Текст книги "Шахерезада. Тысяча и одно воспоминание"

Два письма Михаила Давыдова Галине Козловской

Михаил Алексеевич Давыдов (1939–2013) – историк, выпускник кафедры Древней истории МГУ, занимался религиоведением, работал в ИНИОН АН СССР. Его мать – Антонина Александровна Буяновская (1913‑1988), гидробиолог, – познакомила его с Борисом Сергеевичем Кузиным и его женой Ариадной Валериановной Апостоловой, двоюродной сестрой Галины Лонгиновны. На многие годы Михаил Давыдов и его друг Михаил Корнилов стали их молодыми друзьями.

Борис Сергеевич Кузин (1903–1975) – ученый-биолог и философ, друг О. Э. и Н. Я. Мандельштамов, адресат стихотворения Мандельштама «К немецкой речи» («Я дружбой был, как выстрелом, разбужен…»), провел в казахстанских лагерях, а потом в ссылке девятнадцать лет. После освобождения жил вместе с Ариадной Валериановной в г. Борок Ярославской области, работая в Институте биологии внутренних вод, директором которого был знаменитый полярник И. Д. Папанин.

Вот как рассказывает о знакомстве с Кузиным сам Михаил Алексеевич: «Мы попали в Борок в 1965 г. Приехали в гости к Борису Сергеевичу Кузину. В разговоре с моей матерью Б. С. узнал, что я больше всего люблю в русской литературе Гоголя и Тютчева. «Да? – так везите его в Боро́к». Затем вскоре я встретил Б. С. в Москве и он мне полюбился с первого взгляда (так сказано было о Магомете: «Он схватил мое сердце за волосы, чтобы уже никогда больше не отпускать его»). Это была даже не приязнь, а узнавание. До самой смерти Бориса Сергеевича мы с Корниловым ездили в Борок по нескольку раз в году для «духовного окормления». А после его смерти до 1984 года с той же целью навещали несравненную Ариадну Валериановну».

Михаил Давыдов сохранил часть архива Б. С. Кузина после его смерти, публиковал материалы о нем, участвовал в издании книги Б. Кузин. Воспоминания. Произведения. Переписка. Н. Мандельштам. 192 письма к Б. Кузину (СПб., 1999), подружился и с родственницами А. В. Апостоловой, собирался приехать в Ташкент к Галине Лонгиновне в 1990 году, но, увы, не сложилось…

Их переписка началась по инициативе М. А. Давыдова. Галине Лонгиновне было тогда уже восемьдесят три года. По словам Б. В. Дубровина за время переписки у нее образовалась пачка писем от Михаила Давыдова. Возможно, что сохранились только эти два письма. Письма самой Галины Лонгиновны были утрачены после смерти М. А. Давыдова, как и почти весь его архив, – наследники М. А. обошлись с ним варварски.

Вместе с первым письмом он послал Галине Лонгиновне отдельные оттиски журнала «Вопросы истории естествознания и техники» за 1987 г., № 3‑4 со статьями: «Материалы из архивов об О. Мандельштаме и Б. Кузине», публикация М. Давыдова, А. Огурцова и П. Нерлера и статьей Б. С. Кузина «Принципы Систематики». Ее оригинал хранился в архиве М. А. Давыдова.

На обложках – дарственные надписи: «Дорогой Галине Лонгиновне, моей «Прекрасной Даме с журавлем», от многолетнего вассала дома Апостоловых – Кузиных, скромного публикатёра, М. Давыдова. Того, кто Вашим присутствием в этой жизни был очарован, и «как выстрелом разбужен».

Я делаю в письмах кучу ошибок! И даже не умею обращаться с Вашим отчеством, которое нахожу музыкальным и очаровательным: а вдруг Вы – Лонгиевна.

Посмотрите и биологическую часть. Там есть прекрасные мысли и великолепный стиль. Он [Кузин – примеч. Е. Шубиной] – ведь ученый-художник, как Гёте». М. Давыдов, 6 июня 1989 г.

В своих заметках о Борисе Сергеевиче Кузине М. А. Давыдов вспоминал, что после отпевания архимандрит Павел (Груздев), с которым они были очень близки, на вопрос «нет ведь таких людей больше?» – ответил: «Да, и выкроечки у Господа Бога не осталось». То же хочется повторить и после ухода Михаила Алексеевича.

Дружба Михаила Давыдова с Галиной Козловской – это будто замыкание великолепного венка дружб: Алексей и Галина Козловские – Анна Ахматова – Осип и Надежда Мандельштам – Борис Кузин – Ариадна Апостолова – Михаил Давыдов – Галина Козловская.

