Текст книги "Право на жизнь"

«Десятое августа. Пятнадцать часов ровно.

Хода назад отсюда для меня нет. Остается только вперед… Последние несколько дней на втором этаже постоянно открыто жидкое окно. Я и сейчас стою перед ним. Там какой-то туннель… Я решил попробовать войти – ведь пропихнули как-то пацаны плюшевого медведя! Консервов осталось месяца на два, но сидеть тут больше нет смысла…»

«Двадцать четвертое августа. Пятнадцать часов ровно.

Итак – я на новом месте. Это и впрямь туннель, как я и предполагал. Он бесконечен, я брожу тут уже две недели – но он уныл и однообразен, как дорога в пустыне… Переход прошел удачно, кроме перепада давления я ничего не почувствовал. Оставил на месте перехода свои вещи, пошел осмотреться. Туннель вел только вперед, без поворотов и ответвлений. Заблудиться я не боялся… Однако это не получилось бы у меня при всем желании – пройдя всего с километр, я наткнулся на свои же вещи! Знакомые штучки – да только меня уже не проймешь. Плавали, знаем… – послышалась усмешка. – Я пошел обратно – и на этот раз я шел гораздо дольше, но к своим вещам так и не вышел. Странно… Пришлось возвращаться. Пространство в одну сторону неравнозначно пространству в другую сторону… Очень странно…»

«Двадцать седьмое августа. Двадцать три часа ровно.

Вокруг стоит тьма – но она стоит тут не всегда. Временами стены тоннеля вдруг светлеют, словно снаружи встает солнце, и лучи его пробиваются сквозь камень – и тогда здесь можно даже читать! Свет бледный, словно ранним утром, но даже такой свет – словно глоток воды в пустыне, после царящей здесь тьмы…»

«Двадцать восьмое августа. Семь часов пять минут.

Я засек периодичность – шесть часов света на каждые двадцать часов тьмы…»

«Пятое сентября. Семнадцать часов пятьдесят две минуты.

Несколько дней назад я набрел на странный, словно опаленный огнем железнодорожный состав. Внутри были люди – оплывшие, изуродованные, слипшиеся друг с другом… Но самое главное – одно из окон этого поезда проявляет те же свойства, что и окна в детском саду, с той только разницей, что оно всегда твердое. Я наблюдал за ним несколько дней, возвращаясь снова и снова. Чаще за ним стоит мгла, гораздо реже – что-то осмысленное, но однажды… Однажды я видел колонну грузовых автомобилей посреди поля и людей вокруг. За окном стоял день… Я помахал этим людям – и, кажется, они даже увидели меня! – но картинка мелькнула очень быстро, как если бы поезд двигался. В другой раз – это была платформа подземной станции. Я готов поклясться – это было метро! Москва или Питер… Колонны, высокие потолки, лепнина… Правда, вся эта роскошь утопала в полутьме – наверное, там была ночь, и горело только скудное ночное освещение – но посреди платформы почему-то стояли вооруженные автоматами люди… Я не успел даже помахать – они мелькнули и исчезли – но поезд они определенно заметили. Засуетились, забегали… однако платформа уже скрылась – окно опять стало черно…»

– Вы поняли?.. Уж не нас ли он тогда видел? – оглядел сталкеров Добрынин. – Помните туман? Я тогда тоже внимание обратил… За окном мужик стоял – рукой нам помахал! Он заросший был, я его и не узнал! А это, оказывается, был Нибумов…

– Утешает, – кивнул Семеныч. – Значит все это – не бред сумасшедшего. Или совпадение… Ладно, дальше…

«Шестое сентября. Восемнадцать часов тридцать минут.

Я отодрал несколько металлических листов, оттащил их к своим вещам… Я соорудил там некое подобие домика из хлама, попавшегося мне здесь – и сделал из этих листов крышу… Неуютно спать посреди дороги. Здесь тепло, но желание иметь крышу над головой – инстинктивное. Уж не дичаю ли я, поддавшись инстинктам ?..»

«Двенадцатое сентября. Четыре часа пятьдесят пять минут.

Сгнили носки – пора уже… “Берцы” тоже скоро запросят каши… Сколько я здесь брожу? Диктофон показывает три месяца, но я чувствую, что дольше, много дольше…»

«Семнадцатое сентября. Три часа ровно.

