Текст книги "Среда обитания приличной девушки"

Глава пятьдесят восьмая
Конвейер

Но на том хлебном месте, где я так удачно паяла микросхемы, меня не хотели. Потому что отпуска закончились, и народ вернулся на свои законные человеческие места. А мне предложили местечко на месяцок в другом цеху – в сборочном. «Ну, месяц пособираю, что бы они мне там ни предложили собирать!» – подумала я и тут же согласилась, дура. Тут же подписала договорчик, меня взяли за руку и повели.

Мы долго петляли, шествуя по запутанным коридорам между цехов, поднимались и спускались по лестницам, пока наконец не открылась дверь и мы не вошли.

Тут я увидела – о ужас! – конвейер.

Оказывается, я – наивная чукотская девушка – подписала договор, что буду месяц (МЕСЯЦ) принимать участие в некоем ритуале под названием «Сборка изделия – Кинопроектор „Русь“». Это, если кто помнит, в школах такие стояли, в кабинетах географии там или литературы.

Я сопротивлялась, цеплялась за столы, тормозила каблуками. Попытки ухватиться за конвейерную ленту были самыми провальными, потому что ехала она, по моему мнению, очень быстро. Ну, как у Чаплина, помните?

Видимо, им все-таки очень не хватало работника именно на эту операцию. Все мои попытки были пресечены, меня посадили на высокий табурет, дали в руки охренительной длины отвертку и объяснили задачу: вот представьте себе, что в железяке просверлено отверстие глубиной в двадцать сантиметров и диаметром миллиметров пять. В это отверстие нужно бросить сначала шайбочку, потом винтик головкой наверх, засунуть в это отверстие отвертку (поэтому она такая длинная), усилием воли попытаться совместить винтик и отверстие шайбочки, потом резьбу брошенного на произвол судьбы винтика и отверстия, в которое его надо поместить. И завинтить.

И это все надо делать быстро, потому что следующая железяка уже наползает на тебя неумолимо.

Вокруг конвейерной ленты сидят тетки – одни тетки, мужчин в этом цеху не было никогда. На мой вопрос – почему? – мне ответили, что мужики на такой работе спиваются через полгода. Очень уж однообразно.

Я очень старалась. Высунув от усердия язык, я ввинчивала и ввинчивала непокорные железки. Которые никак не хотели совмещаться друг с другом. Самое главное, отвертка никак не хотела совмещаться с прорезями в головке. И тут что? Правильно, винтик выпадает на пол, а я, вместо того, чтобы взять новый, слезаю с табурета и заползаю под конвейер его искать.

Тетка рядом со мной бледнеет, зеленеет, тоже соскакивает с табурета и с тем же сладострастием и скоростью, как первую морковку с грядки, выдергивает меня из-под опасного агрегата. Грозит пальцем – чтобы никогда! Ни за что! Под работающий конвейер! И прыгает обратно на свое место, и начинает с бешеной скоростью орудовать своими инструментами. В результате передо мной возникает завал приехавших от нее единиц продукции.

Блин! Ну мы же тоже не пальцем деланные! Да чтобы я да не смогла! Ни за что. Поэтому первый день я помню очень плохо. Вернее, совсем не помню, как в тумане. Но ленту из-за меня не остановили ни разу, и я не задержала никого.

Пришла домой – спать хочется, сил нет. Тут же плюхнулась на диван, прикрылась пледиком, закрыла глаза – а там винтики, шайбочки, дырка, отвертка, винтики, шайбочки, дырка. Отвертка…

На второй день пошло легче, и я уже смогла осмотреться по сторонам. На конвейере сидят дамы – все в районе моего сегодняшнего возраста – около сорока. Треплются между собой, обсуждают мужей, детей, подруг. Кто-то о похудении – худых там точно не было. Кто-то о кулинарии – что на ужин приготовить. Простые такие разговоры, жизненные.

А мне даже и поговорить не с кем – потому что нечего мне сказать на предложенные темы. А то, что я на развале книжку Каттнера оторвала, – это им неинтересно. И вообще.

