Текст книги "Банды Чикаго"

Полиция продолжала свои рейды по Прибрежному району и в течение следующих дней – 5, 6, 7 и 8 октября. Проститутки и управляющие попадали под арест, а перед борделями ставили полицейских в форме; одновременно с этим полиция принялась закрывать дома терпимости на юге, севере и западе Чикаго. Между тем начал подниматься страшный шум на тему уместности полицейских рейдов вообще. Лига защиты женщин Чикаго издала доклад на шестнадцати страницах, где заявлялось, что кампания по изгнанию была «чудовищной ошибкой»; но Американская ассоциация бдительности в лице своего поверенного, Клиффорда Дж. Роя, который за несколько лет до того, будучи специальным уполномоченным, разгромил несколько банд торговцев женщинами, заявила, что будет «насмерть сражаться против сегрегации». Комиссия олдерменов, исследовавшая ситуацию с проституцией в городе, обратилась к окружному прокурору с просьбой отменить закрытие заведений Прибрежного района, пока не будут получены окончательные результаты расследования, но Вэйман наотрез отказался. Вместо этого он издал дополнительные ордера и приготовился судить уже арестованных владельцев кабаков. Городская администрация, хотя и не препятствовала полицейскому управлению в выполнении приказов окружного прокурора, сама на сотрудничество с ним не шла вплоть до 20 ноября 1912 года, когда мэр Харрисон приказал суперинтенденту полиции Джону Макуини закрыть все действующие в Прибрежном районе заведения. В «Рекорд геральд» от 21 ноября было написано: «Всего за пять минут реальных действий полиции Прибрежный район Чикаго был полностью очищен – могут же, если захотят! Прибрежный район просто исчез, как по мановению волшебной палочки, и для этого не потребовалось ужесточения законов – достаточным оказалось просто применить на практике законы, уже имеющиеся. Около шести часов вечера полицейские принялись заколачивать двери кафе Томми Оуэнса на Армур-авеню, 2033 – 2035. Они действовали по приказу мэра Харрисона, который наконец-то был им отдан прямо и недвусмысленно. Не успело затихнуть эхо ударов их молотков, как весь район опустел. К шести в округе уже не осталось ни одной женщины».

По сведениям «Рекорд геральд», танцевальный зал Фрайберга и несколько кафе по окраинам Прибрежного района не тронули, но сам район «погрузился в темноту». В действительности до полного исчезновения красных фонарей прошло еще два года.

Последним значительным действием Вэймана на посту окружного прокурора стал судебный процесс над полицейским инспектором Эдуардом Макканном, который провел в свое время успешную кампанию против кабаков Вест-Сайда, а ныне попал под обвинение в принятии взяток от мадам и владельцев салунов. Суд подтвердил обвинение, и Макканн отправился отбывать срок в Джолье. Примерно в то же время по схожему обвинению были отстранены от должности инспектор Джон Уилер и лейтенант Джон Бонфилд, а не прошло и года, как мэр Харрисон отстранил от дел и Макуини за то, что тот не закрыл отдельные заведения. Вэйман же ушел в отставку в начале 1913 года и, не выдержав нагрузки и нервного перенапряжения, покончил жизнь самоубийством дома, на Констанс-авеню.

5

По завершении очистки Прибрежного района окружной прокурор Вэйман заявил, что он Прибрежный район закрыл, а поддерживать его в закрытом состоянии – уже дело полиции. Для того чтобы это «дело полиции» выполнялось, мэр Харрисон учредил отдел по нравам под командованием майора Фанкхаузера, бывшего офицера Национальной гвардии Иллинойса, для которого специальным указом мэра был учрежден пост второго помощника комиссара полиции. Майор Фанкхаузер получил право проводить независимые расследования и возбуждать уголовные дела. Был организован отряд полиции нравов численностью в пятнадцать человек. У.С. Данненберг был назначен полицейским инспектором нравов – и тут же получил предложение оказывать покровительство некоторым из заведений юга Чикаго за две тысячи двести долларов в месяц. После отказа он получил много угроз. Размер предложенной суммы, как сказано в уголовной экспертизе Иллинойса, «позволял судить о доходе, который приносили полиции существовавшие ранее районы красных фонарей».

