Текст книги "Шахерезада. Тысяча и одно воспоминание"

Неотправленное письмо Генриху Нейгаузу

Генрих Густавович Нейгауз (1888–1964) – выдающийся пианист, один из создателей пианистической школы России. Преподавал в Московской консерватории. Среди его учеников – Эмиль Гилельс, Яков Зак, Святослав Рихтер.

Представленное ниже письмо Галина Козловская отдала в 1963 го-ду музыковеду В. Ю. Дельсону. Это письмо она сопроводила карандашными пометками. Интересна судьба ее предвидений. Письмо хранится в семье Чудовых.

16 апреля 1947

16 лет назад! Письмо не было послано.

[Пометка карандашом]

Глубокоуважаемый Генрих Густавович!

Почему Вы делаете каменное лицо, когда получаете письма от незнакомых или слишком мало знакомых? К Вам это никак не идет! Неужели Ваше внимание отдается только знакомым (если они даже не заслуживают вниманья!), и молчанье Ваше Вы расточаете на незнакомых лишь потому, что Вам их никто не представил, в то время как они хотят общаться с Вами духовно, на расстоянии, не беспокоя Вас визитами, приглашеньями и прочими навязчивыми условностями, существующими в человеческом обществе?..

Впрочем, какие могут быть между нами объясненья на не существующую реально тему?

Я хочу с Вами поговорить сегодня о пианизме в связи с пианистами, которые у нас спорят между собой, состязаются и из которых каждый из нас выбирает себе «самого любимого».

У меня замечательный радиоприемник, я каждый вечер переношусь в залы Москвы, откуда слышу много замечательного. Мне хочется поделиться с Вами своими впечатлениями. (Неужели нельзя? Почему?..)

Друзья мне писали из Москвы о Святославе Рихтере. Послушавши его впервые, я чуть было не сдалась, но впоследствии поняла, что меня подкупила его программа из произведений моего любимого Рахманинова. Действительно, многое было исполнено замечательно, но, увы, мое разочарование началось, быть может, с мелочей с общей точки зрения, но эти мелочи, повторяясь каждый раз, стали доводить меня до раздражения, и я решилась на дерзкое снятие с пьедестала пианиста Рихтера, носящего столь трогательное имя.

Как бы я хотела знать, согласитесь ли Вы с моей критикой?!! У Рихтера слишком явно слаба ритмическая сторона – у него нет внутреннего ритма! Он может, не замечая, преспокойно не выдерживать связанных нот (в самом начале «Полишинеля»). Он может прибавить лишнюю четверть в фигурации! (Средняя часть того же «Полишинеля».) Он может сплошь не выдерживать точек (в симфоническом этюде Шумана). Наконец, он может совсем плохо исполнить сонату Бетховена! (Appassionata.) [«За 16 лет выросла только виртуозность. 3.II.63. – Пометка карандашом.]

Мне интересно знать, сколько ему лет и продолжает ли он работать с Вами. Его талант еще не имеет твердой почвы – ему еще нужно учиться и учиться, слушать и слушать. Ваши «образные беседы» должны оказать свое действие в данном случае, и я всё же надеюсь, что Святослав Рихтер не остановится на своем настоящем и будет еще много работать над собой, если Москва не избалует его своими восторгами с весьма поверхностной критикой вроде «грубое forte» (чего я как раз не замечала).

Мне очень и всегда нравился пианист Яков Зак [уже разболтался – пометка карандашом], часто нравится Л. Оборин и другие, но для меня непревзойденный пианист в наше время – это Эмиль Гилельс! [«Высказано 16 лет назад!» – Пометка карандашом.] Пианист крупного масштаба, напоминающий Иосифа Гофмана в ударе (прибавляю «в ударе», так как и Гофмана я любила только тогда, когда он был «в ударе», обычно же предпочитала Бузони). Мало сказать, что у Гилельса всё в порядке, Гилельс – это совершенство в пианизме. Его яркая стихийность, увлекающая за собой, теперь перешла в период зрелости. Слушая Гилельса несколько лет тому назад, я была уверена в том, что этот еще не созревший плод несомненно созреет в скором времени, и я услышу этого мною избранного из всех пианистов – Эмиля Гилельса – в полном расцвете сил и подлинного фортепианного мастерства. Я не ошиблась: теперь, слушая Эмиля и ловя его стрелкой радиоприемника, я получаю огромное удовлетворение и каждый раз мысленно целую его рыжую голову, благодаря за доставленную радость.

