Текст книги "Жизнь уместна (сборник)"

В комнату заглянула Лидия Николаевна, сморщила нос и замахала руками:

– Фу! Надымили! Ты что это, Танечка, куришь? Ну, Вася придет – он вам задаст!

– Явилась! – прошипела Надя. – Теперь дыши одним с нею воздухом!

Лидия Николаевна позвала ее зачем-то на кухню. Надя вышла, и через минуту в комнату снова заглянула голова Лидии Николаевны. Сделав губами любезную улыбку, она тихо полюбопытствовала:

– Танечка, ты к нам на сколько дней приехала?

– И, не дав мне раскрыть рта, приготовила варианты возможных ответов:

– На два дня? На три?

Я пожала плечами.

– Чего ты там? – крикнула Надежда.

– Я говорю, что комнату надо проветрить! – закричала в ответ Лидия Николаевна.

– Васенька, внучек мой, придет и задохнется здесь!

– Не твое дело, – хрипло сказала Надя, входя в комнату.

Лидия Николаевна, поставив ноги иксом, долго испепеляла взглядом Надину спину. Только я начала, когда бабка скрылась, сожалеть о том, что курила, как Лидия Николаевна снова появилась в дверях.

– Сходите встретьте Васеньку, внучка моего. Приятно ему будет.

– Кушать хочешь? – спросила Надя.

– Нет.

– Я тоже. Пошли тогда, встретим его?

– Пошли.

На улице было очень холодно. Я спрятала нос в мех поднятого воротника.

– Слушай, твоя мама сейчас в лагерях или ее оставили?

– Ее оставили. Бабка бегала, хлопотала, и мама осталась в здешней тюрьме.

– Это хорошо. В лагерях, говорят, ужасно… Да! Помнишь, ты написала, что твоя мама познакомилась в тюрьме с одним человеком, который моложе ее на восемь лет. Тот, который прочел ее записку Тольке, из-за которого она села. Он ей написал после этого, что твоя мама – это то, что он искал в своей жизни. Этот человек попал туда тоже глупо. И когда они выйдут, то зарегистрируются.

– Да, я помню. Их знакомство произошло до суда. Он был на первом этаже, а моя мама на третьем. Там такие ужасные бабы. Наговорили про маму не знай чего.

– Ты не обижайся, но, честно говоря, такой конец мне нравится. Потому что я сразу ничего хорошего не предвидела и предупредила тебя об этом. Это все уже тысячу раз говорилось: чтобы сначала проверилось мозгами, основательно. Ты в порядке? – выпускай свои чувства. Тебе семнадцать лет. Ты можешь жить со своей беспочвенной верой в хорошее. Но в сорок лет… каждое новое разочарование, обман надежд, когда впереди ничего не светит, – это большая трагедия.

– Танюша, ты, как всегда, права, – сказала Надя без энтузиазма. Для нее всегда был важен факт того, что Таня говорит с ней. Но ей было совершенно наплевать, что именно она говорит.

– А в этом ты не совсем права. Хочешь, я расскажу тебе про один опыт? Свиней загнали в комнату. Разных. И поставили им бочку с апельсиновым соком. Свиньи начали толкаться, и первыми прорвались, естественно, самые сильные. А был в этой компании самый ничтожный, самый забитый. Так ему вообще ничего не досталось. На следующий день поставили бочку с водкой. Опять началась давка, опять самые сильные напились первыми. Забитому тоже кое-что досталось в последнюю очередь. Потом свиньи страдали. На следующий день не подходили к водке, пили только апельсиновый сок. К водке подошел самый ничтожный и самый забитый. Он сделался алкоголиком.

– Здорово! В самом деле был такой опыт? Я бы хотела посмотреть на страдающих свиней.

– Так вот. Ты во всем обвиняешь свою бабку: и в том, что твоя мама пьет, и в том, что она сидит в тюрьме. Я не могу лишить умного, способного человека ответственности и за то, что он пьет, и за то, что сидит в тюрьме тоже. Зачем люди пьют? Чтоб развеселиться, убить скуку, отделаться от надоевшей робости, чтоб легче найти контакт, чтоб забыться и сделать жизнь на несколько часов легче. Понимаешь? Чтоб сделать что-то легче. А зачем человек должен о себе плохо думать?

– Моя мама восемь раз прыгала с парашютом.