Елена Шубина

Михаил Давыдов – Галине Козловской

6 июня 1989

Дорогая Галина Лонгиновна, отправляю Вам «первый корабль»[394]394
  «Первый корабль» – это первое письмо и статьи, посланные М. Давыдовым (отсылка к стихотворению О. Мандельштама «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…»).


[Закрыть] и короткое письмо.

У меня сейчас, дней на десять, много нудной служебной работы. А писание писем требует душевной тишины, чтобы душа с душою говорила. А тут институтская «мелких правд пустая пря»[395]395
  Неточная цитата из стихотворения В. Ходасевича «В заседании»: «Лучше спать, чем слушать речи / Злобной жизни человечьей, / Малых правд пустую прю».


[Закрыть]. (Любите ли Вы Ходасевича? Его очень любил Борис Сергеевич.)

Окна моей квартиры выходят на крышу бывшего дома Дениса Давыдова[396]396
  М. Давыдов жил на Кропоткинской улице (Пречистенке), 17.


[Закрыть], бывшую же Арсеньевскую гимназию[397]397
  Арсеньевская гимназия – женское учебное заведение Софьи Александровны Арсеньевой.


[Закрыть], где учились Ваши сестрицы Нина и Ариадна[398]398
  Имеются в виду двоюродные сестры Г. Козловской по матери – дочери Валериана Алексеевича Апостолова и Ольги Александровны Шамшевой.


[Закрыть]. Наш дом – надстройка тридцатых годов одной из боковых частей их гимназии. Из моих окон виден бывший двор гимназии, где когда-то степенно прогуливалась Нина Валериановна и неутомимо шалила Ариадна Валериановна. Иногда классная дама подзывала Н. В. и строго говорила: «Твоя сестра невозможна!», – и следовал разнообразный перечень ее «невозможностей»: связывание кос соседок, засовывание этих же кос глубоко в чернильницы и острое наслаждение живописным эффектом, когда чернильная коса перебрасывалась через плечо владелицей и многие другие славные казацкие молодецкие забавы. Вряд ли Нина могла остепенить Ариадну словом. Ведь даже «идеологически» они рано разделились. Когда «большая демократка» девяти лет, Нина, презрительно спросила младшую сестру: «Ты, что же, – за Веру, Царя и Отечество?!», – та решительно отрезала: «Да!»

Так что, где уж тут было урезонить. Ольга Александровна решительно и определенно пресекла жалобы на «невозможности» младшей дочери: «Я и плачу вам такие большие деньги, чтобы Вы мне из «невозможной» воспитали «возможную дочь»».

Иногда сестрицы в том же дворе мирно играли «во флаги»[399]399
  Вероятно, речь идет об игре «Похищение флага». Цель игры – захватить чужой флаг.


[Закрыть] (я не знаю эту игру).

Вы догадываетесь, какая для меня огромная радость видеть этот дом и этот двор. Он навечно заселен драгоценным даром любви и памяти. С каждым годом они всё больше становятся не друзьями, а любимыми (да простит мне Валериан Алексеевич!) дочерями. Ведь жизнь теперь давать им, облекать их в плоть и кровь (словом) должен теперь не он, а я.

Я могу говорить и вспоминать о них бесконечно. Я завтра начну Вам писать понемногу длинное письмо. А пока пусть этот «корабль» уплывет.

Мне хотелось бы описать два замечательных дома – в Борке, которые создала там Ариадна Валериановна. Которые по духу и форме были настоящим произведением искусства. В первом они жили с Борисом Сергеевичем. Во втором величаво и прекрасно угасала она. Эти ее создания были живым памятником дворянской многовековой культуры, семейной традиции и талантливости. Такая же талантливость была во внутренней жизни этих домов, в любой мелочи быта. Друзья дома, прислуги-друзья, собаки-друзья, грачи, крысы-волшебницы и т. д. Обо всем этом хочется написать отдельно.

Борок – это Институт биологии водохранилищ[400]400
  Институт биологии внутренних вод им. И. Папанина.


[Закрыть], находится возле Рыбинска, в бывшем имении революционера Н. Морозова, который писал забавные глупости о Христе и мировой истории (много томов). После революции ему сохранили имение, и он дожил до сороковых годов, кажется. Затем там разместился институт, куда И. Д. Папанин вытащил Б. С. из ссылки[401]401
  В 1953 г. Сначала это была Биологическая станция, а с 1956 г. – институт.


[Закрыть] и взял его своим заместителем по научной части. Папанин и Б. С. – это тоже целая повесть.

