Текст книги "Жизнь уместна (сборник)"

– И на хрена мы его подобрали?

Смеялись долго, бесконечно, не могли остановиться. На несколько мгновений я успокаивалась и, слушая одинокий Надин смех, думала, какой же он страшный. Мы забрали из квартиры Виктора Сергеевича вещи и жили у меня еще два дня. Надя говорила о Васе, я – о Нинашеве. Отца своего Надежда уже не любила. Ее романтическая натура остыла к нему. Я обещала приехать в город В.

Надина мама снова оказалась в КПЗ. На этот раз ее взяли за хранение наркотиков без употребления. В октябре был суд.

«Что я могу написать тебе? Меня нет. Осталась тень, ничто, сухарь, в каждую дырочку которого дует сквозной ветер октября.

За полчаса до начала суда я получила твое письмо – твою частицу, мою жизнь. Прочитав его, я пошла на суд.

Что было на моей душе? Пусто. Я ни о чем не думала: ни о маме, от которой отвыкла, ни о последствиях, ни о чем. Я давно сделала для себя правильный вывод: неправильный, неумелый шаг мамы – это вина бабки. Поэтому я ко всему была готова и ко всему мой разум отупел.

Нас было двое в коридоре: я и бабка. Машину с мамой ждали два часа. Мое состояние не изменилось за это время. Я не способна была думать ни о чем. Вдруг в конце узкого коридора распахнулась дверь. Это была моя мама в своем вишневом пальтишке и белом беретике. «Доча! Доча! Где она?» – успела произнести мама, проходя мимо бабки, которая была ближе. Я подошла к двери, куда ее завели. Поскольку из нее то выходили, то входили милиционеры, я устремила свой взгляд на маму издали. Увидев меня, она прислонилась к решетке и, закусив губы, смотрела. Я чувствовала, что ее душат слезы. В глазах моих помутилось, и я едва сдерживала рыдания. Она умоляюще сказала: «Доча, скажи, чтобы меня не наказывали. Скажи, что я зарабатывала шитьем». Сначала мама была с ними одна, потом вызвали бабку, а уже потом меня.

– Кто распоряжался алиментами?

– После маминого прихода из тюрьмы я получала алименты сама и распоряжалась ими в полной мере.

– Какой образ жизни вела мать?

– Все бы было хорошо, если б она не выпивала под влиянием этого Малахова, часто бывавшего у нас и водившего своих друзей.

– Мать работала после прихода?

– Она зарабатывала шитьем.

– Сколько?

– Не знаю.

– Что можете сказать о порошке?

– Накануне обыска бабушка сказала, что Малахов что-то прячет в аптечке, но так как мы его боялись, то в ответ на мое предложение: «Давай посмотрим?» она сказала: «Что ты! Он нас убьет!» Когда произвели обыск, мы узнали, что именно там хранилось.

– Замечали ли вы, что ваша мать курит что-то подозрительное?

– Мама курила только сигареты.

– А он?

– Он – не знаю.

Танюша! Моя мама действительно никакого отношения к порошку не имеет. Это порошок Малахова. А она его прикрыла, сказав, что нашла в ботинке одного из друзей и спрятала, чтобы он не курил. А тот в свою очередь на допросе сказал, что не знает никакого порошка. Малахов же, как его только схватили, сказал: «Порошок хранит Ирка». За хранение без употребления от одного года до трех. Ей дали год.

Когда вынесли приговор, она повернулась ко мне и поцеловала. Я пошла, ничего не видя и не слыша. Я не оглядывалась, зная, что сзади бабка и что если я увижу ее, то разорву на части. За что?! За то, что она бабка, сгубившая сызмальства свою дочь, разорившая две семьи.

Смерть мамину легче перенесла бы, потому что знала бы, что ей легче станет. А тут сколько пережить ей придется?! Боюсь, не вынесет она. А без нее мне нет жизни, без такой, какая она есть – хрупкая, неопытная, несчастная, бесконечно любимая мной. Все снесу, вce вытерплю не из благородства, которым она была полна, когда бабку, мать свою, брала с собой жить (у меня его и нет!), а из любви к ней, к матери своей.