– Правда?! (Надя сообщила этот факт совсем не торжествующим голосом. В нем было печальное превосходство оттого, что она знает что-то такое, чего Татьяне Елагиной не понять.) Вообще-то никак не ожидала, что твоя мама может прыгнуть с парашютом. Лично я сама никогда…

– Смотри, Вася! Замерз, бедненький.

Я увидела Василия, который бежал, зажав уши руками. Он нас не замечал. Надя остановила его и, встав на цыпочки, поцеловала в замерзшее ухо. Мне стало плохо. Я захотела вот так же, встав на цыпочки, поцеловать в замерзшее ухо Нинашева. Василий не обращал на меня ни малейшего внимания. Они шли с Надей и дурачились, ставя друг другу подножки. И вот тут я пожалела, что приехала, почувствовав себя лишней в этой дороге домой, где и без меня точно так же дурачились.

– Да, Надежда, – напомнила я о себе, – ты знаешь о том, что твоя бабушка собирается в город А?

– Знаю, – ответила Надя.

– Прописывать там кого-то: не то тебя, не то саму себя. Чтобы квартира твоего отца государству не досталась.

– Квартира!!! – удивилась Надя. – Ни фига себе! Мне она свою поездку совсем не так подала. Когда после первого визита, весной, рассказала, что отец болен, покинут детьми, она так загорелась: «Человеку надо помочь! Человеку плохо!» А дело, оказывается, вот в чем…

Вася снова сделал Наде подножку. Я шла и думала о том, что мы с Сергеем никогда не делали друг другу подножек. Мы всегда были заняты разговорами. Я всегда выходила из себя и что-то доказывала, а Нинашев был спокоен и прилагал усилия к тому, чтобы не убедиться. Однажды у меня не хватило слов для доказательства своей правоты, и под ногами очутилась консервная банка. Я остановилась и от души пнула ее. «Еще! – попросил Нинашев. – Еще!» «Хватит», – сказала я. Тогда он сам пнул банку во второй раз, и она долго гремела после его пинка, катясь по асфальту.

Я посмотрела на себя со стороны и увидела никому не нужную девушку. Даже подруге, искренне просившей ее приехать. Подруга не знала о том, что девушка эта ей уже не нужна. Зато ее бабка Лидия Николаевна это сразу поняла.

Я подошла к дому в состоянии душевного дискомфорта.

«И зачем я сюда приехала?.. Чтобы греться у чужого огня?.. Господи, сколько радости! И Васенька. И внучек ты мой любимый… Даже целует… Почему она к нему хорошо относится? Чем он заслужил?.. Тем, что является будущим мужем ее внучки?.. Василий Веснухин балдел. Он кричал «ай-яй-яй-яй!» с нисходящей интонацией и «ну это ж надо такое, а?» с восходящей… Полнейшее взаимопонимание. Безо всякого к тому умственного старания. Как у меня… Ладно, Василий, нравится вам это или же не нравится, а я пойду курить… Пусть все видят мое настоящее лицо… Бабке можно, а мне нельзя? Чем мы, в сущности, отличаемся? Налицо два одинаковых факта – женщина курит… Ну, чего смотришь?.. Давай говори слова осуждения. Я тебя очень прошу. Серьезно. Я тебя после этого уважать буду… Ты же не любишь курящих. Чего ж ты улыбаешься фальшиво и кушать меня зовешь? Приехала какая-то проститутка неизвестно зачем… Спасибо, Вася. Сейчас пойду. Итак, за столом собралось счастливое семейство и Таня Елагина, которую пнул Сергей Нинашев… Очень смешно! Лидия Николаевна хочет прикурить, а ее внучек Василий отходит со спичкой. Медленно, но верно… Семейный юмор в разгаре – женщина, в прошлом со смуглой кожей и белыми зубами, упала на четвереньки. Она думает, что это смешно… Браво, Лидия Николаевна! Жаль, что вас не видят бывшие поклонники… Таня Елагина, какая у вас умиленная улыбка… Ай-яй-яй-яй! Подними ее, Вася, подними! Ну это ж надо такое, а! Зачем я сюда приехала?.. Кусок в горло не лезет… Ай-яй-яй-яй! Ну что же ты это Васеньке, внучку своему любимому, припасла? И за что это ты его так любишь?.. Ну это ж надо такое, а! – стакан красного вина. Вот это любовь… Надя улыбается и говорит «юмористы, черти». Ладно. Тогда Елагина тоже будет улыбаться… Зачем я сюда приехала?

