, словно пытался выплеснуть свои догадки как можно быстрее, пока не передумал. – По крайней мере, некоторые их свойства сходны… Как реальный объект исследования черные дыры никогда не рассматривались – понятно, почему – но некоторые их свойства рассчитаны математически, и даже есть подтверждения этих свойств наблюдениями космоса. Масса этого объекта так велика и гравитация настолько чудовищна, что черная дыра искривляет вокруг себя геометрию пространства и времени. Черная дыра в масштабах одного отдельно взятого детского сада… – слышно было, как Хребет растерянно ухмыльнулся, будто не верил, смущался своих слов. – Пацаны рассказывали, что видно со стороны, когда идешь, но не приходишь… Движения человека замедляются, он словно плывет… А ведь математически рассчитано, что именно этот феномен может наблюдаться при входе в горловину черной дыры… Наблюдателю со стороны будет казаться, что на подходе к ее горизонту событий скорость наблюдаемого объекта постепенно уменьшается, пока он не застынет, как муха в янтаре… Ведь фотоны, идущие от тела, будут испытывать все большее смещение – из-за чудовищного гравитационного поля все физические процессы с точки зрения удалённого наблюдателя будут идти всё медленнее и медленнее. Гравитационное замедление времени и эффект Доплера… Сам же объект в это время будет ощущать себя движущимся вполне нормально, и замедления времени его не коснутся, он его просто не почувствует. Правда, на подходе к сингулярности его просто разорвет гравитацией и приливными силами, а этого в нашем случае не наблюдалось… Однако тут есть масса нестыковок… Хотя бы то, что появись этот объект на планете – Земля была бы сожрана им в течение первой же минуты… – Хребет умолк и послышался его протяжный вздох. – Вторая гипотеза не менее фантастична. Возможно, пространство скомкалось в данной точке и соприкоснулось во множестве мест, отстоящих от нашей планеты на миллиарды световых лет и километров… Тогда в случае с черной дырой окна – это червячные переходы. А в случае скомканного пространства – точки-переходы соприкосновения этих пространств… – Хребет захихикал. – Бред! Дикий бред!.. Представляю, какую морду скроил бы профессор Грин, выдай я ему подобные гипотезы… Ученая братия разнесла бы меня в пух и прах, лишив всех званий и регалий… да вот только они не видели всего того, что видел я. Все представления фундаментальной науки здесь встают с ног на голову…»