Текст книги "Жизнь уместна (сборник)"

Вот чего так испугался обаятельный негодяй, что мы узнаем ничтожность его личной истории. «Да! – поспешил он саморазоблачиться. – Тот клиент расплачивался со мной с видом внучатого племянника султана Брунея, я вообразил, что у него не меньше штуки за пазухой. Получил шесть лет ни за что! Заключенные по крупным делам в глаза надо мной смеялись: «За твои шесть лет, если бы отсидел за кого-нибудь из нас, мог бы получить пятьдесят тысяч». «Ты же зверски избил свою жертву», – внесла Сирена немаловажное уточнение. По выражению ее лица было видно, как мучительно ей хочется сделать ритуальное омовение с головы до пят. Она навсегда запомнила изменившееся без косметики до неузнаваемости лицо своей одногруппницы. Как после суда Суховецкая наотрез отказалась обсуждать с прежними подругами их прически и наряды: «Вы все теперь для меня лишь куклы заводные». На лекции по молочному делу она села рядом с упертой в учебу Сиреной и всех превзошла в дегустации молока из шести проб этого продукта с различными примесями – водой, содой и прочими – она угадала все шесть. Это было очень не просто в ее положении. Ведь, помимо феноменальных вкусовых рецепторов на языке, дегустатор должен еще обладать спокойным уравновешенным характером. Иначе забракует при плохом настроении хорошее масло. Можно себе представить, насколько серьезно девочка взяла себя в руки. Она в девятнадцать лет поставила перед собой задачу не стать предателем и ждать «своего обалдуюшку» до победного конца. Хотя муж изменял ей со дня подачи заявления в загс. Лия все Сирене рассказала. «Лийка не хотела от меня ребенка, – выкрикнул в свое оправдание Рашид, – потому что боялась родить глухонемого инвалида».

Сирена опровергла ложь, но уже не глядя в его сторону. Суховецкая хотела зачать «татарчонка», она не пропускала ни одного разрешенного раз в полгода свидания, хотя в письмах, исполненных ревности и упреков, супруг ни разу не спросил: как ты будешь содержать малыша одна? Ты же, моя фарфоровая статуэточка, далеко не из обеспеченной семьи, после лекций секретаршей в деканате подрабатываешь. Попрекал Рашид жену и институтом: не пиши мне о своих преподавателях и кружке по звероводству, ты променяла меня на высшее образование.

Между тем, Лия увлеклась учебой всерьез и стала задумываться об аспирантуре. Темой дипломной работы она выбрала норок, в Бирюлинском зверосовхозе договорилась о ставке, чтобы высылать на зону хорошие посылки и купить себе на барахолке джинсы из микровельвета за 280 рублей. Из-за денег все на практике приходилось делать самой: возить двадцативедерную тачку с кормом, подавать зверькам холодную воду из шланга и не зевать – болезненный укус норки грозил гнойным нарывом. Самым ужасным для городской барышни был ранний, в четыре утра подъем, чтобы успеть к пяти четырнадцати на электричку, а в шесть быть в Бирюлях. И так каждый день, без выходных. «С такой работой тебя жених бросит», – жалели соломенную вдову женщины, о ужас, в черных халатах, длинных фартуках и резиновых сапогах. Промокнув насквозь день, второй, Суховецкая уже не воротила нос от спецодежды.

«Лийка была не девушкой, когда я на ней женился!» – предпринял Халиков еще одну попытку себя обелить. «Какая разница, – возразил ему Зуфар, – если женщина – королева». Сирена посмотрела на них насмешливо: мол, оба вы мизинца ее не стоите. Особенно бывший законный муженек. Я пыталась хранить скандинавское спокойствие. Конечно, женщины – достойные, при уме и таланте, – способные вот так очертя голову пойти на губительный вариант, всегда были для меня загадкой. Но загадкой, поражавшей сотни раз. Из происходящего и услышанного я предпочитала извлекать лично мне предназначенные уроки.