У меня заболела голова. Сначала я думала, что это от непривычной работы. Потом я поняла причину и ужаснулась. Потолки в цеху были метров шесть-семь высотой. В самом углу, под потолком, висел транслятор – цеховое радио. И по нему уже пятый раз за день какой-то мудель тянул: «Льдинка, льдинка, скоро ма-ай! Льдинка, льдинка, ну-ка, растай!» В этот день он повторил свой призыв из четырех куплетов с припевами и повторами семнадцать раз. И если на пятый мне хотелось взять какую-нибудь деталь кинопроектора и попытаться-таки добросить ее до радиоточки, то на семнадцатый я уже готова была лезть по вертикальной стеклянной стене как муха, цепляясь за выступы потными ладонями, лишь бы оно замолчало.

Зато работа от злости пошла быстрее. Адреналин выплескивался из ушей, я скрипела зубами и с невиданной быстротой и силою крутила руками.

И всю ночь перед моими закрытыми глазами плыли детали на ленте конвейера, а коварный мозг периодически подвывал: «Льдинка, льдинка, скоро…»

Музыка для меня вообще загадка. Я ее не люблю. Ну, например, в машине я ее редко включаю. Так и еду в тишине, заодно и подумать о чем-нибудь можно.

Вот, например, джаз люблю. Или, например, Цезарию Эвору. Или Щербакова, тоже например. Или Ивасей. И вообще – что хочу, то и люблю. А вот это, как тогда называли, эстраду – с трудом-с.

На следующий день радио с утра молчало. Аж часов до восьми. Только я сосредоточилась на процессе навинчивания винтиков, как оно прокашлялось, два раза пернуло и завело: «Белые розы, белые розы, беззащитны шипы…» Я с размаху стукнулась лбом о ленту. Не помогло, это была не галлюцинация. В этот прекрасный день я семнадцать раз прослушала про беззащитность шипов и поклялась себе, что поэта, срифмовавшего в моем присутствии «розы-морозы», буду душить, пока он не станет цветом, как у Щербакова: «Мотор подъехал чужеземный, фиолетовый…»

В этот же день я пошла и купила себе беруши. Потому что плееров тогда еще не было, а магнитофон у меня был «Весна» – уже модный, для кассет, а не для бобин. Хотя и бобинный «Маяк» еще вовсю работал.

В общем, «и дольше века длится день…», я еле отработала тот месяц, причем заработала себе репутацию нелюдимой, странной, молчаливой, нервной и достаточно злобной личности. Когда я бросала свой горящий взгляд на радиоточку, а потом обводила им окрестности, то замечала, что на меня смотрят эдак… с опаской…

Кстати, меня очень просили остаться еще на месяцок, но никакие деньги, хоть я их нежно и люблю, меня на это подвигнуть не смогли.

Зато опять у нас были честно заработанные деньги на очередные каникулы. С Ленкой мы отдыхать вместе уже не ездили, но приятельница для поездки у меня была.

Глава пятьдесят девятая
Родина-мать зовет

Когда в настоящее время встает вопрос об отдыхе – мы, недолго думая, ползем в Интернет. И начинаем изучать условия, сайты, цены, страны.

Раньше было совсем по-другому. Те извращения, которые нам приходили в голову, теперь настолько недоступны, что даже и пробовать их придумать не стоит.

Нам, мне и моей подружке Наталье, юным студенткам с достаточно ограниченными финансовыми возможностями, хотелось туда, где тепло. И, желательно, яблоки. А тут мы узнаем, как здорово отдохнула моя тетя (ну, про нее вы уже знаете) с семьей в Волгограде.

Волга – попасть туда и посмотреть, что же это такое, очень хотелось. Но и в самом городе париться месяц – не очень здорово. Поэтому, прежде чем поехать в Волгоград, мы договорились с какими-то знакомыми, что они к нашему приезду снимут нам дачу.

Дачи под Волгоградом расположены не так уж далеко от города, на берегу Волжского водохранилища.

Мы приехали, переночевали одну ночь у знакомых и поехали смотреть наши будущие хоромы в обществе их хозяев.

Хоромы были так себе, как я сейчас понимаю. Ну, во-первых, у того домика, который нам сдали, не было крыши и второго этажа. Во-вторых, за водой нужно было ходить на колонку. В-третьих, плита представляла собой железную коробку, стояла на улице и топилась, как ей, плите, это и положено, дровами. В-четвертых, даже замка на входных дверях в этом домике не было, закрыть сооружение можно было только на наружный навесной.