Если Вася не приедет, я физически не вынесу. Сдохну, как собака. Это куда легче, чем жить вот так, как сейчас. А жить надо. И от этого иногда завыть хочется».

Я вышла из троллейбуса и побежала. Задыхалась, но бежала до самого дома Нинашева и все твердила себе в такт шлепкам сапог о землю: «Он встретит меня с тревогой. Он спросит, где я была все это время. Он скажет, что приходил ко мне, но меня не было дома. Он не может этого не сказать. По всем законам гармонии меня должно ждать добро, чтобы уравновесить весь тот ужас, все зло, все двадцать девять дней без него. Я поднимусь на четвертый этаж и позвоню. Он откроет дверь и встретит меня с тревогой. Он спросит, где я была все это время. Он скажет, что приходил ко мне, но меня не было дома… Танечка! Милая моя. Хорошая моя! Понимаешь, что не может быть иначе. По законам гармонии противоположности друг друга уравновесят. Не бойся. Он встретит тебя с тревогой. Он спросит, где… Ну звони! Звони!.. Сергей… Почему он отводит глаза? Дай мне твои глаза. Они веселые. Почему они веселые? Кажется?.. Ты меня разлюбил, да? Чего ты пожимаешь плечами? Тогда скажи, какая сегодня температура?.. Я не сошла с ума… А ведь градусник ваш врет, молодой человек. Показывает всего минус тридцать восемь по Цельсию. А дело-то к двумстам семидесяти трем идет, к абсолютному нулю. Ты разлюбил меня, да?.. Он сказал, что вряд ли любил. Как это! Что это! Сергей, ты обожди! Давай сядем, разберемся. Я тебя люблю! Понимаешь? Если одно тело действует на другое с какой-нибудь силой, то оно отвечает первому с такой же силой. Я тебя точно люблю. Я знаю. Значит, ты тоже любишь меня… Дура… С каким наслаждением сказал он это «дура». Я в чем-то провинилась? Я что-то не так делаю? Ты объясни. Я пойму. Я все-все постараюсь понять и сделаю, чтобы тебе было хорошо!.. Господи! Какое у него лицо – мужчины, пресытившегося женской любовью. Тупое!.. Сереженька! Не бросай меня. Что хочешь делай: бей меня, топчи меня, только не отнимай себя у меня… Девушка! Вставайте с колен. Нинашев отвернулся. Я себя убью! Убью! Понял?.. Да. На похороны приглашаю… Что, это все?! Зачем я плачу? Распускаю слюни?.. Я тебя не любила! Понял? Ты просто красивый. Вот и все!.. Конечно же, я вру. Тебе очень просто сейчас быть и умным и не теряющим достоинства. Это ведь не у тебя, у меня из глаз слезы текут. Уходи отсюда! Скорее… Как стыдно. За все стыдно».

Я заставляла себя успокоиться. Несколько раз по дороге домой я упала и, не отряхиваясь, шла дальше, задыхаясь от холодного воздуха и невысказанности. Со мной остались и Лидия Николаевна, и пустые глаза Василия, и Надины глаза, ушедшие от меня далеко-далеко. Еще были Сашины мысли по поводу «Романса». Их было нужно отдать, чтоб и Нинашев тоже знал, отчего в кадр входят осветительные приборы. И сознание того, что он никогда об этом не узнает, мучило меня больше всего. Но я упорно пыталась взять себя в руки. Дома сняла с полки «Психиатрию» и решила занять свой мозг доказательством того, что Лидия Николаевна сошла с ума.