Когда выяснилось, что дата забоя норок цвета «жемчуг» приходится на дни длинного свидания, Лия впервые за три года верного ожидания потеряла самообладание. Чашу весов Рашид, разумеется, склонил в свою сторону. Прислав истерическое письмо с обещанием повеситься или… Круглое лицо Сирены покраснело. Там на зоне имелась белая лошадь по кличке Машка для хозяйственных нужд. Некоторые заключенные за пачку чая решали с ней свой половой вопрос. Возчик связывал Машке ноги, давал скамейку с тремя ступеньками. «Не приедешь – встану в очередь к этой скамейке», – перепугал он насмерть жену в том самом письме. Уколы с ядом своим норкам Суховецкая вовремя не сделала, при выделке меха присутствовать не смогла, – вылетела в Нижнекамск ублажать кровососа. Пропали четыре месяца ее каторжного труда!

Резким отработанным движением Халиков дернул за ножку журнальный столик. Скромное угощение – пряники, сахарный песок, чай в граненых стаканах – без особого грохота и эффекта свалилось на пол. Мой диктофон в том числе. Дебоширить и переворачивать мебель помассивнее там, где это безнаказанно пройдет Рашиду, по всему видать, было не впервой. «Да, – сделал он заявление общественности, – я подлый, жадный, трусливый человек. Я отравляю своим существованием атмосферу. Лийку я обманул. Лошадь Машка уже давно служила для провоза водки, в нее влезало три бутылки. Это в далекие, не сиженные мною года, когда опускали только крысятников и за изнасилование детей, Машкины мать и бабушка (тоже Машки) были нарасхват. Но не Лийкино дело было докапываться до правды с помощью главстаршины. Я хочу, чтобы меня любили такого, какой я есть, лживого клептомана. А до тех, кто меня простить не может, и вообще до всех людей мне дела нет!»

Думаете, грозный националист Махмутов как-то попытался пресечь безобразие, унять чес в кулаках распоясавшегося хама? Как бы не так, Укроп Помидорович стал наводить справки о Суховецкой: чем сейчас занимается эта ханум[25]25
  Х а н у м – уважительное обращение к женщине типа «сударыня» (тат.).


[Закрыть], не вышла замуж повторно? «Оставила девичью фамилию или стала Халиковой?» – эту деталь важно было уточнить мне. Выяснилось, сменила. Потому что благоверный затерроризировал ее: «Не хочешь брать мою фамилию – не уважаешь мою нацию». Вопль я издала, радостный вопль, и потрясла извлеченным из сумки ежедневником. Разряжалось все напряжение тех странных дней, похожих на великий историчекий перелом и дурной спектакль одновременно. Страх, что неосторожное высказывание навсегда погубит мою карьеру, исчез. Доверие к потоку жизни восстановилось. Трясущиеся руки Янаева, туловище Ельцина на танке, расточительная трата внимания на урку, да не в интересах дела, а из невесть зачем данного обязательства иметь души прекрасные порывы – все встало на свои места. Свет богоприсутствия излился на мои дурацкие посиделки с маргиналами. Оставалось только найти нужную страницу в записной книжке. Отвлекло возвращение Ильгизара.

Он вернулся не один – с пакетом. «А-а-а, дельфин, – обрадовался ему Рашид. – Сделал республику вторым Кувейтом?» Но тот уже не пасовал перед ним, как несколько часов назад. Поставил на ножки перевернутый столик и, усевшись в кресло, возложил на него свои нижние конечности. «Пойдешь ко мне в телохранители?» – спросил неподдельно небрежным голосом, каким разговаривают только владельцы крупных денежных состояний. Глазами барсов воззрились Рашид и Зуфар на загадочный пакет. «Неужели дал?» – с кончиков пальцев Махмутова, казалось, маслянистыми каплями сочилась жадность к деньгам. Он запустил в полиэтиленовый мешок руки и стал выкладывать на поверхность стола пачки банкнот различного достоинства. Каждую пачечку со сладострастием поглаживал.

– Захожу в «Кресты», – начал медленно с паузами через каждое слово докладывать о своих подвигах Ильгизар и, как давно прописанный в Казани пацан, пояснил: – иначе, в пивной бар «Перекресток». Первое, сокращенное, название ему больше подходит. Слишком много переодетых в штатское ментов пьет за столиками пиво. Говорят один, Рома Маленький, применил на днях оружие – прострелили насквозь стекло. Карты, наркота. Отвратительная закуска: куры и морская капуста. В кабинет к Фуфыре очередь: инвалиды, спортсмены…

– Ты знаешь Фуфыру?! – не веря своим ушам, вскричал Рашид.

