Текст книги "Среда обитания приличной девушки"

Глава пятидесятая
Кабачковая икра

Мы славно отдыхали, но тут наши тульские приятели уехали, а у нас случилась незадача – читать было нечего. А мы очень до этого дела охочие. И взяли мы у соседа фантастики почитать. Радовались, сняли с нее обложку, чтоб не помять, обернули в чистую бумажку, вырывали друг у друга из рук. И представляете наш ужас, когда эту супердефицитную книжку у нас украли в кафе. Из пляжной сумки. Сейчас ведь что прут – бумажники, права, но уж на книжку вряд ли кто покусится. А тогда, во времена книжного голода, очень она смотрелась аппетитно – толстая, большого формата. И осталась у нас одна суперобложка.

Ну, что делать? Пошли мы на рынок, где можно было купить все, что душеньке угодно. А тогда было не то, что сейчас. После покупки книжки (мужик бы не понял, если бы мы ему такую радость не вернули) денег у нас осталось – на железнодорожные билеты, на проезд автобусом до Симферополя, по пять копеек на метро в Питере и на двоих три рубля на жратву. И жить еще неделю.

А банка кабачковой икры стоила десять копеек. Первые два дня мы шиковали – ели ее с хлебом. Последние дни без него, потому что покупали квас. Пить очень хотелось. Хорошо хоть, жарко, голод не особо гложет. Вот сейчас счастье – сейчас мы бы дошираком ох как развлеклись. Но дело было давно, в советские времена.

И вот, лежим мы на пляже, две нимфы, с отвращением рассматриваем очередную банку с кабачковой икрой, и тут на соседнем камне (мы загорать ходили не на общий пляж, а туда, где нужно было еще доплыть до индивидуального загорательного камня) один парень решил зачитать приятелю цитатку из журнальчика «Знамя». Лет уже прошло, сколько люди не живут, а я ту цитатку наизусть помню: «А за ним два холуя несут осетра. А третий – графинчик водочки. А графинчик инеем покрылся, подлец!» Как мы его не убили – до сих пор непонятно.

В поезде в Питер мы ехали тоже весело. Как вы понимаете, на момент посадки в поезд денег было по пять копеек на рыло.

А дорога – сутки с половиной. Наши боковые места без белья были бельмом на нарядной физиономии возвращавшего отпускников вагона. А четыре купейных места занимала семья – мама, папа и двое детей. Которые непрерывно ели – курицу, персики, колбасу, яйца. Чтобы дети не путались под ногами, им всовывалось в руки по огромному красному яблоку и предлагалось «пойти посмотреть во-о-он в то окошко». И дети шли, опирались локтями о наш столик и хрустели яблоками под перекрестным огнем наших голодных глаз. Наконец мамаша семейства сообразила, что что-то происходит не то: девки уж давно едут, а за еду все не принимаются. Пожалела она нас, бедолаг. Мы уже практически впали в анабиоз, потому что, когда спишь, есть уже не так хочется. Эта добросердечная женщина разбудила нас, растолкала и радостно сказала:

– Девочки! Я вас сейчас угощу кабачковой икрой!

Таки да. Прошло уже больше двадцати лет. Но кабачковую икру я не ем.

Зато тульскую компанию студентов мы потом навестили. Прям в Туле и навестили.

И оттуда я привезла два ярких воспоминания.

Глава пятьдесят первая
От улыбки станет всем светлей

Принимали нас очень здорово, мы даже побывали в разных общеобразовательных местах. Ну, Левша Левшой, а пили в то время в Туле знатно.

В дом, где нас принимали, пришел брат хозяйки. В субботу. И так развлекся за накрытым столом, что отправлять его в таком состоянии домой было просто бесчеловечно. Поэтому добрые люди положили его спать на диванчик, не раздеваясь. В гостиной. Под часами с кукушкой. А мы, как водится, сидели на кухне и разговаривали разговоры всю ночь напролет.

Песни пели и водку пили. Спать как раз не ложились.

В восемь утра на пороге кухне нарисовывается брат хозяйки. Мятая рубаха, жеваные брюки, на башке как черти горох молотили, мешки под глазами, но глаза бриллиантово поблескивают, на морде триумф, а в руках пассатижи, в которых зажата кукушка. Он победно оглядывает присутствующих и произносит: «Во!!! Я эту, бля, суку с четырех утра караулил!!!!»

