Текст книги "Среда обитания приличной девушки"

Глава тринадцатая
Лучший штурман

Про одного приятеля расскажу подробней. Звали его Вова, и он стал потом лучшим штурманом Северного флота. Это я не зря говорю.

В 1985 году было очень громкое дело – наша подводная лодка всплыла в территориальных водах Швеции. Естественно, когда накануне празднуешь день рождения в тесном кругу запаянных вместе с тобой товарищей, сложно сосредоточиться на таких мелочах, как координаты в пространстве. Поэтому Вова отштурманил, как могла его больная голова. Ну, промахнулся немного. Километров на сотню. Что и послужило причиной понижения в звании, гнобления со стороны начальства и гордого звания «невыездной». Но это не снизило градуса веселости его характера.

Он, ничуть не задумавшись, слагал юморные вирши – качества, правда, не очень высокого, зато быстро и смешно. Он приходил на каждую вечеринку в компании с новой дамой, причем злодейски давал им характеристики, типа:

– А завтра я приведу вам особенно голосистую! – и появлялся в сопровождении сильно делькольтированного создания. Он ничуть не смущался, вытанцовывая на столе канкан в одолженном платье и фуражке, выделывая кренделя волосатыми ногами, украшенными форменными носками и ботинками.

Но один раз он на маму очень обиделся. Потому что на работе тоже же бывали праздники. И, естественно, на 8 Марта каждый из сотрудников всего огромного института норовил поздравить малочисленный женский контингент. Вова и подарил маме лотерейный билет. И не какой-то там пошлый спринт, а как положено – лотерея ДОСААФ, праздничный, на котором красовалась фигуристая красная восьмерка. Приняв с благодарностью подарок, матушка на некоторое время забыла про него, поскольку розыгрыш был еще через две недели.

Время себе потихоньку шло, а тут в туалете (все самое ценное и импортное, от шуб до колготок, продавалось в туалете, если кто помнит) были выставлены на продажу сапоги. Время призакрыло, какие – то ли югославские, то ли итальянские. И, представьте себе, какая удача – ровно матушкиного размера.

Ну, так везло очень редко, поэтому срочно нужно было брать быка за рога. Вот маманя и обратилась к Вове с просьбой – занять денег в долг до получки. А у многих офицеров были счета в сберкассе неподалеку от конторы – зарплаты были большие, поэтому деньги товарищи офицеры хранили в сберегательной кассе. Вова добрый – он согласился. И вот выбежали они из института. Вова заполнил квиток на снятие и стоял в очереди. А матушка от нечего делать решила проверить лотерейный билет.

Счастливый Вова с пачкой денег подбегает к мамане – в долг ей давать.

А она ему:

– А мне, Вова, твои деньги теперь без надобности! – Показывает билет и тычет наманикюренным пальчиком в таблицу.

А там номер этот и выигрыш – «легкий мопед». Мама получила выигрыш и купила-таки сапоги.

Вова сильно расстроился, заставил все-таки Людмилу Ивановну взять у него денег в долг на месяц – типа, не зря же он в очереди стоял. А на день рождения подарил ей уже не лотерейный билет. А набор марок – «Ядовитые змеи Средней Азии».

Большой был Вова оригинал, поэтому я даже расскажу вам, что было с ним дальше, когда он уволился из в/ч. Настали несоветские времена – и Вова с товарищем стали перегонять яхты по заказу. Вова несколько раз пытался получить штатовскую визу, но ему ее не давали, видимо, боевое прошлое пугало американских чиновников. Но в Тихий океан он выходил. С минимальной командой из трех человек, чего совершенно недостаточно для тех судов, которые были на их попечении. Однажды, во время шторма, Вову смыло за борт. И погиб он в пучине, и мы даже выпили за помин его морской души.

Грустная была бы история, если бы лет через пять Вова не позвонил из Штатов. Уж как ему удалось провернуть это мероприятие – мы не знаем. Но он до сих пор жив и здоров. И шалит по-прежнему.