Ответом Данненберга на предложения взяточников и угрозы убийц стало дальнейшее усиление борьбы с проституцией. Не прошло и шести месяцев, как его отряд уже произвел триста пятьдесят арестов, закрыл множество кабаков и салунов, обеспечил доказательства взяточничества в полицейском управлении, возбудил дела против владельцев недвижимости в Прибрежном районе и во многом предотвратил расползание проституции по жилым районам. Однако, несмотря на все эти достижения, многие заведения Прибрежного района все же открылись вновь и продолжали работу под прикрытием регулярной полиции. Владельцы борделей разработали искусную систему оповещения силами сутенеров и хулиганов, которые мгновенно сообщали обо всех перемещениях отряда полиции нравов.

В начале 1914 года произошло одно немаловажное событие. Некто Исаак Хенагоу, которого уголовный мир подозревал в том, что он был тайным агентом полиции нравов, был убит в кабаке Роя Джонса на Уэбаш-авеню, куда Джонсу пришлось перебраться после того, как Вэйман закрыл его кабак на Дирборн-стрит. Хенагоу застрелил Джим Франч по прозвищу Козел Даффи. Мэр Харрисон тут же отозвал лицензию Джонса на салун, Джонс запил и не переставал жаловаться, что его подставили. Он угрожал, что «все расскажет», но и так проговорился по пьяни достаточно, чтобы могло создаться впечатление, что воротилы торговли женщинами замыслили убить майора Фанкхаузера, инспектора Данненберга и некоторых полицейских из отряда полиции нравов. Большой Джим Колоссимо и Морис Ван Бивер предложили Джонсу пятнадцать тысяч долларов с условием, что он на три года уедет в Буэнос-Айрес; параллельно с этим его попытались засадить с тюрьму по обвинению в принуждении к занятию проституцией. В результате Джонс сбежал в Детройт.

В апреле 1914 года одного из полицейских из отряда Данненберга, расследовавшего убийство Хенагоу, забили насмерть. Вечером 16 июля, несколько дней спустя после бегства Роя Джонса, двое детективов из полиции нравов, Джозеф Меррил и Фред Аморт, пришли с проверкой в заведение, известное под названием «Панель», в доме № 28 на западе Двадцать второй улицы. Когда они вышли, вслед за ними высыпала толпа громил, швыряя в них камни и кирпичи и выкрикивая оскорбления. Поскольку хулиганы не отставали, то, дойдя до Лебединого пруда возле Мичиган-авеню, сыщики остановились и достали револьверы. Тут же откуда ни возьмись появились детективы сержант Стэнли Бернс и Джон Слуп из регулярной полиции; увидев двоих в штатском с оружием, они открыли огонь. Аморт и Меррил начали стрелять в ответ, из толпы тоже раздались выстрелы. В результате перестрелки сержант Бернс был убит, а Слуп, Меррил и кочегар с железной дороги Джон Кэррол, возможно тайный агент полиции нравов, – ранены. Меррил позже свидетельствовал, что его и сержанта Бернса застрелил некий мужчина в сером, главарь шайки хулиганов, преследовавших полицейских от «Панели». Его с некоторой долей вероятности опознали как Рокси Ванилля, бандита из Нью-Йорка, друга знаменитого Кровавого Гипа и двоюродного брата Джонни Торрио. Скорее всего, сержанта Бернса он застрелил по ошибке. По сведениям, которыми располагали газеты и сотрудники офиса окружного прокурора, Ванилль приехал в Чикаго, чтобы убить инспектора Данненберга.