[Об истории этой ссылки в заметках М. Давыдова к биографии Б. С. Кузина в книге (см. выше) пишется: «В 1935 г. Кузин был арестован и очутился в Казахстанском лагере. После того, как органам стало известно, что он знаком с антисталинским стихотворением О Мандельштама («Мы живем, под собою не чуя страны…», 1933), арест и лагерь были неизбежны. Он сравнительно легко еще отделался – тремя годами заключения (1935–1938). Друга своего Б. С. никогда не упрекал за излишнюю откровенность… Галина Сергеевна Кузина (сестра Б. С.) рассказывала, что после предыдущего ареста Б. С. (в 1933 г.) Мандельштам, придя к его близким на Якиманку, бегал в смятении по комнате, повторяя: «Я пойду к ним туда. Я скажу им, что без него не могу. Я стихов не могу писать!» После освобождения из лагеря в середине 1938 г. Б. С. Кузин оставался до 1953 г. в Казахстане, устроившись работать на научную станцию в Шортандах, что спасло ему жизнь.» – Примеч. сост.]

Б. С. – поэт и ученый, занимался в науке происхождением формы живых организмов. Как видите, эта тема также требует ученого-художника.

Для формы собственной художнической жизни ему нужна была благородная простота и утонченность дворянской культуры и быта. У «трудовой интеллигенции» при всех ее моральных достоинствах такой культуры не было. Там было много мещанства, настоящей художественной формы не было. Поэтому его женитьба на А. В. была еще и «мистическим» союзом с дворянской культурой. А уж ее-то ваше семейство готовило ему – злодею – несколько веков. Об этом можно писать много страниц. Что касается публикации[402]402
  Речь идет о присланной им публикации в журнале «Вопросы истории естествознания и техники». Вып. 3. М., 1987.


[Закрыть], то вводную статью (мою часть) здорово урезали. Я отметил уцелевшие мои куски.

Письмо к Шагинян[403]403
  Речь идет о письме О. Мандельштама к Мариэтте Шагинян от 5 апреля 1933 г. В нем он дает яркую характеристику Б. Кузину, ручается за него, пишет о значении дружбы с ним для своего творчества в надежде, что это письмо поможет освобождению Б. Кузина от репрессий.


[Закрыть] интересно только с одной стороны (о Б. С.).

А сами мемуары я сократил, выбросив профессорские рассуждения на высокие общие темы и некоторые невольные досадные промахи. Они очень выиграли от этого по части цельности и формы.

Встреча Бориса Сергеевича и Осипа Эмильевича – божественна.

Б. С. Кузин встретился с О. Э. и Н. Я. Мандельштамами летом 1930 г. в Эривани, участвуя в научной экспедиции в Армению. Воспоминания Б. С. Кузина об этой встрече помещены в «Вопросах истории естествознания и техники». Вот кусочек из текста М. С. Давыдова во вводной статье: «Публикуемые ниже материалы интересны во многих отношениях. Прежде всего, конечно, как свидетельство дружбы поэта и ученого. Эти материалы представляют собой драгоценные источники для биографии поэта. Они же позволяют увидеть, как ярка личность Б. Кузина, встречей с которым в 1930 г. и дружбой О. Мандельштам был «как выстрелом разбужен»». – Примеч. сост.

Один талантливый молодой филолог сказал, прочитавши: «Встретились двое равных, два короля». Это-то мне и нужно было.

Дорогая «Дама с журавлем», даже по этому сумбурному письму Вы почувствуете наше родство по апостольско-кузинской линии.

Мне кажется, что в этой жизни нам назначено сказать что-то важное друг другу.

Писание письма к родной душе – это удивительное занятие. Ведь одновременно рождается множество интереснейших мыслей, не ложащихся на бумагу.

Я забыл имя вашего журавля. Опишите мне его. С укоризной поглядываю на фотографию Алексея Апостолова[404]404
  Алексей Апостолов – дедушка Галины Лонгиновны, Нины Валериановны и Ариадны Валериановны.


[Закрыть]. Он висит на моей стене рядом с фотографией приятеля Ариадны Валериановны, красавца-офицера Миши Иванова (помните ли Вы его?).

Я историк, очень толстый, рожден под знаком Кота и похож на Кота.

Мой телефон (на всякий случай) 201 25 12

Целую руки.

М. Давыдов

Михаил Давыдов – Галине Козловской

5 июля 1989

Дорогая Галина Лонгиновна, не сетуйте на мое долгое молчание. Просто моя утрата[405]405
  Мать М. Давыдова А. А. Буяновская умерла в октябре 1988 г.


[Закрыть] еще очень свежа: ведь и для меня самое дорогое существо покинуло меня «не вчера, а сегодня» (всего десять месяцев этого «сегодня»!). И матушка тоже была из «звездных существ». Я стал готовиться к организации последних обрядов, а горе снова подступило. А ведь оно поражает безмолвием. Простите мне это безмолвие.

Вы знаете все эти чувства.