Глава четырнадцатая
Арбуз и перчик

Второго Владимира в компании тоже звали Вовой, так уж сложилось исторически. Этот был ловелас и сердцеед. И присутствовал в компании с женой. До определенного момента, пока не развелся и не женился вновь на другой даме из того же коллектива. Был хорош собой, галантен, зато страшно любопытен. Поэтому с ним и приключилась эта история.

Когда я жила в пригороде Петербурга на букву «П», то есть в Колпино, там был фанат цветоразведения – папина тетка, Елизавета Александровна. В те годы она только вышла на пенсию, сил было много, поэтому цветов этих у нее было – хоть попой ешь. То есть четыре стойки, каждая на двадцать горшков, плюс те, которые на подоконнике, плюс те, которые висели на стенках по отдельности.

И младые мои годы были омрачены поливкой, опрыскиванием, протиркой и разными другими подобными процедурами, делать которые мне совершенно не хотелось.

Ну и маменька тоже не фанат. Правда, она может с интересом понаблюдать за процессом, но вмешиваться в него, скорее всего, не будет. В порыве доброты может какой-нибудь цветок спасти, но потом строго ему скажет: «А теперь сам как знаешь!» Они с перепугу растут.

В институте у нее росла фиалка в горшочке на подоконнике. Потому что не все же с грубыми мужиками якшаться, можно и на что-нибудь прекрасное посмотреть. И однажды маменька задумала фиалке земельку поменять. Не знаю зачем, видимо, делать больше было нечего. А земельку поехать купить поленилась, ей было нелениво только выйти на улицу и наковырять совочком с газона. Ну, наковыряла, цвет пересадила, живет себе спокойно дальше. Но пересадила, конечно, не как все люди, а холодной осенью.

А в горшке рядом с фиалкой стал пробиваться сорняк. И не просто сорняк, а сложно сорняк, чей странный рост побудил маму не выдергивать растение, а наоборот, наблюдать за ним со всей пристальностью. Растение жило, и колосилось, и выпустило сначала несколько крупных листьев причудливой формы, заявляя о себе как о бахчевой культуре, а потом и зацвело. Маменька, тот еще Мичурин, решила, что она пчелка Майя, и поковырялась кисточкой во всех цветочках, потому что глубокой осенью найти настоящую пчелку или, к примеру, муху, разбудить ее, умыть-причесать, а потом заставить порхать по цветочкам практически невозможно.

И вот – появилась завязь. Одна. Она росла-росла и стала зеленым, ярко-полосатым арбузом размером с теннисный мяч. Произошло это под профессиональный праздник – 23 февраля.

Сослуживцы замирали и с восхищением смотрели на ЭТО. И уговаривали посмотреть, что же внутри. И уговорили. В торжественной обстановке мамуля сняла урожай, его помыли и взрезали бритвой. Да! Это был настоящий созревший арбуз. В нем было 6 семечек, и был он ярко-красного цвета. Сладкий. И, несмотря на то, что резать его продолжали бритвой и попробовать хватило отнюдь не всем, но смуту в ряды вооруженных сил он внес немалую. Потому что пах, зараза, как большой – на всю часть.

А потом маменька, вдохновленная экспериментом, вырастила на окне перец жгучий. Но это был какой-то странный сорт – на высоком деревце висели миниатюрные перчики, с виду страшно похожие на болгарские сладкие.

Поэтому коллега Вова, блестящий, как и положено, офицер, не вняв маминым крикам: «Не надо!», решил пошалить, сорвал перчик и откусил половину с ехидной улыбкой на морде.

Все. В этот день ехидные улыбки не сходили с лиц товарищей.

Потому что Вова разговаривать уже до конца дня не мог. Он бегал как заведенный по зданию института, открывал форточки и высовывал в них свою морду лица с высунутым языком. Пил воду из всех попадающихся на пути графинов. Направлял себе в рот вентилятор, но было только хуже.

Иногда мысль о мести сбивала его с кругового маршрута, он появлялся в комнате, где сидела маменька, и под довольное хихиканье окружающих одной рукой махал перед открытым ртом, а второй – показывал ей кулак.