– …Писатель какой-то, – невозмутимо продолжил рассказчик. – Изобрел свою религию, деньги на издание книги просил. «На, – Фуфыра ему сказал, – только смотри, чтоб весело было читать, мать твою». Ну, и конкуренты там были, само собой. Два яйцеголовых из фонда «Идель-Урал». Ты их знаешь?

Зуфар дал пренебрежительную характеристику двум историкам из Академии наук. Мол, политические импотенты, за которыми народ не пойдет.

Фуфыра нам троим налил по сто грамм. На столе креветки, вобла, мясо, икра – выпили за провал путча. Я говорю: придем к власти – сотрем с лица колыбель революции – Ленинград. А яйцеголовые ему давай впаривать про конфликтологию, татарский северо-восток, прирезанный в 22-м году к Башкирии. Так Фуфырин как заорет на них: «Мать вашу перемать, вы что, еще один Карабах хотите устроить?» Жюльеном, прямо как есть в сковородке, в спину им запустил.

– Мы еще заставим их, – торжествующе назвал Зуфар по именам и фамилиям незадачливых просителей, – на нас с тобой работать.

Я посмотрела на своего знакомого новыми глазами. Так вот как, оказывается, возникает под влиянием денег мания величия – мгновенно.

– Пятьдесят процентов фантиков мои, – заявил Рашид, непонятно в шутку или всерьез. – В 80-м году, когда я в ресторане «Акчаралак» обслуживал певца Яака Йолу, Фуфыра ломился в банкетный зал. Мента, который его не пускал, чуть с третьего этажа не сбросил. Уже за руки раскачивал, чтобы тому чувство полета показалось щемящим. Я как про это узнал, каляпуш, вышитое полотенце в сторону, и в фойе.

– Спас? – зевая и потягиваясь спросил Ильгизар. – Зуфар, дай бывшему халдею тысячку, он заслужил. Не будь его, наш спонсор мог бы вышку получить.

Смутно помню, с каким выражением лица везунчику отсчитали сумму в размере нескольких месячных окладов. Потому что как раз нашла запись с координатами кандидата биологических наук Халиковой. Полгода назад хотела дать о ней материал в рубрике «В науку вперим ум», но ничего не получилось. Открытый Лией Львовной вирус оказался слишком уж перспективным. Молодого ученого наградили солидной денежной премией, выделили служебную «Волгу». Однако микроб срочно засекретили, а вход в лабораторию, где она работала, сделали строго по спецпропускам. Удалось, правда, выведать, что, подобно небесному телу, вредоносная микросущность удостоилась имени – Халик.

«Ты же увековечен!» – торжественно сообщила я Рашиду. Исполнила, так сказать миссию, по передаче ему этой благой вести. Он промычал в ответ нечто бессвязное и благодушное. Как Мэкхит Длинный Нож в финале «Трехгрошовой оперы» Брехта, он «в общем и целом был удовлетворен» доставшейся ему на халяву суммой. Мысленно Халик ее прогуливал в одном из любимых, изученном до трещинок и пятнышек на стенах кабаке.

* * *

Я долго потом думала, остается ли в силе мое обещание подарить человеку, без моей помощи наследившему в вечности, несколько минут пустяковой масс-медийной известности, пока через пару лет Халиков сам не напомнил мне о себе из окна притормозившей новенькой «девятки». Суровое домотканое полотно его судьбы еще раз убедительно блеснуло передо мной пунктирно прошитыми золотыми нитями – «любить – так королеву!» На заднем сиденье автомобиля располагалась, не знаю, какая уж там по счету жена Рашида и прелестная маленькая дочурка. Первый поздний ребенок, судя по гордости, с которой водитель кивнул в ее сторону: «Диана. Слышащая. Вырастет – поедет в Москву работать путаной, кормить меня на старости лет». Волосы встали у меня на голове дыбом и не только от прогноза. Я узнала маму. Это была работник правоохранительных органов, судья, не раз выступавшая с комментариями криминальных происшествий в новостных блоках местного ТV. «Чем черт не шутит, особенно в наших краях», – подписалась я в тот момент под словами одного нашего выдающегося композитора.