Алле[406]406
  Речь идет о двоюродной племяннице Г. Козловской актрисе А. Казанской.


[Закрыть] этого не объяснишь. Она очень природный человек, с глубокими корнями в земной жизни. Никаких невозвратимых утрат, никакого стирания граней между жизнью и смертью. Правда, любовь к дочери[407]407
  Дочь – Ольга Борисовна Барнет, актриса.


[Закрыть] научила ее любить. Но боюсь, что она мало заботится о том, чтобы познакомить дочь с этим «необходимым чувством». А любить одного себя, – на это нужен тоже особый талант. Я очень люблю Олю и часто с грустью думаю, каково ей будет жить с неотогретым сердцем.

В начале сентября я поеду в Крым, в Карадагский заповедник[408]408
  В Карадагском заповеднике находится биостанция Института биологии южных морей. Сюда много раз приезжала А. А. Буяновская.


[Закрыть] (это место рядом с Коктебелем). По мнению многих поэтов – это одно из самых прекрасных мест в мире. Матушка посещала его несколько десятилетий.

Оно давало ей высшее счастье жизни.

Она могла там неделями, одна, слушать море, бродить в горах, петь и читать любимые стихи им (морю и горам). А иногда просто становиться, как она говорила, камнем, растением или зеленой водорослью. Не раз любившая, она говорила, что любит Карадаг больше любого мужчины в своей жизни. Ведь эта любовь только одаривает и не заставляет страдать.

Там я хочу, выполняя ее волю, устроить поминки, раздать некоторые ее украшения. А также бросить в море любимый ее старинный бокал для шампанского. Свой любимый напиток из этого бокала она пила почти до самых последних дней.

Это будет как бы посмертным обручением ее с любимой стихией.

Вернусь я в Москву числа двадцатого сентября. И если поездка будет благополучной, прилечу в Ташкент за Вами[409]409
  Поездка не состоялась.


[Закрыть]. Алла достанет по своим театральным каналам мне билет в Ташкент и два из Ташкента в Москву для нас с Вами. Только бы в Крыму у меня всё получилось и силы не подвели. (Ведь прошлый год – это год мучительной борьбы за мамину жизнь и, что самое ужасное, барахтание в кафкианском ужасе мира врачебного и бюрократического. Да все страхи Кафки – детские страхи перед безнадежным ужасом бездушной жестокости и бездарностью профессиональной наших медиков. Целый год они ее изощренно мучили и топили).

А она, безмерно страдая, сумела и страдания свои превратить в возвышенную красоту, которой были полны ее любимые стихи и музыка, которой был полон возлюбленный ее Карадаг. Сердце разрывается от жалости к ней, и оно же полно гордым счастьем за нее и за себя. Ведь ей удалось даже смерть свою сделать подобной музыке Баха и стихам Тютчева и Ахматовой. Вот чем переполнена моя душа и вот почему я не мог писать Вам.

Простите за эти горькие излияния. Но Вы редкий человек, который может понять сам предмет их.

Вообще-то я стараюсь не обременять близких мне людей душевными излияниями. Это жестоко, эгоистично и бесцельно. У меня много прелестных и ярких друзей, нежно меня любящих. Но я щажу их, зная, что все они обременены своими трагедиями или мелодрамами жизни.

Так что обещаю Вам больше никогда не наполнять своих писем к Вам мрачными излияниями.

Очень тревожусь, удастся ли мне подружиться с Вашим журавлем. Для меня каждое животное прекрасно и таинственно.

Слова Бориса Сергеевича о их прямой связи с миром истины, добра и красоты я особенно ярко ощутил в день маминых похорон. Я выдержал их и поминки, стараясь делать всё так, чтобы и день похорон мамы был прекрасен. И в церкви она лежала в длинном парчовом платье и со старинной французской алой розой на груди, как византийская императрица. В церкви шептали: «Какая красавица!» Но когда я после поминок остался ночевать у друзей, тут-то меня и охватило отчаяние, которому помочь никто бы из людей, самых дорогих, не смог. У друзей был белый лохматый пес Тиша (помесь пуделя с кем-то). Мы симпатизировали друг другу, но не были слишком близкие. Вот именно в этот момент отчаяния, казалось бы, неисцелимого, он, потоптавшись у дверей моей комнаты, осторожно открыл дверь лапой, прыгнул ко мне на кровать, положил голову мне на грудь, а затем нежно принялся лизать мою физиономию.

Тяжесть и отчаяние отступили, и я, обняв Тишеньку, ясно и покойно заснул. (Это в день похорон-то!!) Как нежен ласковый собачий язык! Могу ли я забыть этот Тишенькин обряд высшей доброты.

Целую Ваши руки и надеюсь на скорую встречу в Ташкенте, встречу со сказочным домом с журавлем.