Спасибо! Пойду докурю свою сигарету, песню про птиц послушаю… Ого-о!

«Танька, иди-ка сюда!» Вежливую улыбку на рожу. Может, «Танька» – это хороший признак. Надвигающегося контакта… Рубль? Ваське не хватает? Сейчас… Старуха, а чего ты шепотом, чего шепотом?.. Вася, не смущайся и бери рубль… Точно, бабуля. Как это вы угадали, что я тоже буду? Точно. Что я, не человек, что ли?.. Ого! Убийственно широкий жест – Лидия Николаевна махнула рукой и сказала: «А, один раз живем!» Сама после ухода на пенсию начала пить. А Василию, между прочим, двадцать три года. Зачем же его спаивать, а? Педагог бывший… «А, один раз живем!» Рубль? Еще, что ли, не хватает? Сейчас. Да не шепчемся мы, Надя! Мой свою посуду. Ладно, Лидия Николаевна, так и быть, ничего не скажу Наденьке. Я ведь с вами заодно… Надежду не проведешь. Сразу догадалась, о чем мы шептались в прихожей… «Танька тоже с нами будет». Нет, мне это «Танька» не по душе… Так. Не Танька, а Танечка… Вообще-то мне самой следовало это замечание сделать. Не дожидаться Надежды… А поди разберись, что лучше: Танька или Танечка. Все зависит от того, кто это говорит. В данном случае говорит бывший педагог, а ныне алкоголик – Лидия Николаевна Багрянская. Вот если б я сама была бывшим педагогом и алкоголиком – тогда «Танька» очень даже подошло бы… И зачем я сюда приехала?

 
А птицы знали-понимали, что означает каждый выстрел…
 

Невыносимо. Сейчас бы сидеть напротив Сережи и рассказывать ему про бабку, про то, что у нее рожа как для плевка… И глаза у Василия пустые… По всем приметам бесцветная личность… Зачем все это?!! – видеть, слышать, узнавать, если этого нельзя отдать Сергею?.. Зачем?

 
Но не могли не возвратиться к родным местам,
У речки быстрой…
 

Когда мы в последний раз вместе сидели в кино, я так хотела, чтобы он взял меня за руку. Все полтора часа смотрела не на экран, а на его руку, которая не шевельнулась…

 
И не могли не возвратиться к родимой северной округе,
И песню горестной разлуки весной веселой пели птицы…
 

Но ведь было столько хорошего. Столько светлого… Почему все это не вспоминается? А это последнее, тревожное и непонятное, лезет и лезет в голову… Ай-яй-яй-яй! Васенька пришел, внучек любимый пришел! Водочки принес… Сейчас посмотрим, что из себя представляет Лидия Николаевна в нетрезвом виде… Нет. Я пить не хочу. Совсем не хочу. Наденька? Она, кажется, мыться собралась. Воду набирает. «До чего же чистая девчонка!»… К чему вы это? И таким тоном, Лидия Николаевна, что я себя грязной чувствую. И у Василия, поди, такие же подозрения. Ну еще раз повторите. «До чего же чистая девчонка!» Да не хочу я пить. Ах, вот оно что! Вам, Лидия Николаевна, мое настоящее лицо увидеть хочется… Ладно. Сейчас продемонстрирую, что в трезвом и нетрезвом виде мои лица совпадают… Ну и гадость!.. Сигарета в сто раз лучше… Василий идет тереть Надину спину. С ума сойти! Совсем как муж и жена… Че это за книга? Толстенная такая… Азбука глухонемых. Чья это? Ваша, Лидия Николаевна? Вы же вроде педагогом были… Зачем вам?.. Лидия Николаевна опрокинула еще одну рюмку и удобно расположилась в кресле… Таня, подпирай кулаком щеку – самое время быть чутким слушателем…»

