Текст книги "Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 1"

Великое святое дело совершилось. Никому не знать и не счесть, сколько крестных знамений положено за Государя миллионами освобожденных людей, сколько теплых молитв вознесено, сколько горячих радостных слез оросило русскую землю. Наименование Освободителя в благодарной памяти народной, неразрывно связанное с именем Александра II, будет навсегда красноречиво-простым свидетельством того, что прочувствовано русскими сердцами.

Из адреса Госуд. совета 1880 г.

Как-никак, а все-таки великое дело народной свободы пущено было в ход. Не без страха и смущения смотрели в будущее друзья народа, но в общем, у них преобладало бодрое настроение.

Под первым впечатлением чтения Положений, редакция коих была столь неудовлетворительна, проф. Погодин резюмировал свое впечатление недоумения в записке к В. И. Далю скептическими словами: «Темна вода во облацех». Даль отвечал в следующих прекрасных выражениях: «О темной воде в облацех скажу, что она устоится и просочится, и будет светла, чиста и целительна… Дело сделано, воротить его нельзя, и оно пошло, как течет Днепр и Волга и прочие жилы насущной родной земли нашей»[306]306
  См. «Красное Яичко», 9, 13.


[Закрыть].

Даль был прав безусловно: повернуть ход истории обновленной России, начавшийся с объявления воли, так же было невозможно, как повернуть вспять течение Днепра и Волги; но много требовалось у исполнителей законоположений 19 февраля такта, уменья, терпения, благодушия, беспристрастия и дальновидности, чтобы облегчить нарождавшейся воле народной прохождение чрез естественные пороги, оставленные крепостным правом, и не создавать народу, вступающему в новые условия свободной гражданской жизни, новых препон. В числе этих «порогов» было невежество народа, его почти поголовная безграмотность и полное недоверие к местным продажным властям, вполне оправдываемое господствовавшими в то время административными нравами, приемами и традициями, с такою рельефностью очерченными в бессмертных «Губернских очерках».

Кроме того, возникавшие столкновения большею частью вызывались не только старыми крепостническими традициями, но также сохраненными в Положениях 16 февраля остатками крепостного права, и именно спорами из-за барщины или смешанной повинности, в особенности в имениях, где прежде свирепствовало крепостное право. Крепостники раздували, как и накануне объявления воли, эти неизбежные экономические столкновения, стараясь представить их в виде опасных для государственного порядка «бунтов»[307]307
  О характере этих «бунтов» может дать понятие первый «бунт», записанный Якушкиным, по случаю сипацы (так преобразилось в народном говоре слово «эмансипация»). Вычитав в Положении, что на барина полагается работать три дня, крестьяне (Орловской губ.) приходили к помещикам с требованием работы. А между тем в начале марта никаких полевых работ не оказывалось.
  – Что вам, братцы, надо? – спрашивает помещик.
  – Работать, батюшка, работать, – отвечали мужики и бабы.
  – Теперь работать нечего, – отвечал им барин, – работы нет никакой.
  – Что хочешь, заставь делать, батюшка.
  – Не нужно мне нынче вашей работы, ступайте домой.
  – Нельзя этого сделать; это дело не твое, это казна! Царь указал быть трехдневке, мы на трехдневку и пришли… Сделай милость, заставь что-нибудь работать. Барин сжалился и заставил чистить двор. 200 человек дружно принялись и в минуту вычистили двор.
  Окончив работу, крестьяне снова просили работы, и помещику насилу удалось уговорить их разойтись по дворам.
  – Не было бы нам худа, не было бы нам беды от этого какой, – говорили мужики. На этот раз дело не дошло до усмирения силою, но нередко бывали случаи, что прибегали к экзекуции, как только крестьяне делали попытку отстоять право, понимавшееся ими по-своему (назв. Очерки, 56).


[Закрыть].

Против этих «пессимистов-карателей, всяких гнусностей видевших в самом законном желании простолюдина уяснишь себе известное требование, заднюю мысль и бодро поднимавших голову при малейшем шорохе и замешательстве», выступил в Московских Ведомостях[308]308
  См. Моск. Ведом., 1861. № 94.


[Закрыть] искренний друг народа М. Е. Салтыков, обнаружив при этом не только глубокое, человечное понимание народного характера и искреннюю приязнь к народу, но и истинную дальновидность государственного человека. С знанием жизни, неистощимым остроумием и мягкою сердечностью, секрет которых был открыт только Салтыкову, он старался объяснить то при помощи выпуклых бытовых картин, то доводами логики и человечности истинный смысл и размеры этих «бунтов»[309]309
  В воспоминаниях г. Лучинского, помещенных в октябрьском номере Русской Старины 1897 г., мы находим любопытные рассказы о времени введения в действие Положения об освобождении крестьян в Херсонской губернии, где автор воспоминаний был тогда судебным следователем. В имение одного богатого помещика был доставлен манифест об освобождении и самое Положение. Крестьяне собрались читать его и толковали между собою о значении отдельных его статей. Управляющий, узнав об этом, решил, что крестьяне начинают бунтовать, и с вечера послал сообщить исправнику о бунте. На другой день прискакал исправник, и хотя крестьяне спокойно работали на барщине, однако он признал за полезное и нужное все-таки подвергнуть их усмирению. Он потребовал из соседних южных поселений наряд в 300 человек с старостами и десятскими, велел заготовить розог, призвал на экономический двор всех местных крестьян и всех их наказал розгами, каждого по 50 ударов, за исключением семи человек зачинщиков, которые предавались суду за чтение Положения, за то, что один из них позволил производить это чтение у себя в избе, и пр. «Получив это дознание, – рассказывает г. Лучинский, – я немедленно отправился на место, произвел следствие и затем составил обстоятельное и мотивированное постановление, которым признал, что бунта никакого не было, а потому и постановил арестованных из-под стражи освободить, а дело для прекращения представить в уездный суд. Боже мой, какой поднялся гвалт из-за этого! Исправник послал с эстафетою донесение губернатору, что он не ручается за спокойствие в уезде после такого распоряжения судебного следователя, освободившего главных виновных, не понесших вследствие того даже и такого наказания, какому подвергнуты были менее виновные участники бунта… Помещики смотрели на меня как потатчика бунтам против них крестьян»… Автор воспоминаний продолжает: «Других более или менее серьезных волнений крестьян не припоминаю, но местная администрация сильно волновалась. По получении сведений о том, что в каком-либо имении крестьяне привезли к себе грамотея, и он читал им Положение, его хватали и вместе с привезшими его крестьянами привлекали к суду». Крупное столкновение вышло у калужского губернатора Арцимовича с известным богачом Мальцевым. Троих крестьян, виновных в чтении «воли», Мальцев велел заковать в цепи и отправить в Калугу. Арцимович расковал и вернул назад. Дело тянулось несколько лет и кончилось пустяками.