Консервов осталось недели на полторы, не больше. Достать негде. Мне попадаются иногда какие-то осколки человеческой цивилизации – такое впечатление, что это действительно черная дыра, всасывающая в себя все, что попало – но съестное она почему-то упорно игнорирует. Вода еще есть – перед уходом из детского сада я наполнил все, что мог, – но когда-нибудь кончится и она…»

«Двадцатое сентября. Тринадцать часов тридцать восемь минут.

Человек – стадное животное. Но я тут один… Хочется выть от тоски, хочется услышать хотя бы одно человеческое слово!.. Тишина всепоглощающа! Я все чаще ловлю себя на том, что говорю сам с собой… Вдруг замираю на середине предложения – но понимаю, что высказал в пространство уже целый монолог. Я соорудил из мешков и веревок небольшую куклу и говорю с ней. Прислушиваюсь – не ответит ли… и вот тогда мне становится по-настоящему страшно… Я ловлю себя на мысли – не схожу ли я с ума?.. Но сумасшедшие об этом не думают, и это хоть немного, но успокаивает меня…»

«Двадцать третье сентября. Тринадцать часов тридцать восемь минут.

Кажется, у меня начались галлюцинации – вчера мне показалось, будто мимо по тоннелю пролетел человек… Он промчался с огромной скоростью, но я все же успел рассмотреть, что рот его был распялен в беззвучном вопле, как если бы он падал в бездонную пропасть! Я схожу с ума? Или тоннель не так прост, как кажется, и люди и впрямь есть где-то тут, рядом? Близко, словно за невидимой стеной, которую нельзя преодолеть, – и поэтому бесконечно далеко…»

«Двадцать четвертое сентября. Восемь часов семь минут.

Сегодня ночью я вновь видел что-то странное… Люди. Много людей! Они шли по дороге – обнаженные женщины, мужчины, дети, старики… Процессию возглавлял высокий тощий человек в какой-то черной хламиде. Я не осмелился позвать их – и никто так и не обернулся в мою сторону, хотя я выбрался наружу и сидел на пороге своего шалаша. Да и видели ли они меня?.. Они были тут – и словно в другом измерении! Мне казалось, что сквозь их призрачные тела я вижу противоположную стену тоннеля… Это было жутко! Процессия призраков… Я не выдержал, заполз назад в шалаш и не мог уснуть до самого рассвета. Теперь мне уже кажется, что это был сон, но… Не знаю, я ничего не знаю!..»

«Двадцать пятое сентября. Четырнадцать часов одиннадцать минут.

Иногда из-за стен я слышу странные звуки – хрипы, дыхание, чуть слышные голоса… А сегодня рано утром я услышал стрельбу и рев моторов – совсем близко! Выскочил из домика, побежал… Бежал я долго, но найти никого так и не смог… Сумасшествие подбирается медленно, но верно…»

«Двадцать девятое сентября. Двадцать часов двадцать минут.

Да! Теперь я знаю, как уйти отсюда! – Хребет ликовал, и голос его звенел от восторга. – Это получилось случайно и… это невероятно! Все оказалось так просто – но, поди, догадайся! Вчера я встретил здесь то самое существо. Сначала оно предстало передо мной в образе раненого… Не передать, как я обрадовался живому человеку! Однако… едва я подбежал к нему, чтобы оказать помощь, – он превратился в кляксу… У этой твари и впрямь лезут щупальца изо рта! Зеленые, гнилые, склизкие… Она ухватила меня за ногу и попыталась затянуть в себя – но я вырвался, высадив весь рожок прямо в ее пустую рожу. Однако эта тварь словно не чувствует боли… Она наступала, я пятился – и в этот момент я захотел оказаться как можно дальше отсюда, здесь, в этом шалаше, который, кажется, уже стал мне настоящим домом… Голова закружилась – и я вдруг обнаружил, что стою прямо перед ним!.. Это было так неожиданно, что я даже не сообразил поначалу, как это случилось! Однако, проанализировав, я кое-что понял…

Я думаю, что все это – вопросы подсознательной ориентации! Я вижу туннель – и, конечно же, я иду по нему все вперед и вперед! Мой мозг осознает только этот путь и продолжает строить вокруг туннельные своды! Но стоит мне развернуться спиной вперед и сделать, пятясь, шаг или два… Мозг, не получая сигналов об окружающем пространстве, уже не может продолжать строительство. Возможно, это подпространство как-то считывает информацию с подкорок и… Словом, стоит лишь шагнуть назад, задавая направление, – и я окажусь там, где хочу быть, в любой точке. И, сводя воедино все мои прошлые наблюдения, закрадывается мысль, что можно попасть не только куда хочешь, но и в… когда хочешь?..