– Я, Танька, не простым была педагогом, а дефектологом! Я учила слепых, глухонемых, умственно отсталых. Да… Профессия нужная, редкая. Я вот и Надьку на это дело толкала. Да Людка Зайцева, сволочь такая, отвлекла ее! Налей-ка мне еще! Больше всего, Танька, мне нравились слепые. Слепые – прелесть! Я у слепых преподавала в интернате в Таджикистане… Тяжело мне было с ними, Танька! Ох, тяжело… Жалко мне их было. До того жалко!.. Вот они спрашивают: «Лидия Николаевна! А что такое красный цвет?» Как ты им объяснишь, а?! А что такое зеленый цвет? Ну вот скажи! Как объяснить, что такое зеленый цвет?!! Не знаешь. Эх, Танька!.. Так их было жалко. Сидят в классе. Лица такие кроткие, к потолку подняты… Я им диктую, а они текст выстукивают. Любили они меня! Никогда я на них не кричала. Кто-нибудь скажет: «Лидия Николаевна, я не успел!» – подойду поближе, еще раз продиктую… Слепые – прелесть! Любили они меня! В класс войду, а они улыбаются: «Здравствуйте, Лидия Николаевна!» «Здравствуйте, – говорю, – мои милые! Откуда ж вы узнали, что это я?» А они мне объясняют: «Мы еще издали слышим. Вы по коридору идете, и каблучки у вас – цок-цок-цок! Другие не так ходят. Они сапогами – топ-топ-топ!» В этом интернате остальные преподавательницы были таджички, толстые, неуклюжие, в сапогах… Хотя, знаешь, Танька, есть среди таджичек красавицы – высокие, стройные. Но нечистоплотные… Ужас! Близко подойти нельзя. Воды там мало… Кто врет?! Кто врет?! Закрой, Васька, дверь с той стороны! Откуда ты знаешь, какие таджички?.. Ты разве в Таджикистане служил?.. Ну конечно! Так бы и схватил каждую. Вы же солдатня. В казармах. Вы бы и медведицу рады схватить! Закрой, Васька, дверь с той стороны. У нас с Танькой разговор по душам… Они бы и медведицу рады схватить – ничего не поделаешь, льется!.. Давай, Танька, еще выпьем. Да. Жалко их было. В классе пекло, жара невыносимая. Как-то раз не вытерпела я и говорю: «Вот что, мои милые, пойдемте сейчас под дерево и урок там проведем. На свежем воздухе». Они заволновались: «Как же так, Лидия Николаевна! Ведь директор, наверное, ругаться будет?» «Ничего, – говорю, – у директора я уже спрашивала. Он разрешил». А плевать я хотела на директора!!! Мне слепых было жалко… И вот идем мы, Танька: я первая и у меня на плече рука, все они в цепочку выстроились, руки друг другу на плечи положили… И так идем. Ох, Танька! Не дай бог тебе испытать, что я тогда испытала. А они меня еще предупреждают: «Осторожно, Лидия Николаевна, сейчас будет канава! Осторожно, Лидия Николаевна, скоро арык!» И вот дошли мы до дерева и урок там провели… Любили они меня! Только не могла я с ними. Тяжело было… Ох, Танька, тяжело! Как они меня просили не уезжать! Я им говорю: «Милые вы мои! У меня в В внучка. Мне ее повидать нужно. Вы не расстраивайтесь. Осенью я к вам вернусь. Обязательно»… Конечно же, я их обманула. Но больно уж с ними тяжело! А слепые – прелесть! Вот глухонемые – дрянь! Эти пакость! Лжецы. Трусы. Нагадят, нашкодят и тут же: «Меня не бей! Я глухонемой. Меня нельзя бить!» Знаешь, Танька, не могу говорить по-глухонемому, когда молчу. Если вслух то же самое произносить, то и на пальцах выходит. Как диктанты у слепых (они на алюминиевых дощечках гвоздями выстукивали) не могла проверить с открытыми глазами. Закрою глаза – все в порядке… Глухонемые – дрянь! Один раз мой воспитанник, здоровый такой парень, кого-то прибил. Судить его надо. А переводчика нет. Тут, конечно, ко мне обратились: «Лидия Николаевна, пожалуйста!» Двадцать пять рублей в час давали. Пошла. Потому что мой воспитанник. А так просто сволочь какую-то защищать я бы и за сто рублей не пошла! Нужны мне эти деньги!!! Заступалась за него. Два года дали… Чему я их учила? Звуки им ставила. Ну и речь у них была, у моих учеников!.. Первую половину дня ставила им какой-нибудь звук. Потом сдавала детей воспитательнице. «Вот, – говорю, – милая, я им сегодня «р» поставила – изволь мне его закрепить!» Утром прихожу – где «р»? Нету «р». «Ну, – спрашиваю воспитательницу, – изволь ответить, куда делось «р»? Я его вчера поставила, тебе закрепить велела. Где оно? Потеряла «р»! Эх, Танька! Сколько людей меня ненавидели! Эти воспитательницы! Они мне глотку были готовы перегрызть. А я на них плевать хотела! Для меня главное – дети! Специалист я была отличный. Какую я речь делала… Правильно ты, Танька, сделала, что из института своего ушла. Профессию свою любить надо! Если ты свое дело знаешь, любишь, то тебя будут бояться, а не ты будешь людей бояться!.. Иди, Надька, отсюда! Мы тут с Танечкой по душам говорим. Иди целуйся с Васькой… Ох, и любит он ее, Танька! До того любит… Мне даже экспериментальные классы доверяли. Новые методы осваивать. Сидит комиссия – министр образования (!), профессор (!)… «Куда, – говорят, – вам, Лидия Николаевна, столько детей? Не справитесь. Нужно всего десять, а вы уже пятнадцать набрали!» «Ничего, – говорю, – давайте еще». Был один ребенок после полиомиелита. Никто его не решился взять. Я взяла. Только ничего у меня с ним не вышло. Пятьсот рублей за него мать давала – не взяла. Он другим детям мешал. Этот ребенок под себя и мочился, и все что хотите. Обмочится, штаны снимет и давай себе по лицу размазывать. Что делать? – прерываешь урок и берешь его в туалет подмывать. Все сама делала: и каки подмывала, и маки. Отманикюренной ручкой… Надька не знает. Нет, не знает. Сколько сил я на эту работу выложила… Вот Ирка, дочь моя, знает… Сколько я Надьку на это дело уговаривала. Нет! Не слушает. Вот Зайцеву, сволочь эту, слушает!.. Да что ты, Надька, поговорить не даешь с человеком? Всего десять. Сейчас ляжем. Утром, Танечка, увидишь, как я их будить буду. Одно мученье… Ну, спокойной ночи!