Впечатление догнало еще раз, когда мы поняли, что пассатижи он достал из кармана…

Улыбаетесь? Так я вам еще про одну улыбку расскажу. Тоже оттуда.

Самое приятное в этом отдыхе было то, что компания, хоть и состояла из юношей и девушек вполне себе горячего возраста, не выделяла из себя влюбленные пары, а была неким единым коллективом с легкой сумасшедшинкой. В этот коллектив мы и влились.

Но я про одну девушку хочу вспомнить.

Девушка с интересным именем – Юна. Миниатюрна до чрезвычайности – рост где-то метр сорок. Но в остальном – великолепная фигура: длинные для ее роста ноги, высокая грудь, тонкая талия. Темные вьющиеся волосы все время подняты высоко и забраны в пучок. Занимается народными танцами. Даже на отдыхе в свободные минуты – то батманы, то плие, то еще какие антраша.

Как результат – эта дюймовочка крайне атлетична. Гладкие в моменты покоя конечности при малейшем движении начинают демонстрировать имеющуюся в них мускулатуру. С удовольствием смеется, но улыбается редко. Спрашиваю – почему? Отвечает – в ансамбле устаю. И рассказывает.

Намылился в Тулу какой-то партийный босс и, естественно, городское начальство вознамерилось принять его по высшему разряду. Охота, баня, вручение сувенирных ружей, пулеметов и подкованных блох, наряженных в знаменитые тульские шали, закусывание водки печатным пряником – и концерт.

Для проведения этого концерта были мобилизованы лучшие тульские силы, в том числе и ансамбль народного танца, в котором уже не первый год танцевала Юна. Ансамблю досталось три номера в концерте, причем из-за какого-то аппаратного сбоя в программе первый был в первом отделении, а два других – во втором, к тому же подряд.

Это нам, глупым, кажется, что пять-семь минут веселые мальчики и девочки легко порхают над сценой. То девочки фуэте покрутят – ножка, на которой она стоит, полусогнута, а вторая ножка в элегантном сапожке поднята на уровень талии – и все эдак весело, с улыбочкой. То мальчики вприсядку по сцене – ручки как у прилежных первоклассников сложены перед собой, и носочки, носочки вытянуты, и покрикивают так задорно: «Эх-ма!»

И всего-то времени ничего прошло, народ радуется, в ладошки хлопает, а артисты вошли в кулисы – и хвать банные полотенца. Морду промокать. Вытирать нельзя – потому что грим, а у девочек и вообще могут ресницы отклеиться. Те, которые по шесть сантиметров и на глаза давят. А уж с солиста льет – как из водонапорной колонки с хорошим водонапором.

Вернемся к концерту – первый номер отплясали с феерическим успехом, отдохнули, а во втором номере у Юны – соло. То есть это она выпрыгивает на середину, крутится как юла, выделывает всяческие коленца и вообще раззадоривает публику. И, конечно, улыбается. Улыбается так, чтобы показать все свои 64 зуба, и чтоб с последнего ряда видно было. Второй номер тоже прошел успешно. Но вот когда они в кулисы убирались, у девочки одной подошва на носке сапожка чуть расклеилась. И она КА-А-АК споткнулась! Да КА-А-АК упала на обе коленки. Да одну и повредила. Коленка стала на глазах распухать. (Вот я это пишу примерно в реальном масштабе времени. Потому что от забега в кулисы с номера до выбегания на следующий у них было секунд несколько – окончание музыкальной фразы, объявление следующего номера и вступление.)

Все бы ничего, да девочка эта, павшая которая, должна была в третьем номере солировать. А опозориться никак нельзя – в первом ряду сидит московское партийное начальство, благосклонно кивает головами и даже ножкой в такт притопывает. Руководитель хватает Юну за руку и говорит:

– Придется тебе!

Юнка улыбается еще сценической улыбкой и отрицательно мотает головой, потому что партия чужая, и знает она ее так, постольку-поскольку.

– Ну тогда – меня уволят с работы, а тебя отчислят из училища!