А ведь сразу же сказали – не жри все, что на глаза попадется.

Глава пятнадцатая
Умники

Думаете, коллеги хоть немного сочувствовали? Да ни за что. Они ехидничали. В целом, несмотря на звания, они были с чувством юмора.

В комнате маменькиной сидел коллега по фамилии Уминг. И звали его Вадим Эрминигельдович. Что для посыльных-матросов было почти высшим пилотажем.

Раздается звонок с вахты. Звонивший представляется:

– Матрос Иванов (к примеру). Мне бы Умника.

Резвящийся Май Алексеевич Годэн (еще один коллега) в ответ:

– Милейший, а какого именно умника вам позвать? У нас тут есть не только хорошие инженеры, но и несколько докторов наук!

Тот же Май Алексеевич со своего рабочего места женщинам, пьющим чай за шкафом:

– Девочки! Сколько можно! Пожалуйста, говорите громче, а то приходится прислушиваться!

(Кстати, фраза давно и надолго взята мной на вооружение.)

Но и ему не удалось увернуться от коллективного осмеяния.

Работала там одна дама. Товарищи ее звали «мама Келина». И не за счет возраста – она не намного старше моей, к примеру, маман. А звали ее так исключительно за практический подход к решению жизненных вопросов.

Она была, наверное, первым человеком в Советском Союзе, который купил кооперативную квартиру в долг. Причем, в долг она брала по рублю. Толстая, 96-листовая тетрадка была заполнена фамилиями, напротив каждой фамилии стояла сумма – 1 рубль. Несколько лет расплачивалась мама Келина с долгами, аккуратно вычеркивая из тетрадки фамилию за фамилией. И жила в кооперативной квартире.

А отказать в рубле в долг ей не мог никто. И не потому что, а затем. Мама Келина ездила во все подобия тогдашних шоп-туров – в Таллин, в Ригу, в Вильнюс, в Ивангород – и привозила оттуда огромные баулы дефицита. Нет, не себе, вы неправильно подумали. Товарищам. И, как товарищи не сопротивлялись, оделяла их материальными благами, купленными ею на свой страх и риск, но по размерам сослуживцев.

Глаз у нее был как у Левши, «пристрелявши». Так, к примеру, привезла она маменьке моей рыжего цвета сабо на высоченном каблуке. Мама обалдела от такой наглости и целый день отбрыкивалась со словами:

– Мне не надо, я такого не ношу, денег нет, НЕ ХОЧУ, В КОНЦЕ КОНЦОВ!!!

Хрен. Даже два хрена. Сабо были втюханы, и мама проносила их лет семь. А потом еще я лет семь. Такой удобной и ко всему подходящей обуви я больше никогда не видела.

Так вот, в том кабинете, где среди своих коллег сидела мама, была экранированная комната – некая выгородка из помещения, уж и не знаю, какие испытания там проводили. И в быту ее использовали иногда не по назначению – например, дамы могли примерить там наряды, купленные в туалете.

Да, так вернемся к маме Келиной. Маю Алексеевичу, носившему гордую фамилию Годэн, она привезла трусы. Дефицитные. Несколько пар. Забежала в комнату, шмякнула трусы ему на стол, посмотрела в глаза и строго сказала: «Меряй!»

Влияние харизматичных и уверенных в себе личностей может быть просто страшным.

Когда блестящий офицер с трусами в руках покорно плетется к экранированному помещению, это вызывает нездоровый ажиотаж в рядах сотрудников.

А когда он, беззащитный и беспомощный, в форменной рубашке, кителе, галстуке и новых трусах выходит в центр помещения на глаза изумленной публики и с надеждой спрашивает у Келиной: «Ну как, нормально?» – армия наша опять-таки теряет баллы своей боеспособности и деморализуется.

Надолго. Потому что там и младшие по званию были, не говоря уже о дамах.

Между тем, боеспособность надо поддерживать. Регулярно, два раза в год, в институте проходили учебные тревоги, по которым работники должны были занимать места согласно купленным билетам, натягивать на себя противогазы, резвиться с табельным оружием и тому подобное далее.