[Закрыть].

Уподобляя освобожденного крестьянина с вечно голодавшим и забитым департаментским писцом, внезапно осчастливленным известием о миллионном наследстве, Салтыков приглашал отнестись человечно к возможным и естественным в подобном положении увлечениям и даже излишествам. «Припоминая, – писал он, – всю горечь условий, в которых крестьяне находились доселе, и взвешивая значение дарованной им свободы, невольным образом спрашиваешь себя: возможно ли, естественно ли, чтобы сердца их не раскрывались при вести о новом воскресении, о новом сошествии Христа во ад для освобождения душ их? Возможно ли, чтобы эта добрая, неслыханная весть не потрясла их до глубины, чтобы при получении ее, они сохранили все благоразумие, все хладнокровие?»[310]310
  Там же. № 128. См. еще отповедь Салтыкова Фету в № 3 Современника 1863 г., ст. 389.


[Закрыть]. Это он говорил по адресу «благоразумных помещиков», не утративших в своей ненависти к «воле» способность понимать движения человеческой души… Внимание же администрации он обращал на возможные случаи излишеств[311]311
  Справедливость предположения Салтыкова вскоре подтвердилась официальными данными: так, при разборе столкновений в Николаевском и Новоузенском уездах было признано, что крестьяне обременены были «тяжелыми уроками» (см. перепечатку из Север. Пчелы в Моск. Вед., 1861. № 114).


[Закрыть] в требованиях со стороны помещиков и на способность деревенской глуши создавать от скуки разные фантомы[312]312
  В прелестных «Невинных Рассказах», в очерке «Деревенская тишь» уморительно рассказана Салтыковым трагикомическая история «антагонизма» помещика с бывшим его дворовым «Ванькою» (соч., 1).


[Закрыть]. «При том полном затишье, какое царствует в наших деревнях, – говорил Салтыков, – всякое слово взвешивается пудами, всякий вершок кажется с аршин, особливо в таком бойком, горячем деле, как освобождение крестьян. Какая-нибудь ключница Мавра донесет барыне, что дядя Корней, лежа на печи, приговаривал: „Мы-ста, да вы-ста“, – вот уж и злоупотребление! Какой-нибудь староста Аким подольстился к барыне, что у нас-де, сударыня, Ванька-скот давеча на всю сходку орал: а пойдем-ка, братцы, к барыне, пускай она нам водки поднесет, – вот уже и бунт! И барыня Падейкова пишет туда, пишет сюда, на весь околоток визжит, что честь ее поругана, что права ее попраны. И вместо того чтоб унять ее, ей вторит целое воинство, и Ванька-скот летит в становую квартиру, а дядя Корней записывается в книжечку, как будущий зачинщик и подстрекатель»[313]313
  Алчные крепостники обыкновенно утверждали, что крестьяне все только в свою пользу и толкуют закон, и заподозревали искренность их заблуждения. Насколько неосновательны были такие подозрения, можно видеть из указанного выше (о барщине) и следующих двух примеров, приводимых Якушкиным.
  – До царской воли, – говорили крестьяне, – барину мы каждую весну носили яйца, – с каждого тягла приказано было носить. Вышла царская воля, яйца запрещено нам, мужикам, давать. Только нам все словно опасно!.. Вот собрали сходку, положили собрать барину яйца. Забрали, снесли… ничего: Бог помиловал. За те яйца нам никакого наказания не было. Проходит малое время выдают нам деньги за те яйца… Теперь что с теми деньгами делать?
  – Да что же, мало, что ли, заплатили за яйца? – спрашивал Якушкин.
  – Да не об том речь… Пропади пропастью совсем и деньги те… А что с теми деньгами делать? Возьмешь те деньги – беда, понесешь те деньги в барскую контору – опять беда.
  Вот как «своекорыстно» толковали крестьяне свои имущественные права! А об захвате ими «личных» прав может дать понятие следующий случай. Мужики прогнали с конопляников извозчиков, и при этом произошла драка. Исправник по жалобе извозчиков пересек мужиков, а старосту посадил в острог, предварительно избивши его. Крестьяне объяснили так эту расправу: «Мирской староста лишен телесного наказания, исправник со всеми нами посправился… А тебя, – говорит старосте, – наказывать нельзя, ты лишен телесного наказания!.. Так вот тебе!.. Уж возил же он его! да заместо телесного наказания в острог засадил».
  – Да разве это не телесное наказание? – спросил я после этого объяснения.
  – Нет, не телесное: коли бы его разложили, вот было бы телесное наказание. Якушкин по этому поводу справедливо замечает: ежели мужики и не совсем верно понимали телесное наказание, то никак не в свою пользу это телесное наказание толковали (назв. Очерки, 511).