Со старомодной, исчезающей в последнее десятилетие в людях живостью Рашид поинтересовался судьбой общих знакомых. Я поведала ему о том, что на другой же день гипсокартонная стена офиса была сломана вернувшимся из Эмиратов Абдуллиным. Раскольника Махмутова с потомком Чингисхана, создавшего свое новое политическое движение, со скандалом изгнали из офиса. При этом выснилось, что пистолет Ильгизара представляет из себя искусно выполненный деревянный макет. Деньги бандиту Фуфырину за вычетом той самой «тысячки» (я не стала смущать супругу Рашида и уточнять какой) ребят вынудили вернуть. Они занялись коммерцией, торговали не то канцтоварами, не то оргтехникой. Разбогатев, Зуфар успокоился и женился на жгучей, предприимчивой, как сам, брюнетке. Что касается Ильгизара, то он до сих пор в подвешенном состоянии: скитается по редакциям газет и представительствам различных благотворительных фондов – взбивает ничего не значащую пену на поверхности событий. Но надо отметить, товарищ из Средней Азии малость пообтесался, и в будущем как знать, как знать… Сирена нашла себе двух женихов моложе себя в Таллинне, в перерыве между заседаниями съезда непредставленных народов. Превзойдя по загадочности русскую душу, она отвергла выгодное предложение со стороны богатого турка. К руке и сердцу он прилагал яхту, собственную фирму в Анталии, черный пояс по карате, правоверность, в конце концов. «Меня тянет к северным, поросшим лишайником скалам», – привередничала засидевшася в девках, по российским меркам, Лотфуллина. Сердце ее подскользнулось на туристе из Швеции, простом квалифицированном рабочем, к которому она и уехала жить, наконец-то задрапировав руки-ноги, как того требует ислам. В последнем письме написала, что скучает по русскому языку (раньше же сетовала, что говорить на нем ей надо бы с акцентом). Я, треокаянная ремесленница, написала ура-регионал-патриотическую книгу «Завоевано на площади», к сожалению, нет с собой экземпляра подарить. Работаю пресс-секретарем у такого-то (назвала фамилию VIP-персоны). Получила благоустроенную квартиру…

По глазам Халикова было видно, что он ждет не дождется, когда я упомяну о Большакове. Из зрачков графомана, как прежде, вырывались язычки темного, снедающего изнутри пламени, которое принималось им за творческое вдохновение. Да сиди ты хоть в лимузине с голливудской кинозвездой, провинциальный заурядный поэт все равно будет казаться тебе небожителем, если ты – продукт воспитания советской доперестроечной школы. Что я могла бедняге рассказать? Что, судя по последним публикациям, Большаков крепко поддает? О чем бы он не начинал писать, сводит к алкоголю? «Все яркое в жизни только по пьяне случается», – вот до чего дофилософствовался на страницах печатного органа Союза писателей. Однако нужны ли начинающему отцу семейства такие новости? Думаю, дам Рашиду повод явиться в редакцию журнала с охапкой собственных стихов, а там пусть сам разбирается. Большаков когда-то очень любил фольклор, особенно матерные частушки, которые я записывала для него от жителей родного поселка. В папке у меня лежал апокриф, услышанный от одного субботника в Иерусалиме. Текст привел меня в восторг, и по приезде я сразу же набрала его, решив при случае пристроить: «Иисус шел как-то раз по берегу реки с учениками. Видит – баба белье стирает. А была суббота, работать нельзя. Он ей сказал: «Будь проклята!» – и пошел дальше. Смотрят – девка душит незаконнорожденного ребенка. Христос ей: «Будь благословенна» – и мимо. Ученики его остановили и спрашивают: «Как же так? Ведь девка совершала больший грех, чем баба. Почему же ты первую благословил, а вторую проклял?» А Иисус им ответил: «Девка свой страшный грех будет помнить всю жизнь и мучиться. Небольшой грех опаснее: мелкий, он быстро забывается и копится, как песок».