Любящий Вас

М. Давыдов

Переписка с Геннадием Абольяниным

Переписка известного цветаеведа Геннадия Михайловича Абольянина (1931–2007) с Г. Л. Козловской возникла в 1991 году по его инициативе: он узнал о Галине Лонгиновне от одной своей знакомой. Козловская за несколько месяцев до своей смерти продиктовала ответное содержательное письмо (записывала Светлана Кахаровна Матякубова[410]410
  См. с. 241.


[Закрыть]) – сама она писать не могла, была в это время уже очень больна и плохо видела.

Также он получил от нее отпечатанный на машинке текст воспоминаний о дне, проведенном в обществе Бориса Пастернака и Евгении Владимировны Пастернак. В книге текст воспроизведен по авторской рукописи и дополнен подробностями из Абольянинского варианта[411]411
  См. «День, прожитый в солнечной прелести» – с. 55.


[Закрыть]. На последней странице Г. Козловская написала своей рукой: «Геннадий Михайлович, примите на память обо мне этот кусочек прозы о любимых мною людях. Желаю всяческого процветания Вашему музею и преклоняюсь перед Вашим энтузиазмом».

Материалы переписки были предоставлены Культурным центром «Дом Цветаевой» Новосибирской государственной областной научной библиотеки из архива Г. Абольянина с сопроводительной запиской:

«Геннадий Михайлович Абольянин – известный цветаевец, собиратель материалов, касающихся жизни и творчества Марины Цветаевой, Бориса Пастернака, Анны Ахматовой, участник многих цветаевских костров в Тарусе, в том числе и самого первого памятного костра 1996 года. Активный пропагандист творчества Марины Цветаевой, Бориса Пастернака, Анны Ахматовой.

Геннадий Михайлович стоял у истоков Дома Цветаевой в Новосибирске, много делал для популяризации в этом городе поэзии Серебряного века, переписывался с детьми и родственниками Марины Цветаевой и Бориса Пастернака и вел большую просветительскую работу, выступая перед самой разнообразной аудиторией с рассказами о жизни и творчестве любимых поэтов. Постоянные посетители цветаевских вечеров помнят его рассказы о семье Марины Цветаевой и Бориса Пастернака, основанные на общении и переписке с родственниками поэтов, о поездках в Елабугу и Тарусу, о встречах с Булатом Окуджавой, Анастасией Цветаевой, Ариадной Эфрон.

По материалам, тщательно собранным Г. М. Абольяниным, были составлены как сборники стихов Марины Цветаевой, так и книги о ней».

Геннадий Абольянин – Галине Козловской

8 мая 1991

Уважаемая Галина Лонгиновна!

Я немногим более сорока лет собираю всё-всё-всё об Анне Ахматовой, Марине Цветаевой и Борисе Пастернаке. У меня своего рода домашний Музей трех Поэтов, который открыт почти двадцать лет.

Внимательно прочел Ваши воспоминания об Анне Андреевне Ахматовой. Они великолепны своей достоверностью и многими фактами из жизни поэта и человека.

Почти со всеми, кого Вы упоминаете, мне доводилось встречаться неоднократно, и у меня зафиксированы беседы с ними.

Мне доставили большую радость добрые слова о Евгении Владимировне Пастернак, я был с нею знаком. О ней многие незаслуженно нелестно отзываются или вообще умалчивают.

Но, уважаемая Галина Лонгиновна, есть погрешности и в Ваших воспоминаниях, например, то, что касается сопоставления отношений к Валерию Брюсову[412]412
  Речь идет о сопоставлении отношений М. Цветаевой и А. Ахматовой.


[Закрыть]. Тут, напротив, они были единодушны. Пользуясь Вашими же словами, можно аргументированно доказать, что Марина Цветаева разносила Валерия Брюсова в пух и прах. Доказательством этого могут послужить ее дневниковые записи, строки из писем ко многим людям, это и ее критические статьи. И, конечно же, ее великолепная проза «Герой труда» о Валерии Брюсове.

И второе, где Вы сказали, что Ардовы все удивительно красивые люди. Да, это так. Но не совсем это можно отнести к главе семьи – Виктору Ефимовичу Ардову. Тут можно привести много свидетельств, как при жизни Анны Андреевны, так и после ее смерти, не делающих ему чести. Вот, например, участие в суде против Льва Николаевича Гумилева, когда решался вопрос о наследстве.

Но, как принято, – об усопших ничего не говорить или не говорить плохого. Так что я умолчу об очень многих свидетельствах не в пользу, мягко говоря, Виктора Ефимовича…

Ваши воспоминания, безусловно, ценны, и их вклад весо́м. Всё вышеизложенное я говорю со знанием дела, которому я отдаю всю свою жизнь. Позвольте задать Вам вопросы:

– Не вели ли Вы дневниковые записи встреч с Анной Андреевной; если да, то будут ли они опубликованы?