[Закрыть].

Коснувшись затем административной расправы при помощи розог без суда, Салтыков находит ее несправедливою и нецелесообразною, так как употребление вместо «вразумления силы, как средства к прекращению беспорядков, хотя и имеет за себя быстроту и действительность производимого им впечатления, но вместе с тем имеет и против себя скоропроходимость этого впечатления, неукрепленного сознанием». Необыкновенно метко и глубоко очертил Салтыков с точки зрения истинных друзей народной свободы задачи и метод действия новых мировых крестьянских учреждений, напоминание о которых едва ли будет неуместно в наше время громкой проповеди единоспасающей силы «властной руки». «Чтобы действовать с успехом, – писал он, – для них (крестьянских учреждений) необходимо с первого же раза приобрести свободное доверие крестьян, а им указывают на угрозу, на страх наказания, забывая при этом, что окончательная и истинно разумная цель преобразования быта сельских сословий заключается не только в улучшении материальных условий этого быта, но преимущественно в нравственном перевоспитании (курс, подлин.) народа… Не на завладение ферулою, а на искоренение понятия о необходимости ее из наших административных обычаев и нравов должно быть обращено внимание этих учреждений, и в этом заключается одно из завидных преимуществ их плодотворной деятельности». Мудрые, но «забытые» слова, заключающие целую программу для истинных друзей народного блага…

К маю стали поступать со всех концов России известия о благополучном за небольшими, как сказано, исключениями объявлении воли и, по выражению мемуаров одного свитского генерала: «Петербург вздохнул свободно»[314]314
  Русск. Архив, 1892. № 2.


[Закрыть]!..

Но как же свободно и глубоко должны были вздохнуть при этих добрых вестях благородные и мужественные деятели крестьянской реформы, двигавшие и отстоявшие это великое дело, при помощи передовой части общества и литературы, от властных представителей своекорыстия, мнительности и застоя, от «друзей своих интересов и врагов общего блага», как выразился Белинский.

В честь этих доблестных деятелей на память истории и потомству выбита была 17 апреля 1861 г. медаль с изображением головы Александра II и надписью: «Благодарю»[315]315
  Одна из этих медалей возложена была на могилу первого председателя Редакционной комиссии крестьянской реформы Я. И. Ростовцева, пожертвовавшего за нее жизнью (см. речь П. П. Семенова в Русской Старине, 1892. № 3). Впоследствии медаль была похищена, и ее пришлось заменить вызолоченною бронзовою (см. Сб. Семенова, III. 4.2. С. 778). Потомство Ростовцева было возведено в графское достоинство. В 1898 г. медаль эта сделана наследственною и переходит к старшему в роде.


[Закрыть].

Право на первую из медалей по всей справедливости имел великий князь Константин Николаевич, оказавший делу освобождения громадные, бесчисленные, совершенно исключительные услуги и не отходивший от крестьянской реформы от самого зарождения ее первой завязи и вплоть до закрытия в 1882 г. состоявшего под его председательством Главного комитета о сельском состоянии.

Медали получили и все участники[316]316
  Гр. Панин частью по административной рутине, частью из мести (см. н. с. Леруа-Болье. Un homme etc., 46) и из стремления сбить спесь с членов Редакционной комиссии настоял, чтобы они были награждены орденами вопреки их желанию. «Участие в таком великом деле само по себе величайшая награда на всю жизнь», – писал Н. А. Милютин вел. кн. Елене Павловне, которая при всем старании не могла «отвратить этого удара» (parer се coup.) – (см. н. с. Леруа-Болье. Un homme etc. С. 65–67). —Ю. Ф. Самарин, возвращая данный ему орден, ссылался официально на те неблагоприятные толки, которые могут вызвать среди дворян эти награды и тем повредить его деятельности в качестве члена губернского крестьянского присутствия.


[Закрыть] крестьянской реформы как сочувствовавшие, так равно и противодействовавшие ей[317]317
  Медаль была дана и митрополиту Филарету, который, по словам г. Семенова, очень дорожил (sic) этим знаком (см. н. с. Семенова. 2 ч, III т. С. 778).


[Закрыть]. Так что и враги свободы должны были хоть на время слить и свои голоса в общий гул приветствий в честь величаво занимавшейся над Россией зари свободы!..

О, какое это было дивное и живое время! Блаженны свидетели его! С какою завистью взирает на это светлое время мимолетного, но всеобщего нравственного подъема и просветления, когда даже цензоры и другие стражи и гонители мысли приобщились к общему гимну в честь свободы и независимости, когда в правительственных кругах шла речь (факт!) об установлении ордена «за свободные суждения»[318]318
  См. Сбор. соч. И. С. Аксакова, V, 164. Участник и компетентный наблюдатель знаменательной эпохи М. Е. Салтыков, понимая важное историческое значение ее, но далеко не увлекаясь сопровождавшим ее наряду с высоким воодушевлением и бестолковым при полусвободе печати шумом, так обрисовывает эпоху. Отметив время «движения» (конец 50-х гг.), сменившееся уже с 1862 г. временем спокойствия, при котором «глаза слипаются сами собою, в ушах раздается расслабляющий звон», Салтыков продолжает: «Иным нравилось это время движения; все-таки было веселье: был шум, был говор, была суетня. Все равно, как мельница, на которую давно помольцы не везут никакого мелева и которой хозяин думает: а ну-ка, пущу я снасть, пускай себе ходит жернов и без мелева! И вот пошел стучать жернов, пошло ходить колесо; окрестность становится как-то веселее, кругом раздается шум и стук как будто кто-то живет… А кому охота справляться, что тут делается? Напротив того, всякий думает: куда хорошо в этом месте пожить, и речка таково сладко журчит, и меленка мелет, как будто не один, а на людях». (М. Е. Салтыков, А. Н. Пыпина, 89).