Я вручила Халикову листок с этим шедевром и передала Коле Большакову просьбу напечатать. До сих пор жду результата.

Стон в летнюю ночь[26]26
  Это произведение написано в соавторстве с Денисом Осокиным – писателем-фольклористом.


[Закрыть]
(Псевдодокументальное расследование)

Для многих читателей не является новостью факт катастрофического обрушения потолка в помещении редакции журнала «Идель», располагающегося в здании Союза писателей РТ в доме № 14 на улице Халида Муштари (бывшей Абрама Комлева). Произошло это в прошлом году, в первый день лета. На месте происшествия были обнаружены сотрудник «Идели» Галина Зайнуллина и писатель Денис Осокин, имеющий среди казанцев репутацию колдуна. Хотя они незамедлительно признались, что ночью находились в здании Союза писателей и в ходе расследования написали объяснительные, цели их проникновения в охраняемое учреждение и причины инцидента не прояснились. Спустя полгода коллектив редакции решил обнародовать документы, связанные с расследованием загадочного случая. Хотя, мы должны честно признаться, они слабо проливают свет на загадочные обстоятельства той ночи.

Коменданту бывшего особняка фабриканта Оконишникова

БАДРУТДИНОВУ ШАМИЛЮ

редактора журнала «Идель»

ЗАЙНУЛЛИНОЙ ГАЛИНЫ

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ

Бред наш насущный даждь нам днесь.

Том Стоппард

Я поселилась на улице бывшей Второй Горы (ныне Волкова) исключительно из-за балкона. Точнее, из-за панорамного вида на старую Казань, который с него открывается. Точнее, открывался – от мечети Марджани до Чеховского рынка. К настоящему времени мечеть вместе с озером Кабан заслоняет крыша Баскет-Холла, похожая на панцирь гигантской черепахи. Голубой трамплин Академического театра Камала, маковку колокольни Богоявленского храма, Спасскую башню Кремля и физфак КГУ «проглотил» пятиэтажный новодел на улице Первой Горы (ныне Ульяновых). Из всех достопримечательностей, коими я еще три года назад любовалась, осталась лишь стела второго здания университета. Эта точка горизонта многое для меня значит – здесь светило заходит в день летнего солнцестояния.

Однако для гимнастики глазных мышц одного занятного объекта вдали мало. Потому в последнее время приходится шарить глазами по дну оврага меж Первой и Второй Горой. Там на улицах Овражной, Щепкина и Низенькой за последние годы, как грибы, выросли аляповатые коттеджи состоятельных господ. Поздно вечером 31 мая я, как обычно, вышла на балкон дать органам зрения передохнуть от работы за компьютером и внизу увидела ребенка. Он был одет не по сезону – дырявая шаль поверх шапки и драпового пальтишка, огромные валенки, в которых тонкие ножки бултыхались, как соломинки в бокалах. Было впечатление, что мальчик сгущается из пара, который сам же и выпускает изо рта в теплом воздухе. Сначала я подумала, что переутомилась. Но призрачное дитя неожиданно сменило оптику моего видения, приблизившись вплотную к балкону. Крупным планом, как обличительный документ, предстали передо мной голубые жилки под прозрачной кожей и глаза, не побоюсь этого штампа, полные немого укора. Проникнув в глубину моего сердца и вырвав оттуда клятву действовать, лик мученика с присущей ему внезапностью уменьшился до шпиля на пирамидальной крыше жилого комплекса «Суворовский». А я осталась с необходимостью немедленно отправляться в путь, причем неизвестно, в каком направлении и с какой целью. К тому же супруг никогда в позднее время не выпустил бы меня из дома, изложи я ему столь странные обстоятельства. Пришлось мотивировать свою отлучку желанием посмотреть на созвездие Ориона. Муж, Дева по Солнцу в знаке зодиака, человек прагматичный, не обратил внимания на несуразность мотивации. Восход названного созвездия в наших широтах летом – дело невозможное.