Через несколько часов после убийства Бернса ряд особо выдающихся личностей Прибрежного района, в том числе Торрио, Джон Джордан, Джеки Адлер, Гарри Хопкинс и Сафо Грек, поспешили покинуть Чикаго и скрыться в придорожной закусочной «Порт Лэмп Барк» возле Кедрового озера, Индиана. На следующее утро к ним присоединилась и мадам Джорджи Спенсер, жена Джордана; с собой у нее было пять тысяч долларов наличными, призванные облегчить бегство любого, кого могут заподозрить в причастности к убийству Бернса. Адлер и Ван Бивер вернулись в Чикаго 23 июля и тут же были арестованы детективами службы окружного прокурора, которые арестовали также и Ванилля, Большого Джима Колоссимо и Джозефа Мореско. Колоссимо попал под замок первый и последний раз за всю свою карьеру; он провел полдня за решеткой в полицейском участке, пока окружной прокурор не отпустил его под залог. Но никто из вышеперечисленных персон так и не предстал перед большим жюри, и достаточных улик для доказательства заговора против Данненберга или для вынесения приговора Рокси Ваниллю не нашлось. Всех выпустили. Только Козел Даффи был признан виновным в убийстве Исаака Хенагоу и приговорен к смертной казни через повешение. Однако на апелляционном заседании суда он был оправдан на том основании, что якобы действовал в рамках самообороны, хотя свидетели и утверждали, что Хенагоу был безоружен и руки его в момент выстрела были опущены.

6

Маклэй Хойн, преемник Джона Вэймана на посту окружного прокурора, объявил о том, что не собирается вмешиваться в происходящее, предоставляя полиции разбираться самой. Однако убийства Хенагоу, сержанта Бернса и детектива полиции нравов, действия владельцев кабаков и просто хулиганов против людей инспектора Данненберга привели к пересмотру такой политики. Сразу же после убийства Бернса окружной прокурор начал собственное расследование ситуации в области нравов и отношений между воротилами бизнеса и властями. Примерно в то же время схожее расследование начала и комиссия гражданской службы по запросу суперинтендента полиции Джеймса Глисона, которого мэр Харрисон назначил вместо Макуини. Окружной прокурор выяснил, что проституцию в Прибрежном районе контролируют три группировки, «собирая деньги с мелких владельцев и распределяя их среди политиков и полицейских». В самую крупную и влиятельную группировку входили Колоссимо, Торрио и Ван Бивер. Другую возглавляли Юлий и Чарли Мэйбаумы, а входили в нее Эд Вейсс, Джеки Адлер и Гарри Хопкинс. Третьей руководили Эдди Вудс и братья Маршалл; все они утратили свое влияние в результате действий Вэймана. Уголовная экспертиза Иллинойса показала, что «каждый из этих синдикатов управлял сетью салунов, находящихся в непосредственной близости от конспиративных квартир или домов терпимости или даже соединенных с ними потайными ходами». Существовало также много и независимых сутенеров высокого пошиба, в их числе – Гарри Касик, Джуди Уильямс, еврей Кид Грабинер и Джон Джордан.

17 июля 1914 окружной прокурор Хойн заявил газетам, что собирается вычистить Прибрежный район, где положение, по его словам, «сейчас хуже, чем когда-либо; район полон самых злостных преступников в Чикаго, он отдан во власть карманникам, убийцам и разбойникам». Но не успел Хойн предпринять каких-либо действий, как мэр Картер Харрисон, находившийся под постоянным давлением со стороны комитета пятнадцати и других реформистских организаций, приказал снять капитана Майкла Райана с полицейского участка на Двадцать второй улице. «Трибюн» писала о нем так: «Он либо подкуплен, либо некомпетентен. На территории его участка полицейским велено смотреть только вперед, не обращая внимания на то, что происходит за запертыми окнами и дверьми, наблюдая только за тем, чтобы не было беспорядков на улице. Им приказано нести службу так, как будто социального зла вокруг них не существует».

На смену Райану мэр назначил капитана Макса Нутбаара, способного и честного полицейского. Первое, что сделал капитан Нутбаар, приняв участок в свое распоряжение, – это пинком выставил оттуда Айка Блума, который пришел, чтоб «обстряпать дельце». Второе – убрал портрет Блума из казармы. Третье – приказал, чтобы во всех салунах и танцевальных залах окна были занавешены или заклеены бумагой. А 26 июля капитан Нутбаар объявил, что все заведения должны закрыться под угрозой полицейских рейдов.