[Закрыть]—наше дряблое, выцветшее, одичавшее поколение, «властители дум» которого ударяя мертвыми дланями в пустые перси, дерзают возложить кощунственную хулу даже на святые «19 февраля—5 марта», эти лучшие, лучшие во всей тысячелетней истории, дни навсегда обессмертившие имя Александра II дарованием России своего рода magna charta libertatum!..

Если непримиримая злоба[319]319
  Коновод современных крепостников Гражданин еще весною 1893 г. писал следующую возмутительную абракадабру: «В 1861 г. в русской жизни произошла страшная катастрофа, если хотите, гораздо более страшная, чем извержение вулкана или землетрясение. Вся Россия оказалась, если можно так выразиться, опрокинутой вверх ногами. Если уподобить все государство огромному железнодорожному поезду, который мчится на всех парах к своей провиденциальной цели, то 19 февраля 1861 года этот колоссальный поезд потерпел крушение. В этот день локомотив, представляющий в поезде самую главную силу, которая все приводит в движение, локомотив низринулся в пропасть, увлекая за собой все вагоны один за другим. Главный устой жизни русской – крепостное право, на котором все зиждилось и которым все определялось – этот устой вдруг рухнул, рухнуло вслед за тем все, что на нем держалось». № 58.


[Закрыть] скрытых и явных воздыхателей по крепостному праву и доныне, спустя 4 десятилетия, еще не остыла, то легко представить, каково было ее напряжение вскоре после падения рабства. Друзья народа ждали, что дело свободы, так счастливо начатое правительством, будет доведено до конца, что оно открыто разрывает с крепостниками, не перестававшими смущать его своими трусливыми и своекорыстными нашептываниями. Только что народившаяся свобода как бы обращалась с затаенной мольбою к новой зарождающейся с опаскою освободительной эпохе со словами:

 
Забудь сомнения свои,
В душе болезненно-пугливой,
Гнетущей мысли не таи,
Грустя напрасно и бесплодно,
Не пригревай змею в груди
И в дом мой смело и свободно
Хозяйкой полною войди…
 

В своем великодушном увлечении друзья свободы готовы были послать

 
Дню вчерашнему забвенье,
Дню грядущему привет,
 

как вдруг нежданно-негаданно узнали, что, спустя с небольшим месяц после объявления воли, крепостная реакция подняла уже голову, и жертвою ее пали С. С. Ланской и правая рука его Н. А. Милютин. Легко представить глубокое огорчение друзей народной свободы!..

Омрачены были ясные дни «медового месяца» свободы, эти «прекрасные дни Аранжуеца» либеральной эпопеи… Да этих дней, говоря по правде, никогда и не было в полном смысле слова, и только наивное историческое предание, создавшееся последующим мрачным или серым фоном жизни, ощущало неодолимую потребность a contrario бросить на них, быть может, не без участия piae fraudis, ретроспективный, розоватый отблеск!..

Но не будем упреждать событий (см. ниже отдел IV о земстве) и, не омрачая радостного воспоминания о великих «мартовских днях», будем веровать, подобно деятелям освободительной эпохи, в конечное торжество идей ее. Только эта вера и вера в народ и подкрепляла в трудные минуты, наступившие вскоре после освобождения и так некстати омрачившие, если не лирическое, все же радостное настроение друзей свободы. Несмотря на все недочеты по составлению и применению Положения о крестьянах, один колоссальный, бесповоротный и чреватый великими последствиями факт подкреплял друзей народа: этот господствовавший над всеми случайными невзгодами колоссальный факт – было мирное освобождение и наделение землею 23-хмиллионов крестьян! Такой беспримерный во всемирной истории факт мирного решения труднейшей социальной задачи, делающий величайшую честь гражданской выдержке русского народа и его друзьям, уверовавшим в его здравый смысл и политическое разумение, вопреки трусливым запугиваниям крепостников, до сих пор вызывает справедливое удивление у иностранцев, законную гордость и веру в будущность России у всех друзей именинника 5 марта, т. е. – русского крестьянина. Отметив проявленный им при трудных обстоятельствах изумительный политический такт, Ф. П. Еленев, один из участников крестьянской реформы, вправе был сказать: «Как много в этом народе задатков порядочности и жизненной крепости, и сколько хорошего можно бы из него сделать при некотором умении его направить»[320]320
  См. н. бр. Еленева, 56. О колоссальном значении народа в освобождении крестьян см. вышеприведенные слова М. Е. Салтыкова.


[Закрыть].

«Кузнецы-граждане», усердно и с самоотвержением работавшие над разбитием «цепей крепостных», с замиранием сердца следили за колыбелью дорогого младенца, возрожденного от рабства возлюбленного родного народа… Что-то скажет этот новорожденный, осененный гением свободы, чудо-ребенок, за ростом которого со вниманием следит весь цивилизованный мир?!

Первые впечатления друзей народа были благоприятны. Свобода, – несмотря на тяжкие условия своего рождения при котором злая и заведомо недоброжелательная повитуха в лице графа Панина и его единомышленников чуть было не искалечила младенца, – несмотря на то, что пестуном его стал вместо усердно преданного «кузнеца-гражданина» Н. А. Милютина равнодушный, лишенный твердых убеждений, гибкий карьерист П. А. Валуев – совершала свое животворящее действие. Чудо-ребенок рос не по дням, а по часам, невзирая на наступление той «безыдейной и близорукой, вызванной придворною камарильею реакции»[321]321
  См. письмо Кавелина у Леруа-Болье. Un homme etc.