Эмиль Гилельс и Давид Ойстрах – это два моих кумира, ни с кем не сравнимых и никем не превзойденных, даже в мировом масштабе.

3 февраля 1963. Тогда я не знала Вана Клиберна – он вне сравнений, потому что… Гений! [Пометка карандашом.]

Письма Валерию Молдаверу

Валерий Александрович Молдавер (1939–2011) – инженер-электромеханик, физик. Родился в семье потомственных инженеров. Одно время он жил в центре Москвы в большой коммунальной квартире, где его соседкой была Нина Ильинична Нисс-Гольдман (1892–1990) – известный российский скульптор, художник и педагог, старейший член Союза художников СССР. Она дорожила общением с ним и познакомила его со многими представителями старинной московской интеллигенции, в том числе с Александрой Вениаминовной Азарх-Грановской, салон которой он стал посещать и благодаря которому он познакомился со многими интересными людьми. Именно Нина Ильинична, знавшая Козловских задолго до их ссылки, передала с В. А. Молдавером письмо к ним в Ташкент. Это письмо послужило поводом для знакомства, перешедшего в дружбу.

Валерий Александрович сделал большое и очень важное для практики изобретение в области получения сверхпрочных металлов. Он искал пути для внедрения его в производство в нашей стране, считая это делом своей жизни, но не нашел поддержки у государственных чиновников. Постоянное напряжение, связанное с этими безуспешными попытками, послужило причиной его безвременного ухода из жизни.

Следующие два абзаца написаны другом семьи, Ирэной Савельевной Вербловской, по просьбе вдовы Валерия Александровича Молдавера, Анны Николаевны Богомяковой.

«Анечка, сегодня весь день просидела, почти не вставая, за чтением книги Галины Лонгиновны. И взяла меня за горло тоска – тоска по ушедшим людям, тоска от того, что за два проведенных у Г. Козловской вечера мы не сумели хорошо поговорить друг с другом. Запомнилось, как во второй вечер она говорила о враждебном отношении местного населения, об отсутствии собеседников и о том, что в конце 1950-х годов появилась возможность уехать в Россию, но они ею пренебрегли, потому что Алексей Федорович был связан с театром, потому что, строго говоря, и ехать-то было некуда. В столицы, где были друзья, – невозможно, а в провинции, практически, нечего было делать. Посылаю тебе прошенные тобою пять строчек…».

«Валерий Александрович Молдавер часто подолгу бывал в командировках в Узбекистане, где в один из приездов познакомился с Козловскими. Ученый и инженер, в своей профессиональной сфере он пользовался международным авторитетом. К тому же он прекрасно знал и любил литературу и историю, обладал безукоризненным вкусом и был феноменально начитан. О разносторонности его интересов говорит обширная библиотека, которую он собирал всю жизнь. Это был человек глубокого аналитического ума и большого личного обаяния. Поэтому естественно сложилась дружба его с Козловскими».

Галина Лонгиновна, прекрасно умевшая дружить, вовлекала в свою орбиту замечательных людей, знакомила их между собой. Благодаря ей познакомились многие ее адресаты, в том числе, из этой книги. Так однажды, выполняя поручение Галины Лонгиновны, В. А. Молдавер встретился в Переделкине с Е. Б. и Е. В. Пастернаками, после чего стал бывать в их московском доме, и однажды в конце 1970-х годов помог Е. Б. Пастернаку устроить выступление в одном из московских клубов.

Галина Козловская – Валерию Молдаверу

20 марта 1972

Милый Валерий Александрович!