Ну, офицерам-то положено, а вот девушки из вольнонаемных оставляли эти занятия где-то на периферии сознания.

Мамина коллега Ира, девушка крупная, статная, красивая какой-то цыганской красотой, заняла свое место у планшета. И противогаз, как и положено, где-то рядом. А тут комиссия. И надо же было какому-то проверяющему придурку поинтересоваться:

– Скажите, пожалуйста, а какой у вас размер противогаза?

Естественно, этот садист ввел девушку вопросом в глубокий ступор. Ну кто их знает, эти противогазы, каких они бывают размеров. Может, как обувь – тогда размер как минимум двузначный, может, как американская обувь – тогда размер содержит одну циферку.

А отвечать надо быстро, потому что комиссии еще целый институт обегать нужно.

И наконец Ира решилась.

– Седьмой! – с гордостью сказала она.

– Девушка, вы что, лошадь?!! – обалдела комиссия и хотела было рисовать жирный минус отделу, но спасла положение моя мама.

– А вы скажите мне вот что, – обратила она на себя внимание, – у меня зрение – минут двенадцать. Мне очки куда надевать – под противогаз или на противогаз?

Один из комиссии был, видимо, не совсем военным.

– Если у вас противогаз тоже седьмого размера, то такие мелочи уже значения не имеют!

Каждый офицер должен уметь стрелять. Не, не из кортика. Из пистолета. Поэтому в военно-спортивные игры входила также стрелковая подготовка. И даже место для ее проведения было. В подвале. И господа офицеры вместе с дамами там собрались. Выстроились в очередь – и давай по мишенькам пулять. Дамам, кстати, пулять было не обязательно – они вольнонаемные, да и пистолет тяжеловат для тонкой женской ручки. Отдача, опять же, есть.

Но это были советские дамы – и тут же нашлась желающая. Пострелять.

Ну как, как можно отказать девушке в таком невинном желании? Дали ей в руку «макаров», поставили на рубеж, сами сгрудились сзади. Девушка руку подняла, курок нажала – нет выстрела. Тогда она, не опуская руки и с периодичностью раз в секунду нажимая на курок, стала поворачиваться к толпе со словами:

– Мальчики, а чего он не стреляет?!

Смотрит – а мальчики все как есть в парадной форме на полу лежат. И остатних девушек с собой положили. На грязный пол. И чего-то головы им прикрывают, все прически помяли, изверги!

Пистолет отобрали, конечно. И больше развлечься не дали.

Глава шестнадцатая
Тройка по Японскому

Кстати, одаренные военные там тоже были. Вот, например, один морской летчик с трагической судьбой. А вот почему.

Случилось что-то в Датском королевстве, и в тот полк, где служил наш герой, прибыли новые машины. Но чтобы сесть за штурвал, нужно было пройти курсы переподготовки.

Желающих испытать себя было много, поэтому для поступления на курсы нужно было сдать экзамены, а первый из этих экзаменов, конечно, отсеивающий – иностранный язык.

Ну, понятно, сорокалетний офицер с огромным количеством налетанных часов, знающий свой летательный аппарат наизусть, иностранный язык не просто забыл, а зацементировал в подкорке, потому что это была Северная морская авиация. Однако где-то зудело: «Ну как же так! Я хороший летчик, почему такая несправедливость?!», и он записался в очередь.

Наступила пора первого экзамена. Для курсантов где-то в степу построили летний лагерь. Когда нашего бедолагу спросили, какой же иностранный язык он будет сдавать, тот, немного помявшись, сказал:

– Японский!

А фигли, почему бы и нет, на тот момент его познания в японском были такими же нулевыми, как и в любом другом. Дня три ему ловили в том степу преподавателя японского. И нашли какого-то сощурившегося дедульку.

Вот и экзамен. Несчастный кандидат в курсанты в красках расписал преподавателю, какой он классный специалист, и на хрена иностранный язык в воздухе, тем более поговорить там, кроме диспетчера, все равно не с кем. Дедушка-японист сжалился и поставил ему тройку. А потом кандидат сдал остальные экзамены.