[Закрыть], которую кн. Черкасский уподоблял «неизбежной после весенней оттепели скучной и грязной слякоти»[322]322
  Там же, 8о.


[Закрыть].

Не имея никакого доверия ни к помещикам, ни к духовной и полицейской власти, крестьяне первое время были просто в безвыходном положении, не имея возможности находить где-либо разъяснение своим недоумениям. Но месяца четыре спустя введен был, наконец, благодетельный институт мировых посредников или, как народ их называл, посредственников, и освобожденный от рабства народ стал чувствовать, что на него, по выражению Салтыкова, «пахнуло свежим воздухом, что пришел конец его горю-гореваньицу».

С детства привыкший к жестокой и обезличивающей обстановке крепостного и чиновничьего произвола, крестьянин впервые увидел, что с ним обращаются как с человеком, а не вещью, что за ним признается не одна только обязанность беспрекословно исполнять всякие требования помещика и полиции и молча выносить всякие обиды и насилия от них, но признаются и законом дарованные права личные и имущественные; за эти права заступится и отстоит «по-средственник». Конечно, не везде посредники оказывались на высоте их высокого призвания к водворению первых элементов права в среду, издавна привыкшую к бесправию и необузданному произволу, но, к счастью, большинство добросовестно выполнило свои трудные, но благородные обязанности. Неизбалованные мягкостью и справедливостью дореформенного «начальства», крестьяне сразу поняли, что имеют дело в лице посредника с новым типом справедливого и доброго начальства. Хоть это тоже был «барин», но не тянул во что бы то ни стало сторону помещика, а разобрал дело по закону, а к закону крестьянин относился всегда с благоговением, хоть это тоже было начальство, но не считало нужным для поднятия престижа власти вместо слов пускать в ход брань, зуботычины и розги.

Загнанный, запуганный вековым бесправием, беззащитностью и насилием, крестьянин впервые вздохнул по-человечески и стал выходить из того состояния вечного испуга, в котором держало его крепостное право и воспитанное в его духе начальство, которое тем лучше аттестовалось всемогущею помещичьею средою, чем усерднее оно проявляло искусство смирять строптивых рабов.

– И что за оказия такая, братцы, – говорили, по словам Якушкина, мужики вскоре после объявления воли, – бывало, едет становой, все поджилки дрожат, а теперь приедет – ничего, уедет – тоже ничего!..

Перемена, произведенная на первых же порах «волею» в нравственной физиономии «вчерашних рабов» была так благодетельна и разительна, что ее с почтенною гордостью и с высоким чувством нравственного удовлетворения приветствовали оставшиеся не у дел благородные деятели крестьянской реформы.

Скорбя о том, что Положения о крестьянах своею неудовлетворительною редакциею, а также отчасти и содержанием (сохранение барщины, отрезки от существовавших наделов и т. п.), давали повод ко многим недоразумениям, еще более скорбя о том, но памятуя истину, что не единым хлебом жив будет человек, деятель крестьянской реформы и друзья народа, оставляя пока в стороне экономическую сторону вопроса, горячо приветствовали зарю народившейся свободы и первый результат ее – восстановление человеческого достоинства у крестьян. С чувством высокого нравственного удовлетворения радовались они той быстрой, почти волшебной перемене, которая совершалась во всем нравственном существе забитого «вчерашнего раба», и в которой они видели лучший оплот против начинавшейся уже, с удалением в апреле 1861 г. Н. А. Милютина, крепостнической реакции[323]323
  Вдохновитель и глашатай ее П. А. Валуев предписывал (см. ниже главу об Арцимовиче) внушать крестьянам все, что они получают, получают не в силу закона, а по милости помещика!


[Закрыть].

«Я не боюсь последовательной реакции», – писал 19 мая 1861 г. один из славных деятелей крестьянской реформы Ю. Ф. Самарин Н. А. Милютину. «Чтобы убедиться в ее невозможности, – продолжал Самарин, – достаточно бросить беглый взгляд на народ; он – без преувеличения – преобразился с ног до головы. Новое Положение развязало ему язык и разорвало окружавший его заколдованный круг. Его язык, манеры, походка – все изменилось. Сегодня он не раб; вчера лишь освобожденный, он выше государственного крестьянина, конечно, не в экономическом отношении, а как гражданин, сознающий, что у него есть права, которые он должен и может защищать сам… Бывший крепостной при столкновении с помещиком думает про себя: посмотрим, чья возьмет, на чью сторону станет правительство. В этой борьбе за право крестьянин впервые является как субъект права, независимый и свободный от опеки. Таким путем должно совершаться его гражданское воспитание»[324]324
  Возвратившийся вскоре после объявления воли из-за границы в Россию К. Д. Кавелин, сопоставляя освобожденных крестьян с образованными классами, пишет: «Здесь какая-то нездоровая сонливость, показывающая, что они и умственно и нравственно в ненормальном состоянии. Вид же простого народа, крестьян и солдат, производит совсем противоположное впечатление: эти повеселели, поздоровели и очень поправились, так что сердце радуется, глядя на них. Вы чувствуете, что в русской жизни произошел какой-то благодетельный переворот: горячка миновала, остается тяжесть в голове и усталость, но по всему телу проходит живительная струя, и здоровье опять стучится у двери… Молодой человек начинает получать свой собственный вид. Каков-то он будет? Я чутьем чую, что отличный, превосходный, оригинальный, небывалый. Это будет воплощение в истории женственного начала. Посмотрите на положительные задатки русской жизни: мягкая, сердечная, добрая и в то же время умная, хитрая и оттого несколько плутоватая и живая натура. Где видали вы столько силы и столько задушевности, столько широты и размаха? Все это пока грубый, необделанный алмаз, из которого и выходят бриллианты. Грязь смоется, ей нельзя не смыться, и тогда посмотрите, что выйдет из этого народа. Жаль, что не придется посмотреть на него лет через 50 или 100. Посмотрите, например, как в этом мужицком царстве совершенно иначе поставили “социальный вопрос”». (Русская Мысль, 1899. № 12. С.4). Если бы молодой человек также развивался и в последующие годы, быть может Кавелин и видел бы осуществление части своих мечтаний, но не дано было ему иметь это утешение.