– Будут ли у Вас воспоминания о Евгении Владимировне Пастернак?

– Будут ли у Вас воспоминания о Надежде Яковлевне Мандельштам?

Возможно, Вы знакомы с Евдокией Мироновной Ольшанской из Киева и Сергеем Дмитриевичем Умниковым из города Пушкина и знаете об их категории собирательства, – я таков же.

У Е. М. Ольшанской собрание по Ахматовой превосходит мое, но я собираю по трем поэтам. Собрание С. Д. Умникова гораздо скромнее наших.

И в заключение моего письма – обычная просьба, с которой я обращаюсь ко всем: не могли бы Вы познакомить меня с другими собирателями, в том числе и в городе Ташкенте?

У меня есть, что подарить начинающим и чем быть полезным другим.

Прошу прощения за беспокойство.

Если Вас что-либо заинтересует – готов ответить на все Ваши вопросы и готов быть всегда к вашим услугам.

С искренним уважением

Геннадий Михайлович Абольянин

P. S. Ваш адрес я получил от одной дамы из Самарканда, которая посетила в начале этого года наш домашний музей.

Галина Козловская – Геннадию Абольянину

29 мая 1991

Глубокоуважаемый Геннадий Михайлович!

С удовольствием получила Ваше милое письмо. В нем Вы спрашиваете, между прочим, не собиралась ли я что-нибудь писать о Евгении Владимировне Пастернак. В своей книге о моем муже, которую я написала и отрывки из которой будут печататься в журнале «Советская музыка», я описала эпизод, связанный с моими отношениями с Евгенией Владимировной и Борисом Пастернаками. Отдельно же навряд ли я что-нибудь буду писать. Посылаю Вам этот отрывок, который может быть для Вас интересен и который проясняет мои отношения с ней и Борисом Леонидовичем.

Еще вы меня спрашиваете о моих отношениях с Надеждой Яковлевной Мандельштам. Когда Анна Андреевна Ахматова уехала в Ленинград, Надежду Яковлевну из квартиры, где они жили вместе, переселили в маленькую комнату в том же доме. Надя в те годы готовилась стать преподавателем английского языка в высших учебных заведениях[413]413
  На время отъезда А. Ахматовой из Ташкента в мае 1944 г. Н. Мандельштам начала работать в Среднеазиатском государственном университете (САГУ) преподавателем английского языка.


[Закрыть]. Комната была неописуемо грязная, захламленная. А она лежала на постели и повторяла одно средневековое заклинание: «ин дьяволо, ин дьяволо». Затем умолкала, начинала читать мне Осины стихи, становилась грустной и непривычно мягкой. Она была очень привязана ко мне. Затем она уехала[414]414
  Н. Мандельштам уехала из Ташкента в 1949 г.


[Закрыть].

В последний раз я встречалась с нею много-много лет спустя в Москве[415]415
  Это было летом 1978 г., когда Г. Козловская приезжала к Пастернакам и жила у них на даче в Переделкине.


[Закрыть]. Когда она уже получила, наконец, квартиру в Москве, к ней неожиданно пришел Константин Симонов и сказал: «Надежда Яковлевна, вам нужны деньги, чтобы обставить ваше новое гнездо». И выложил изрядную сумму денег, сказав: «Не беспокойтесь, их у меня много!» Надя обставила квартиру по последнему слову элегантного вкуса. Выкрасила белым полы и обставила мебелью карельской березы.

В тот мой приезд Женя Пастернак (сын Бориса Леонидовича), у которого я жила, сказал мне, что Надя, узнав, что я в Москве, хочет меня видеть, и повез к ней. Через два слова приветствия она вдруг сказала мне: «Ты по-прежнему любишь Анну Андреевну?» На что я ответила: «А почему я не должна ее любить по-прежнему?» «Старая дура, – сказала она мне, – ни одного хорошего стихотворения не написала!» У меня от негодования перехватило горло. «Надя, и это вы говорите о своем лучшем, вернейшем, лояльнейшем друге? Никогда не изменявшем ни вам, ни Осе?!» Мне стало нехорошо.

Как ни в чем не бывало она мне сказала: «А ты не видела моих икон?» – и повела меня в другую комнату. На стенах висело несколько действительно превосходнейших икон. «Эту икону подарил мне Патриарх, эту – архимандрит такой-то», – хвасталась Надя.

«А завтра я буду исповедоваться, ко мне приедет человек, крестивший меня в Христианскую веру». Этим человеком был отец Александр Мень[416]416
  Н. Мандельштам была крещена при рождении, о. Александр был ее духовником. – Примеч. Е. В. Пастернак.