«Не существует двухсот семидесяти трех. Сейчас я это докажу. Можно только приближаться. Общая симптоматология психических расстройств… Психические нарушения при инфекциях. Не пойдет… Эпилепсия. Не пойдет. Во! Психические нарушения на почве алкоголизма… Нету двухсот семидесяти трех. В природе нету и в жизни нету. Всё на единых законах гармонии. Хронический алкоголизм. Это про Лидию Николаевну. Похмельный синдром… черт его знает! Может, и был. Утрата самоконтроля. Это не про Лидию Николаевну… Конфликтность выступает в качестве характерной черты (взыскания по службе, ссоры в семье). Хорошо. Сужение круга интересов, эстетические потребности отходят на второй план. Тоже верно… Так как запои… Ослабевает суждение, в неточном и искаженном воспроизведении прошлого сознательная ложь смешивается с истинным положением вещей. Здорово… Ну вот. Все насмарку. Легкая внушаемость больных, податливость постороннему влиянию. Это же не про Лидию Николаевну… Алкогольные психозы. Белая горячка. До нее старуха не допилась… Параноид, галлюц… Стоп. Наркомания. Таня, вы все еще на двухстах семидесяти трех. Ну и плевать на эту старуху. На всех плевать. Дайте мне Сергея!.. А ну-ка! Выбрось его из головы! Займись делом. Смотри, что еще подходящее… Опухоль мозга. Может, у старухи опухоль. Нарушения при травмах. Может, у бабки травма?.. Старческие психозы. Двести вторая страница… Инволюционная меланхолия. Какая красивая болезнь. Тревожно, тоскливая депрессия с частым присоединением бредовых идей самообвинения и уничижения. Это не про Лидию Николаевну… Инволюционный параноид. Бред ущерба. Развитие бреда на фоне ясного сознания и внешне упорядоченного поведения. Типична структура бреда и его фабула. В бредовую идею вовлекается узкий круг лиц (соседи, знакомые). Лед тронулся. Они обвиняются в умышленном причинении всевозможных неприятностей. Тематики бредовых построений обычно не распространяются за пределы узких бытовых отношений (бред малого размаха). Вначале претензии больных воспринимаются как реальные житейские дрязги, однако со временем вырисовывается их явно патологическая сущность. Больные убеждены в том, что соседи портят их вещи… Кто там?»

Это была мама, пришедшая с работы. Она выразила удивление по поводу моего нездорового вида. Я сидела и слушала, что говорит моя мать, но смысл сказанного не улавливала. На глаза накинулась какая-то пелена, изредка нескольким словам удавалось пробиться до моего сознания, и тогда я выдавливала из себя предложения, нужные по смыслу. Под вечер мать вспомнила: «Помнишь, ты просила меня спросить у участкового психиатра про родственника какой-то девочки? Соловьева Виктора… как там? Я все забывала спросить с августа месяца. А вчера участкового психиатра встретила на конференции и спросила. Махровый шизофреник. В квартире, говорят, грязь ужасная и вонь. Он в туалет не ходит. У него для этого баночки специальные».

«Эта девушка хотела быть выше иронии! Она хотела быть выше всего на свете… Как это Сергей сказал – что вряд ли любил меня. Он что, врал? Тогда он гений, раз не только языком, но и руками умеет врать. Мои руки не простят его рукам… Что делать?! Был мир. Были радости и огорчения. Пришел Нинашев. Я бросила мир, где поступками двигало самолюбие, и стала жить в мире наших отношений. В нем поступками двигала любовь. Любовь у меня отняли. Где мне теперь жить? Там? В мире, где самолюбие? А что мне в нем делать? За что мне уцепиться? Я не хочу жить – эти слова как черная пропасть без дна. За что уцепиться? Учеба? Диплом? Платье красивое? Все тусклое, все ненужное. Все обваливается из-под уцепившейся руки. Я не хочу катиться в эту пропасть! За что уцепиться? Всё родители. Их работа. Зачем в мою детскую голову вбили лозунг «надо любить людей»? Почему мне не говорили: «Наплюй на людей»? Сейчас бы было так хорошо. К первому я привыкла. Я не хочу его менять. Но надо. А то меня сейчас убьет, придавит, задушит… Что делать? Как жить? Что любить, что ненавидеть? В этом мире, где даже руки умеют врать… He могу!!! Не могу жить! Но ж-жить н-надо! Я напьюсь. Утром встану и напьюсь. До потери сознания! Вдребезги! Пока адаптационная энергия не накопится. Всю жизнь не накопится – всю жизнь буду пить. Иначе нельзя. Как мне книгу с полки взять, если я не знаю, что любить и что ненавидеть!.. Ж-жить надо!»

Таня Елагина пила. До потери сознания. Много дней или мало, она не помнит. Она только одно помнит: мужики какие-то со снега ее подбирают и тащат в теплый подъезд. Ноги волочатся по земле, а Таня кричит: «Я поняла тетю Иру!» И еще она помнит чьи-то чистые голубые глаза, полные брезгливого страха.