Угроза возымела действие. Юнка исключительно замечательно (по свидетельству очевидцев) отработала номер. Высоким гостям очень понравилось. Правда, их немного удивило, почему солистка в последнем, грустно-лирическом танце все время улыбается во всю пасть.

Они и предположить не могли, что у Юнки от ужаса морду лица свело. От ответственности за судьбу свою, руководителя и ансамбля в целом. Поэтому она как улыбалась сценической улыбкой, так и продолжала улыбаться еще четыре дня, гуинплен эдакий. Говорит, что во сне очень во рту сохло, а потом щеки болели.

Ну это еще мелочи, хорошо медвежья болезнь не началась. Прям во время третьего номера.

В отпуск мы с Ленкой больше не ездили, но общаться продолжали с удовольствием. Просто выяснили для себя: нам хорошо, когда каждая из нас может вечером помахать подруге ручкой и удалиться к себе домой.

Вот следующей весной, к примеру, она ж меня чуть замуж не выдала. А дело было так.

Глава пятьдесят вторая
Две смерти Сары Бернар

Возьмем, для примера, существо женского пола – одна штука. Причем юное. И откуда, спрашивается, в его спинном мозгу может возникнуть идея, что склад ума у него технический? Да, в общем, ниоткуда. А почему? Да потому, что никакого другого мозга, кроме спинного, у этого существа нет, а следовательно, ума нет тоже.

Но! У меня эта мысль возникла. Может быть, я слышала ее от кого-то из бродивших вокруг меня мужчин – от папы, например. Не в смысле, что у меня такой склад ума, а в смысле, что у него. Кстати, дальнейшая жизнь внесла свои коррективы, я окончательно убедилась, что ни мозга, ни ума у меня нет, вкупе с его техническим складом.

Поэтому я благополучно отучилась первые два курса.

Летняя сессия пронеслась без особых сюрпризов – оценки были получены, зачетка подписана, июнь приближался к концу. Казалось бы, все в этой жизни хорошо… Огляделась я вокруг и поняла – я ни в кого на данный момент не влюблена, работы на июль не предвидится, стоит жара. Жара стоит, а депрессия приходит. Пришла. И я стала в нее впадать.

Вместе со мной в институте учились две моих подружки. Несмотря на разницу в расписаниях и полное несоответствие в учебных планах, мы встречались ежедневно.

И вот приехали они ко мне в гости, а я слезы лью по поводу загубленной судьбы и активно приглашаю их на похороны Сары Бернар, которая бесславно закончила свои дни в глубине моей души. Девки надо мной цинично смеются и говорят, чтобы я училась уже, где учусь, и не полоскала им мозг.

– Ага! Вы мне не верите! А спорим – если захочу, то и в театральный институт поступлю! – в жару дискуссии вырвалось у меня. (Если бы у меня был мозг, то самым правильным был бы диагноз «мозговая горячка».)

– Давай, хотим!!! – заорали эти две ненормальные.

Чего не сделаешь на спор, особенно в девятнадцать лет? Первым шагом был поход к факультетской секретарше Ирочке, у которой я, с ощущением неизбежности, попросила свои документы.

– И зачем они тебе? – спросил этот нежный цветок, который уже лет восемь сидел в деканате и видел всяческие истории.

– В артистки пойду! – гордо сказала я (дура дурой).

– Ну вот что. Документы я тебе дам, но никому об этом не скажу. Если передумаешь, через неделю принесешь обратно.

Видимо, она ко мне хорошо относилась. Спасибо ей большое.

Да. Так вот, взяв в руки пакет, поскакала я сдавать эти документы в Институт театра, музыки и кинематографии им. Черкасова, что на Моховой. И сдала.

И первое испытание, которое мне предстояло, было испытание басней.

Несколько дней я жила в том, наверное, состоянии, в котором порядочные люди всходят на костер. Это когда уже не страшно, а из всех мыслей остается одна: «Была не была!!!» Причем именно так, с тремя восклицательными знаками.

В день экзамена две мои подружульки поперлись со мной. Болеть под дверью. Как ни странно, я до сих пор помню басню, которую тогда читала. Правда, не исключено, что с купюрами.

Ни автора, ни откуда я ее взяла – не знаю. Привожу текст.