[Закрыть]. И я подумала: «Как же ты, христианка, будешь исповедоваться после таких слов о прекрасной, верной женщине?»

И мне не захотелось дольше оставаться, и я быстро уехала, хотя она приглашала остаться для встречи с Солженицыным, который должен был прийти.

Затем мне рассказывали, что Надежда Яковлевна, написав свои две книги воспоминаний, преисполнилась великого высокомерия ко всем и ко всему. Приходя на выставки художников, она изрекала приговоры невероятно высокомерно, чем поражала всех. Вокруг нее были люди, которые о ней заботились либо благоговейно слушали все ее изречения.

Как Вам, Геннадий Михайлович, вероятно, известно, всё это кончилось тем, что Вениамин Каверин написал ей письмо, где писал ей, что она не должна изрекать от имени поэта свои необдуманные приговоры.

Вы пишете о Марине Цветаевой, которая писала статьи, разносящие Брюсова; я их, к сожалению, не знаю, и руководствовалась воспоминаниями, как очень юная Марина и Ася выступали на концерте, устроенном в их честь Брюсовым, где молодая Марина вполне была рада этому дебюту.

Должна Вам признаться, что я не люблю Анастасию Цветаеву. Она себя воображала тенью Бога на земле.

Быть может, Вам будет интересно знать, что в Ташкенте жили по возвращении из Парижа[417]417
  С 1955 г.


[Закрыть] две сестры – баронессы Рейтлингер – Юлия и Екатерина.

Старшая из них, Юлия, в молодости внезапно оглохла. Она должна была выйти замуж за знаменитого потом Струве[418]418
  За поэта Глеба Струве.


[Закрыть], которого за неделю до свадьбы увела другая девушка под венец.

Юлия Николаевна, несмотря на постигшую ее беду, благодаря великому религиозному чувству стала потом монашенкой в миру, принятая под свое крыло Сергием Булгаковым. Она присутствовала при его кончине. А во время немецкой оккупации, будучи другом матери Марии, много делала для спасения евреев и обреченных на казнь антифашистов.

Удивительно, что при своей глухоте она стала прекрасным иконописцем. Ею расписана церковь на русском кладбище в Париже. Она особенно прославилась расписанной церковью в Лондоне[419]419
  В 1947 г. Ю. Рейтлингер расписала в Лондоне часовню при доме Братства преподобного Сергия и мученика Албания. Эти росписи сохранились, сейчас они в монастыре Христа Спасителя на юге Англии в Брайтоне. Росписи храма Св. Иоанна Воина в Медоне, центре русской религиозной общины под Парижем, в настоящее время находятся в Москве, в Доме русского зарубежья им А. Солженицина.


[Закрыть].

Обе сестры Рейтлингер были в Чехословакии в то время, когда Марина родила сына Мура. А Марина Цветаева в своих воспоминаниях написала о них очень не по-доброму. Они ухаживали за ней после родов и были чистосердечно и подлинно ей преданы.

Марина же с раздражением писала, что Юлия сидит у окна и громко трет доску для иконы, не слыша, как это ее раздражает. О Екатерине сказано (пишу не дословно, в пересказе): «И эта явилась со своим мешком извечной доброты».

Когда много лет спустя Екатерина Николаевна прочитала эти строки Цветаевой, она от потрясения тяжело заболела и очень не скоро пришла в себя.

Юлия Николаевна была человеком необычайно образованным и при нашей Патриархии считалась лучшим современным иконописцем. Она спросила моего мужа, Алексея Федоровича, какую бы он хотел, чтобы она написала икону ему. Он сказал: «Напишите царя Давида – псалмопевца, покровителя музыкантов». Она освятила ее и подарила с добрыми словами.

Общение с ней, конечно, бывало трудным. Она говорила очень громким голосом. А для нее надо было писать. Но необыкновенная святость, мудрость и чистота в ней были привлекательны и покоряющее прекрасны.

На Ваш вопрос о дневниковых записях об Ахматовой – не вела.

Хочу спросить Вас, есть ли у Вас книга, изданная Ленинградским союзом композиторов, «Анна Ахматова и музыка»? Там напечатаны «Пролог» к «Поэме без героя» и факсимиле, где воспроизведены два романса Алексея Федоровича на слова Ахматовой, на обложках которых она сама написала тексты.

Что касается Ольшанской, то я собираюсь послать ей фотографию Алексея Федоровича, который был киевлянином, и ксерокопию Ахматовой.

Я очень увлекалась произведениями Александра Меня, еще до того как он у нас прославился. Это был величайший ум, эрудит мирового класса, не имевший себе равных в образованном сословии духовенства. Если Вам случится прочитать его удивительную книгу «Магизм и единобожие»[420]420
  Мень А. История религии. В поисках Пути, Истины и Жизни. В 7 т. М., 1991–1992. Том 2. Магизм и единобожие.