Все это я написала для тех чистых голубых глаз.

О падении храброй казаночки
(Повесть)

Хороша бывшая Поперечно-Горская. Даже теперь, когда булыжная мостовая закатана в щербатый асфальт, а к деревянному особняку часовщика Акимова «приклеена» белая кирпичная коробка с зеленой крышей, как в детском строительном конструкторе. И на том, конечно, спасибо, по нашим временам. Ведь домовладения купца Прокопьева, потомственного дворянина Ахмерова, члена окружного суда Бурре вообще снесли с лица земли. Оставили от построек, которые сто лет могли простоять, обломки, источающие свежий запах смолы на сколах вековых бревен. Даже здание меблированных комнат Варвары Михеевой, которое в «Таблице памятников, находящихся на государственной охране» числилось под номером двести семьдесят три, не пощадили. То ли охранители утомились охранять, только памятник исчез. Исчез вместе с фонарными столбами девятнадцатого века, коваными воротами, балконными решетками, парапетами и номерной табличкой.

От былого великолепия Поперечно-Горской остались лишь дощатые сортиры, колонки да рельеф. Благодаря ему, покуда улица извивается и преодолевает овраги, очарования своего эти места не теряют. Кажется, воткни сюда панельную многоэтажку, руины «переварят» ее, сделают романтичной. Что уж говорить о здании с претензией на элитность, три года назад врезанном в склон оврага. Еще недавно от сопряжения с ним скрежетала вся округа, а сейчас, пожалуйста, нежный звон по периметру, нужно только уметь слушать симфонию тишины…

…Баю-баюшки-баю, не ложися на краю-ю-ю! Жизнь «нового русского» – азартная игра, и потому дом, в котором он живет, должен быть похож на безмятежную сказку. Кому хочется, чтобы его грохнули в суровой яви панельного дома. Все при мне! – башенка со шпилем, эркеры, ярко-красная металлочерепица… под кровом которой энергичным людям не страшно спать… Ну что ты все скрежещешь своей проржавелой кровлей?!

…Я стар-р-р…

…Пустяки, тебе только обшивку сменить. Хочешь, я пробью кого-нибудь из толстосумов на благородный поступок? И будешь ты с трубы до фундамента покрыт сайдингом, имитирующим бревна…

…Синтетикой!!! Алла сакласын![1]1
  Боже упаси! (тат.)


[Закрыть]

…Ага, значит, ты понимаешь, что почерневшие доски тебе к лицу?.. Ты такой таинственный, в глубь тебя хочется идти.

…Внутри меня ничего интересного нет! Голова забита изгнанными из книжных шкафов книгами, изношенной одеждой. В чреве лопаются банки с вареньем, гниет капуста и прорастают картофельные клубни. Разбухают и снова сохнут шишки в пакете. Всего-навсего.

…И все же каждым своим балконом, каждым козырьком подъезда я испытываю при виде тебя дикое притяжение. Трепещу каждым кирпичиком…

В последнее время у моих жильцов только и разговоров, что о мемориальной доске на твоем фасаде. Хоть бы одним оконцем на нее взглянуть…

…Увы, элитное создание, я не сказочная избушка на курьих ножках, чтобы повернуться к вам передом, а к проезжей части задом…

…А-а-ах! Муси-пуси-пуси, милый мой, муси-пуси-пуси, не расстанусь с тобой!.. Бух-бух-бух!!!

Ночную тишину нарушили удары какого-то тяжелого предмета по трубам отопления. Затем из форточки донесся истошный мужской голос: «Я до Международного Европейского суда по правам человека дойду! В Страсбурге…» Музыка на мгновение стихла. «Вот и пошел в Страсбург!» – прозвучал ответ из окна этажом ниже. Спустя несколько минут взвинченный мужской голос раздался уже внизу, возле переговорного устройства на дверях подъезда: «С вами говорит майор Ахметов! На вас поступила жалоба! Сейчас я к вам зайти не могу – еду с группой захвата на массовую драку…»