Великое спасибо за посылочки, уже пьем чай и Вас вспоминаем. Я тут же перевела денежки за две посылочки. Мы особенно Вам благодарны. Потому что ведь мы заядлые, в некотором даже роде, прославленные чаевники.

Близость Чаеуправления (где так дивно всегда пахнет кофе) и почтамта[450]450
  В то время В. Молдавер жил в центре Москвы на улице Кирова (сейчас Мясницкая). Здесь находится почтамт и бывший чайный дом Перлова, в нем после революции помещалось Чаеуправление и магазин «Чай-кофе» (где продавались дефицитные сорта), который москвичи, смешивая названия, именовали магазином Чаеуправления.


[Закрыть] придали мне храбрости немножко злоупотребить Вашим временем и любезностью.

Что Вам сказать о нашем житье-бытье? Как говорится, «все изменилося под нашим зодиаком»[451]451
  Строка из шуточного стихотворения, ошибочно приписываемого А. Пушкину.


[Закрыть], etc. Нам только и остается, что пить чай, ибо всё вокруг белым-бело и не разберешь, в каких мы живем широтах – то ли тундра, то ли Заполярье. Зиме нет конца, всё снега и снега. Сколько тут ни живем, не бывало такой долгой зимы. Обычно к концу февраля у нас уже отцветают фиалки и урюк. Единственно, кто упрямо твердит о весне «рассудку вопреки, наперекор стихиям»[452]452
  Цитата из комедии «Горе от ума» А. Грибоедова.


[Закрыть], – это жабка, живущая под полом моей комнаты. Она в полночь начинает свои призывы, и как-то радостно становится на душе и верится, что скоро будет тепло и в саду начнутся всяческие чудеса.

На днях нас опять тряхнуло – землетрясение в пять баллов. Живо напомнило лучшее из времен. Самое неприятное, что оно было до противности долгим.

Хочу поделиться с Вами одним потрясением. Должна признаться откровенно, что чудеса науки редко потрясают мое воображение, как, скажем, откровения искусства. Но вот на днях узнала нечто, что буквально не покидает меня, и я возвращаюсь мыслями к этому по сто раз на дню.

Мне рассказали (правда, со вторых рук), что в некоем научном учреждении в оранжерее росли три пальмы. К ним была подключена наисовременнейшая аппаратура, которая регистрировала все, связанное с ростом, изменениями и процессами их внутренней, так сказать, жизни.

И вот однажды в оранжерею пришел рабочий с топором и начал рубить и срубил одну из пальм. В это время с приборами на двух остальных пальмах начало твориться что-то невероятное. Они показывали смятение, ужас, и стрелки метались как безумные. Затем, когда злодеяние было совершено, они постепенно успокоились. Но главное чудо впереди.

Затем, всякий раз, когда в помещение входил именно тот самый человек (уже без топора), пальмы, то есть приборы на пальмах, регистрировали всё те же явления. Всё каждый раз повторялось снова.

Значит, деревья помнят и наделены душой.

Я и раньше была древопоклонница, а сейчас я гляжу на них с великим изумлением.

Вы человек науки. Найдите мне подлинный источник этого открытия (бестолковые бабы ничего толком не смогли мне рассказать, где было напечатано). Вдруг Вам повезет – тогда поделитесь со мной, тем, что узнали. Ужасно хочется узнать всё подробно[453]453
  На эту тему появились статья В. Черткова в «Правде» (1970 г., октябрь) «Что рассказывают нам листья?» и фильм Л. Паничкина «Могут ли растения чувствовать?»(1971 г.)


[Закрыть].

Думаете ли приехать к нам в наши края? Дайте о себе весточку. Нине[454]454
  Здесь и далее Нина – это Н. Нисс-Гольдман.


[Закрыть] и Кларе[455]455
  Речь идет о поэтессе Кларе Соломоновне Арсеневой. С ней дружил В. Молдавер и познакомил ее с Г. Козловской. Арсенева умерла в 1972 г.