[Закрыть].

Нелегко далось и дается народу это гражданское воспитание, которого так боялись и боятся крепостники, а все-таки друзья народа (и западники, и славянофилы), применяясь к девизу французских рыцарей, приветствовали кликом «vive la liberte quand-meme!» – освободительный, благословенный светозарный 1861 год.

Да, это была удивительная весна, истинно красная весна, воистину незабвенного 1861 года!

Словно само небо чрезвычайным знамением[325]325
  В 1861 г. появилась комета. Ей именно посвящен приводимый стих г-жи Аккерман – Oeuvres. Paris, 1885, 74. A la comete de 1861 г.


[Закрыть] радостно приветствовало паривший в это время над Европою гений свободы! В капризном полете своем, благодатный гений в одном месте чуть задевал крылом баловней природы, спаленных солнцем лаццарони Обеих Силиций, освобождая их от последних остатков политического гнета «короля-бомбы», в другом – мощным взмахом своего волшебного жезла приносил свет и радость в эту холодную печальную страну рабства и кнута, возвращая ее многомиллионному обездоленному населению первоосновные права человека, права, без коих он перестает быть человеком; в страну,

 
Где рой подавленных и трепетных рабов
Завидовал житью последних барских псов…
 

и где в весну 1861 года общий поилец-кормилец русской земли, забитый, исстрадавшийся «Иванушка» впервые вздохнул свободно и «дерзнул» громко засмеяться, согретый лучами занимавшейся зари свободы…

Откуда этот добрый гений свободы, откуда эта сопутствовавшая ему лучезарная комета?! Кто «закажет пути», кто укажет законы дальнейшего течения этих «вечных странников», этих дивных светил:

 
Bel astre voyageur, hote qui nous arrive
Desprofondeurs du del et qu’ on n’ attendaitpas,
Ой vap-tu? Quel dessein pousse vers nous tes pas?!
 

Я познал, что, хотя свободой, как и всеми благами Провидения, можно злоупотреблять, однако без свободы нет на земле ничего здорового, нет ничего устойчивого; без свободы-нет движения вперед.

Гладстон (1890 г.)

Смотреть на свободу в организации общества как на что-то случайное, как на одно из многих условий, а не как на самое главное и существенное-это или knechtischer Sinn, раболепство или крайняя спутанность понятий и незрелости мысли.

Катков

Пока по закону существует крепостное право, до тех пор в сплошной твердыне взяток даже и брешь нельзя сделать.

Из письма И. В. Павлова к М. Е. Салтыкову

Падение крепостного права знаменовало явный поворот истории России рабской в другую, противоположную сторону свободы. Если народная масса радовалась, непосредственно ощущая на себе духовные и материальные блага великого законодательного акта 19 февраля, то лучшая часть образованного общества, сливаясь в общем восторге с народом, приветствовала в освободительной партии упразднение застарелой вековой неправды и начало всеобщего обновления русской жизни во всех сферах и направлениях. Значение крепостного права в русской жизни, по общему признанию[326]326
  См. н. с. Иванюкова, предисловие. Об универсальном значении крепостного
  права, как основы старого бюрократического полновластья и повального взяточничества, находим интересные характеристики в переписке И. В. Павлова и Щедрина. (Русская Старина, 1898, ноябрь. На заре крестьянской свободы). И. В. Павлов, характеризуя в письме к Щедрину общий уровень и общее значение тогдашней местной администрации, сравнивал ее с варягами, призванными править и водворять порядок, и со сказочным змеем. Щедрин отвечал на это: «Твоим мифом о призвании варягов я намерен воспользоваться и написать очерк под заглавием «Историческая догадка». Изложу ее в виде беседы учителя с учениками. В pendant к этому будет у меня история о том, как Иванушку-дурака за стол посадили, как он сначала думает, что его надувают и т. д. Выйдет недурно, только как бы того… не посекли. Какого ты мнения насчет сечения? Наплевать или не наплевать? Я думаю, что наплевать, но только, должно быть, анафемски больно. Однако клянусь, что я не испытал этого».
  В дальнейших письмах шел опять вопрос о взятках, и Салтыков указывал единственный, по его мнению, способ уничтожить это зло: «Есть одна штука (она же и единственная), которая может истребить взяточничество, поселить правду в судах и вместе с тем возвысить народную нравственность, это – возвышение земского начала насчет бюрократического. Я даже подал проект, каким образом устроить полицию на этом основании, но, к сожалению, у нас все спит, а, следовательно, будет спать и мой проект до радостного утра. Да и то сказать, какое может быть равенство, когда половина России в крепостном состоянии»…


[Закрыть], было универсально; это право, или вернее отрицание права, «обусловливало все стороны быта, начиная от крупных и кончая самыми мелкими. Оно было тормозом, решительно препятствовавшим развитию России. С уничтожением крепостного права Россия вступила в новую эпоху развития».