«Спокойной ночи… Я буду спать в комнате с цветами. Одна… А Надя будет спать с Василием. Как-то в голову не приходило. Хотя как должно было быть, если не так? У меня был Сергей. Вроде не должно быть обидно… Все равно. Как будто обокрали… Мы же всегда спали вместе. У меня на сеновале, у Лариски в сарае или у Нади во дворе… И в А мы тоже спали вместе на моей кровати… Будто прошлое дает мне какие-то права… С Надей спит Вася… Что вам, Лидия Николаевна? Что я собираюсь делать завтра? Нет, я вам не дам сказать: «Наверное, город осматривать». Я вас опережу – пойду осматривать город. К приходу Нади с работы вернусь. Что вы говорите? Город у вас замечательный и в столовых отлично кормят? Учтем… Господи! Я одна. Ведь я же одна… Как я отвыкла быть одна. Какого черта Надежда называла меня своим другом? Вот я сижу в темной комнате одна и реву с сигаретой в руке… А ей сейчас с Васей хорошо. И не догадывается, что мне тошно… Что, она обязана, в конце концов, знать, тошно мне или нет? Она что – телепат?.. Со мной Сергея нет. Я чувствую, что он не со мной… Вот в чем дело».

Утром меня разбудил крик Лидии Николаевны: «Вставайте! Уже полседьмого!» Я повернулась на другой бок, и минут через пятнадцать меня разбудил тот же самый крик: «Вставайте! Уже полседьмого!.. Я вам могу будильник показать», – что прозвучало более убедительно. Послышались вздохи, стоны, шлепанье босых ног. Какое-то мгновение я чувствовала себя счастливой оттого, что могу спать сколько угодно. Мгновение было коротким. После него я снова провалилась в крепкий сон, длившийся почти до девяти часов.

Когда я встала, Лидия Николаевна любезно предложила мне позавтракать. Очень любезно. Но отчего-то все куски вставали поперек горла. Может, оттого, что она рассказывала про своих сестер и себя: какие они все были талантливые – одна профессор, другая изумительно играет на фортепьяно. И сама Лидия Николаевна прекрасный специалист. С кем она только не была знакома: с академиками, профессорами, начальниками. Потому что у больших людей были в основном дети неполноценные. Печальный факт, имевший место, как выразилась Лидия Николаевна, вследствие того, что жизненные соки шли к голове, а не туда, куда надо. Все это говорилось таким тоном, что нельзя было не почувствовать себя ничтожеством.