[Закрыть] скажите, что им напишу в ближайшие дни, а пока обнимаю их. И я, и Алексей Федорович сердечно Вас приветствуем.

Ваша Галина Лонгиновна

Галина Козловская – Валерию Молдаверу

Декабрь 1972

Милый, милый Валерий!

Примите от нас обоих самые сердечные, самые горячие пожелания самого большого счастья и всего прекрасного в наступающем Новом году. Мне так хочется, чтобы кому-то на свете было по-настоящему хорошо – а Вам в особенности.

И я верю, что так и будет, – вот увидите, дорогой.

Мы очень ждем Вашего приезда. Вот было бы славно встретить вместе Новый год, хотя, конечно, Вам лучше быть с мамой и сестрой, чтоб не разлучаться. (Я ужасно в этом суеверна.) Напишите, когда приедете, – может, урвете минуточку.

Мы тут попиваем чаек, Вас вспоминаем, спасибо за заботу о двух чайных пропойцах. Получили ли денежки, отправленные тотчас же? Как здоровье Нины? Всё ли хорошо?

Есть ли у Вас экслибрис? Посылаю Вам наши – работы Кедрина. Александра Федоровича – афрасиабский[456]456
  Афрасиаб – древнее городище в Самарканде. При его раскопках были обнаружены согдийские фрески, изображавшие бытовые сценки, людей и животных.


[Закрыть] козлик, выбивающий копытцами па на-гора, и мой, отражающий мои хореографические устремления.

В новогоднюю ночь стряхните снег с какой-нибудь северной елки и вспомните нас, азиатских друзей.

Боже, как много вспомнится в этот час!

Будем думать о хороших людях и желать им добра, а значит, и о Вас вспомним и выпьем за Ваше здоровье и счастье. С Новым годом, дорогой.

Ваши Галина Лонгиновна и Алексей Федорович

Галина Козловская – Валерию Молдаверу

8 сентября 1973

Валера, милый!

Посылаю Вам наконец рожденный в муках ex libris. Бородач, хоть и попыхтел, пока сделал то, что мне хотелось, но и он, кажется, тоже доволен. Мне нравится, и очень бы хотелось, чтоб и Вам было приятно на него смотреть.

Конечно, если бы Вы были астрономом, он бы прямо и логично прочитывался, но так как Ваше ученое естество таинственно прячется в пара́х (наверное, ужасно обывательское представление!) какой-то очень непостижимой и неосязаемой (во всяком случае) – плазмы, то тут пришлось закамуфлировать ее во всяких атрибутах Вселенной.

Вениамин Николаевич сейчас оформляет всю техническую сторону напечатания этого увража, поэтому он просил меня написать Вам, что если Вас не устраивает замысловатость (что как раз ценится у знатоков) эмблемы ex libris’а, который читается и сверху и снизу, то он может это изменить. Он спрашивает: может, Вы хотите не «ex libris», а «из книг»?

Также – устраивают ли Вас две Ваших буквы или Вы предпочли бы Вашу фамилию полностью по-русски, в этом случае как: из книг Валерия Молдавера или Молдавер? Всё это сообразите и точно напишите мне.

Пусть Запад и Восток, объединенные в Вашем книжном знаке, будут напоминать Вам нас, Ваших азиатских друзей, и наше с Вами сродство. А так как книга всегда с Вами, то и меня вспоминать часто будете.

Что мне написать о себе. Я веду себя просто ужасно. У меня совсем уже дурно с ногами, и, вероятно, я скоро не смогу совсем ходить. Если прибегнуть к юмору, то выражение «выкидываю коленца» будет очень мрачным и точным определением, потому что они время от времени, пронзая неслыханной болью, не дают мне возможности встать, ходить и даже лежать.

Но я должна помнить и выучить наизусть одного славного англичанина, обратившегося к Богу и к самому себе со словами «не дай».

Одним из первых «не дай» было: не дай мне всем и каждому говорить о своих болезнях, потому что они никого не интересуют, кроме самого себя. Второе, не дай мне обременять всех советами, которые, мы почему-то считаем, так всем нужны и которые никто не слушает. Ну и много еще таких прописных истин, которые мы, отвергающие житейскую плоскую и бескрылую мудрость, все-таки порой должны себе напоминать. Как всякое знание, оно порой бывает полезно.

Ну что толку, что я изо всех сил стараюсь ничего не отдать и быть такой, какой меня сотворил Бог, а не такой, какой я должна быть, подчиняясь законам Времени, которое неумолимо гнет нас к земле? А я всё не даюсь и не позволяю ему согнуть меня в бараний рог, но если оно и повергнет меня, то всё равно не поставит меня на колени (хотя бы потому, что они назло ему перестанут гнуться!).

Быть может, все-таки судьба когда-нибудь даст мне свидеться с Козыревым[457]457
  Физик Н. Козырев разрабатывал и пытался подтвердить экспериментально собственную теорию, описывающую поведение физического времени.


[Закрыть], и он вдруг мне растолкует, что же такое Время. Хотя, наверное, лучше него сказал восточный поэт – причина печали – время[458]458
  Галина Лонгиновна имеет в виду строки Абуль-Ала аль-Маарри: «Горделивые души склонились к ногам / Беспощадных времен, угрожающих нам» (перевод А. Тарковского).


[Закрыть]. И этим исчерпано все.

Валера, надуйте какой-нибудь воздушный шар Вашей, подведомственной Вам плазмой и опуститесь на радость нам перед нашим окошком. Будет и современно, и идиллично, и очень мило. А до тех пор, надеюсь, Вы и Ваши близкие здоровы и благополучны. Привет прелестному мимолетному видению – Регине[459]459
  Регина – сестра В. Молдавера.


[Закрыть].

Напишите мне поскорей. Да, чуть не забыла, Вениамин Николаевич скоро будет читать в Москве доклад об ex libris’ах, а тогда обговорит с Вашим другом цветаеведом свои мысли о его книжном знаке[460]460
  Речь идет о Л. Мнухине, для которого Н. Кедров позднее изготовил экслибрис.


[Закрыть]. Ваш он пришлет сам, как только он будет готов.

Оба обнимаем Вас.

Галина Лонгиновна

Галина Козловская – Валерию Молдаверу

30 января 1977. Стационар

Валера,

милый мой дорогой друг!

После Вашего отъезда мне было очень худо, и меня на носилках принесли сюда с диагнозом «нарушение мозгового кровообращения». Для меня, гипотоника, давление было непомерно высоким. Сейчас давление нормализовалось, кроме давления на душе.

Не знаю, что делать с памятью, которая сокрушает меня днем и ночью.

Рядом с этим живет странное, не покидающее чувство, что он не ушел, словно бы он уехал, но вернется[461]461
  9 января 1977 г. умер муж Г. Козловской.


[Закрыть]. А порой вдруг охватит отчаяние и непонимание, куда ушел его талант, этот дивный поразительный слух, весь тот огромный музыкальный мир, который он нес в себе и который был его сутью. Неужели он больше уже ничего не создаст? Этому меньше всего верю, и этому не знаю, когда поверю.

Вспомнился мне рассказ Александра Николаевича Вертинского. Он как-то говорил мне о своей нелюбви к китайскому искусству и как пример бесполезности привел одно произведение. В Пекине, в огромном зале императорского дворца, стоят в противоположных концах два барабана-катушки громадных размеров. Если начать крутить рукоятку, то от одного барабана до другого протянется картина под названием: «Что видел император такой-то во время своего путешествия из столицы в провинцию такую-то». И все, что он видел, по обе стороны предстанет перед вами. Так вот, я сейчас всё время нахожусь в пытке памятью, между двумя барабанами начала и конца и от конца к началу.

Посылаю вам слова, написанные в пароксизме тоски. Побудьте со мной.

И помните дорогой, что я Вас очень люблю.

Ваш вечный друг Галина Лонгиновна

Галина Козловская – Валерию Молдаверу

15 января 1978

Валера, милый!

Я Вас помню и люблю.