«Муси-пуси» смолкло. Во двор высыпали обитатели «нехорошей квартиры», вытеснили своими плотными низкорослыми туловищами из тени в свет фонарного столба «борца за права». Блеснула его лысина. «Старикашка, гнусный и плешивый. Ты нам просто завидуешь из-за того, что мы хорошо живем!» – набросилась на соседа мать семейства. У этой поблескивали золотые кольца на пальцах жестикулирующих рук. «Вы думаете, мы нарочно, а мы не нарочно, – прохрипела дочка сквозь клубы сигаретного дыма. – У нас просто образ жизни такой». «Я вот на вас, торгашей, соберу компромат и доложу президенту республики, какой у вас образ жизни!» – не сдавался лысый. Последнюю угрозу он выкрикнул, вновь ретировавшись в тень, поближе к дверям. Однако угроза вкупе с намеками на связи в верхах ничего, кроме смеха, не вызвала. «Мы никого не боимся! Мы всех купим!» – загалдели женщины. «Или с борисковскими договоримся…» – звучало в их нестройном хоре бурчание низколобого юноши, мужа одной из дочек мегеры.

Бедные бетонные перекрытия дома, им потом не менее получаса пришлось вбирать в себя стенания законопослушного жильца: «Зачем я здесь поселился? Я испортил себе старость!»

…Баю-баюшки-баю, Вильсур, вас никто не держит здесь. Баю-баюшки, Сагитович, скатертью дорога вам… Елочки пушистые, мой благородный керамический кирпич пропитался людской злобой, матом, блатными шансонами, как у какой-то хрущевки из силикатного… О таких ли жильцах я мечтала, когда была эмбрионом – переплетением тонких линий на мониторе компьютера в архитектурной мастерской. А ты помнишь себя до своего рождения?

…Будем считать, что я родился, как Афина, из головы своего хозяина, минуя утробу чертежа. Однако отроческие грезы о том, как буду блаженным жилищем для святых людей, признаю, были. Блаженство райское, сосредоточенное внутри своего естества, хотел распространить сначала по всей земной поверхности, потом – на весь видимый мир. Областью одухотворения мнилась мне морская стихия и воздушная, а затем все междупланетное и межзвездное пространство. Однако обстоятельства не расширили мои возможности, но напротив наложили на них узы…

…Этих маразматичек – коммунистку и алкоголичку – я когда-нибудь прихлопну тарелкой спутниковой антенны. Женщины, а опустились ниже плинтуса. Тебе нужен новый хозяин!

…Я на своем веку повидал хозяев больше, чем ты, четырехподъездная. В 1926 году под крышу твоего визави, как сельди в бочку, набились Сафиуллина Джамал, кастелянша КГУ, расчетная книжка № 117, Федоров Василий, делопроизводитель Татторга, расчетная книжка № 37, Яхин Адельша, служащий райкома, расчетная книжка № 55, Скоробогатов Яков, правозащитник, расчетная книжка № 102, Хуснуллин Саид, торговец обуви, жилец, платил Скоробогатову по соглашению пятнадцать рублей. Мои просторные комнаты изуродовали перегородками так, что я еле дышал.

…Почему ты допустил, чтобы с тобой, памятником архитектуры, так обращались? Мозаичный паркет масляной краской покрасили – ладно! Кусками шифера сгнившую террасу заложили – сойдет! …Ох, чует моя электрощитовая: придется коротать двадцать первый век с каким-нибудь идиотом-новоделом. За разговорами типа «Кухни и кухоньки за деньги и денежки»… Нет, или я образую с тобой ансамбль, или… или вообще здесь стоять не буду! Набок завалюсь! Коттедж из кирпича «абрикос» собой придавлю!

…Как можно рассчитывать за десять лет, за пять, за год, наконец!.. Кто поручится за завтрашний день?! Помнишь, дитя мое, вчера вечером меж нами стоял тополь. Я знал его, сколько себя помню. Был Тиряк-ага деревом, не обделенным дарами фортуны, тенью своей густой кроны спасал от зноя насельников армянской слободы, работников суконной фабрики. Он подавал прекрасные надежды; мечтал удостоиться мемориальной доски, вроде моей, пожить еще два столетия, в полном смысле этого слова, – мечтал с таким же правом, как всякий, как я, ты, Вильсур Сагитович, и вдруг… Бух-бух-бух!