Это чувство можно было ликвидировать двумя путями. Первый, наиболее мне симпатичный: «Что вы говорите! Профессор! А моя двоюродная сестра – электрообмотчица, и подруга есть, поваром работает»; и второй, наиболее подходящий, на мой взгляд, для установления контакта с Лидией Николаевной: «Что вы говорите! Профессор! А моя тетя тоже профессор. Она преподает в университете Ломоносова. А еще у меня есть двоюродный брат, он работал с самим Королевым».

Я выбрала второй путь и привела старухе, у которой в комнате ни одна щель не обходилась без бутылки, неопровержимые доказательства талантливости моих родственников. Вымыть посуду Лидия Николаевна мне не доверила. Я уходила и одевалась под перечисление самых лучших столовых города В.

День был холоднее вчерашнего. Он совсем не подходил для хождения по городу и ознакомления с его достопримечательностями. Я подняла воротник, уткнулась носом в мех и некоторое время раздумывала. Потом решила сесть на первый попавшийся троллейбус и кататься, пока не надоест.

В незнакомом городе, одна, я всегда чувствую себя неловко. Движения топорны от ежеминутной опасности сделать нелепость из-за стоимости проезда разницей в одну копейку и тому подобных мелочей. Свое вхождение в троллейбус я начала с того, что споткнулась и не легла на поверхность только благодаря вовремя вытянутым рукам. Стараясь не краснеть, я поспешила скрыться в глубине троллейбуса. Какой-то мужчина передал мне кучу мелочи. Опуская в кассу по пять копеек, я оторвала два билета и сообщила, что для третьего не хватает трех копеек. Интеллигентность мужчины спасла меня от маленькой неприятности. Выяснилось, что в В билеты на троллейбус стоят четыре копейки. Решив купить талоны, я направилась к кабине водителя. После первого усилия дверь не открылась, после второй попытки тоже. Я постучала. Водитель посмотрел очень сердито и ткнул пальцем куда-то вниз. Там я увидела щель и блюдце в виде сектора, вращающееся на цилиндрическом шарнире. Положила в него деньги и получила талоны.

Я села около окна, облегченно вздохнув. Можно было спокойно смотреть и изучать характер города. Случайно выбранный маршрут представил мне В как город контрастов. В целом он состоял из солидных прямоугольных кварталов и домов, облицованных серыми прямоугольными плитами. Они неизменно чередовались с прослойками старых, дореволюционных домов, таких же, впрочем, солидных.

Люди в В мне не понравились. Ничего не хочу сказать о них плохого, но во всяком случае они не были хорошими для того, чтоб смотреть на них из окна троллейбуса. Все неплохо одетые, одинаково деловые, они не вызывали никаких эмоций. Город А умел развлекать, и не только приезжих. Только обсмеешь дешевку с претензией на богемность, а рядом уже строгая недосягаемость из ряда вон выходящих шмоток. В городе В все были какие-то одинаковые. Но это я так считаю.

Очень скоро мне стало скучно. Я посмотрела на себя со стороны и увидела замерзшую девушку, вынужденную кататься по городу в троллейбусе по крайней мере часов до трех. После этого стало совсем тоскливо. Было так глупо ехать в троллейбусе без Нинашева, изучать характер города, смотреть на людей и не говорить с ним обо всем этом.