Я проделал несколько экспериментов – и всегда оказывался там, где хотел! У поезда – и снова здесь, у дома; в детском саду – и опять вернулся обратно… Момент перехода неуловим, все происходит мгновенно… И думается мне, что это возможно не только в пределах этого пространства… Может быть, я не прав со своими прошлыми гипотезами?.. Может быть, все это – огромная транспортная система? Зародившаяся сама или созданная искусственно… Но кем?.. Ответ на этот вопрос уже вряд ли станет известен… Теперь я мог бы вернуться домой – но я не хочу уходить, мне нечего делать снаружи. Да и потом – какой ученый упустит такую возможность?! Ведь стоит выйти – и, может статься, обратно уже не войдешь! А мне столько еще надо изучить, узнать, увидеть! В тетради еще есть место, почти треть! Уйти я успею всегда. Вот только как быть с консервами…»

– Последняя запись, похоже, – предупредил Семеныч, глядя на экран диктофона. – Полторы минуты…

«Двадцать девятое сентября. Двадцать три часа тридцать три минуты.

Я много видел и много знаю теперь… – хотя эта запись отстояла от предыдущей всего на три с небольшим часа – сейчас в голосе Хребта не было слышно ни единой радостной ноты. Он звучал глухо и перемежался иногда хлюпающими звуками. Лишь послушав немного, Данил понял, что Нибумов плачет. – Вот только мне это уже не нужно… Эта тварь… она убила меня. Нога немеет, пухнет, и опухоль дошла уже до середины бедра… Оно словно засунуло что-то в меня… Кожа чернеет и временами ходит буграми, словно кто-то ползает там… Я чувствую мелкое покалывание, накатывающее волнами, – и с каждой волной это покалывание становится сильнее, переходя в боль! Я пытался вскрыть, разрезать кожу – однако болевые ощущения обострены… Боль такая, будто нож идет прямо по нервам! Кажется, я терял сознание… Из раны – я все же сумел сделать надрез – ползет мерзкая черная дрянь и гной… Черви… Они жрут меня изнутри и избавиться от них невозможно… Я понимаю, что обречен – но… я спокоен. Я слишком много пережил здесь, много повидал. Я счастлив, что видел все это. Я благодарен ребятам и Лютому! Не войди я в детский сад – разве узнал бы то, что я знаю теперь?! Разве увидел бы я то, что увидел?.. Жаль только, не узнаю, верны ли мои гипотезы… но может быть, кто-нибудь, нашедший этот диктофон и прослушавший записи, сумеет их про…»

Голос Нибумова вдруг оборвался на середине слова – диктофон пискнул и умолк. Сел аккумулятор.

Сталкеры переглянулись.

– Охренеть… Вы когда-нибудь слышали подобное? – горящими глазами оглядел сталкеров Профессор. – Это же… В голове не укладывается!

– А меня другое интересует… – с несмелой надеждой пробормотал Сашка. – Один шаг назад… Неужели правда?..

– В детском саду мы тогда тоже спиной вперед через стекло вылетели, – ответил Данил. – Не знаю, как тебе, – а мне, когда эта клякса меня за шиворот ухватила, – где угодно оказаться захотелось, только бы подальше…

– Да и мне тоже! – хмыкнул товарищ. – Ну что… Самое важное выцепили. Конечно, хотелось бы все послушать, – но это когда зарядник найдем…

Добрынин взял из рук Профессора диктофон – и, дернув «молнию», засунул к себе в транспортный подсумок.

– Вам без надобности, – пояснил он, раскрывшему было рот, Семенычу. – Это человек нашего Убежища, и детский сад рядом с нами. Так что согласись уж, Проф – нам эти записи важнее. У меня целее будет.

Тот развел руками:

– Да без проблем. В караване зарядник мы не найдем – но можно попросить наших техников блок питания сделать… Нужно непременно прослушать остальные файлы!

– Обязательно попросим, – кивнул Данил.

– Пробовать будем? – помолчав, спросил Сашка. – Если все так…

Сталкеры молчали. Подсказка Хребта была единственной надеждой, что выбраться отсюда все-таки удастся. Пока есть надежда – можно жить. Но что будет, если он ошибся? Как быть? Как жить дальше, не имея надежды?

– Пока не попробуем – не узнаем, – кивнул, наконец, Кубович. – Только вот… Как же остальные? Как с ними быть?

– Все, что могли, – мы сделали, – нерешительно пробормотал Ван. – Других вариантов нет. Кунги были пусты. Что ты предлагаешь? Искать? Сколько? Вечность? И сдохнуть так же? – он кивнул на пустую оболочку, оставшуюся от Хребта.

– А без каравана нам смысла нет идти дальше, – развел руками Семеныч.

– И если все это правда, то можем прямо сейчас по домам… Вы к себе, а мы к себе отправляться, – добавил Кубович.

– А нам нет смысла возвращаться, – в тон Семенычу ответил Данил. – Говорили ведь… Убежище за нами.

– Тупик? – помолчав, спросил Сашка.

Вопрос повис в воздухе – сталкеры подавленно молчали. Осознание происходящего постепенно вставало перед ними во всей своей полноте и безнадежности. До сих пор у них была лишь одна задача – найти выход. И никто как-то не задумывался, что, найдя его, поиски не закончатся. Все были сосредоточены на первоочередной задаче, отбросив все остальное на второй план, и вот теперь, когда, казалось бы, появилась хоть какая-то надежда, – дело вдруг оборачивалось совершенно по-другому…

– Стойте! А если… – начал вдруг Сашка страшным голосом – и умолк, будто испугавшись собственной мысли.

Сталкеры все, как один, уставились на него.

– Говори, ну!? – поторопил его сдержанный обычно Профессор. – Мысли есть – вали в общий котел!

– А что если… пожелать за них? – медленно, переводя взгляд с одного на другого, проговорил Сашка. – Ведь если караван оказался в туннеле – значит, где-то здесь бродят и остальные бойцы… И если Хребет и в самом деле испытал все, о чем говорит, если это не бред сумасшедшего, если это и впрямь транспортная система, то почему бы…

– Слишком много «если», – вздохнул Профессор. – Но… попытка не пытка. Другого выхода у нас нет. Кто пробует?

Повисло настороженное молчание…

И тогда Данил, решившись, закрыл глаза и сделал один-единственный шаг назад. Словно глоток воды в пустыне для умирающего от жажды путника, комбинат Росрезерва значил для него только одно – жизнь. Жизнь Убежища. Жизнь родных и близких. Он всей душой желал сейчас только одного – успеть.

Дойти.

И это желание было так велико, что неведомый организм понял его и принял. Тьма вокруг в мгновение ока исчезла, словно рывком сорвали ее черное покрывало, и Добрынин обнаружил, что он, пошатываясь, стоит перед пропастью, за спиной его – черный зев туннеля и выползающая из него колонна, а где-то далеко-далеко внизу, среди бескрайней таежной глуши, горят огни поселка. И неизвестно, как – но он знал уже, что поселок этот – та самая цель, к которой они стремились, к которой шли, теряя товарищей и проходя все испытания, выпавшие на их долю.

Это был комбинат Росрезерва.

Глава 12
Палка о двух концах

К цели они успели впритык. График опередили всего на сутки – не бог весть сколько времени, чтобы осмотреться и подготовиться. А подготовка требовалась основательная.