Каково же было удивление его начальства, когда в полк пришли результаты проделанной работы. У нашего героя были все двойки и только гордый трояк по японскому языку.

А летчик-то напрасно дедушку убеждал, что ему иностранный язык ни за что и никогда не понадобится. Вот, например, язык великого Дюма, про которого уж точно знают все, что он француз. Казалось бы, зачем? Расскажу, не утаю.

Глава семнадцатая
«А что ей до меня, она была в Париже…»

Было время, когда и компьютеры были большими. А мобильных телефонов вообще еще не было. Поэтому согражданам приходилось звонить со стационарных, а иногда и того хуже – из автоматов.

Я уже не говорю о таких мелочах, как вызов скорой помощи – вот человеку на твоих глазах стало плохо, а ты, вместо того чтобы уже вызвать какую-никакую карету, начинаешь нарезать вокруг него круги в поисках работающего автомата.

И ведь это не голословно – бабушка у меня была, царство небесное, инвалид-астматик с тяжелейшими ночными приступами. Так это одни из самых первых воспоминаний детства – сначала папа выбегает на улицу в тапочках, а потом свисает праздничной гроздью из открытого окна – ждет скорую.

Да и если все здоровы – тоже дело такое. Вот намылился ты в гости. Это сейчас народ может затаить злобу и обиду, если не сообщишь заранее, а тогда все было проще – понятно ведь, человек оказался в твоем районе, у всех автоматов на его пути были оборваны трубки, что ему, бедолаге, делать, если он писать очень хочет?

А я вовсе даже и не об этом хотела рассказать. А как раз о боевом офицере. Имен называть не буду – мало ли, империализм-то не дремлет, а мы воспитаны в строгости. Еще на тяжелых черных эбонитовых аппаратах в институте, где я работала, были наклейки: «Враг подслушивает!» Поэтому будет наш герой, например, Иванов. И, например, Сергей.

Так вот, выдался одному капитану второго ранга волшебный шанс – поехать в командировку во Францию. В город-побратим Марсель. Прелестное, надо заметить, местечко. Порт, опять же.

Он долго собирался, готовился, но угнетало одно – иностранного галльского языка наш капдва не знал. И английского тоже не знал, хотя французы, проклятые националисты, в те годы тоже делали вид, что такого тарабарского наречия не существует вообще. А наш клиент из иностранных знал только русский матерный без словаря. Устный. А зачем технарю еще что-то другое?

Страшно, конечно. Но добрые товарищи его утешали (хотя какое тут утешение): прямого рейса в Марсель как не было, так нет и сейчас, а пересадка в Париже в аэропорту Шарль де Голль – аттракцион для сильных духом, особенно если ты нем, как глубоководный карп.

Зато, сказало начальство, в Марселе нашего бедолагу будет встречать представитель советского по тем временам консульства. Заберет его вместе с чемоданом и там уже будет всячески обихаживать, переводить на французский его ненормативную лексику.

Короче, простился с родными и близкими и полетел. Самое дорогое – бумажку с телефоном консульства, который дали на случай, «если кто-то кое-где у нас порой», спрятал глубоко-глубоко у самого сердца. И там же спрятал монетки и мелкие купюры, которые ему дали в дорогу.

Пересадка в Шарль де Голль прошла как по маслу. От ужаса наш герой так нарезался за те два недолгих часа, которые самолет летит до Парижа, что честно дошел до состояния багажа. Который багаж дисциплинированные французские грузчики и положили в самолет до Марселя.

Народ у нас стойкий и несгибаемый. Зная, что его будут встречать в аэропорту официальные лица, тоже при погонах, орел наш дон Рэба почти пришел в соответствие своему званию. Надел лицо, получил багаж, залихватски завязал белый форменный шарфик и давай высматривать табличку со своей фамилией.

А таблички-то и нету. Кое-кого, конечно, встречают с табличками, а вот ничего похожего на искомое, даже приблизительно, не наблюдается. Тут процесс протрезвления пошел семимильными шагами. Потому что по ихнему, французскому, времени уже было десять часов вечера. И суббота.