«Здравствуй, Сергей. Здравствуй, мой хороший. Я так давно тебя не видела, так давно с тобой не говорила. Ты уж извини меня за сентиментальность. Просто ужасно холодно и плохо… В чем дело, Сергей? Что случилось? Неужели ты уйдешь? Понимаешь, в чем дело? Есть мир наших отношений и есть мир, окружающий нас. В первом я дала свободу своим чувствам впервые в жизни. Это было так трудно. Я хотела тебя гладить по голове и не могла, потому что второй мир ходил неподалеку и предупреждал: «Осторожней! Если мир ваших отношений умрет, ты с этим нелепым глаженьем головы очутишься в моих руках, и тут уж я все сделаю, чтобы ты помучилась от стыда и уязвленного самолюбия». А мне так хотелось погладить тебя по голове и поцеловать твою руку, и говорить эти идиотские слова – «мой милый», «мой хороший». Я решилась, потому что взяла пример со своей подруги Нади Черкасовой. Она всю жизнь так делала. Если хотелось сказать «я люблю», говорила «я люблю», если хотелось целовать – целовала. А у меня перед каждым проявлением чувства стояли преграды. И вот я их сломала. Вернее, они сами сломались. Если говорить честно, то мир, окружающий нас, часто на тебя замахивался. Он шептал: «Таня, а вон тот умнее, а тот добрее и благородней». Но я не давала ему распускаться. А ты, кажется, заодно с ним. Впустишь этот мир в мир наших отношений и не представляешь себе, что он там натворит: моя нежность станет глупостью, страдания – растоптанным самолюбием, наша любовь – связью… Ну ладно, хватит об этом. Я сегодня завтракала, и куски вставали у меня поперек горла оттого, что ни на минуту не выходила из головы девушка одна. Люда Зайцева. Она сидела в той же самой кухне, что и я. Ела за тем же самым столом с моей подругой Надей. И та самая Лидия Николаевна, которая мне предложила позавтракать не без приятности в улыбке, ворвалась на кухню и закричала: «Людочка пришла! Как всегда, покушать девочке захотелось! Что ж это за странности у твоей подружки, а, Наденька? Как Зайцева к нам приходит, так сразу вы садитесь за стол!» Я знаю, что ты сейчас скажешь. Ты пожмешь плечами и с вызовом скажешь: «Ну и что?» Да не заставляю я тебя давить из себя удивление и возмущение. Не удивляйся, если не удивляет. Просто у меня потребность рассказывать, рассказывать обо всем тебе. А в другой раз другая девочка – Нина Сарафанова – попросила у Нади кофточку поносить. Надя завернула ей, и только они вышли за дверь, как выскочила Лидия Николаевна и закричала: «Девочке носить нечего?! Девочка нищая?! Что ж ты мне, Наденька, сразу не сказала? Я бы уж этой девочке поискала чего-нибудь из старья!..» Ну что ты скажешь про Лидию Николаевну? Вот теперь ты молчишь с самым загадочным взглядом. И можно подумать, что ты составил свое мнение про Лидию Николаевну. А, ты просто ждешь, когда выскажусь я, чтоб после твое мнение было обязательно вразрез с моим. Ну хорошо, я скажу первая. Бабка – дрянь. Но то, что свою работу знала и любила, уже неплохо. Этим мало кто может похвастаться. Так что, вполне вероятно, затраты окупятся. Ну давай твою руку. Мы пока еще в своем мире, и я могу поцеловать ее на прощанье. Сейчас вытряхнусь из троллейбуса, найду первый попавшийся кинотеатр с первым попавшимся кинофильмом. До свидания, Сергей Нинашев!»

Купив билет на «Незваного наследника», я сидела в фойе кинотеатра «Победа». В руках у меня были пирожки, которые я непринужденно пережевывала, разглядывая публику. Из кресла в зале люди смотрелись такими же, что и из окна троллейбуса: никаких резких отклонений от неплохо одетого, неглупо взирающего на мир стандарта. Одиночество в незнакомом городе могло подарить мне непринужденность, с которой я жевала пирожки. Разглядываемая публика видела меня в первый и последний раз. Нужно было внушить себе это, и все.

Ничего хорошего я от фильма не ждала. И он мои предположения оправдал. Заставил юношу, шлявшегося без дела (в общем-то, он был хороший, просто не нашел себя), попасть на стройку, где прораба замучила текучесть кадров. С первых минут меня возмутило, что на стройке была куча красивых девушек в кокетливой спецодежде. Это было оскорблением для девушек, с которыми мне пришлось работать в августе на строительстве общежития. Рабочие кадры были на девяносто процентов из сельской местности. Поломка грузоподъемника и придирки бригадира превращали речь девушек, женщин в сплошную импровизацию из непотребных слов. Вряд ли красивый юноша с магнитофоном и гитарой рискнул бы появиться среди таких, в телогрейках, пятнистых от капель краски. Но среди красивых девушек от нечего делать почему бы и не появиться. И юноша веселит зал своими выходками, направленными на нарушение трудовой дисциплины. Заодно так, между прочим, он решает проблему текучести кадров, развернув самодеятельность. И к удивленному прорабу плывут люди с гармонями и другими музыкальными инструментами. Они горят желанием работать на стройке. Но прораб уже ничем не может их порадовать. Совсем недавно он выяснил, что этот бесшабашный, но, в общем-то, хороший парень – его сын. И прораб придирчивей стал к нему относиться. Смотревший ранее на выходки сына вполне терпимо, он влепляет сыну ремнем по атлетически сложенной спине. После этого юноша уходит якобы навсегда. Но его неудержимо тянет к стройке. И он туда возвращается. Радостными лицами и криками его бригады закончился этот фильм…