Зато – народу поблизости тоже не было. То есть совсем. Кроме субботы и воскресенья. Потому что мы жили в том районе, где были дачки у работающих людей. И еще было тепло – прямо настолько тепло, что можно было бы даже и похолоднее.

Это хорошо, что хозяева дали нам понять, что до магазина будет неблизко. Ближайший магазин оказался так далеко, что аж даже в Волжском – то есть пешком туда не попасть, даже если очень захочешь. Но мы были страшно умными и кое-какими продуктами запаслись. А добрые хозяева разрешили нам пользоваться помидорами и перцами с разбитых рядом с дачкой грядок.

Ни телевизора. Ни радио. Ни, тем более, компьютера, об этом тогда и думать было нечего – компьютеры были большими. Мало того, книжек у нас тоже было две – по штуке на лицо. И телефона там тоже не было.

И вот, выгрузили нас хозяева на дачке, показали, где сортир и колонка, и слились по-быстрому. Чтобы мы еще по какому поводу не расстроились.

А мы и не расстроились. Потому что всего каких-то пятнадцать минут пешком – и вот оно, Волжское водохранилище.

Не знаю, как там сейчас, а тогда – чистейшая вода лениво перебирала насыпанный на берегу желтый мелкий песочек. На всем пляже не было ни единой души. Стрекотали цикады, напоминающие, что мы все-таки в степи, одуряюще пахли из сумки помидоры, только что сорванные с грядки, солнце слепило, и его блики делали всю видимую поверхность водохранилища серебристо-белой.

И тишина. Такой тишины я, пожалуй, не слышала больше никогда в жизни.

Когда нам надоело валяться на пляже, мы пошли погулять по поселку.

В питерских окрестностях на дачах всегда народ каком кверху. Или бабушки с детьми. А там – безлюдные проезды между домиками посыпаны тем же желтым песочком, на участках – летние души, сделанные из внешних оболочек каких-то огромных снарядов, троллейбусы с пристроенными верандами и вторыми этажами, закрытые только на веревочку калитки.

Прямо перед нами на дорожку выполз скорпион. Постоял-постоял, помотал хвостом и опять убрался в помидорные заросли соседнего участка – жарко.

Первый же день ознаменовался ожогами – солнечными и от печки. Это мы, две городские девочки, решили нажарить кабачковых оладий на том подобии плиты, которое у нас было.

Нет, огонь внутри мы развели – что мы, безрукие, что ли? А вот с регулировкой силы того огня с помощью колец на горелке дело пошло хуже.

Однако – справились, поужинали, сели на крылечко и стали песни орать во весь голос – потому что электричества среди имеющихся у нас удобств тоже не было, и две наши книжки к вечеру становились совершенно бесполезными.

Поорали, поорали, да спать легли.

Просыпаемся ночью – кто-то ходит по участку. Причем не один, а явно в коллективе. Страшно. Ну, мы затихли, прикинулись ветошью и стали делать вид, что нас там просто нет. Кстати, и правильно. Как нам потом рассказали найденные в дачном хозяйстве люди, это солдатики из соседней части чистили хозяйские огороды. Помидорами и перцами, значитца, пользовались.

Ничего не хочу сказать о наших доблестных военных, но в то время мы очень радовались, что наше пребывание на незапертой недостроенной даче не было обнаружено – а вдруг мы бы показались им чем-то наподобие помидоров и перцев?

Проснувшись утром, мы не ощущали оптимизма. Как-то неуютно показалось и неспокойно. И, полежав пару часов на пляже, мы опять пошли развлечься – побродить по поселку и посмотреть на чудеса дачной архитектуры. А заодно обсудить – а не послать ли этот отдых к едрене фене и не уехать ли обратно в город. Тем более, что один раз в день автобус-то ходил даже по будням.