Не буду писать Вам о днях с первого по девятое число. Их было очень трудно прожить, и я плохо себя вела.

Вы можете быть мною довольны. Я деятельна и наконец сдвинула с места многое, связанное с наследием Алексея Федоровича.

Во-первых – передала в Музей Глинки почти все музыкальные рукописи. Там откроют его персональный фонд с постоянно действующей экспозицией, с рукописями, личными вещами, фотографиями и проч.

Во-вторых – добилась отправки в Москву рукописей для издания в «Советском композиторе» (что было невероятно трудно и сложно). Сволочизм цветет махровым цветом.

В-третьих – пустила в работу все рукописи, что будут изданы здесь.

В-четвертых – добилась, что друзья добьются передачи рукописи партитуры «Улугбека» из Всесоюзного радио в Музей Глинки.

В-пятых! Продвигается дело с выпуском монтажа «Улугбека» фирмой «Мелодия» в Москве.

В-шестых – скульптор сейчас делает макет памятника (памятник будет хороший).

Седьмое: начала активно работать с балетмейстером над экспозицией балета «Тановар», который будут ставить в Самарканде.

За истекший год – написала для книги, которая будет издана в Москве, воспоминания об Усто Мумине (там будут воспоминания и статьи разных художников)[462]462
  Книга не была издана. Воспоминания Г. Козловской об Усто Мумине не публиковались.


[Закрыть]. За эту работу меня все хвалят.

Воспоминания об Анне Андреевне перечеркнула, всё буду делать заново. Плохо пока.

Написала несколько стихотворений, одно даже на английском (сама не знаю, почему, но мне самой нравится).

На днях кончила одну вещь – называется она «Повесть о трубадуре, которого обманули» (современно, не правда ли?).

Я задумала ее давно, но вдруг, в тягчайшие для меня дни, стала ее писать. Конечно, это чистое самоуслаждение, так как я убедилась, что я, по-видимому, не настоящий писатель – мои вещи нравятся только тем, кто наделен чувством времени.

Но меня это почему-то почти не занимает.

Я рада, что я способна сидеть за столом по шесть-семь часов, не вставая. Все отвлечения, как «самокормление» и прочие, вызывают ярость. Если бы не диабет – жила бы яблоками и крепким чаем.

О друзьях могу сообщить новости: Милочка вышла замуж за очень милого, в высшей степени славного молодого физика, маленького и стройного – под стать Миле. Я очень за нее рада…

У меня в кабинете стоит елочка, а на столе цветут две ветки японской айвы дивной красоты.

В сочельник я взяла вторую небольшую елочку, убранную игрушками и свечечками, и поехала к Алексею Федоровичу. Было уже совсем темно, на кладбище не было ни души, только где-то за оградой фонари. Накрапывал мягкий дождь, и было очень тихо. Мы зажгли свечи, и они горели долго и ровно. Было удивительно и благостно. И я не плакала. Но на другой день и восьмого числа у меня был такой пароксизм тоски и печали, что мне казалось, что я не смогу больше жить. С того рокового дня я не знала такого сокрушающего отчаяния.

Но вот все-таки живу. Девятого с утра по радио звучала его музыка, одиннадцатого была прекрасная теплая и трогательная передача о нем и двенадцатого и тринадцатого всё время что-то его транслировали и играли.

Друзья поехали к нему на кладбище, а потом ко мне, было много людей хороших, добрых и любящих.

И я поняла, что он все-таки живет в любви живой жизни.

Всего не скажешь. Но я в этот день часто вспоминала Вас и Ваше лицо. Ведь Вы для меня навсегда – особенный.

Очень грустно, что Вы никогда не напишете мне хоть несколько строк. Ну, преодолейте это в себе и напишите.

Разбирая рукописи и фотографии, я снова увидела увеличенные Томом старогородские снимки[463]463
  Фотографии, сделанные в Старом городе, где Козловские прожили первые годы ссылки.


[Закрыть]. Может, помните, есть такой с тенями и ослепительным светом, где я стою у подножия стены сада, с узбекским ведром.