Благодаря такому всеобъемлющему значению крестьянской реформы, она сделалась точкою отправления для целой системы последующих реформ, имевших целью уничтожение административного произвола и установление законности, учреждение независимого суда, уравнение всех граждан пред законом и привлечение к управлению общественного элемента, отмену телесного наказания, раскрепощение печати, науки и пр. Уже в 1859 г. во многих Положениях, составленных дворянскими губернскими Комитетами, доказывалась необходимость устройства управления и суда на новых началах ввиду освобождения крестьян.

Значение крестьянской реформы как отправной точки[327]327
  По справедливому замечанию академика В. П. Безобразова, важно было не то, что над 20 миллионами душ (по ревизии 1858 г. крепостное население числилось в 23 069 631 душу и составляло 1/3 всего населения в 67 081167 душ. См. Тройницкого. Крепост. насел.) тяготело крепостное право, а важно было его общее растлевающее значение для всего населения. Пока существовал узаконенный произвол одного лица хоть всего только над 20-ю душами, не могло быть речи о водворении права в России. См. Государство и общество. СПб., 1881. С. 424. Привилегированный орган одичалых крепостников, Гражданин, в одну из редких минут lucida intervala своей обычной человеконенавистнической травли и злобствующего мракобесия (недаром с цинической гордостью именует он себя «мракобесом») высказал одну истину. Вспоминая с зубовным скрежетом время, когда под влиянием «либеральных общественных течений» рухнуло крепостное право, орган кн. Мещерского прибавляет: «Между прочим, рухнули и старые суды, жившие и действовавшие единственно в обстановке крепостного права, а без него совершенно немыслимые» (см. № 28, февраль 1893).


[Закрыть] для реформы администрации и суда обстоятельно разъяснено в записке Тверского Комитета по освобождению крестьян (см. главу II). «Несмотря на все зло крепостного права, – читаем в записке, – власть помещика, его местное значение, его влияние и на крестьян, и на должностных лиц служили, с одной стороны, огромным пособием в управлении, с другой – ограничивали произвол чиновников. С уничтожением ее, средства управления и охранения общественного порядка и безопасности, до сих пор недостаточные, будут совершенно ничтожны. С другой стороны, крепостное право, глубоко пустившее корни во всех сферах русской жизни, проникло насквозь и в служебную деятельность. Если уничтожить его только в частном виде, оставив все прежнее по-старому, это не будет уничтожение крепостного права, а только передача его из рук помещиков в руки чиновников и расширение его пределов. Это будет разделение всех сословий в государстве на два враждебные лагеря: на лагерь полноправных чиновников и на лагерь бесправных и безгласных жителей. Такой порядок порождает полное равнодушие к общественным делам, и для устранения его необходимо положить основание самостоятельного управления общин. Страшиться самостоятельности, как начала анархии, неосновательно; в ней лежит, напротив, залог порядка и спокойствия. Человек, принимая участие в интересах общества, привязывается к этим интересам и дорожит ими». Тверской Комитет проектировал местное всесословное самоуправление, отчасти осуществившееся впоследствии, и в защиту его, между прочим, приводил то соображение, что соединение дворянства и крестьян в одно общее собрание заставит смолкнуть мелкие сословные интересы пред интересами более общими и более широкими. Как одно из условий правильного управления, выставлялось учреждение независимого суда в качестве блюстителя законности, которая при прежних порядках не могла существовать. Некоторые другие дворянства действовали в том же духе: так, например, один из дворянских адресов[328]328
  См. адрес Владимирского дворянства. С. 396, н. с. Иванюкова.


[Закрыть] указывает, что законность не могла иметь место в то время, когда допускалось крепостное право на людей.

В частности, относительно проектированного Тверским Комитетом суда присяжных в Записке его находим следующие соображения, направленные против мысли о невозможности введения его ввиду невежества народа: «Невозможно ожидать, чтобы суд присяжных в России мог иметь с самого начала то же самое значение, какое он имеет в Англии в настоящее время. Но разве суд присяжных в Англии в XV и XVI столетии был тот же, что теперь? Разве народ Англии того времени был образованнее, нежели наш? Англия вводит суд присяжных всюду, куда достигает ее владычество, и везде это учреждение оказывает благодетельные последствия. Суд присяжных существует даже в Новой Зеландии. Неужели дикари этого острова более развиты, чем наш народ? Для суждения о виновности преступника нужны только здравый смысл и совесть, – ничего более. Неужели можно отвергать в нашем народе и эти качества? это было бы слишком много!» Затем комитет доказывает необходимость разделения властей и непосредственно подчинение чиновников административного ведомства суду по преступлениям должности[329]329
  См. Обзор Оснований. С. 47.


[Закрыть].

Из сказанного явствует, что при обсуждении крестьянского вопроса были поставлены на очередь почти все реформы, осуществившиеся отчасти впоследствии. Резюмируя во всеподданнейшем письме от 23 октября 1859 г. предложенные дворянскими депутатами реформы, Я. И. Ростовцев писал: «Во всех мнениях депутатов только и есть одна идея, равно всеми разделяемая (курсив подлинника): это – несчастное устройство нынешнего местного управления и судов, и действия их произвольные, злоупотребительные, скрытые и необличимые. Все убеждены, что при подобном устройстве суда и полицейского порядка благосостояние как помещиков, так крестьян, не может быть устроено надежно и прочно»[330]330
  См. н. с. Семенова. Т. II. С. 931.


[Закрыть].

Но значение освобождения крестьян этим не ограничилось. Оно не только выдвинуло известные реформы, но и оказало прямое влияние на направление, в котором они были разрешены. Оно дало, далеко, впрочем, не всем реформам, ту смелость, воодушевление и бодрую веру в силу либеральных учреждений, в силу свободы, разума и правды, без которых невозможно осуществление крупных гуманных реформ.