 
Пик часы в лесном районе,
И трамвай летит, трезвоня.
Мест свободных нет в вагоне —
Все забито до дверей.
Львы, медведи и бараны.
Хряк – директор ресторана.
Волк с женою-обезьяной
И полно других зверей.
 
 
Вот и остановка.
 
 
Входит лань, одетая по моде.
Кенгуру, с ребенком вроде.
Тигр со старою лисой.
Издавая винный запах
И едва держась на лапах,
Вспоминая маму с папой,
К нам в трамвай залез косой.
 
 
И без всякого старанья
Он к себе привлек вниманье.
 
 
Все звериное собранье
Обернулось вмиг сюда.
Перемятая спецовка,
Из ушей торчит морковка,
На ушах – татуировка.
В общем, заяц – хоть куда.
 
 
Заяц взялся за работу —
С места он прогнал енота.
Тигр испуган до икоты,
Хряку сдвинул пятачок.
И, почесывая в ухе,
Приставал к лисе – старухе.
«Мол, пойдем ко мне, рыжуха!
Посидим, попьем чаек!»
 
 
Не стерпел волчина видный.
К зайцу подошел солидно
И сказал: «Как вам не стыдно!
Убирайтесь живо вон!»
Заяц ухмыльнулся пьяно,
Заяц так на волка глянул…
Волк с своею обезьяной
Перешел в другой вагон.
 
 
Дел наделал заяц много.
Мишку он послал. В берлогу.
Льва за кисточку потрогал —
Лев, меж тем, смотрел в окно
С небывалым интересом,
Будто лев не видел леса.
Будто старый лев-профессор
Не бывал в лесу давно.
 
 
Только, подустав как будто,
Через две иль три минуты,
Лапой пригрозив кому-то,
Заяц вывалился вон.
Как вздохнули тут соседи,
Лисы, волки и медведи.
И спокойно дальше едет
Переполненный вагон.
 

Читала я эту басню весело, бодро, с огоньком, потому что на спор. Нахальство выбора заключалось еще и в том, что год был 1987-й. И читать следовало Крылова. На крайний случай – Эзопа. Если честно, мне было все равно, пройду я этот тур или не пройду. Поэтому, прочитав сие произведение, я веселым Бэтменом вылетела из аудитории, не озаботившись поговорить с людями, которые меня слушали. То есть – влетела, на хорошей скорости отбомбилась и вылетела. Буквально рейд «Ночных ведьм». А вылетела, чтобы не выслушивать, как мне будут рассказывать, что у меня технический склад ума, и что творческого начала во мне они не нашли.

Может быть, призрак Жанны д’Арк настолько явственно выглядывал из моих замутненных зрачков, что комиссия не посмела ему перечить.

Когда на следующее утро мы с подружками поперлись любопытствовать, каков же результат, – выяснилось, что помпезность моих заявлений не была пустым звуком.

Я прошла.

Совесть не позволила мне и дальше морочить людям головы, поэтому документы я вернула в обратный зад. То есть в ЛЭТИ. Наверное, от лени, поскольку два года были уже отданы этому уважаемому учебному заведению.

Вот так Сара Бернар умерла во мне второй раз, а депрессия не закончилась.

Глава пятьдесят третья
Уж замуж невтерпеж

Депрессия немного ослабила давление, однако окончательный свой конец нашла одним теплым воскресным июльским днем.

Я сидела и грустила дома, понимая, что жизнь я проживу скучную, неинтересную, стану физиком-оптиком в конце учебного пути, а также останусь старой девой, и вообще никому я не нужна. Ну, в общем, как всегда.

Вот так, тюкая пальчиком по клавишам слоновой кости кабинетного пианино начала девятнадцатого века, представляла я свою жизнь. А пальчиком по клавишам я тюкала потому, что пианино с деревянными колками, то есть ненастраиваемое из-за возраста в принципе, да и играть я не умею.

Те ужасные звуки, которые издавал инструмент, как нельзя лучше подходили к моему настроению. Теплый летний день за окном не радовал, солнечный яркий свет вызывал раздражение, но тут опять приперлись они, мои институтские подружки, взяли меня под белы руки и поволокли на Петропавловку загорать.