Этот ультиматум получил широкое освещение посредством газет. Владельцы заведений, уверенные, что покровительствующие им политики не дадут их в обиду, не собирались закрываться, но вот клиенты, опасаясь быть арестованными во время рейда, с редкостным единодушием предпочитали отсидеться дома. Один журналист из «Экзаминер», побывав вечером 27 июля в Прибрежном районе, обнаружил, что жизни в районе меньше, чем когда-либо на его памяти. Такой же оставалась ситуация и 28-го числа, а на следующий день Джон Джордан первым из всех хозяев выдал расчет персоналу и закрыл двери салуна и винной лавки в доме № 2008 на Уэбаш-авеню, которыми управлял более десяти лет. «Все, Прибрежный район уже не оживет, – сказал Джордан. – Я видел, как приходят и уходят реформаторы, но кажется, что сейчас, в первый раз со времен разгона Таможенной площади и Федерал-стрит, перемены пришли навсегда».

Еще через месяц мэр Картер Харрисон нанес последний удар, отозвав лицензии на торговлю спиртным более двадцати салунов Первого округа, в том числе и у заведений Колоссимо, Джонни Торрио, Джона Джордана и Айка Блума. «Чикаго покончил с идеями о сегрегации порока», – заявил мэр. Но с проституцией Чикаго не покончил. Как гласил доклад Комиссии по нравам трехлетней давности, «социальное зло в его худших проявлениях можно подавить, но, поскольку оно живет в сердцах мужчин, оно всегда будет искать выражения. Пока мужчины не изменятся, абсолютного средства против Социального Зла у нас не будет никогда».

7

В течение последних нескольких месяцев правления мэра Харрисона Чикаго был избавлен от организованного распутства в наибольшей степени за всю свою историю. Капитан Нутбаар заставил Прибрежный район уважать закон, окружной прокурор добился значительного прогресса в своих расследованиях, полиция нравов во главе с майором Фанкхаузером вела энергичные боевые действия против кабаков и квартир свиданий, а мэр оперативно отзывал лицензии всех салунов, попавших под подозрение. Но когда 15 мая 1915 года мэром стал Уильям Хэйл Томпсон, сторонник политики «открытого города», ситуация коренным образом изменилась. Капитана Нутбаара перевели на другой, маловажный участок, а майору Фанкхаузеру мэр Томпсон принялся, несмотря на протесты комитета пятнадцати, чинить всяческие препятствия, явно намереваясь в конечном итоге вообще избавиться от полиции нравов. Инспектор полиции нравов Фрэнсис Ханна был освобожден от своих обязанностей в марте 1916 года, когда подал мэру доклад, в котором, помимо прочего, содержались сведения о том, что борделям высокого класса полиция работать не мешает, что дорогих проституток не арестовывают и что тот образ, каким такие дела рассматриваются в суде нравов, указывает на согласованность действий полиции, поручителей, юристов и адвокатов. В июне 1918 года майор Фанкхаузер, вместе с наиболее выдающимися из своих помощников, попал под полицейский трибунал, где против них свидетельствовали женщины из района красных фонарей. Пока шло судебное разбирательство, комитет по финансам упразднил полицию нравов и устранил майора Фанкхаузера, прекратив финансирование этого подразделения.