То Нияз, инспектор Госархстройконтроля, вернулся после бурно проведенной ночи. Отчаялся найти в карманах ключ от подъезда, только игральные карты по ступенькам крыльца рассыпал. Наклонился вниз, поднял, рассмотрел: «Ого, сам-третей». «И-и-и», – противно запищала под его пальцем кнопка переговорного устройства. «Диля!» – в нетерпении снова заколотил в железную дверь. Наконец домофон сработал…

…Жена ему: «Не дыши на меня винным перегаром поганым… и не так лихорадочно»… Он ей: «У меня штамп в паспорте»… Она: «Дело не в штампе, Нияз, меня будут проклинать ангелы, если я тебе откажу…»

…В мире людей то, что ты в данный момент делаешь, называется сплетнями.

…Что-о-о!.. Окна бы мои пластиковые, поворотно-откидные на тебя не глядели. Можно сказать, снисходишь до общения с развалюхой… Вон соседу слева брусчатку к ограде подвезли – круто… Э-э-эй, «абрикос», как насчет теплоизоляционных слоев для предотвращения морозного пучения грунта? …Подумаешь, система очистки воды в подвале… зато у меня джакузи и сауны через одну квартиру… Ась? Евровагонка?… Хр-р-р… его-о-а-агедия унесла жизни… тысяч человек остались без крова… в ста фильмах, и каждая его роль… мощный ветер валил опоры электропередач… доступный автомобиль с солнечным характером… ризовой фонд побил все рекорды и составил шестьсот тысяч долла… два гола на счету… стой раз стала сильнейшей командой мира… еврокомиссия одобри… под хорошим названием никогда не говори никог… транслит – жуткая смесь… ре – его спутницей может быть только безработная женщина… ременная облачность, без осадков… бувь франческо долли – посвящение любви… сти пятьдесят протоколов – таков итог рейда… вести следят за событиями…

Луч восходящего солнца устремился к контейнерам с мусором: скользнул вдоль буханки заплесневелого хлеба, споткнулся о мятую газетную страницу – «…стресс-интервью. Оно позволяет…», – нырнул в свитер, почти не рваный, зажег ослепительным блеском глянец журнала – «…повернулась к публике задом», – попытался согреть кожподкладку, обувную, свиную, старого полуботинка. Обернулся влажным блеском на собачьем носу и, оседлав клыки дворняги, вонзился в туго набитый пищевыми отходами пакет… вспоров его, рассыпал желтые шкурки бананов, оранжевые скорлупки апельсиновой кожуры, коричневые гирлянды картофельных очистков. Дружеское, но прохладное дуновение согнало луч с пестрой кучи, увлекло вверх, на кружевную от ржавчины жесть. Деревянное строение отозвалось ревматической ломотой в отсыревших пазах, не пустило струю прохлады в сердцевину бревен – к следам дурманящего аромата сосновой смолы. И тогда они, осенний луч и дуновение, взлетели выше в полной уверенности, что запутаются в обильной кроне тополя, всласть пошелестят, раскачивая ослабевшие черенки листьев, – но застыли от ужаса и недоумения в пустоте. Казалось, свет едва начавшегося дня мгновенно потускнел и пеплом опрокинулся на розовеющий небесный свод.

Тут и ангел мести не замедлил появиться на крыльце деревянного дома в лице пенсионерки с каким-то покрывалом в руках, до того замусоленным, что походил он на кусок серой пелены, только что экспроприированный у неба. Ритмичные выхлопы она начала сопровождением песенки начала 60-х: «Рула-терула-терула-терула…» Однако стоило взгляду упереться в место отсутствующего (или невидимо присутствующего) ствола, как тонкие губы перешли на ритмизированные проклятья: «Лђгънђт тљшсен! Пусть падет проклятие на ваш род! Мур кыргыры! Пусть засохнет род того, кто тебя погубил…» Немудрено, что от таких слов судорога прошла по серой пелене небес и застыла, обозначив гроздья печальных ликов. Подобие напевного мунаджата излилось сверху: «Какая участь у тебя? Тебя спилили отчего? Как статность набирало ты? Как вызрели твои плоды? Кто ветви обрубил твои, и листья как теряло ты?..» А безобразная пенсионерка двинулась в сторону нового дома, потрясая отвратительной тряпкой: «Я буду мстить! Я вам сделаю козью морду!»