После «Незваного наследника» я сделала обход попадавшихся на пути магазинов. Съела еще два пирожка и поехала на улицу Достоевского. Был всего час дня, но я не смогла себе придумать ни одного развлечения.

Дорвавшись до блаженного тепла, Таня Елагина включила песню про птиц и закурила, усевшись с ногами в кресло.

– Ну как тебе наш город?

В комнату вошла Лидия Николаевна с «Беломором» в руке.

– Мне понравился, – ответила Таня. – Современный город. Чистый такой… – И она нахмурила лоб, отыскивая другие достоинства.

Но Лидия Николаевна не стала ждать, задав Тане неожиданный вопрос:

– Ну-ка ответь мне. Какое впечатление на тебя произвел Василий? – Таня увидела ее внимательные ждущие глаза. Уверенность в том, что искренность обернется противнее, заставила Таню скромно пожать плечами. – Только честно!

Лидия Николаевна не отступала. Таня еще раз пожала плечами.

– Что, интеллигентность не позволяет? – понимающе спросила Лидия Николаевна, совсем уничтожив возможность неискреннего отзыва. И Таня честно ответила:

– Впечатления не было. Пока.

– Правильно! – подтвердила Лидия Николаевна. – Чего-то в нем для Наденьки не хватает. Правильно ты, Таня, заметила.

– Да… – вынуждена была сказать Таня под взглядом ее требующих глаз. – Чего-то не хватает. Надя как-то тоньше…

– А что ты, Танечка, хочешь? – перебила ее Лидия Николаевна. – Он мне и сам говорит: «Чего вы, бабулечка, от меня хотите? Я же деревенский». Парень ведь всю жизнь прожил в деревне. Вначале он был очень груб. И не замечал этого. Стучится в дверь – Наденька его спрашивает: «Кто там?» А он: «Открывай давай!» Я его потом в сторонку отозвала и говорю: «Васенька, да разве же так можно?» А он удивлен: «Что я такого сделал?» Чего же ты хочешь? Он же в деревне жил. Ему на все глаза открывать надо.

Таня слушала Лидию Николаевну, как всегда, внимательно, понимающе кивая.

– А уж любит он ее!.. До того любит, Танька! Он даже к вещам ее ревнует.

«А к подругам тем более. Так что чем скорее отсюда умотаешь, тем лучше», – сказала себе Татьяна.

– К подругам тоже. А подруги у Наденьки все такие сволочи. Она для них ничего не жалеет, чего им только не дарит, чего только не покупает. А из подруг хоть карамельки бы паршивой кто-нибудь принес. Ну слава богу! С приездом Васи они все меньше ходят.

Тане стало стыдно оттого, что она не привезла Наде даже паршивой карамельки. Потом она себя успокоила тем, что и Надя ей ничего не привозила. И в конце концов Таню взяло зло, что Лидия Николаевна взяла на себя право лезть в чужие отношения, где и без подарков было неплохо. И, в общем-то, пока ничего существенного по поводу претензий к Татьяне Елагиной лично сказано не было. Таня мрачно курила, ожидая, какой еще камень полетит в ее огород. Лидия Николаевна посмотрела на нее очень внимательно и, глубоко затянувшись, спросила:

– Слушай, Татьяна, у вас в семье есть кроме тебя дети?

– Есть, – ответила Таня, – младшая сестра.

– А ведь твою сестру гораздо больше любят, чем тебя? – Лидия Николаевна посмотрела еще внимательней и проникновенней.

Людям всегда приятно, когда про них что-то угадывают. И Таня удивленно протянула: