Текст книги "Жизнь уместна (сборник)"

Подтверждая страшные догадки, девица вместо того чтобы покраснеть и шмыгнуть за дверь, без смущения поздоровалась с хозяевами квартиры, не спеша зашнуровала бутсы, сверкая золотистой поясницей. Дернулась с подскоком, расправляя на спине рюкзачок. Включила плеер и один из наушников протянула Марату:

– Послушай, какой набор болванок крутится в моем МРЗ-СD, недавно подрезала недорого у знакомого на «книжке».

Марат чувствовал себя менее комфортно:

– Да-да, – скомкал он разговор, – реальный Metal Riff, угарный, рогатый.

– Раз есть обыкновенный терроризм, то отчего бы не быть терроризму музыкальному? – влезла со своим мнением Диляра.

– Для ваших ушей, возможно, кажется попсовато? – доброжелательно осведомилась нахалка, не то чтобы искала контакта с матерью парня, просто по привычке разменивалась на позитив.

Марат подтолкнул подружку к выходу.

– Мне тут надо читать всякий хлам по истории права. В результате замечаю странные тенденции – начал коллекционировать пытки народов мира. Вот интересную штуку вчера раскопал: в Вавилонии государственных преступников засовывали в выдолбленный ствол дерева, промазывали медом, и их заживо (где-то за месяц) сжирали черви, потом за волосы поднимали башку с обглоданным позвоночником. Так что если наткнешься на что-нибудь необычное, шли, буду благодарен.

Нарисованная картина была отвратительна. Вплоть до чувства отвращения к самому рассказчику. А Диляра привыкла любоваться сыном: и когда Марат был толстым кудрявым карапузом, и позднее, когда он, возмужав, вытянулся и стал таким изящным и манекеноподобным, что в шутку она сравнивала его с мужем куклы Барби Кеном. «Ты будишь в сверстницах куклоигрательный инстинкт» – сравнение казалось Диляре безобидным. Вот, похоже, сама доигралась. Сын действительно стал полым, пластиковым, выеденным изнутри пороком. Называя вещи своими именами, в Марата вселились шайтаны. И Диляра знает, откуда они появились – слетелись на адский грохот «Амати».

Руки чесались разнести ударную установку вдребезги, чесались, но не поднимались. Мать понимала, как ее девятнадцатилетний ребенок дорожил своим приобретением, старательно проложил пластиковые мембраны барабанов кругами из ватина. (Что мало помогало: соседи во время репетиций все равно колотили в стену.) Ободы и винты были начищены до блеска. Диляра перевела взгляд на стену, обклеенную афишами, надписи не вызывали былого желания шутить над увлечением сына: «Еженедельный рок-фестиваль «Свежая кровь»», группы «Вынос пораженных», «Играй, гормон», «Упаковка саморезов», «S-трахи». А вот анонс выступления панк-рок группы самого Марата: «Конь в пальто»: хит «Операция по изменению пола в столярном цеху»… Диляра схватила стул, замахнулась и нечаянно наступила на педаль кардана, который молотком ударил в «бочку». Разъяренная мамаша невольно задержалась взглядом на самом большом барабане, точнее – странном клочке материи, который лежал на ярко-апельсиновой поверхности. С криком: «Что это?!!» – Диляра отшвырнула стул, будто боялась осквернить предмет домашнего обихода.

– Обыкновенные стринги, – «успокоил» мать Марат.

Диляру ужаснула не его осведомленность, а спокойствие.

– Это же ниточки! – Она взяла чужие трусы двумя пальцами и запричитала: – В нашем-то климате. Дурочка простудит себе почки и яичники. Кто же такое белье придумывает? Голубые дизайнеры, не иначе, все они фрики, чеканутые!

Заслышав плачущий голос хозяйки, Кортни слетела с неоплодотворенных яиц, уселась на макушку Диляры, подпевая: «ага-ага, ужас-ужас». Тут и Диляра почувствовала себя бесплодной смоковницей, двадцать лет лелеявшей невсхожее семечко. Внуков с таким сыном ей, похоже, можно не планировать.

– Что стоишь? – набросилась она на Марата. – Немедленно проводи девушку.

– Я не выношу металлюг, – возразил он. – К тому же она толстозадая.

– Разве это недостаток? – искренне удивился Нияз.

– Зачем же ты тогда привел ее в отсутствие родителей домой? – сорвалась на визг Диляра. – Не альбом же с марками рассматривать?

Неожиданно Марат, выпучив глаза, повысил голос на родителей:

– Все запарило, все бесит! В институте мажористых уродов, рэперов, как грязи. На улицах обезьяноподобные имбецилы. Здесь дурдом…

Этот удар был посильнее первого. Уничижительное презрение собственного ребенка обрушилось на нее впервые. Как?! Прелестный малыш, который звал ее своей принцессой, клятвенно заверял, что женится только на ней…

– Уроды! – повторил Марат. – Один ночи напролет режется в карты, другая гоняется за собаками.

Сын хлопнул дверью. Безобразное поведение объяснялось банально – запоздалыми вторичными родами: парень рвал энергетические связи с матерью, мешавшие ему мужать. Но Диляра всерьез обдумывала слова проклятья для окончательного разрыва с единственным сыном. Утешением для нее в сложившейся ситуации служила – и это знак судьбы: нет для меня иной опоры в этом мире, кроме Шамиля.

Марату не пришлось, высунув язык, догонять Олесю, поскольку, выйдя из подъезда, девушка сразу попалась в сети Суфии Мифтаховны и стояла, ломая голову над вопросом: надоело молодежи читать в газетах про победы профессиональных спортсменов или не надоело? А Суфия, не давая ей сосредоточиться, напирала:

– Молодым не обидно, что огромные деньги тратятся на приобретение иностранных игроков в «УНИКС», «Рубин» и «Ак Барс»? У моего поколения имелась возможность ходить на стадион «Динамо»: зимой на каток, летом на спортивные площадки. Какие «музы» и «амуры» посещали нас там!.. Ныне на этом стадионе проходят тренировки команды по хоккею на траве, и детям практически негде улучшать свою физическую форму.

Олеся уже собиралась вежливо отшить бабулю. Только на первый взгляд она производила впечатление девушки всего-навсего приятной наружности, где надо – нормальной окружности. На самом деле ее день был расписан по минутам. На кувыркание в постели с парнем она потратила время вовсе не из-за разбросанности натуры, а потому что с пеленок получила внушение из фильмов, из ТV, из дурацких песенок, что настоящая женщина должна «трахаться», и чем больше, тем лучше.

– Почему же? – выручил Олесю Марат. – Я сегодня неплохо потренировался. Иду себе спокойно в универ, вдруг за спиной: «Эй, стой! Давай поприкалываемся. У тебя деньги есть? Сигареты есть?» Я им в ответ правду, неприкрытую, грубую: «Для вас нет, скотообразное быдло!» А они: «Смотри, у него пирс левого уха. Готами мы тоже не брезгуем в плане долбануть разок-другой. Особенно, когда бухие…»

– Ты считаешь, вопрос со стадионами неактуален для юношества? – встревожилась пенсионерка. – Хорошо, я тогда напишу в программе просто: равный доступ всех категорий молодежи к образованию, культуре, труду и спорту…

Никто не возражал. Улучив момент, Марат сунул в руку девушки скомканные трусики, без ауры секретности, будто забытый учебник или пакетик растворимого кофе передавал. Олеся встряхнула комок, расправила и лучезарно улыбнулась. Покрутила трусики на пальце. Суфия пристально сквозь очки долго пыталась понять назначение кружевного треугольника на веревочках. А когда догадалась (Олеся, скорее всего, тоже не сразу бы поняла назначение панталон с начесом, вывешенных на чердаке), вынесла приговор:

– Мне вас искренне жаль! Наше поколение жило по принципу «Не давай поцелуя без любви». Вы же никогда не узнаете, что такое романтическое поклонение перед противоположным полом, танцы до головокружения на блестящем паркете Дома офицеров.

– Я тоже сожалею, нам пора, – Олеся потянула Марата в сторону трамвайной остановки.

– Напоследок, совет! – не унималась Суфия, крича молодым людям вслед: – Личная жизнь только тогда насыщена красками, когда неразрывно связана с общественной.

Трамвай пришлось ждать долго. Олеся постоянно подскакивала, будто рюкзачок на спине был воздушным шариком, тянущим ее вверх. Потом она купила в ларьке под крышей остановочного павильона минеральной водички, залила вулкан нетерпения и немного успокоилась. До завтрашнего утра ей предстояло написать курсовую, кастрировать сибирского кота, чтобы от египетской бесшерстной кошки Масяни не родились уроды, похожие на лишайных, съездить во «Вьетнам-бутик» за сумкой, купить глиняную турку, взамен покоцанной. Да, еще взять урок вокала у одного олдового приятеля…

Олеся, звякнув цепями, резко повернулась в сторону Марата:

– Между прочим, преподаватель консерватории говорит, что у меня оригинальный войс.

– Это касается только гроулинга, – у парня имелось свое мнение на счет ее вокальных данных.

– Нет, и чистого голоса, – Олеся хотела вернуться к принципиальному спору, продолжать который у Марата не было никакого желания.

Он с тоской взглянул в сторону ларька, желая взять чего покрепче, но от одного вида бутылок ему стало муторно – потянуло на разговор с ихтиандрами. Непереносимость алкоголя, мешавшая полноценно общаться и чувствовать себя время от времени отвязным панком, тяготила как никогда.

– Извини, – попрощался Марат, – я забил на пешеходные прогулки. Буду ездить по одному маршруту все время: дом – институт – дом. И забацаю себе выделенку на 150 килобит в секунду, чтобы с полпинка качать сетевые гамесы.

– Короче, клуб на дому, – Олеся одобрила если не решение приятеля, то его право делать выбор.

Молодые люди разбежались в разные стороны…

Прямоугольное здание мечети было обычным для местного средневековья – с полукруглым михрабом, выступающим на южном фасаде храмовой части, и четырехскатной железной крышей. Кронштейны, напоминающие сталактиты, подковообразные кирпичные бровки наличников и другие детали фасадов были оштукатурены и выделялись светлыми пятнами на фоне красной кирпичной кладки. А вот минарет, напоминающий большой маяк, заслуживал внимания. Он представлял собой узкий восьмерик на высоком четверике, который венчался шлемовидным покрытием с шарами и полумесяцем. Круглая галерея, обнесенная ажурным парапетом, не нарушала его ясных пропорций и выразительного силуэта. Два в одном: корабль, «зело борзоходно» преодолевающий катаклизмы истории, и маяк, дающий уверенность в избранном курсе, напоминала эта мечеть, обойденная вниманием туристических путеводителей и краеведческих справочников.

Однако Диляра всегда выделяла ее в панораме приозерной застройки. Еще со школьной скамьи она знала, что когда-то в окрестностях мечети простиралась урема – непроходимые заросли тальника и ольхи, камыша и осоки, – настоящие северные джунгли. Даже в жаркий полдень здесь стояла густая тень, а под ногами хлюпала болотная жижа. В изобилии водились дикие звери: кабаны, медведи, лоси, рыси, лисы, волки, зайцы и несметное количество боровой дичи. «Место пренарочито и красно вельми, и скотопажитно, и пчелисто, и всяцеми земными семяны родимо, и овощми преизобильно, и зверисто, и рыбно…» В близлежащем озере, если верить писцовым книгам, ловилось много доброй рыбы; ее возами отправляли в Москву, икру и рыбью печень – бочками.

Что удивительно, маршруты трамваев, троллейбусов и автобусов пролегали в стороне от этого сказочного места, а «пешкодралом» ноги в том направлении никак не желали загребать. Может быть, из-за подспудной боязни увидеть вместо озерной глади черную, пузырящуюся сероводородом воду, не отличающуюся от хозфекальных стоков. Или причина была в ином? Просто суровая нить Диляриной судьбы предпочитала вязать непритязательные узлы – петляла только по бойким улицам, площадям и перекресткам – там, где и без нее существовали мощные сгустки человеческой активности.