Первым делом нужно было изучить окружающую местность. Причем так, чтобы не попасться на глаза комбинатовской разведке. А то, что такая имеется, Данил не сомневался – еще утром, когда колонна, заночевав у выхода из туннеля, тронулась в путь и спускалась по извилистому горному серпантину, он наметанным глазом различил над бескрайним морем тайги сизые пятна дымов. Заметил – и подивился беспечности. Родионыч за такое отношение давно бы головы поснимал – это где ж видано, костры жечь на дежурстве? Как бы хитро не был устроен костер – в яме ли, скрывающей от посторонних взглядов огонь, или с применением древесины, не дающей дыма и искр, – все равно его легко обнаружить. Хотя бы по запаху. А там уж дело техники – обойти или в расход горе-сторожей пустить. Объяснение этому у него было только одно – комбинатов-ские расслабились. Тихая, спокойная, сытая жизнь этому очень способствует…

На изучение местности ушли сутки. В разведку Хасан отрядил три группы, разграничив каждой сферу деятельности по квадратам, да кроме того, ребята Шейдера подключились. В результате к утру в походном планшете майора лежала более-менее подробная карта, нарисованная на большом листе ватмана химическим карандашом. На ней, конечно, были пробелы – за сутки такую большую территорию досконально изучить невозможно, но очертания самых крупных объектов имелись. И река на севере, и железная дорога, проходящая с западной стороны в полукилометре, и большое болото с непролазными топями, лежащее на западе. И, конечно же, на нее достаточно подробно была нанесена местность вокруг периметра.

Росрезервовцы сумели хорошо закрепиться на своем месте. Комбинат окружал трехметровый земляной вал, по гребню которого шел забор из бетонных плит с двумя рядами колючки. Плиты стояли вертикально, с небольшим отвесом наружу, и поднимались над валом еще метра на три. Через каждые пятьдесят метров по периметру – ДОТ, на крыше которого возвышается деревянная башенка. Это, значит, для того, чтобы окружающее пространство контролировать и пулеметный огонь из ДОТа корректировать. На каждой вышке – прожекторы в три стороны. И хотя – Данил убедился в этом, поползав ночью на пузе вокруг – добрая половина прожекторов уже не действовала, все же оставшихся с лихвой хватало, чтобы обеспечить подсветку окружающей местности.

Комбинат стоял в самом центре огромной поляны-проплешины, среди бескрайних таежных дебрей. От кромки леса до бетонки – метров триста открытого пространства, и Добрынин не сомневался, что каждый метр великолепно просматривается и простреливается.

В первую же ночь, дав краем леса вокруг периметра несколько кругов, он убедился, что штурмовать комбинат открыто – дело гиблое. Даже при наличии такого мощного вспомогательного средства, как бронепоезд, можно потерять очень много людей. Пиррова победа. А ведь задача стояла не только захватить – но и удержать. То же говорил и Шейдер, побродив со своими бойцами вокруг. Лезть в лоб – глупо. К тому же, даже если атака будет успешной, защитники просто запрутся под землей, и выковырять их оттуда будет практически невозможно. А оно надо, такой исход? Нет, в лоб нельзя. Но и времени на тщательную подготовку тоже не было. Что делать?

Следующий день начался военным советом. С самого утра, не дав даже нормально выспаться после ночного рейда – какой там сон, покой нам только снится! – Хасан вызвал командиров групп к КШМ. Народа собралось немного – лагерь разбили километрах в десяти к западу от комбината, необходима была особая осторожность и скрытность, и потому большинство бойцов стояло в данный момент в охранении – а ну как кому из комбинатовских в голову взбредет по грибы в лесок пойти? Или прогуляться для моциону? Да на лагерь наткнется и тревогу поднимет? Все тогда впустую.

– Ситуация такова, – начал Хасан, раскладывая на капоте «Тигра» ватман с рисованной картой позиционного района. – Периметр и прилегающую местность вы все видели, а кто не видал – поглядит сегодня вечером. Изучите, так сказать, вживую. Поэтому особо на нем останавливаться не буду – вам это не нужно, эти сведения собраны скорее для пехоты, а не для вас, диверсантов. Вам предстоит проникновение на объект, что, как показала разведка, все-таки возможно. Путей проникновения несколько, сегодня каждая группа получит свой и до подхода бронепоезда начнет заниматься только им.

– Когда ждем бронепоезд? – поднял руку Дума.

– Ночью. Вчера вечером был сеанс связи, они на подходе. Прошли Сосногорск, путь чист, потому надеемся, что будут без задержек.

– Михалыча увидим, – шепнул Данилу сидящий рядом Сашка. – Как раз и поговорим…

Хасан, видимо расслышав первую часть предложения, покачал головой:

– Не увидите. Уже этой ночью начинаем операцию по проникновению. С тем, чтобы к завтрашнему полудню все группы уже вышли на исходные. Штурм в полдень. Начнете под шумок. Ваша задача – взять под контроль два входа в комплекс. Один расположен в самом центре территории, другой – в ее северной части. Необходимо занять их и удерживать до подхода основных сил.

– Пути проникновения? – спросил Данил.

– Их три. Во-первых, группа Шейдера обнаружила на севере, у самой реки, трубу канализационного стока. Там, конечно, воняет просто фантастически, но это дело десятое. Труба забрана армированными металлическими прутьями, и я вполне допускаю, что внутри есть еще сюрпризы. Охрана – два человека. Есть связь. Из оружия – АК-47, ПМ, ракетницы. Этот путь, как самый сложный, будет разрабатывать группа Добрыни. Наверное, не нужно говорить, что все должно быть тихо? – Хасан поглядел на Данила и тот усмехнулся:

– Да уж понятно… На том стоим.

– Надеюсь… Все должно пройти очень быстро. Стоит только охране поднять трубку – и дело провалено.

– Учтем, – кивнул Добрынин.

– Для вас вход в комплекс – второстепенная задача. А первостепенная – «Тополя». Это поважнее даже, чем шахта. Разведка доносит, что у местных есть три комплекса. Исправны ли, нет ли – это точно не известно, но лучше перестраховаться. Находятся они в центре периметра. Время приведения в полную боевую готовность – пять-семь минут. И это с учетом того, что экипажи потеряли свою сноровку и выучку. Поэтому с момента начала боя у вас есть только это время, чтобы уничтожить установки. Иначе – каюк поезду и нашим шансам на победу. Все ясно?

– Так точно, – ответил Добрынин – и вдруг наткнулся на внимательный, оценивающий взгляд Шейдера. – Ты на меня так не смотри, – усмехнулся он. – Справимся, не сомневайся. Для нас вопрос о взятии комбината острее стоит. Поэтому мы за дело больше вашего болеем…

Шейдер молча кивнул.

– Хорошо, – одобрительно сказал Хасан. – Знаю, справитесь, поэтому тебе и досталось. Ладно, продолжим. Второй и третий пути – воздуховоды. Воздушные коллекторы. Оба – на западе, по ним пойдут остальные группы. Оба охраняются, и охраняются хорошо. Находятся в лесу, охрана – пять-шесть человек. Прямая связь с комбинатом отсутствует, вероятнее всего, обходятся сигнальными ракетами. Перещелкать их, подобравшись вплотную, не составит труда. Возьмем воздуховоды – и мы в дамках. Спускаемся вниз – и оказываемся в узловых точках. Неожиданный удар изнутри – полдела сделано. Главное закрепиться, а там уже легче пойдет. И конечно, все будьте готовы к неожиданностям. Растяжки, лягушки, ловчие ямы… – Он помолчал еще, прикидывая что-то и оглядел собравшихся. – Всем расклад понятен? Вопросы есть?

– А если не пролезем по коллекторам? – спросил Шейдер. – Сомнения у меня, командир…

– Ну не пролезем – так хоть дыхалку перекроем. Еще вопросы?

Бойцы молчали.

– Тогда оставшееся время ваше. Готовьтесь. Начинаем с рассветом.

* * *

Так хреново Пупку не было уже давненько. Тупой болью ныла голова, дрожали руки, время от времени тихонько и как-то одухотворенно екало под ложечкой, и сразу же вслед за этим накатывали приступы такой жуткой тошноты, что хотело выблевать не только желудок, но и все кишки вплоть до прямой. И ведь знал вчера – так все и будет! Однако нет, не послушал Ёника…

Хорошей дури в их хозяйстве давно уж не водилось, все тареном из старых аптечек пробавлялись, но с неделю назад закончился и он. Пупок крепился-крепился – да и не выдержал. Выбрались позавчера с корешем в лес, насобирали грибов – здоровенных, как лопухи, мухоморов – да и сварили из них бодягу… Ведь предупреждал Ёник – не хряпай перед дежурством, херово будет… Зарядил вчера днем два куба. Сначала-то грибочки в самый сок пошли: на ржач пробило, потом мультики начались… Потом еще, когда племяннику вечером книжку читал про какого-то майора Ковалева, от которого нос сбежал – вот где коры ловил! Как представит этот нос в мундире генеральском, да как он из кареты ва-а-ажный такой выходит – аж скрючивает всего…

Однако с утра стало не до смеха. Дежурство – а он… ну никакущий. Хорошо – кореш от Вавилыча прикрыл, про понос соврал. Вавилыч брезгливый, проверять не стал, проканало. А то б несдобровать…

Вот и теперь, похоже, не отпустило еще – Пупок, сидя у дымящего костерка, разложенного неподалеку от речушки, часто дышал сквозь зубы, безуспешно пытался бороться с подступающей постепенно тошнотой.

– Слыш, Ёник, чёй-то там… – дрожащей рукой он указал на кучу мусора, лежащую на берегу метрах в сорока выше по течению. – Шевелится что ли…

Кореш мерзко ухмыльнулся и щелчком отправил докуренную самокрутку в вяло ползущую мимо мутную воду речки-вонючки.

– Ты бы вчера еще побольше хряпнул – у тебя б сейчас не только кучи ползали, но и деревья ходили. Идиот, – сплюнул он. – Не буду больше перед дежурством настой варить. Почти сутки еще сидеть, а ты размазней… Я что ль за тебя дежурить буду?

– Да ладно те, Ён, отойду скоро… Вот те крест! – побожился Пупок, пытаясь поднять ко лбу дрожащую руку со сложенными щепотью пальцами.

Кореш еще раз сплюнул и, поднявшись, нырнул в землянку, вырытую для дежурной смены в пологом берегу чуть выше выпирающей из земли поганой трубы. В прямом смысле поганой – труба полутораметрового диаметра тянулась от самого Периметра, метров четыреста под землей, и по ней в речушку стекали отходы бытовой и прочей внутренней жизнедеятельности жителей поселка. Именно ее-то и охраняли товарищи. Работенка считалась хреноватой и почетом особым не пользовалась – еще бы, кому ж охота сутки напролет нюхать вонищу, от которой порой аж глаза слезились! И хотя труба считалась стратегическим объектом – как же, шпиёны, мать их, могут через нее за Периметр проникнуть! – да только в народе давно уж получила название стратегической. В последние годы сюда ставили только пожилых мужиков да никчемушников вроде Пупка с Ёном. И правду сказать – какой уважающий себя шпион полезет через это говномесиво? И какая ж после этого скрытность, если его даже с насморком за версту учуешь?

А куча определенно двигалась. С самого утра еще где-то в районе ельничка лежала, метрах в сорока, под самыми деревьями у берега, а теперь вон у той коряги, что из воды торчит. Может, течением ее подмывает потихоньку, вот она и перекатывается?.. Хотя, есть и более простое объяснение – глюки. Ёник-то в норме, а на кучу ноль внимания – чего ж тогда Пупку париться? Глюки, мать их, точно.

Мусор – это ладно. Еще и не такое Пупок видывал. Вот сегодня утром, к примеру… Поднялся, глаза еле продрал после вчерашнего, пошел умываться. С горем пополам сполоснулся, рожу брить не стал – на кой? Оперся об умывальник, выпрямился, в осколок зеркала глянул – так и обмер… Виднеется в склянке его, Пупкова, рожа серая – а носа-то на месте и нет! Шатнуло Пупка, ухватился он покрепче за умывальник, вгляделся – мамочки!.. На месте носа – гладкое место, даже дырки заросли, а сам он куда-то на подбородок съехал и медленно-медленно продолжает вниз сползать! Заорал Пупок не своим голосом, принялся нос на место водворять – да не тут-то было! Только поставит – а шнобель проклятущий опять кренится, сползти норовит. Минут двадцать возился, еле прикрепил! Думал – пронесло…

Куда там. Дальше и того хуже стало…

Пока он с носом возился – правый глаз стал куда-то уезжать. Сполз сначала на щеку, а потом вообще на кадык съехал. За правым глазом – левый. Этот, сука, последователь Ильича, решил своим путем пойти – пополз на макушку. Рот вообще вертикально перекособочило… Не рожа стала – жопа натуральная. Вот тогда Пупок реально стреманулся. Заорал, заметался, последнее зеркало разбил. Хорошо Ёник вовремя приканал, успокоил другана. А то б не знай чего и делать. Вот это – страшила, так страшила. Начитался вчера перед сном. А мусор ползающий – ха!.. Даже смешно, ей-богу.