Попыток заново возродить районы красных фонарей не предпринималось, зато проститутки принялись более-менее открыто предлагать свои услуги в отелях деловой части города и в жилых кварталах. Мгновенно выросло количество квартир свиданий. Танцевальные залы и винные лавки, закрытые мэром Харрисоном, теперь открылись под вывеской кабаре, которые суперинтендент комитета пятнадцати Сэмюэль Трэшер называл «вербовочными участками домов терпимости». В обзоре положения дел на февраль 1916 года, опубликованном в «Рекорд геральд», было написано: «Кабаре – это незаконный преемник прежних аморальных заведений. Люди, процветавшие в те времена, когда в Чикаго проституция не преследовалась, теперь занимаются тем же самым в некоторых кабаре». Это утверждение почти повторяет слова мистера Трэшера: «Дельцы распутного бизнеса теперь переключились на кабаре». Правдивость этих слов подтвердила Кейт Адамс, проводившая исследования ситуации в октябре 1916 года. Она обнаружила, что Блум снова управляет своим заведением, ныне именуемым «Старая Вена», и Колоссимо тоже заново открыл кабак на Уэбашавеню. Джонни Торрио и еврей Кид Грабинер управляли кабаком «Спидвей» в пригороде Бернхэма, а Эд и Луи Вейссы – кабаре «Кабак «Фонтан» на углу Холстед-стрит и Шестьдесят третьей улицы, а также «Домом с канарейками» на Коттедж-Гроув-авеню. Фрэнк Льюис Даго открыл кафе и кабаре «Колумбия» на углу Огден-авеню и улицы Ван-Бурен, а Джеки Адлер завел себе два кабака в Бернхэме, среди которых – знаменитый бар и кабаре «Стейт Лайн». Джон Джордан имел в своем распоряжении кафе «Сад» на юге Стейт-стрит, и у Чарли Веста был поблизости кабачок похожего сорта. Однако, несмотря на это возрождение порока, многие из достижений Вэймана и Хойна остались неотмененными; в начале 1916 года по подсчетам комитета пятнадцати в городе функционировало только сорок процентов от того числа домов терпимости, которое имелось в 1912 году, а число уличных проституток сократилось с того времени на восемьдесят процентов.

Чтобы отвлечь внимание общественности от расследований окружного прокурора, мэр Томпсон начал собственное расследование с помощью комиссии полицейской гражданской службы, которая не имела практического значения, хотя и привела к выдвижению обвинений против одного капитана полиции из-за состояния дел в районе Уоррен-авеню. Одним из главных свидетелей Хойна был капитан О'Брайен, отправленный в отставку после ссоры с новым суперинтендентом полиции Чарльзом Хили. Капитан О'Брайен описал «невыразимо аморальные условия жизни» в негритянских кварталах на юге города и рассказал, что суперинтендент Хили приказывал ему не трогать определенные кабаки ввиду их важного политического влияния. В то же время окружной прокурор опубликовал в начале 1917 года содержание тетради, которую его следователи отобрали у одного лейтенанта из полицейского участка на Лэйк-стрит. В этой тетради содержался список отелей, где велся сомнительный бизнес, и суммы еженедельных платежей, колебавшиеся от сорока до ста пятидесяти долларов. Несколько страниц были заняты списком борделей, домов свиданий и игорных заведений с пометкой «Места Шефа». На одной из страниц были перечислены салуны, которым дозволялось быть открытыми по воскресеньям и после часа. Было там и два списка игорных домов, бань и отелей – один был озаглавлен «нельзя устраивать рейды», другой – «можно устраивать рейды».

По результатам этих разоблачений окружной прокурор отдал приказ об аресте суперинтендента Хили, который, однако, был тут же выпущен под залог в сумме двенадцати тысяч долларов. Были выдвинуты обвинения также против двух деятелей развратного бизнеса, двух сержантов полиции, одного негра и одного олдермена. Примерно в то же время мэр Томпсон пообещал вычистить все кабаре и салуны с недостойной репутацией. Но никто в результате так и не понес наказания, и никакой чистки тоже так и не произошло.

8

На протяжении десятилетия, последовавшего за рейдами Вэймана по югу Чикаго, самым значительным преступным авторитетом города был Большой Джим Колоссимо. Он принадлежал к тем немногим князьям преступного мира, которые после разгона Прибрежного района сделали больше денег, чем до него. Его доходы от бесчисленных предприятий, связанных с развратом, которые либо принадлежали ему, либо находились под его контролем, составляли, по самым осторожным оценкам, пятьдесят тысяч долларов ежемесячно на протяжении примерно восьми лет – для тех лет огромная сумма, пусть и не очень большая по сравнению с доходами бутлегеров времен сухого закона. Тратил деньги Колоссимо тоже щедро. Своему отцу и себе он построил великолепные дома, наполнив их грандиозным набором яркой и безвкусной роскоши. Поддерживал Джим и орду всяких малоимущих родственников, многие из которых получали работу в принадлежащих ему кабаках и борделях. Он содержал большое количество лакеев, а два его шофера водили самые большие и самые яркие автомобили, какие только можно было купить за деньги. На каждом пальце у него было кольцо с бриллиантом, на груди его рубашки сверкали бриллиантовые запонки, на жилете у него висела большая бриллиантовая подкова, ремень и подтяжки его также были увешаны бриллиантами. Драгоценные камни он сотнями покупал у воров и проигравшихся игроков и коллекционировал их, как другие коллекционируют книги или картины. Он носил их в карманах в мешочках из оленьей кожи, и большую часть свободного времени проводил, играя с ними, пересыпая их из руки в руку или складывая в кучки на черной скатерти. Имел большие связи среди политиков и в полицейской среде.