И вот, идем это мы, идем, а нам наперерез периодически, еще усиливая состояние тревожности, проносится огромная черная овчарка. То справа налево, то слева направо. «С ума, видать, сошла», – подумали мы и еще больше забоялись. Мало того, что солдатня под окнами по ночам бродит, да еще и собака сумасошлатая носится, как будто у нее под хвостом реактивный двигатель. Но про собаку мы плохо думали недолго. Это она не просто так носилась. Это она за зайцем носилась. Вернее, за зайчонком.

Прошли мы еще пару улиц и слышим крик, заунывный такой: «Жрать хочу-у-у!» Интересно, и кто бы это мог быть? Еще несколько поворотов – и вот оно. Дом двухэтажный, каменный, гараж, забор опять же, весь увитый вьюнком, ворота железные, на первом этаже окно открыто. А в окне парень торчит, нашего, примерно, возраста. И орет в безлюдную даль.

Ну, мы встали, смотрим. Тут и он нас увидел, даже замолчал. А потом как заорет: «Цыган! Цыган!» Ну, думаем, наверно, совсем у парня от голода крыша съехала.

И опять были не правы. Цыган тут же нарисовался. Правда, без зайца, один. Встал и с интересом так на нас пялится.

– И чего ты орешь, совсем оголодал? – спрашиваю.

Оба – и Цыган, и тот, который в окне, звучно сглатывают.

Оказалось, родители свое чадушко и его двоюродного брательника отправили на дачу – к вступительным экзаменам готовиться. Нет, не после школы – после армии. И предусмотрительно не дали им денег. Зато холодильники забили по полной программе. Но не учли одного – ни пацаны, ни тем более Цыган готовить не умели.

И он нам так умоляюще:

– Девчонки, ну ведь сил же никаких нет, ну сбацайте что-нибудь!

И мы сжалились. Суп сварили, котлет наляпали. Вареников с вишнями налепили, тем более что готовить было одно удовольствие – в этом-то доме и тебе электричество, и газовая плита, и телевизор, и магнитофон, и радио. Даже видеомагнитофон там у них был и камин – вообще уже по тем временам круть необычайная.

Тут и брательник подтянулся. Супу налопался и давай нас уговаривать:

– Девчонки, а живите здесь, на втором этаже! Здесь вон какие бытовые удобства, даже водопровод есть и водогрей электрический. А вы нам за это готовить будете.

И мы согласились. Когда наши хозяева на выходные приехали нас навестить, мы быстренько свой договорчик и расторгли на их недострой. Вот кто бы мне сказал, что такое возможно: два парня и две девушки почти три недели под одной крышей – и ни намека не то что на секс, а даже на романтические отношения.

Они нам ключи от второго этажа выдали – мы там и поселились. Все необходимое для еды можно было найти в огромном подвале, где стояли два холодильника с мясом, банки с консервами домашнего производства, и лежала картошка. Ребята готовились к экзаменам, мы готовили еду. Ходили на пляж. А по вечерам добирались до элеватора – он был достаточно далеко – ложились сверху на гору зерна (а оно теплое, несмотря на вечернюю прохладу) и смотрели на небо. Стихи еще читали. Или смотрели, как на другом берегу водохранилища (а берега у него неровные, не пугайтесь) мигают огоньки города Волжский.

Вот в этот-то Волжский мы и поплыли ночью за пивом. Втроем – я, Сашка и Цыган. Плыть было не так чтобы уж очень далеко – не через все водохранилище, метров четыреста. Но в полной темноте, ориентируясь только на горящие редкие огоньки.

Ненормальные? Естественно, ненормальные. И вы ненормальные, если думаете, что мы на лодке, – лодок там не было. Я по сию пору покрываюсь холодным потом, когда вспоминаю. Ладно мы, говно не тонет, а вот Цыгана было бы жалко – люди все-таки плавают получше собак.

Деньги Сашка завернул в полиэтиленовый пакет и засунул за резинку плавок.

И мы поплыли. Нервничал больше всего Цыган. Башкой вертеть в воде собаки не особо могут, а он должен был отслеживать оба болтающихся в воде объекта.

Доплыли, выбрались на берег, дошлепали до домов. А в Волжском тогда очень просто было ночью пива купить: если в первом этаже или полуподвале светится окошко, то стучи в стекло. Из форточки высунется рука, куда вставляются деньги на нужное количество бутылок. Рука убирается, а потом из форточки начинают появляться бутылки. Главное – вовремя подхватить, чтобы не разбились. Такой вот своеобразный пивной автомат.