Я выскочила из дома, можно сказать, в неглиже: плащ поверх халата и туфли на босу ногу. Поскольку прямого спуска в овраг со двора не имеется, мне пришлось бежать до конечной «двойки», где я намеревалась свернуть на Низенькую. Пробежав мимо усадьбы химика Богородского и двухэтажной коммуналки, где жил композитор Сайдашев, я направилась к спуску. Но путь мне преградили недружелюбные дворняги – это явно был Встречник, обернувшийся сворой псов, – нечистый дух, который в виде воздушной полосы мчится за душой смятенного человека. Пришлось вспоминать заговор от укуса. «Щепота в лыко», – единственное, что удалось извлечь из памяти. В замешательстве я поднялась наверх и остановилась на перекрестке, прямо на рельсах, где разворачивается второй трамвай. От небольшой группы людей, стоящих на остановке, отделилась фигура молодого мужчины. Подошедший, как мне показалось, был писателем-фольклористом Денисом Осокиным. Вполне возможно и другое – на контакт был послан пужайло, тенец – астральный клон реального Дениса.

Я сразу заметила, что в отличие от меня Осокин был оснащен всем необходимым для авантюры. В руках он держал керосиновый фонарь, из дорожной сумки торчал термос с горячим чаем и спальный мешок. Осокин предложил мне сыграть в орлянку. Я отказалась, процитировав отрывок из стихотворения Розы Кожевниковой:

 
Конечная «двойки».
Зимою холодной
Однажды сюда я приду.
Мелодии лета под стынущим небом
С ума мою душу сведут…
 

Я дала понять, что и сама знаю, где нахожусь – в зоне контакта с загробьем. Время тут вместе с трамваями делает «петлю», порой намертво останавливая ход, и подброшенная монета может сколько угодно раз выпадать только решкой или только орлом.

Я попросила Дениса рассказать, как он тут очутился. Оказывается, его, жителя Сухой реки, тоже, на мой взгляд, выморочного места, разбудил стук в оконное стекло. (Окно, смею заметить, второго этажа.) Он сразу понял, что его позвал «гонец». Какой и куда? Он не удосужился посмотреть. Осокин имеет богатый опыт блуждания по аномальным зонам Татарстана, Чувашии, Удмуртии, Марий Эл, Республики Коми и Ненецкого автономного округа и изжил в себе потребность в логическом ходе вещей. Мне же предстояло привыкнуть к тому, что все наши дальнейшие действия обречены быть случайностью. Осокин предупредил: «Крутятся другие колеса, и мы даже дышать можем лишь в известных пределах».

Затем на мистическом ветру этой безветренной ночи нам послышались звуки. Денис утверждал, что это барабаны и горн, мне чудился колокольный звон. Именно я настояла на том, чтобы в первую очередь направиться во двор дома № 19 на улице Айвазовского. Здесь, на месте облезлой сталинки в начале прошлого века стоял храм Кирилла и Мефодия, взорванный в 30-е годы. Однако от храмового комплекса уцелело здание флигеля из красного кирпича, ныне жилого строения на четыре семьи. Из рассказов людей, населяющих флигель, я знала, что их покой время от времени нарушает призрак «черного монаха». Иногда в темноте бывает видна пара горящих глаз, их явление сопровождают угрозы: «Убирайтесь отсюда!» Но чаще силуэт «черного монаха» безобидно витает по двору, вокруг того места, где находился церковный колодец.

Другой достопримечательностью старинной постройки является следующее: в ней до сих пор проживают потомки дьячка взорванного храма. В момент нашего с Осокиным появления праправнучка дьячка Марьяна стояла во дворе и скандалила с бывшим возлюбленным. Парня отчего-то до глубины души обидел факт счастливого замужества Марьяны. Отставной любовник стоял под окнами флигеля рядом со своей машиной и выкрикивал оскорбления: дескать, я имел тебя так, имел эдак, ты от меня полгода назад «бортовалась». Отрадно, что избранник праправнучки не устыдился вступиться за честь жены. Муж кинулся на обидчика с кулаками, а Марьяна принялась кирпичом колошматить серебристую «двенашку».