С тех пор как в возрасте десяти лет отец привез его из Италии, все свои тридцать девять лет жизни в Соединенных Штатах, за исключением двух-трех лет, Колоссимо провел в квартале красных фонарей на юге Чикаго. Свою карьеру он начал разносчиком газет и чистильщиком сапог, но взлет его был стремителен. В возрасте восемнадцати лет он был уже искусным карманником и сутенером с полдюжиной активных девочек под началом. В двадцать с небольшим он с успехом занимался вымогательством. В конце 90-х годов XIX века, несколько раз чудом избежав ареста, Джим устроился на работу дворником – это была его последняя честная работа. В 1900 году его подняли до бригадира, и он организовал среди своих дворников общественно-спортивный клуб, на основе которого позже был создан профсоюз под контролем знаменитого Майка Даго Кароццо. В награду за предоставление голосов своего клуба машине демократов Первого округа олдермен Кенна назначил его начальником регионального отделения, что давало ему иммунитет от ареста, не говоря уже о других привилегиях и возможностях. В 1902 году Колоссимо женился на Виктории Мореско, хозяйке борделя на Армур-авеню, и в итоге взял управление борделем на себя. Через три года эта сладкая парочка открыла еще один бордель, а в 1910-м – знаменитое кафе на Уэбаш-авеню, бывшее на протяжении многих лет центром ночной жизни Чикаго и излюбленным заведением собраний политических партий. В это же время Колоссимо организовал банду торговцев женщинами на пару с Морисом Ван Бивером, привез из Нью-Йорка Джонни Торрио в качестве своего телохранителя и правой руки и приобрел долю собственности в нескольких салунах и домах терпимости. Пропорционально богатству и количеству голосов, которые контролировал Большой Джим, росло и его политическое влияние.

В дни расцвета Прибрежного района Колоссимо играл роль второй скрипки при Айке Блуме, но после закрытия района красных фонарей власть Блума уменьшилась, и начался взлет Колоссимо. Единственный неудачный период для Большого Джима пришелся на конец лета 1914 года, когда мэр Картер Харрисон отозвал его лицензию на кабак на Уэбаш-авеню. Лицензия была выдана заново, как только мэром стал Томпсон. Хотя в принципе Колоссимо не особенно старался вернуть себе свои кабаки на Армур-авеню после того, как Вэйман и Хойн разогнали Прибрежный район; он ясно понял, что район красных фонарей уже не будет восстановлен, как таковой, и вместо этого сконцентрировал свои усилия на обретении контроля над домами свиданий, большинство которых координировало свою деятельность с салунами и кабаре. В это же время он продолжал борьбу против полиции нравов, распоряжался сборами за покровительство – как своими собственными, так и собранными другими синдикатами, – финансировал захват пригорода Бернхэм Джонни Торрио, евреем Кидом Грабинером и Джейком Адлером – первое нашествие чикагских гангстеров на пригороды. К середине 1915 года Колоссимо был признанным руководителем проституции на юге города, а благодаря своей политической власти был почти столь же влиятелен и в других частях Чикаго.