С особенною наглядностью это влияние можно проследить, например, на судебной реформе. Известно, что начало ее относится к 1848 г. Но во все время Николаевского царствования законодательные предположения не выходили за черту обычных паллиативных частичных исправлений. С новым царствованием повеяло и в этой отрасли новым духом. Председатель комиссии, составлявшей законопроекты, гр. Блудов, сделал значительную уступку духу времени. В проектах, составленных им в 1859 и в 1860 гг., он уже допускал гласность, состязательность, мировой институт, адвокатуру. Но все-таки на проектах гр. Блудова видны были следы некоторой робости, нерешительности, непоследовательности. Суд присяжных, например, гр. Блудов признавал совершенно разумным учреждением, но в 1859 г. не решался еще внести в свой проект. Если Судебные Уставы получили тот смелый, законченный, рациональный, радикальный характер, который вызвал справедливое удивление не только у нас, но и за границею[331]331
  См. статью Миттермайера в Журнале Мин. юстиции, 1864 г. № 5. Во главе защитников необходимости радикальной судебной реформы стоял не кто иной, как
  сам М. Н. Катков. См. Русский Вестник, 1860. № 2.


[Закрыть], то этим они обязаны либеральному бодрому настроению и гуманному направлению, кои замечались в части наших правящих сфер после освобождения крестьян. Это явствует из хронологии. Суд присяжных, несменяемость судей, независимость адвокатуры и прочие основы нашего нового судебного строя впервые были предложены в известных «Соображениях государственной канцелярии», составленных в начале 1862 г. и Высочайше утвержденных 29 сентября того же года[332]332
  См. ниже главу: О составлении Судебных Уставов.


[Закрыть].

На эту не только хронологическую, но и логическую, причинную связь между крестьянскою и судебною реформами настойчиво указывают ближайшие деятели ее. Член государственного совета Н. И. Стояновский в речи, произнесенной в 1880 г. в петербургском юридическом обществе, между прочим, говорил: «В 1861 г. судебная реформа сделалась настоятельною. До этого времени для 25 миллионов народа почти единственными судьями были помещики; они имели право налагать все виды наказания, кроме отдачи в каторжные работы и наказания кнутом (до 1840 г.) или плетьми, установленного образца (после 1845 г.)»[333]333
  Журн. гражд. права, 1882. № 9.


[Закрыть]. «Положения 19 февраля 1861 г., говорит другой деятель и главный руководитель судебной реформы, знаменитый статс-секретарь департамента законов Государственного совета С. И. Зарудный (см. дальше), прекратили эти крепостные порядки. Тогда и высшие наши сановники поняли, что для России так же точно, как и для всякого порядочного государства, явилась безотлагательная надобность в суде скором и справедливом. Вот задача Судебных Уставов. Если бы в 1861 году не состоялось освобождение крестьян с землею, то ни в каком случае не были бы 20 ноября 1864 г. утверждены Судебные Уставы»[334]334
  См .Русс. Старину, 1888 г. № 9.


[Закрыть].

Огромное влияние освобождения крестьян на все последующие реформы засвидетельствовано и официально. «Уничтожение крепостного состояния, – читаем в журнале Государственного совета 1862 г., – провело столь резкую черту между прежним и новым порядком вещей, что некоторые относящиеся к судопроизводству начала (смешение властей, сословные суды и проч.), более или менее соответствовавшие прежнему гражданскому быту половины населения нашего обширного отечества, теперь обратились в недостатки. Первое начало – смешение властей, было отчасти неизбежным последствием крепостного состояния. Смешение властей, проникавшее в отдельные управления, должно было проникнуть и в общее управление империи, и ныне все административные власти, начиная от станового пристава и до губернатора и даже до министров, вмешиваясь в силу самого закона в ход судебных дел и тем самым ослабляя истинное значение суда, останавливают правильное отправление правосудия… Указанные начала, истекающие из прежнего устройства нашего общества, имеют между собою такую непосредственную связь, что при осуществлении одного из них были неизбежны и другие, и потому ныне, с уничтожением самой причины, оправдывавшей до некоторой степени прежний порядок, необходимо одновременно устранить все эти органические недостатки теперешнего судопроизводства»[335]335
  См. Т. XVIII. Дела о преобразовании судебной части в России. С. 55, 57.


[Закрыть].

Император Николай I, лежа уже на смертном одре и завещая своему преемнику освобождение крестьян, сказал ему: «Сдаю тебе команду, но не в таком порядке, как желал, оставляю тебе много забот и трудов»[336]336
  См. н. Материалы, I, 97. В монографии Декардона, в которой отведено обширное историческое введение царствованию Николая I, слова эти переданы так: «Alexandre, je vous laisse le poste que j’ ai occupe pendant trente ans et je vous prie de me pardonner la situation des choses; j’ ai fait ce que j’ ai pu, je regrette de n’ avoir pu mieux faire». См. С. 215–216. С. De Cardonne. L’ Empereur Alexandre II. Paris, 1883. Недавно опубликованный журнал Госуд. совета 19 февраля 1855 г. показывает, что первая версия точнее (см. Правит. Вестник, 16 апр. 1893 г.).


[Закрыть]. Первою и величайшею заботою нового царствования было освобождение гражданской личности народа. Вслед за этой реформой и в непосредственной связи с ней были произведены другие реформы 60-х годов, имевшие целью ослабить бюрократическое все-властье и произвол, обеспечить права личности, дать простор общественной самодеятельности, расширить свободу слова и научного исследования, без которой немыслимо общественное благосостояние, – словом, обновить во всех частях старую, пропитанную духом крепостного права и недоверия к обществу, правительственную систему опеки или «команду», несостоятельность которой так наглядно и грозно сказалась в потрясающем, но бесплодном мартирологе пылающего Севастополя, и которая обусловливала указанный «непорядок в команде».