Тихонько шикая сквозь зубы, потому что ночь, освещение так себе, а мы босиком, нашли такое окошко и произвели вышеназванные действия. И оказались счастливыми обладателями полиэтиленового пакета, набитого пивными бутылками. И тут нам одновременно в пустые глупые головы пришла одна мысль – а обратно-то как? С пакетом-то не поплывешь?

И стали мы пытаться поймать машину. Как ни странно, машины были и даже много. Но на призывно поднятую руку Сашки, который в плавках и с пакетом стоял на обочине, они не останавливались, а только разгонялись и с проворотом колес исчезали в неосвещенной дали.

Помучившись так минут двадцать и начиная подмерзать, мы решили изменить тактику. И выставили на обочину все мои почти девяносто девических килограммов в купальнике. А Сашка и Цыган, как и положено по закону кинематографии, залегли в кустах.

Надо заметить, что остановилась прям первая машина. И была она, как и ожидалось, «Волга».

Ну вот не умеют все-таки режиссеры передавать выражение лица водителя, который останавливается ночью подвезти почти обнаженную кустодиевскую длинноволосую красотку, а через секунду оказывается, что с заднего сиденья на него дышит черная морда собаки Баскервилей, а на соседнее пристраивается юный поклонник Шварценеггера. С бряцающим пакетом.

Надо отдать должное нашему спасителю, лицо у него было странным секунд десять, а потом он радостно заржал. Как конь. И долго и весело крутил пальцем у виска, когда узнал, почему же мы оказались «на том же месте в тот же час».

Вдохновившись нашим сумасшедшим поступком, он даже довез нас прямо до дому, где Наташка с Ильей уже с большим успехом наметали тазик икры, потому что отсутствовали мы достаточно долго, и они, конечно, успели подумать, кто именно из нас утонул. А пиво с нами пить не стал, правда, взял одну бутылку в качестве платы за проезд.

А в выходные приехали родители Ильи и, как ни странно, очень обрадовались нашему присутствию (о времена, о нравы!) и даже оставили нам одну машину из двух, на которых приехали. По тем временам мало у кого из даже очень обеспеченных товарищей было две машины на семью. Вот и у родителей Ильи была одна машина – «Волга» (как и ожидалось), а вот вторая – «Победа». Темно-зеленого цвета. Именно на ней нам и удалось покататься – то есть съездить в Волгоград на экскурсию.

Внутри машины было очень странно. Несмотря на внешнюю жару – прохладно, на сиденьях были ковровые чехлы, первое представляло собой один большой диван, а заднее стекло было таким маленьким, что смотреть в него можно было, только встав на коленки и повернувшись к водителю спиной. Но она ехала!

Мы посетили-таки Мамаев курган. И осмотрели Родину-мать, по груди которой в большом количестве ползали занимающиеся ею реставраторы. Выглядело это, надо заметить, комично. Хотелось ее, того-сь, продезинфицировать. А потом мы подошли к какому-то мемориальному орудию. Как ни отговаривали меня друзья, я тут же взгромоздилась на металлическую зеленую сидушку, представила себя в каске, посмотрела в прицел и стала наугад вертеть ручку. Какую нашла ручку, ту и стала вертеть.

Нет, оцените мое удивление и страх, когда ствол орудия стал плавно, но неуклонно двигаться, нацеливаясь на ближайший жилой дом. Меня с того стульчика как ветром сдуло. И через тридцать секунд я уже совершенно растворилась в толпе гуляющих по набережной.

Через положенное время, когда наш отдых подошел к концу, ребята на зеленой «Победе» отвезли нас на вокзал, поцеловали в лобик и помахали рукой. И мы даже никогда не переписывались и не созванивались. Но я их помню и люблю.

_{Глава шестидесятая
Пропажа из платины}

Вот так, работа, экзамены, учеба – и пять с половиной лет института, диплом и распределение в ГОИ. ГОИ – это Государственный оптический институт им. Вавилова. Я мало того, что закончила тот же институт, что и мои родители, так я и распределилась в то же заведение, где трудился мой папенька.