По иронии судьбы, косвенной причиной падения Колоссимо послужил романтический интерес к одной из немногих респектабельных женщин, которых он когда-либо знал. Это была Дэйл Уинтер, молодая музыкально-комедийная актриса, которая, застряв в Чикаго после неудачного гастрольного турне, приняла приглашение поработать в кабаре на Уэбаш-авеню, имея в виду бросить эту работу сразу же, как найдет что-нибудь получше. Но Колоссимо влюбился в нее, а она – в него. В марте 1920 года Колоссимо развелся с Викторией Мореско, оставив ей пятьдесят тысяч долларов в обмен на отказ от любых притязаний. Три недели спустя они с Дэйл Уинтер поженились в Краун-Пойнт, штат Индиана, и через две недели медового месяца вернулись в Чикаго.

Днем 11 мая 1920 года, менее чем неделю спустя после того, как молодожены вселились в дом на Вернон-авеню, Большой Джим сел в автомобиль и, как обычно, поехал в свое кафе. Жена впоследствии говорила, что она собиралась с ним, но он велел ей оставаться дома, потому что ему предстояла деловая встреча. Они должны были встретиться за обедом. Кафе Колоссимо в ту пору представляло собой две длинные комнаты – «южную» и «северную», разделенные стеной, в которой была прорублена арка. Главный вход вел в прихожую, в которой находился гардероб. Приехав на место, Колоссимо направился прямо в свой кабинет, который находился позади «южной» комнаты. Там его секретарь, Фрэнк Камилла, обсуждал с поваром, Антонио Кесарино, меню дня. Колоссимо поговорил с ними минут десять – пятнадцать, но около половины пятого, отметив, что ожидаемый посетитель запаздывает, он прошел через «северную» комнату и вышел в прихожую, явно собираясь выйти на улицу. Мгновение спустя Камилла и Кесарино услышали два выстрела, и Камилла отправился посмотреть, в чем дело. На полу прихожей лежало тело Колоссимо с простреленным затылком. Вторая пуля застряла в стене. Позже полиция сделала вывод, что стрелявший прятался в гардеробе.

Похороны Большого Джима Колоссимо, прошедшие 15 мая 1920 года, были первыми из череды шикарных похорон, вошедших в моду у представителей преступного мира Чикаго в 20-х годах XX века, которые сильнее, чем что-либо иное, привлекли внимание общественности к смычке между преступными авторитетами и политиками. Архиепископ Манделейн не позволил ни внести тело великого сутенера в католическую церковь, ни похоронить его на католическом кладбище из-за его развода и повторной женитьбы, и отпевание провел дома у Колоссимо пресвитерианский священник преподобный Паскаль де Карол. В завершение отпевания олдермен Банщик Джон Кафлин встал подле гроба на колени и прочел «Аве Мария» и католическую заупокойную молитву. Похоронную процессию, сопровождавшую катафалк на кладбище Оуквуд, составили пять тысяч человек, в том числе – тысяча членов Демократического клуба Первого округа во главе с Кенной и Банщиком Джоном. Но самым поразительным во всей церемонии был не размер кортежа и не количество цветов, которых хватило, чтобы заполнить несколько повозок, а присутствие у гроба трех судей, помощника окружного прокурора, члена конгресса, представителя штата и девяти олдерменов, которые шли рука об руку с такими выдающимися работорговцами, убийцами, ворами и гангстерами, как Джонни Торрио, Айк Блум, Энди Крэйг и Джеки Адлер[25]25
  Когда в мае 1921 года хоронили Тони Д'Андреа, у его гроба шли двадцать один судья и девять выдающихся адвокатов. В числе же несших гроб был особый прокурор штата Иллинойс, инспектор мер и весов Чикаго и два представителя Союза каменщиков.


[Закрыть]. «Такая честь со стороны людей, которым полагается претворять в жизнь закон, оказанная человеку, который всю жизнь был сам себе законом, – это нечто большее, чем просто дань памяти другу, – так писала чикагская «Трибюн». – Это знак уважения к силе, вне зависимости от того, каково происхождение этой силы и насколько она справедлива... Это странным образом характеризует нашу систему законности. В какой степени власть, имеющая преступные корни, может влиять на институты порядка и законности? Этот вопрос заслуживает серьезного обдумывания как со стороны тех, кому доверена власть, так и тех, кто эту власть доверяет».