И так вдруг что-то хлынуло и встрепенулось. Вот тут сразу и написала стихи, которые Вам посылаю. Это маленький довесочек к «Шахерезаде».

 
И свет и тени давних дней
Ушли с прохладой и водой
За сменою закатов и ночей.
И нет уж больше сада за стеной,
В благоуханности хранившего и мрак, и зной,
Где бубен грели, чтоб звучал звончей,
Где руки чьи-то ладили струну.
Там голос юности моей звучал,
В тени дерев очаг пылал,
И знала я, что ввечеру
На тополях спят восемь голубей.
 

5 ноября 1977

Галина Козловская – Валерию Молдаверу

19 сентября 1988

Дорогие мои Аничка и Валера!

Пишу вам после жуткого лета, которое, казалось, было не перенести. <…>

Сейчас, наконец, теплая азиатская осень, и я много лежу в саду. Через меня перепархивают всё время горлянки, устремляющиеся к кормушке с Журкиной пшеницей и чаше с водой. Сад зарос, деревья переплелись, и много тени. Стоит он, неподвижный, не шелохнувшись, а над крыльцом свисают кисти зреющего винограда и цветет плющ зелеными круглыми шариками, которые наполняют дивным благоуханием сад и дом. В своей запущенности сад красив, как балетная декорация «Спящей красавицы» времен Петипа.

То ли от жары, то ли годы накатили, но у меня очень ухудшилось зрение… По вечерам ко мне приходит Клавдия Ивановна и читает мне много всего, от чего душа наполняется печалью и гневом, а порой отчаянием.

А там, далеко в Нью-Йорке, в августе вышли в двух номерах «Нового журнала» мои воспоминания об Анне Андреевне.

Номера эти, 168 и 169, еще до меня не дошли. Мой друг, вернувшись из Китая, получил их через день после своего возвращения. Он уверяет меня, что «Новый журнал» – это самый престижный в Америке. Основан он в 1942 году Алдановым и Цетлиным.

А всё это ты, Валера, как писала Анна Андреевна, – «всех бед моих виновник»[464]464
  А. Ахматова «Еще об этом лете» (1962).


[Закрыть]. Это ты раскачал меня на написание этих воспоминаний и остерегал от опрометчивых поступков. И я тебя первого поздравляю с этой публикацией.

Первые дни я была очень счастлива, почти здорова и даже не спала.

Вы, конечно, знаете, что в будущем году откроется ее музей в Фонтанном доме, где она прожила тридцать лет. И теперь она будет жить там уже всегда, и надпись на дворцовой арке Шереметьевского дома – «Deus conservat omnia» («Бог сохраняет все») – станет девизом ее посмертной славы.

Еще обрадовалась вести, что наши астрономы, открыв недавно планету, спутник Юпитера, назвали ее именем Анны Ахматовой. Уже давно наши астрономы называют звезды именами многострадальных наших поэтов, понимая, что, настрадавшись на недоброй нашей земле, они там пребудут в торжестве вечности и покоя.

Читали ли вы в № 8 «Юности» очень талантливую работу Елены Чуковской (внучки Чуковского Лелюши), сделанную совместно с Сарновым на основе одних документов, повествующую о великих муках Зощенко[465]465
  Б. Сарнов, Е. Чуковская. Случай Зощенко // Юность, 1988, № 8.


[Закрыть]?

Люди теперь только узнали, как происходило это бесчеловечное уничтожение писателя и человека.

Ах, сколько всего, сколько всего, и душе не вместить…

Среди летнего зноя и своих полуобморочных дней и ночей меня стало мучить желание написать стихи о несбывшихся моих желаниях в жизни. Написала пока два, третье тревожит и диктуется изнутри, но пока нет сил воплотить. Посылаю вам первое, самое короткое, в подарок Валере за его porte bonheur’ство. Не судите строго…

Благословляю вас всех, мои дорогие, и жду того дня, когда Валера опустится на нашу землю.

Любящая вас Галина Лонгиновна