Люди спешили мимо нее во всем новом, сшитом из самых модных тканей: «старая кожа», деним с лазерным напылением, «зимний хлопок», пейчворк, титаник-металлик. Мужчины и женщины с брелками автосигнализации в руках только на первый взгляд разъезжались кто куда, по сути, каждый из них стремился в одно место – уютный кабинет какого-нибудь госучреждения. «Чем он вам помешал?» – Они даже не понимали, что от них хочет бабка в полуистлевшем трико и мохеровом берете сорокалетней давности. – «Без червоточинки, сахарный на срезе! Деревья нельзя обижать, землю нельзя обижать. Земля – источник жизни. Думаете, вы хапнули квадратные метры в центре города, возвели хоромы на месте чужого яблоневого сада и бесценная земля – ваша собственность? Земля не может быть ни в чьей собственности. Она принадлежит тем, кто ее обрабатывает!» Лишь мужчине тридцати лет не удалось проскользнуть мимо. Суфия заставила его приостановиться, перегородив, как тореадор, дорогу серым покрывалом.

– Марсель, кого-кого, а моих студентов история должна чему-то учить. Смотри, – показала на эмблему страхового общества «Северное», дореволюционную, с ятем, – тот, кто строил этот дом, мнил себя хозяином, частным собственником. Верил, что дом перейдет по наследству детям и внукам…

– Здрась… – бывший ученик достал из кармана куртки вибрирующий мобильник.

– Помнишь, на семинарах по истории коммунистической партии мы обсуждали развитие общества по спирали?

– Рынок разогрет, агрофирма «Машляк» будет акционироваться…

– Помоги найти управу на дровосеков…

– Да пошла ты!.. – В телефон: – Не тебе… тут одной, с пайковым сознанием.

– Ах ты серость, троечник! Не способный вызубрить три источника и три составных части марксизма! – Вдогонку: – Правильно, мы ведь теперь по разную сторону корыта: с той, где берут, и с той, где отнимают.

Донесся лишь шум отъехавшего авто. Обмотав вокруг себя покрывало, наподобие римской тоги, Мифтаховна направилась к огромному, похожему на круглый обеденный стол пню. Заходила вокруг него кругами, маниакально повторяя: «Куда ужалить, куда ужалить?» Затем неожиданно юркнула в калитку и обрушила ожесточение на остатки приусадебного участка. Тюкала с усердием корейца на «заплатке» земли мотыгой, пока, успокоившись, не замурлыкала «Рула-терула…». Нашла понимающего собеседника в лице растения: «Как тебя японцы зовут, «цветок белого дракона»? Смотри, не подведи, распустись ко дню рождения внучки Камиллочки».

Тут из окна второго этажа с обезьяньей ловкостью чуть ли не с куст хризантем выпрыгнул мальчик. «Маугли! – возмутилась Суфия, – почему ты не в школе?» Вслед за ним в оконном проеме появилось дегенеративное лицо матери: «Маугли, попроси у папки денег». Кувыркнувшись несколько раз, мальчишка взлетел через покосившийся забор, перескочил (чувств никаких не изведав) через царь-пень и запыхтел над крышкой люка теплотрассы. Оттуда показался кукиш: «Пусть пропишет сначала».

…Почему некоторые люди не имеют крыши над головой, а другие купаются в роскоши?

…Люди в огромном своем большинстве удовольствие ставят выше общественной пользы, стремятся неудержимо к первому, упуская из виду последнюю. Если исключить физические бедствия, которые непосредственно от окружающей природы обрушиваются на человека и против которых средств еще не придумала наука, то вся остальная громадная масса зол проистекает из этого именно человеческого заблуждения. Меня навел на эти мысли один поразительный факт, о котором слышал на днях, девяносто лет назад. Театральную певицу буквально завалили деньгами, тратам на нее не было конца, в ее пользу собирались тысячи, ей сыпались драгоценные подарки. А между тем люди терпели нужду в одной из самых насущных потребностей – в здоровой воде, – пили гнилую воду. Какой-нибудь ярун-старик без счету сорит десятки рублей…

…Что ты мелешь?