Институт, кстати, сейчас не знаю, чем дышит, а вот когда я туда устраивалась работать, то можно было еще кое-где найти неразрушенные напоминания о том, что здание-то главное – это особняк Елисеевых. И Дубовый зал был еще ничего себе. И мраморную тетку, которая стояла на первом этаже, изящно обрамленная завитком лестницы с дубовыми перилами, можно было осмотреть.

Правда, когда я попала в институт году эдак в девяносто седьмом, тетки уже не было.

А вот некоторая особняковая загадочность осталась. То есть, чтобы дойти из одной лаборатории до другой, нужно было иметь при себе карту и компас. Тем более в комплекс института входило не одно здание, а несколько. И некоторые из них соединялись между собой. Я уж не говорю о том, что лаборатории, например наша, частенько располагались в подвалах.

Как во всяком порядочном научно-исследовательском институте, тут были не только лаборатории, где люди в белых или синих халатах играли в разные эксперименты, но существовало еще и производство.

Вот, например, очень много было в те времена твердотельных лазеров. А основной предмет в таком лазере что? Правильно, твердое тело рубинового стержня. Для получения корунда нужных характеристик необходимо и достаточно было просто вырастить искомое в производственной лаборатории. Размерчик нужный подобрать, хрому нужное количество подсыпать – короче, развлечься.

Приходим мы однажды на работу, а там суета какая-то нездоровая. Вернее, не у нас суета, а рядом, на производстве.

Чтобы в наш подвал попасть, приходилось проходить три вертушки, и это очень портило нам жизнь. А потому что так бы мы жили с третьей формой допуска; а вот для прохождения коридора между второй и третьей вертушками пришлось повышать уровень секретности. То есть, чтобы попасть в наш подвал, нужно было зайти в здание, показать пропуск, подняться на третий этаж, еще раз показать пропуск, пробежать по коридору, третий раз показать пропуск, а вот потом уже спуститься в подвал – и ты на работе!

На пропусках у нас стояли не только синенькие кубики и зелененькие полумесяцы, но еще и красные звездочки, которые губили все наши надежды на посещение зарубежа.

Так вот, бегу это я по коридору третьего этажа (там, где секретно), а народ не работает, а как-то мечется нервозно. И все куда-то под столы заглядывает. И в шкафы. И безнадежно, но упорно открывает ящики столов. Типа, ищет что-то небольшое.

Прибежала я в подвал к себе, а товарищи и рассказали, что ищут. Вот не зря я про твердотельный лазер. Стержни же рубиновые там. Не, они не очень дорогие, ну, баксов 100, 200 стержень может стоить. Разве ж это деньги в масштабах нашей Родины? Но вот растят их с помощью дорогих прибамбасов. Ежели, например, по методу Вернейля, то все в порядке, а уж ежели по методу Чохральского, так там платиновые тигли используются.

Вот такой-то тигель и пропал. Исчез. Фьють – и нету тигелька-то. Мне вам за платину надо рассказывать? Тигелек был не маленький, полулитровый. Я вот даже для интересу пошла и посмотрела, сколько такой тигелек сейчас стоит.

И стоит он, дорогие мои, тыщ четыреста. Тогда, конечно, деньги другие были, но машину на деньги за тигелек и тогда можно было купить.

А обнаружилось все совершенно закономерно – инвентаризация. Где тигель платиновый одна штука? Ан нет тигелька-то. Стали думать – а уж месяца три его никто не видел. Ну, не было заказов на рубиновые стержни. Стекло плавили, линзы разнообразные точили, а вот бедный Чохральский не надобился.

Три дня институт лихорадило, особенно наше крыло. Все косились друг на друга подозрительно, товарищи из первого отдела протоптали дорожки по нашим научным коридорам, даже милиция была замечена на этаже. Ученые морщили высокие лбы и пытались вспомнить, когда же они в последний раз лицезрели эту мерзкую лабораторную посуду. В каждый шкаф, в каждый ящик, в каждый угол заглянули сто тыщ раз. Тигля не было.

А потом он нашелся. На лестнице. В нем три месяца подряд товарищи хабцы тушили. Потому что слишком ретивая уборщица непредусмотрительно выкинула предыдущую баночку из-под кофе.