Чем закончилось дело, неизвестно. Осокин решительно потянул меня обратно. «Я ждал всего, – выразил возмущение писатель-фольклорист, – только не этой мерзости», на что я ему ответила вопросом: «Почему в фильме «Белое солнце пустыни» Абдулла с риском для жизни охотится за своими женами? Почему мужчине, когда он расстается с женщиной, так необходимо ее уничтожить? В данном случае – с праправнучкой дьячка – морально». Осокин не знал, что ответить. Молодые писатели не любят прописывать психологические мотивировки. Хотя Денис, несомненно, прозаик талантливый, критики ценят его за «вайуеристские ретрофантазии». Взять хотя бы цикл «Наркоматы»: изображенная в нем сцена групповой любви мордовских парней с полевой богиней плодородия Паксь-авой – соломенной куколкой в гимнастерке с наганом – фантастична…

Вновь послышались звуки. Звучало словно эстрадный оркестр. Без препираний мы сошлись во мнении, что это ритмы фокстрота и чарльстона. Из кафе «Мулен Руж» (заведение неожиданно появилось в недостроенном доме) высыпала группа молодых людей с узелками. «Провинциальный театр превращает нас в меланхоликов!» – выкрикнул юноша в клетчатой кепке. «Со сцены несется проповедь всего отжившего, гнилого», – пропищала долговязая девица в платье, подпоясанном ниже талии. «Дребедень с букетом порнографии, – пробасил третий, в буденовке, и подытожил: – К такой-то матери старый театр!» «КЕМСТ!» – охнула девица, ничуть не сконфуженная люмпен-пролетарским обхождением кавалеров. Тут и до меня дошло, что я присутствую при историческом моменте превращения нецензурного ругательства в благозвучную аббревиатуру – название экспериментального театра. Преследование артистов, их жаркий спор настолько поглотили меня, что я не заметила исчезновения Осокина.

Наивная, в лице авангардистов мне снова явился Он – рассыпавшийся на несколько персонажей Встречник! Около особняка барского типа, с использованием в декоре барокко (лепных венков и лент с кистями), долговязая девица и ее спутники неожиданно взлетели на чугунную ограду дивной чебаксинской ковки, расселись там с птичьей ловкостью и, не задержавшись, снова взмыли вверх, чтобы окончательно исчезнуть в вазах на парапетных столбиках. «Никогда не мешай водку с портвейном», – изрек по этому поводу нетрезвый гражданин – случайный полночный прохожий. Обидно было сознавать, что его мятая физиономия являлась равноправной частью невидимого порядка, как и моя импульсивность. Сверху, распластав уши и кружась, медленно планировала буденовка. Я хотела подобрать головной убор, но погрузилась пальцами всего лишь в грязную лужицу.

То, что я нахожусь в непосредственной близости от редакции «Идели», до меня дошло лишь после оклика по имени. Сторож Роза Бариевна с изменившимся лицом стояла у парадного входа, под чугунным навесом на кронштейнах. Она и раньше часто жаловалась на невозможную обстановку во время ночных дежурств: скрипы, гул, свитый из душераздирающих криков и мучительных стонов. Сотрудники журнала ей верили: кто знает, для каких целей в 20-е годы использовались обширные подвалы особняка? Может, для пыток, может, для расстрелов, может, для невеселых оргий. Если так, то в стенах вполне могло законсервироваться нечистое место, поскольку жизненная сила, не израсходованная теми, кто умер до срока, действуя из области смерти, берет энергию у живых. Однако, по моим расчетам, та вакханалия здесь давно должна была бы прекратиться. Срок хождения «нечистиков» ограничивается их «часовой», правдивой смертью. Почему же в ночь с 31 мая на 1 июня (благо была бы Вальпургиева ночь – с 30 апреля на 1 мая!), по словам Розы-ханум, «онный свет» зашкаливал: слышался плач с хрястанием, поверхность стен «цвела» кроваво-красными и трупно-зелеными узорами. Можно себе представить, как сторож обрадовалась моему предложению скоротать остаток ночи вместе.