…И в то же время, как жид, дрожит над каждой копейкой, когда приходится жертвовать на благоустройство города… Впрочем, полчаса назад тебя волновало другое – почем кубометр евровагонки.

…Ну конечно, ты у нас один фахверковый и уникальный! Да если хочешь знать, «пеноплекс» в моих стенах имеет закрытую мелкоячеистую структуру. Каждая ячейка – «шарик», наполненный воздухом под давлением, – недостижима для проникновения воды. Так что загадок во мне не меньше, чем звезд на небе!

…О жизнь, жизнь! Сколько в тебе неожиданностей, скачков, превратностей неожиданных!.. Я мечтал, что нынешний день будет достойным венцом моего векового стояния здесь… и вдруг. Крепись, сарай, зданием ратуши будешь. Выдерживай непогоду, не падай, смотри смело вокруг себя, оценяй, взвешивай… Иначе, как я, не совладаешь с собой – сыграешь глупую роль. Вот куда ведет фантазерство! Все кончено? – Да. Ужели «да»? Это убийственно, не вижу никакой искры, никакой лазейки, подающей луч надежды. Факты слишком сурово-ясны… К счастью, нет клятв и проклятий. Прощай, прощай, неоценимая!

…Вот это да!!!

…«Джерри, Найда, Кузька, Ганс! Тимуровцы мои любимые!» В дверях беспокойного подъезда появилась дама свежепенсионного возраста. Яркость и пестрота ее одежд соперничала с помойкой: зеленые ковбойские сапожки, розовые джинсы, куртка из разноцветных кусочков замши, бордовая шляпа с огромными полями. В одной руке она держала пакет с костями, в другой – поводок с бультерьером, на лице – гримасу уверенности в том, что ее питомец ничего, кроме всеобщего умиления, вызвать не может. Потому собака была без промедлений спущена с поводка, а Марья Власовна прямо с крыльца начала раскидывать мослы. Уже через мгновение двортерьеры всех мастей надежно перекрывали выход из подъезда женщине средних лет, одетой с таким изяществом, что лишь искушенный взгляд мог прочитать в ее наряде дресс-коды правоверной мусульманки. Даже затейливо повязанный платок на голове не выдавал религиозных пристрастий его обладательницы. Судя по непримиримому тону, с которым она начала диалог с соседкой, подобная ситуация возникала чуть ли не ежедневно.

– В республике фиксируется пятнадцать тысяч укусов людей собаками ежегодно.

– Ерунда! Мочой раны, мочой…

Бультерьер выгнулся характерной дугой среди сорной травы. Мимо прошла молодая мама. В отличие от невротических дочерей старомодной цивилизации, то была женщина нового типа, невозмутимая, как Будда. Диляра и Суфия Мифтаховна между собой звали ее «Сомнамбулой». Им казалось, что она взирает с превосходством на проявления их радикализма и энергии, хотя то была просто холодная усредненность человека, который вырос вне смыслов. К примеру, Сомнамбулу раздражало, что чумазый Маугли вьюном вьется вокруг ее сынишки Арсена, но каких-то умозаключений о плохом воспитании беспризорника или ненадлежащем надзоре над ним она не делала, лишь игнорировала его.

– Между прочим, – Диляра не теряла надежды расшевелить странную, с ее точки зрения, соседку, – согласно постановлению главы администрации города, «в случае дефекации животного в местах общего пользования» граждане обязаны «немедленно эвакуировать экскременты».

Единственной реакцией женщины нового типа на слово «экскременты» была улыбка: «У меня сегодня хорошее настроение». Но расходившийся Маугли все же вынудил ее топнуть ногой и сказать «кыш».

С удвоенной энергией Марья Власовна обрушила свои доводы на мусульманку.

– Вас послушать, так можно подумать, что грязь от собак – это единственная грязь, нас окружающая. Увы, в любой подворотне, в любом сквере, на детской площадке, в любом углу – везде человеческие испражнения. Давайте еще и коров обвиним в том, что они гадят на пастбищах и фермах.

– Вы кормите собак в подъезде, приучаете их ночевать здесь же, на территории общего пользования! Этим вы грубо попираете права мусульман. Шариат накладывает запрет на содержание животных. В доме, где живет собака, не поселяются ангелы.