Я старательно дула губу, открывая рот только для того, чтобы выразить свое «фе» окружающей действительности или злобно прокомментировать увиденное вокруг себя. Мы лежали на подстилке, вокруг нас на травке были равномерно расположены сограждане, подставляющие спинки и бока под теплые лучи.

Вдруг подул ветерок (это я здорово загнула), налетела тучка, из тучки посыпался теплый летний дождичек, народец похватал манатки и забился под деревянный мостик – одеваться. Мы тоже оделись, а так как никуда не торопились, то расположились на опоре под мостом и оттуда обозревали окрестности. Моя поза Аленушки с известной картины должна была поведать всему миру о моей глубокой скорби по поводу того, что жизнь не удалась. Подружки всячески старались поднять мое настроение и обращали мое внимание на достойных, с их точки зрения, молодых представителей мужеского полу, которые прыгали на одной ноге, надевая брюки, там же, под мостом.

– А вот этот вроде ничего… – задумчиво проговорила я, осматривая одного юношу.

Юноша был хорош собой. Он был высок, строен, светловолос. Мужественным подбородком он прижимал к груди рубашку и прыгал на одной ноге особенно грациозно.

– Выйду я, пожалуй, за него замуж! – решительно сказала я обалдевшим девкам и стала кричать: – Молодой человек! Да-да, именно вы! Подойдите, пожалуйста!

В то время так было не принято. И даже, где-то, считалось наглостью. Поэтому он растерялся и подошел. Я тут же спросила, женат ли он, на что он, по-прежнему в обалдении, сказал, что холост. Поскольку терять было уже нечего, а развлечься хотелось, я кавалерийским наскоком узнала, что зовут его Толя, что он приехал в командировку из Тольятти, где работает на автомобильном заводе и учится заочно в институте, что папа его тоже работает на том же заводе. Далее наш диалог проистекал примерно так:

Я: А скажите мне, Толя, умеете ли вы играть в шахматы?

Он: Да, а что?

Я: А папа мне сказал, что если мой жених не будет играть в шахматы, то он никогда не согласится на такую свадьбу. Кстати, так как вы учитесь заочно, то сможете переехать жить к нам, в Питер, а ваш папа сможет помочь с покупкой автомобиля.

Он (хихикая): Я еще и анекдоты рассказывать умею.

Я: Здорово. Значит, женимся. А заявление сможем сходить подать завтра. У вас когда заканчивается командировка? Через три дня? Так мы все успеем, у нас есть знакомые во Дворце бракосочетаний.

Он: Конечно, женимся. А квартира у вас отдельная? А отопление центральное? А кто папа с мамой по профессии?

Я: А вы детей любите? Или хотя бы собачек? Не очень? Хорошо, заведем попугайчика.

Он: Ну что, может, пригласите в гости? Чайку попьем, будущее обсудим, список гостей на свадьбу.

Я: Конечно-конечно, пойдемте немедленно, буду очень рада, заодно с родителями познакомлю.

Он: А музыка у вас есть?

Ну и так далее. Девки в это время тоже не теряются, встревают в разговор, рассказывают, какая я замечательная хозяйка, рукодельница, как я люблю детей, как меня уважают в коллективе, как ко мне хорошо относятся преподаватели, как я умею работать (это Ленка, с которой мы работали на Газовом предприятии № 2), и тому подобное.

В процессе разговора мы собираем шмотки и веселой гурьбой идем по направлению к моему дому. У нас с девками, когда мы обсуждали это впоследствии, сложилось впечатление, что молодой человек решил, что идет в гости в общагу. Там у нас, слава Создателю, таких общаг есть.

Ну идем, значит, обсуждаем, уже вдаваясь в разнообразные подробности, нашу семейную безоблачную жизнь, поднимаемся на третий этаж, заходим в квартиру. Толя двумя движениями скидывает с ног кроссовки.

На этом месте я говорю:

– Папа, мама, идите знакомиться, я жениха привела!

Из комнаты выходит папа, протягивает руку, представляется:

– Александр Васильевич!

Из кухни выпархивает мама:

– Меня зовут Людмила Ивановна. Вы мороженого хотите?..