Я довольно быстро задремала на стуле в подсобке. Во сне мне привиделся тот самый мальчонка, повязанный шалью, с глазами судии. Только теперь он лежал под капельницей и, судя по всему, отходил: дышал учащенно, брови и бескровные губы исказило страдание, пальцы в поисках последней земной опоры цеплялись за обшлага рукавов больничной рубашки. Только взор страдальца, устремленный в мои зрачки, не терял волевого посыла. «Скорблю по тебе! – попыталась я оправдаться. – Но заплачки по умершим детям запрещены. Это обречет тебя на участь двудомника!» Однако голос отказывался идти из моей гортани, только жилы вздувались на шее и лицо багровело. Я очнулась с сердцебиением, одышкой и страшным знанием того, что тот ребенок давно истлел в могиле. «Дак здесь после революции детская клиника имени Лепского располагалась, – ничуть не удивило содержание моего сна Розу Бариевну. – Сколько ребятишек-то тут поумирало! Старушка как-то раз ко мне сюда наведалась, нянечкой всю жизнь в клинике проработала. В годы войны, сказывала, эвакуировали в Казань эшелонами изголодавшихся, промерзших до мозга костей дистрофиков, и в подвале, где находилась реанимация, они, горемычные, как свечечки на ветру, гасли. Мало кого удавалось спасти…» Рулады мобильника показались мне трубными звуками Судного дня.

Денис Осокин попросил впустить его. Состояние наше со сторожем Розой Мубаракшиной было таково, что долго ему упрашивать не пришлось. Благодаря грамотным магическим действиям писателя-фольклориста мне удалось не только успокоиться, но и проводить в последний путь неприкаянные души. В помещении бывшей бильярдной я видела, как вереница ангелочков, проскользнув меж дверных створок, пыталась сделать вокруг люстры прощальный круг. Однако защита, поставленная Денисом, искривляла траекторию, и детки под потолком, украшенным лепниной, делали угловатую, похожую на Орион восьмерку. Вслед за группой, исчезнувшей в жерле мраморного камина в углу бильярдной, появлялась череда других – в таких же казенных белых рубашках. Слезы непрерывно текли из моих глаз – оплакивать умерших детей, наконец-то избывших свой век, было можно, даже необходимо. Восполняя незнание мною заупокойных молитв, мудрый суровый Встречник шелестел листвой в сквере и щекотал ветками старых лип стекла арочных окон. Пристальный взгляд круглых глаз Осокина не давал мне оторваться от дивана и вслед за призраками навсегда исчезнуть для проявленного мира.

На рассвете, часов около пяти, как только в камине скрылась последняя пара бледно-розовых пяточек, раздался шум в северо-восточном крыле здания. Это обрушились балки перекрытия. Ни я, ни Осокин не имеем к этому никакого отношения, хотя отлично знаем: чтобы облегчить расставание души с телом, крыши в деревенских избах порой ломают. Хочу подчеркнуть, несмотря на наши обширные познания, мы, филологи, всех обстоятельств не знаем, и с нашей стороны было бы нахальством вмешиваться в замыслы судьбы, то есть крушить балки и дырявить кровлю.

Прошу считать мою объяснительную реквиемом, а эпиграф считать недействительным.

1 июня 2006 года (День защиты детей)

КОМЛЕВУ АБРАМУ ПЕТРОВИЧУ,

расстрелянному неподалеку,

профессиональному революционеру,

члену РСДРП

писателя ОСОКИНА ДЕНИСА

ДОНЕСЕНИЕ

Никого не обманывай – потому что плачут покойники.

Сербская пословица

Неспокойных домов в Казани много. Даже сейчас – несмотря на разрушения. Недавно снесли один из старших городских неспокойных домов – угловой по улицам Сакко и Ванцетти и Кирова. Такой желтый и длинный. Я всегда почтительно касался глазами этого огромного общежития для самых разных фигур антимира (прежде всего для умерших), всеми окнами и коридорами соприкасавшегося с ним. Подобные дома – на целую книгу. Или на целый фильм. Снесенные дома, снесенные улицы продолжают свое существование на высоте 102 метра – над прежним местом. И в небе над иным городом так же тесно, как и на земле. Но не все из обитателей сломанного дома переселяются выше. Таких меньшинство. Большинство же перебирается в другие городские неспокойные дома, которые еще на земле. И неспокойность оставшихся домов непрерывно от этого увеличивается…