Но пробил час, когда Нияз озвучил идею переезда в центр города. С такой мотивировкой («Успешность человека определяет вид недвижимости, которую он может себе позволить»), что горожанка в третьем поколении не прыгала от радости. «Грязь из-под ногтей вычистил?» – съязвила Диляра. «Слободчанка!» – не остался в долгу муженек. Так, слово за слово, впервые выяснилось, что они стали чужими друг другу. Знакомиться с будущим местом жительства Диляра отправилась одна. В пику мужу оделась как принцесса Диана: строгий костюмчик, туфли на шпильках. С первых минут пребывания в пористом лабиринте тихих улочек, полном тоннелей, тупичков, складок и расщелин, ей открылся дар пристальностью взгляда вызывать из небытия прошлое: вот мощенный без единого деревца двор с кирпичными кладовыми по периметру, около обоза телег с кулями крутится востроглазый приказчик с усиками в начищенных до блеска сапогах… а рядом роскошный помещичий сад, где мраморная статуя прикована цепью к каменной стене грота…

Очарованная странница очнулась, лишь когда ее путь преградила большегрузная машина со сваями. Большегрузу спуск в котлован, в свою очередь, преграждала путь седовласая дама. «Стоквартирный жилой дом обходится государству примерно в восемьсот тысяч рублей. А сметная стоимость этого, тридцатисемиквартирного, полтора миллиона!» – взывала она к совести шофера. «Принцесса Диана», утопая каблуками в песке, подошла ближе, склонилась над Суфией, как над матерью Терезой, и поинтересовалась: для кого предназначается грандиозное строительство, явно не для рядовых горожан. Тут Суфия Мифтаховна открыла ей немало любопытных подробностей: в первую очередь, тайну принятия горисполкомом решения № 33 «О разрешении восстановления жилых домов на пустующих земельных участках в центральной части города, образовавшихся в результате сноса строений по ветхости»; затем появление на свет – за год до решения – официального письма главного архитектора управляющему жилищно-производственным трестом, что он не возражает против восстановления сгоревшего дотла деревянного дома на улице Поперечно-Горской по индивидуальному проекту. Но больше всего Диляру ужаснуло, что отделочные работы планировалось выполнять из дорогостоящих материалов: дубовых досок, листовой меди, мрамора. Откуда у Нияза деньги на такую роскошь?

Второе погружение в городское инобытие Диляра предприняла через несколько дней с твердой целью: в первом же храме пасть на колени и вымолить у Всевышнего попущение остаться жить в двухсотквартирном человейнике на окраине города. Вскоре она набрела на церковь с огромной черной маковкой. Внутри храм выглядел еще более жутко, как предбанник ада. На фоне стен, покрытых копотью недавнего пожара, степенные бородатые мужики в доисторических армяках, бабы в складчатых (с подолами метров десять по периметру) сарафанах и платках, закрепленных булавкой под подбородком, производили жуткое впечатление. «Спонсор, спонсор!» – зашелестели иконописные лики при виде элегантной женщины в антихристовом брючном костюме… Диляра пулей вылетела наружу. «Ино еще побредем!» – пробормотала она, догадавшись, что попала в старообрядческую церковь.

Вскоре перед ней возникла дилемма: налево пойти – насладиться запахом карамели, который распространяла кондитерская фабрика, направо – задохнуться от вони мыловаренного завода. Естественно, состоянию черной эйфории, когда так плохо, что даже хорошо, были наиболее созвучны испарения прогорклого сырья для мыльной стружки. Ориентир повел Диляру по топким от коловращенья техники строительным площадкам, кромкам осыпающихся траншей. Когда наконец знакомая культовая постройка появилась из-за отвалов глинистой почвы, Диляре она показалась кораблем, вставшим на причал у озерной глади.

Словно по трапу, поднялась перепачканная женщина по ступеням главного входа, что располагался в основании минарета, вошла в стрельчатую арку. Ее глазам предстало немало шокирующих подробностей, но ее не смутили ни подвал, где выращивались шампиньоны, ни антресольный ярус молельного зала, который на закате дня превращался в нелегальную гостиницу для гастарбайтеров из Средней Азии, ни бардак в кабинете священнослужителя, где шамаили лежали на стеллажах вперемешку с четками, намазлыками и противогазами – наследием районного отделения ДОСААФ, которое здесь полвека квартировало. Понравился Диляре и имам-хатиб, похожий на массивное и в то же время проворное морское животное, главным образом, из-за зеленого чапана, скрадывающего длину рук и ног, отчего конечности выглядели ластами при грузном туловище. Ничего комичного не нашла она также в том, что Мансур хазрат переквалифицировался в священнослужителя из военнослужащего советских вооруженных сил. Мулла-подполковник… этот факт она восприняла со светлой улыбкой.

В тот день Диляра тоже улыбалась как никогда широко, потому что в прямоугольном двусветном зале, освещенном узкими спаренными окнами, она увидела следующую картину: Мансур хазрат с каким-то маргиналом катил по полу, устланному разномастными коврами, железную бочку. Бах! Налетели на чугунную колонку, поддерживающую потолок. Хазрат заворчал:

– Если тебе бочку нельзя доверить, значит тебе цветок нести нельзя доверить, девушку обнять нельзя доверить… О! – Обрадовался старик, увидев Диляру. – А я баранины закупил. В бочке двести литров, положим в нее полиэтилен, мясо, соль. Шашлык будем летом есть. Вот мы какие хитрые… Айда, дога почитаем.

Диляра и подполковник прошли через стрельчатый проем в раздевальню. Там под плакатом «Чистота – половина ислама» у полок с обувью переминался с ноги на ногу еще один смуглый незаконный мигрант. Таджик явно пришел договориться о ночлеге, но объяснить свою просьбу ему мешало незнание русского языка, оттого он тупо повторял: «Тачмамед Баллыев», намекая на знакомство с соплеменником, который уже обрел здесь кров и койко-место. Однако осторожный подполковник заподозрил в бедолаге засланного милицией казачка.

– Помнишь, – спросил он у обмирающего от ужаса таджика, – в советские времена была кинокомедия «Свадьба в Малиновке»? – «У вас мигрень бывает?» – «Нет, у нас никого не бывает». Так вот запомни: в Заозерной мечети тоже никого не бывает!

Тот с виновато опущенной головой сделал несколько шагов на выход, однако в тамбуре сел на корточки, обхватив голову руками, рядом с железным ящиком для сбора садака и сетками с морковью. Гнать его за сварные ворота рука не поднималась, да и в кабинете настойчиво трезвонил телефон. Туша хазрата, похожая на зеленый болид, устремилась в прямоугольный, выломанный доблестными досаафовцами проем в стене минарета.

– Нельзя писать заявления!.. – донесся безоговорочный совет из пристроя. – Мы не имеем права просить у директора разрешения на совершение пятничного намаза!.. Получается, начальник выше Аллаха!.. Удлиненный обеденный перерыв в пятницу должен быть узаконен на государственном уровне, дикси!

Багровый хазрат с размаху положил трубку, но не прекратил сыпать доводами, хорошо знакомыми Диляре (год назад она подготавливала для инициативной группы верующих текст соответствующей петиции на имя президента):

– Это дискриминация! Если правоверные в индивидуальном порядке будут требовать себе двухчасовой обеденный перерыв, первыми попадут под сокращение. Начальник, не долго думая, скажет: а давай-ка мы мусульман уволим. Это же люди второго сорта, варвары, они расстреляли буддийские изваяния…

«Ђссђламегалђйкем»[5]5
  «Да будет вам мир» (араб.).


[Закрыть] прервали поток красноречия парень и девушка. «Вђгалђйкемђссђлам»[6]6
  «Да будет и вам мир» (араб.).


[Закрыть], – механически ответила Диляра. Пара не вызвала у нее интереса гадать: жених с невестой, или так? Сестрой, как подобает истинной мусульманке, щуплую, заторможенную девочку Диляра также не почувствовала. Однако вид «серой мышки» все же навел ее на интересные размышления. По Диляриным наблюдениям, только такие дурнушки отдавали предпочтение мусульманскому стилю одежды, мотивируя выбор кредо «Мое тело – мое дело», а симпатичные прибегали к «визагру» – визуальной агрессии… Однако многие, если верить рассказам знакомого журналиста, «запаковывались», то есть повязывали платок и надевали платье до пят, по причине разочарования в интимной близости чуть ли не на другой день после потери невинности. (Наивно думали: «распечатают» их и тем самым сразу вознесут на вершину блаженства.)

– «Но уж если ты пришла в мечеть с целью скрепить союз на небесах, – наконец сформулировала Диляра суть своих претензий к «мышке», – то знай: возможности начать сначала у влюбленной женщины не ограничены, как у райской гурии. Не поленись проникнуть в таинство – и станешь девственницей энергетически. Тело заблагоухает, как роза, лицо изнутри озарится мягким светом полной Луны, а пространство в метре от тебя завибрирует, как мембрана, растянутая на ободе барабана».

Мансур хазрат, тоже чем-то смущенный, не спешил приступить к обряду бракосочетания:

– А вам есть где жить, где вести половую жизнь? – спросил он в лоб. Не поинтересовался: любите ли вы друг друга? Все ли обдумали перед свершением серьезного шага? Напирал на одно: – Половую жизнь нужно начинать прямо сегодня же, иначе никах недействителен.

Ребята потупились, парень ковырял дыру в линолеуме носком ботинка. Может быть, у него и имелись какие-то идеи относительно плотских утех, например, заниматься сексом в отсутствие соседей по комнате в общежитии. Однако у провинциала не хватало раскованности обсуждать такого рода подробности с человеком, который годился ему в дедушки.

«Жду» – отправила Диляра SMS-сообщение. И улыбнулась, представив, как Шамиль будет вертеть головой, разглядывая пятигранную алтарную нишу молельной, михраб, плоский потолок, украшенный лепкой несложного геометрического орнамента. Диляре, скорее всего, самой придется отвечать на вопрос хазрата о начале половой жизни. Мы ее уже начали, попробует объяснить она, с первой же минуты знакомства, наши биополя сразу проникли друг в друга и образовали единое целое…

Подполковник, отправив незадачливых молодоженов восвояси, продолжил ковать убедительные аргументы:

– …Ага, расстреляли буддийские изваяния. Тысячелетиями никто не трогал. Как только начали издеваться, убивать афганских детей и женщин, тогда со злости пальнули по статуям. Как говорил Козьма Прутков: зри в корень! В Египте же пирамиды стоят.

Диляра слушала с огромным интересом, боясь шелохнуться, хотя и чесались руки заняться уборкой, хотя бы яичную скорлупу и засохший йогурт с письменного стола смахнуть…

– …Англичане тоже в свое время говорили: тупые мусульмане, дикие пуштунские племена. Дикие – это у которых были передвижные медресе, и сейчас есть… Ага, и в 1919 году английское правительство приняло решение перебросить из Индии корпус, тридцать девять тысяч солдат в Среднюю Азию, освобождать Ташкент от красной чумы. Пошли через Пакистан, растянувшись на десять километров. Двигались на волах, на ишаках, в основном пешком. Когда съестные припасы кончились, стали восполнять дефицит местными продуктами: увидели стадо верблюдов, штук 50, – съели. В основном овец жрали – провизию пуштунских племен. Стычек не было. Пуштуны – высококультурный и высокоорганизованный народ – собирали информацию, анализировали, как наказать жуж-мажуж, гогов и магогов. Рассчитали день икс, час икс – всем объявили. Узбеки и таджики присоединились. За одну ночь при помощи только ножей уничтожили целую армию, вооруженную огнестрельным оружием. А среди англичан затесался один разведчик в пуштунской одежде, знающий пуштунский язык, – лейтенант Интеллиджент Сервис. Хи-хи-хи… Чтобы выжить – начал своих резать. Книгу потом написал. А Генштаб советской армии перевел на русский и тут же наложил гриф «секретно». Вот вам, пожалуйста, неграмотные мусульмане, дикие пуштунские племена.

Мансур хазрат смолк и лукаво посмотрел на Диляру.

– С тобой хорошо, – признался он. – Я люблю тех, кто меньше меня разговаривает… – И начал закругляться: – Советский Союз тоже из-за пуштунов погорел. Вторглись в Афганистан и давай учить: мы вам построим чугунолитейный завод, воздвигнем химкомбинат, вы же отсталые. А они: не надо нам чугунолитейный завод. Мы вот такие арбузы, винограды, помидоры вырастим, а взамен из Японии, какую желаем, технику себе завезем. Кто отстал, кто не отстал, знает Аллах!

Диляра не возражала. Руки зачесались с удвоенной силой, когда хазрат решил организовать чаепитие. Расставил замызганные чашки, включил электрический чайник и стал нахваливать воду, которой пользовался. По его словам выходило, что «Раифский источник» – единственная фирма, которой можно доверять. Остальные доливают воду из-под крана, прогоняя через фильтры. А толку – все равно в такой жидкости остается астральная чернота, собранная со всей России. Поэтому пусть хазрата корят «Раифским источником»: мол, русской водой пользуешься. Он точно знает, попы пока стыдятся доливать из крана. Хотя, выразил он уверенность, тоже скоро начнут. Вот тогда ему придется ехать к роднику…

Вспоминать времена, когда по берегам озера било множество ключей, чистая вода которых использовалась для питья и приготовления особо пышных калачей, не имело смысла…

Хазрат сначала налил кипяток в заварочный чайник с отколотым носиком, бросил чайные пакетики в чашки с коричневым налетом и заварил заварку заваркой. Друзья вскинули ладони, чтобы напитать их благостью, изливающейся свыше, но обтереть лицо со словами «Бисмиллаџир-рахим»[7]7
  «Во имя Аллаха Всемилостивого и Милосердного» (араб.).


[Закрыть] не успели. Помешал рыжеволосый тип в потертом кожаном плаще до пят, с порога заявивший:

– Я Иисус Христос, создатель концепции динамизма.

– И что тебе надо? – нимало не удивившись, спросил Мансур хазрат.

– Денег, – ответил «мессия».

Хазрат сунул ему пятидесятирублевую купюру, шепча, как актер апарт с авансцены в никуда:

– Сумасшедшие составляют половину городского населения.

Поток посетителей так и не дал им возможности напитать ладони, обтереть лица и насладиться обжигающим чаем. Визитеры в мгновение – пока хлопала дверь – заставили Диляру обмирать, затем ухать в бездну отчаяния и, чтобы забыться, с горячностью участвовать в то и дело возникающей суете.

…Вот хазрат в поисках диктофона грохочет жестяными кумганами. А Диляра помогает ему по мере сил, извлекая из ящиков стола массу бесполезного хлама: пластмассовые головоломки киндерсюрпризов, оконную замазку, геморроидальные свечи. Посетитель всего-то желает быть непохожим на средневекового араба и просит, чтобы ему разъяснили почему, согласно Корану, нужно клясться масличными и фиговыми деревьями. И еще: если праведных мужчин в раю ждут гурии, то что достанется женщинам – Шварценеггеры? А подполковнику в невинном любопытстве мерещатся происки конкурентов, подстрекательство к антиисламской пропаганде. Претендентов занять его место и впрямь много, одних родственников муфтия человек двадцать дышат в затылок.

– У тебя диктофон включен? – приступает хазрат к диспуту, так и не найдя записывающего устройства. Блефует: – У меня включен.

…Вот привезли покойницу для чтения отходной молитвы. Неугомонный хазрат допытывается, с соблюдением ли канонов ислама было совершено омовение в больничном морге. Выясняется, что тела умершей мусульманки касались руки санитара, мужчины. Хазрату становится дурно.

– Как?! Мужчина копошился в половых органах женщины? На Страшном суде родственники усопшей за это ответят. Труба архангела Гавриила – это вам не саксофон!

Диляра отпаивает старика валерьянкой. Успокоившись, подполковник просит Всевышнего принять покойницу на небо как шахидку, умершую во имя веры, – пусть не имеет значения, кто ее обмывал, и обмывал ли вообще…

Однако самообладание в конце концов изменило Диляре. Русского бизнесмена, который явился договариваться об участии муллы в своей избирательной компании, она уже не видела. Слезы застилали глаза. Слышала лишь обрывки торга.

– Я тебе дам сорок тысяч за съемки в рекламном ролике.

– Для начала. Мне душевые кабины нужны. Ведь мы, мусульмане, перед намазом все моем, начиная с задницы.

– Ну ты скажешь…

В седьмом часу, когда подошло время чтения Гаср-намаза, Диляра созрела для бунта. Стоя в закутке, отгороженном занавеской, она не преклоняла колен и не касалась лбом ковра. Блуждающим взглядом искала, в каком направлении бросить вызов. В православном храме это было бы сделать не в пример легче: фрески с изображениями святых – какое-никакое подобие оппонентов. А тут приходилось адресовать «проклятые вопросы» трех– и четырехрожковым светильникам с покосившимися плафонами, смешно: требую логики в судьбе! Выходит, встреча с Шамилем не предопределена свыше? А творческий союз влюбленных не нужен для спасения города?.. Диляра рухнула на пол. Ей казалось, что она вместе с мечетью погружается на дно карстового водоема, воронкообразного от уреза воды. Пятнадцатиметровый слой ила клубится, проникает в поры кирпичной кладки, и каждая клеточка Диляриного тела тянется к частицам мутной взвеси. Похоже, это было единственное утешение, которое ей мог предложить Тот, кто выше всякой проявленности.

Свою мастерскую Шамиль в жилую комнату не переоборудовал – «собрал космос». Возле окон, выходящих на южную сторону, разбил тропический сад: взрастил в кадках кофейное, гранатовое и лимонное деревья, пару метровых кактусов. Посередине комнаты водрузил источник живительной влаги – большой аквариум с сомами-присосками и циклозанами, чтобы из любого угла квартиры любоваться их борьбой за территорию. «Нормальные люди с девяти до восемнадцати находятся на работе», – пыталась когда-то Шамилю навязать общепринятый распорядок женщина, которую он, одарил статусом законной супруги. «Извини, – мягко поставил он ее на место, – но с девяти до восемнадцати я общаюсь с самыми близкими мне по духу созданиями Всевышнего». В хладнокровных рыбах от такой всепоглощающей симпатии развилась необыкновенная чуткость.

В тот день, как всегда, заслышав возню хозяина в прихожей, обитатели аквариума синхронно повернулись в сторону входной двери, сомы прильнули к стеклу, распластав по нему губы, но Шамиль, вопреки обыкновению, не поспешил к ним. Не замечая любимцев, и вообще ничего вокруг, бросился к столу и начал набрасывать портрет Диляры, при этом безжалостно заострил нос, истончил и искривил губы, раза в два объемнее, чем было в оригинале, навертел тюрбан вокруг головы (сделав из бедной женщины какую-то редьку хвостом вниз), в завершение искромсал карикатуру ножом. Потом с той же легкостью и быстротой архитектор набросал Сомнамбулу, которой слегка выпуклые глаза превратил в выпученные, как у больной базедовой болезнью, – тоже искромсал. Со сладострастием порвал истерзанные листы на мелкие кусочки, похоронил в мусорном ведре и только после этого припал к сомам-присоскам, целуясь с каждой рыбкой через стекло.

Растения до сего дня он обычно только гладил, но на этот раз не совладал с наплывом чувств и перецеловал десятки листьев и даже потыкался губами в колючки кактусов. От легкой боли вошел в еще больший раж: набросился на мебель, облобызал вешалку в прихожей, зеркало, письменный стол, кресло-качалку, в маленькой кухоньке – чашки, фужеры, баночки для специй…