[Закрыть], Вы получите огромное удовольствие. Мое глубокое почитание Александра Меня равно моей неприязни к официальному духовенству, устраивающему по телевидению грандиозные шоу, которые меня как человека глубоко религиозного оскорбляют.

На этом, пожалуй, кончу мое первое к Вам письмо. Желаю Вам всего доброго. Пишите. Сама я после болезни очень плохо вижу. Письмо к Вам пишет мой самый ближайший друг, Светлана Кахаровна Матякубова, которую прошу любить и жаловать.

Всего Вам доброго.

Галина Лонгиновна Козловская

P. S. По поводу последнего предложения я возражала, но Галина Лонгиновна настояла.

С. Матякубова

Геннадий Абольянин – Галине Козловской

22 июня 1991

Дорогие и уважаемые Галина Лонгиновна и Светлана Кахаровна, здравствуйте!

По возвращении из командировки получил Ваше письмо и вложения, телеграмму. Всё исполнил согласно телеграммы.

Большое спасибо. Все опечатки в публикации выправил, хотя они и незначительны, но это необходимо. Видимо, вы правы в сказанном об Анастасии Ивановне и Надежде Яковлевне: они тоже не безгрешны, но они были добры ко мне и приветливы на протяжении почти тридцати лет…

У Марины Цветаевой увлечение было в ранней молодости[421]421
  Увлечение В. Брюсовым.


[Закрыть], так сказать, в девичестве, это даже чувствовалось в первой ее книжке «Вечерний альбом»[422]422
  Цветаева М. Вечерний альбом. М., 1910.


[Закрыть], но потом, слава Богу, наступило резкое неприятие.

Я тоже отношусь с глубоким почитанием к отцу Александру Меню. До его трагической гибели мне доводилось трижды с ним встречаться. Дважды – в конце семидесятых и начале восьмидесятых годов у скульптора Зои Афанасьевны Маслениковой в Москве. Она лепила его портрет. (Кстати, в свое время Зоя Масленикова лепила Бориса Пастернака и Анну Ахматову.) И в последний раз мы встречались с отцом Александром в начале прошлого года на Международных Пастернаковских чтениях в ЦДЛ[423]423
  В Центральном доме литератора, во время празднования столетия со дня рождения Б. Пастернака.


[Закрыть], в феврале, мы оба были участниками. И потом вот такое несчастие… Да, действительно, он был удивительнейшим человеком. Мы с ним в первые две встречи в основном говорили о Борисе Леонидовиче, да и в третью тоже. Больше говорил он, а я слушал. Рассказывал о том, какое влияние на него оказали Борис Леонидович и его творчество, его весь жизненный путь. Все, что он говорил, – как будто читал мои мысли… Приглашал к себе, но вот не довелось… Теперь вот собираю всевозможные публикации и об отце Александре, и его самого.

А как обстоят дела с музеем Ахматовой в Ташкенте?

Буду следить за журналом «Советская музыка», он у нас в продаже бывает регулярно, а если Вам будет известно, в каком конкретно номере будет, сообщите, пожалуйста. Мне будет очень интересно узнать об Алексее Федоровиче. Видимо, будут в публикации и фотографии Ваши и Алексея Федоровича? Ведь я собираю и иконографию не только Анны Ахматовой, но и ее окружения. Очень интересно Вы написали о сестрах Рейтлингер, пополнив известное мне. Да, Вы правы, Марина Цветаева погрешила в их адрес. Что поделаешь, и она была зачастую не всегда безупречной…

Да, я знаю о книге «Анна Ахматова и музыка», но у меня, к сожалению, ее нет, поиски пока тщетны.

Мне радостно, что Вы так тепло написали об отце Александре.

Книгу его «Магизм и единобожие» я читал, тешу себя надеждой, что я всё же приобрету ее и другие – это же настольные книги!

Я сам вырос в православной семье, хотя и не слишком набожной, крещен. Атеистом никогда не был, хотя и не ревностный христианин, но верующий. Как говорила моя мама: «Бог должен быть в самих нас!» Я всегда относился с уважением к религии. За свою недолгую жизнь никогда не упускал возможности по собиранию и сохранению церковных реликвий. А ведь я застал тридцатые года, когда на моих глазах разрушали храмы (это было в Астрахани) и уничтожали церковные реликвии… Всё мною собранное и сохраненное я передам храму Александра Невского, который сейчас у нас восстанавливается. Меня тоже коробят и возмущают деяния официального духовенства, напоминающие, Вы правы, правы, телевизионное шоу.