Погуляв еще полчасика по аэропорту, обливаясь холодным потом от страха и свыкшись с мыслью, что что-то все-таки произошло, решил он звонить по имеющемуся авральному телефону. Благо автоматов в аэропорту до фига, да и деньги с собой были.

Крепко зажав чемодан между ног и забросив денежку в деньгоприемник, набирает наш капдва номер. Там длинные гудки. Потом трубку на том конце снимают, и нежный женский голосок говорит:

– Бон суар.

И дальше что-то бла-бла-бла, перемежающееся красивым грассирующим «р».

– Здравия желаю! Капитан второго ранга Иванов по месту командировки прибыл и ожидает встречающего! – бодро рапортует наш герой, с облегчением от сознания, что кто-то в такое время в консульстве не спит.

С той стороны озадаченно замолчали. Потом голосок прощебетал еще какие-то «лё, дё, экскюзе, силь ву пле», и… раздались короткие гудки.

«Во блин!» – подумал Серега, но решил, что это какая-то тупая французская секретарша, не разумеющая, как нужно отвечать, и собрался перезвонить через пятнадцать минут.

Он перезвонил через пятнадцать минут. Потом еще через пятнадцать. И еще. В промежутках выходил на улицу нервно курить, смотрел, как счастливые люди с чемоданами усаживаются в автомобили и автобусы и отбывают куда-то туда, где их, видимо, ждут.

Голос на той стороне телефонного провода становился с каждым звонком все напряженнее. Появились какие-то раздраженные нотки. Кажется, тон стал сухим, а в последний раз мадемуазель вообще повысила голос. Но деваться-то некуда. Поэтому он звонил и звонил, продолжая представляться и спрашивать, что же случилось. Один раз он даже задал вопрос:

– Шпрехен зи дойч? – Хотя сам знал на немецком только одну эту фразу.

А потом, при очередном наборе трубку взял мужчина. Тот даже не дал договорить дежурную фразу. После «Здравия…» он разразился гневной длинной тирадой, состоящей из одного рычания. Какое там «Французский – язык любви и романтики»; от трубки можно было просто прикуривать.

Кстати, прикуривать… Сигареты-то с собой были, и он в очередной раз вышел покурить под звездами. Курил и понимал, что все – жизнь его кончена. Потеряется он тут нафиг в этой долбаной стране, и запишут его как перебежчика. Жене с дитями жизни не дадут. И решил: позвоню в последний раз – будь что будет, а потом буду искать полицию.

Зашел там же, на улице, в первый попавшийся автомат, набрал набивший оскомину номер.

– Дежурный старший лейтенант Синицын слушает! – вдруг совершенно по-русски раздалось из трубки.

Серега присел на чемодан и не смог вымолвить ни слова. Услышав хамское, но такое родное: «Говорите!», он стал говорить, захлебываясь словами.

Что вот он, Иванов Сергей, командировочный из Санкт-Петербурга, вот уже три часа пляшет в аэропорту и совершенно не знает, что ему дальше делать, потому что все имеющиеся финансы он уже почти потратил на телефон.

Дежурный бодро сказал: «Щас выясним!», и через полчаса наш герой уже сидел в теплой машине и ехал по направлению к отелю. А перед сном еще и ужин обещали. И говорили с ним по-русски. Жизнь наладилась и заиграла новыми красками.

А случилось вот что. Действительно, сломалась машина, и его опоздали встретить. И очень ждали звонка, потому что на уши поднялось все консульство. Но телефонные автоматы, которые стоят ВНУТРИ аэропорта Марселя, напрямую соединяют абонента с Парижем. Поэтому наш Иванов целый вечер имел мозг какой-то ничего не подозревающей французской семье. А чтобы позвонить по марсельскому телефону, нужно было одно – из этого аэропорта выйти. И позвонить снаружи.

Так что, в общем и целом, поездка прошла удачно, и даже начальство не стало, в своей привычной манере, метать громы и молнии.