Секунд пять длится немая сцена… после чего мой «жених», схватив в левую руку кроссовки, правой дрожащей рукой пытается выломать дверь, потом все же ее открывает. С балкона мы наблюдали, как этот несчастный бежал до Кронверкского проспекта босиком, с обувью в руках. Так он и скрылся за поворотом…

И тут мы начали ржать… Кобылы молодые, одним словом, дуры, прости господи…

Ведь я его честно предупреждала, что поведу с родителями знакомиться, а он что подумал? Чего он ожидал?..

Или я его в качестве жены не устроила? И чем, казалось бы? Вроде всем хороша… Правда, сволочь первостатейная.

Зато депрессия ушла окончательно!

Все время, пока я училась в институте, я параллельно работала. Скруберщицей на «Светлане», сборщицей микросхем на ЛОМО, там же на конвейере собирала кинопроектор «Русь». А еще шила кимоно, паковала мягкие игрушки и вообще развлекалась, как могла. Но не только я так делала. Видимо, это была примета меняющегося времени – сейчас подрабатывает каждый второй студент, а в наше время это было редкостью. Хотя и подруги мои тоже не отставали.

Глава пятьдесят четвертая
Сладкая женщина

Моя подружка Ленка (ну та, которая мордой в пюре) работала совершенно в другом месте.

Это место, кондитерская фабрика имени Крупской, было знаковым для Питера. Уж не знаю, что там такое наделала Надежда Константиновна сладкого для сограждан, но изделия этой фабрики всегда пользовались заслуженной популярностью. Вкусно потому что.

И Ленка, польстившись на чистоту, красоту и вкусность, устроилась туда работать. Первые результаты работы стали видны уже недели через полторы. Морда подружкина слегка округлилась, щеки налились, а вот талия, наоборот, стала как-то нивелироваться.

И неудивительно.

Оказывается, азартная натура моей подружульки сослужила ей нехорошую службу. Она очень легко велась на всякие соревнования и споры. Вот, например, такое соревнование – взять заготовку для вафель – вафельный лист 50×70 см, подставить его под струю жидкого шоколада, подождать несколько секунд, пока подзастынет, и начать проедать – кто быстрее по длинной стороне. Пара-тройка подобных соревнований в день, и на луковом супчике придется сидеть уже месяцами. Ну, чтобы хоть как-то достичь приемлемых габаритов.

Так вот, собиралась я одним прекрасным днем в общежитие. Курсовик делать по физике твердого тела. А Ленка мне тут и говорит:

– Ты подходи вечерком под окна, я тебе конфеток выкину.

Общежитие наше было недалеко от фабрики. И вот, нарешавшись уже задач до заикотки, решила я прогуляться до фабрики. Пришла, гуляю. Туда-сюда.

Нет, сейчас я, конечно, понимаю, что нехорошо и тому подобное далее, но тогда очень уж конфеток хотелось.

Тут и Ленка меня определила. Рукой помахала и скрылась на время в глубине цеха. Ненадолго. Появилась с полиэтиленовым пакетом в руках и с криком «Берегись!» и утробным хеканьем выкинула пакет в окно.

Пакет смачно плюхнулся на землю, но «не разбился, а рассмеялся».

Килограммчика три там было конфеток. И не просто конфеток, а свежесделанных трюфелей. И пахли они совершенно одуряюще. Но попробовать я их смогла только в общежитии.

Объясняю, почему.

Когда Ленка подставила пакет под сыплющиеся конфеты, они были еще теплые и не обвалянные в какао. Поэтому, плюхнувшись на землю с высоты третьего этажа, конфеты сцементировались в один огромный трюфель – тепленький и обалденно пахнущий.

А потом мы всей практически группой сидели вокруг этой большой конфеты и алюминиевыми столовыми ложками отковыривали от нее маленькие трюфеля. Я больше никогда не ела конфеты таким образом.

Поскольку трудились мы в течение года ударно, то и летом отдыхали тоже ударно – месяцок я работала в лагере, а вот второй проводила на море. Но просто «на море» – это не для нас.

Предположим, у девушки-студентки возникла мысль отдохнуть по туристической путевке. И если эта девушка – Галка в молодости, путевка, ясен пень, будет не в санаторий.