– Слышь, Пупыч, звонить пора! – послышался из землянки голос Ёника. – Ты старший смены, тебе положено!

Пупок попытался было подняться, но обнаружил, что сделать этого не в состоянии – колени затекли и разгибаться ни в какую не хотели. Да и пейзаж окружающий начал постепенно по кругу разгоняться, музычка задорная в ушах зазвучала… Оставалось только сидеть, материться сквозь сжатые судорожно зубы и терпеть, ожидая, когда же закончится эта веселая карусель.

– Не могу я! – прохрипел он в ответ. – Ён, доложи сам. Скажи – под елку ушел! Животом мается!

Из землянки послышался протяжный вздох, и кореш выбрался наружу, сжимая в руках телефонную трубку. Сам аппарат он держал в другой руке и за ним по земле волочился длинный кабель.

– Нет уж! Давай докладывай! Иначе Вавилыч обоим башку снимет!

Он пару раз крутанул диск и протянул трубку дружбану. Пришлось подчиниться.

– Центральная? – в горле першило, и потому вместо нормальных слов вырвался какой-то малопонятный петушиный сип.

– Центральная, центральная, – раздался в ответ сладкий, полный отборнейшего яда, голосок. – Что, Пупочка, хреново?

Пупок чертыхнулся – сегодня дежурила Верка, его бывшая. Года полтора как разбежались – надоело ей Пупковы выкидоны терпеть. С тех пор на дух его не выносила, обо всех косяках по команде докладывала. Сучка…

– Нормуль, Верунь, порядок, – он попытался изобразить голосом этот самый порядок, но не преуспел. Бывшая знала его как облупленного и не купилась.

– Слышу я, какой порядок… – пропело в трубке. – Готовься. Без премии тебя Вавилыч оставит, как пить дать. А может, и вовсе довольствие урежет…

– Слышь Веруньчик, ну будь ты человеком… – заканючил Пупок, но трубка уже пищала.

Он в сердцах швырнул трубку на рычажки и выругался:

– Нет, ну не сука, а?! Ведь опять вложит, стопудово! – Пупок поднял глаза на кореша, но того почему-то не интересовала эта актуальная обычно тема.

Ёник остановившимся взглядом смотрел куда-то за спину товарища и судорожно дергал рукоять сигнального пистолета, торчащую из-за пояса. В следующее же мгновение во лбу его вдруг образовалась странная темная дырка, но Пупок даже не успел подивиться этому – голова Ёника развалилась на несколько кусков, и какая-то серая дрянь с кровью вперемежку, плеснув, щедро оросила землю и телефонный аппарат, который кореш все еще держал в руках. Пупок, понимая, что сейчас произойдет непоправимое, вскочил – откуда только силы взялись! – разворачиваясь и срывая с плеча старый сорок седьмой «калаш»… Да только на том все и кончилось. Краем глаза он еще успел ухватить пустоту на берегу, возле коряги, где буквально минуту назад лежала куча – но и только. Откуда-то с неба, с самого зенита, прилетело темное, лохматое, врезалось в голову – и в следующее мгновение Пупок обнаружил, что вверх ногами летит куда-то в черную вязкую тьму беспамятства…

* * *

Присев у доходяги, навзничь лежащего на земле, Данил огляделся. Вокруг тишина, только птички напевают. Ощупал тощую, серую, в пупырышках, шею караульщика – пульс слабо, но прощупывался. Жить будет. Добрынин обернулся к кромке леса и махнул рукой. Тот час же из-под мелких елочек на опушке поднялось несколько фигур в мешковатых лохматых комбинезонах и, пригибаясь, побежали к нему. Подскочили, окружили, присели, контролируя периметр и дожидаясь приказов.