Текст книги "Нюрнбергский дневник"

Когда после обеда все обвиняемые заняли места на скамье подсудимых, Дёниц отметил:

– Биддл всегда очень внимателен. Видно, что он приглядывается и к оборотной стороне медали. Хотелось бы мне познакомиться с ним поближе по завершении процесса.

Послеобеденное заседание. Геринг охарактеризовал свою роль во время чехословацких событий, а также норвежской и польской кампаний, среди прочего отметив, что независимость суждений – нечто немыслимое в среде высшего командного состава. «Возможно, именно такой принцип – спросить каждого отдельного солдата, не хочется ли ему домой – и помог бы избежать войн в будущем. Вполне возможно, но не в фюрерском государстве, вот что мне хотелось бы подчеркнуть особо. В каждом государстве мира существует абсолютно четко выраженная военная формулировка».

Во время обеденного перерыва Дёниц подбадривал Геринга, заявив ему, что бывший рейхсмаршал своим поведением и тоном высказываний являл собой «пример чести и достоинства», чем и «пристыдил» обвинение.

Геринг огляделся.

– Да, я был действительно рад раз и навсегда привязать понятие честности к Чехословакии[13]13
  Имеется в виду заверение Чехословакии в том, что на нее не нападут ко времени аншлюса; Геринг пояснил, что данное заявление относится исключительно к этому обстоятельству. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Дёниц вновь повторил свои слова в целях окончательного разъяснения своей точки зрения – обвинение пристыжено честью и достоинством.

– И моей цепкой памятью, – уже поднимаясь с места и направляясь к свидетельской стойке, добавил Геринг, наградив Гесса презрительным взглядом.

Кто-то полюбопытствовал у Гесса, действительно ли тот испытывал затруднения при попытках вспомнить те или иные обстоятельства. Гесс ответил, что да, испытывал. Ему пожелали заставить себя вспомнить.

– Я бы и рад, только вот не получается, – едва слышно вздохнул Гесс.

Тюрьма. Вечер

Камера Геринга. Вечером Геринг отдыхал, покуривая свою баварскую трубку.

– Да, довольно утомительно, – признался он. – И я выжму из памяти все. Они удивятся, что я записал для себя всего несколько опорных слов, чтобы не сбиться. Что до Гесса, должен сказать, вы меня победили. Его память действительно пострадала. Пару недель назад он даже признался мне, что его памяти пришел конец еще в Англии, и здесь он не прикидывался – все в точности так, как вы говорили. Я не сомневаюсь, что он еще устроит здесь настоящий спектакль, когда очередь дойдет до него!

15 марта. Геринг и Гиммлер

Обеденный перерыв. С утра Геринг покинул свою камеру несколько раньше – ему предстояла встреча со своим адвокатом доктором Штамером. Беседа обвиняемого с защитником проходила под контролем охраны[14]14
  Начиная с этого дня я распорядился, чтобы все беседы обвиняемых контролировались сотрудниками тюремной администрации, владеющими немецким языком, с последующим представлением подробных отчетов. Термин «под контролем» далее употреблен мною для обозначения подобных бесед под вышеупомянутым контролем. В этой связи мне хотелось бы выразить признательность Байеру, Конраду, Альбрехту, сержантам Олеру и Грюнеру.


[Закрыть]. Доктор Штамер желал знать, следовало ли ему упоминать о встречах или установлении контактов с Гиммлером. Геринг энергично протестовал.

– Нет, нет, слава Богу, пока что до этого не докопались – ничего не желаю об этом слышать.

Геринг упомянул о своей перепалке с Розенбергом, который явно желал услышать от Геринга больше по вопросу об антисемитизме и конфискации культурных ценностей.

– Я посоветовал ему самому об этом рассказать; а мне в это нелегкое для меня время неплохо подумать бы и о себе.

В отношении судей Геринг высказал следующее: судья Лоуренс успел за этот процесс притомиться, ему пора возвращаться в Лондон пить виски. Судью Паркера он считал человеком разумным и джентльменом, Геринг даже удостоил его благодарственного взора, покидая сегодня зал заседаний.

В отношении проводимой Гитлером политики Геринг повторил, что Гитлер пытался заполучить все слишком быстро; он пытался за какой-то десяток лет завладеть тем, на что и столетия не хватило бы, ибо опасался, что у его преемника не будет присущей ему выдержки и энергии для воплощения в жизнь его планов. По мнению Геринга, проблему Данцигского коридора, например, вполне можно было решить и мирным путем, прояви Гитлер чуточку больше терпения.

Послеобеденное заседание. Геринг попытался «объяснить», чем были нападение на Югославию и воздушные налеты на Варшаву, Роттердам и Ковентри. Признав, что планы нападения на Россию стали известны ему еще осенью 1940 года, он тем не менее склонял Гитлера перенести сроки нападения, привязав их к атаке Гибралтара, после чего следовало попытаться натравить Россию на Англию.

16—17 марта. Тюрьма. Выходные дни

Камера Франка. Отношения Франка и Геринга переживали позитивную фазу.

– Что мне нравится в Геринге, так это его готовность взять на себя ответственность за все, что он делал. Конечно, обо всех этих картинах ему говорить не хочется, ха-ха-ха! Он всеми способами старается обойти эту тему. Я ему из Польши ни одной не выслал… Вот будет интересно, когда Джексон подвергнет его перекрестному допросу. Ха-ха! Представитель западной демократии и Геринг, этот «ценитель эпохи Возрождения». Но все же, надо отдать ему должное, как он держится! Эх, если бы он всегда был таким! Сегодня я в шутку сказал ему: «Очень жаль, что вас пару лет назад не упекли на годик в тюрьму!» Ха-ха! – Франк то и дело истерически похохатывал – нечто новое в его манере говорить. – Ха-ха! Наконец-то Геринг добился, чего хотел – он выступает в статусе оратора № 1 за национал-социализм и за то, что от него осталось. Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!

Камера Шираха. Ширах был очень доволен поведением своего образца для подражания. Он полагал, что с точки зрения политики глупо было бы осудить Геринга – ведь он так популярен, даже в самой Америке.

– И вы поймете, почему, – убеждал Ширах.

По его мнению, в развязывании войны вина Риббентропа куда значительнее. Ширах привел мне заявление Геринга о том, что его даже не было в Берлине на момент нарушения Мюнхенского соглашения и что именно Риббентроп убедил тогда Гитлера пойти на этот шаг.

Камера Нейрата. Нейрата, по его словам, приятно удивила манера Геринга вести свою защиту, и в особенности его готовность взять на себя ответственность за очень многое. По мнению Нейрата, здесь предстал прежний Геринг, а не чванливый и раздувшийся от спеси, отупевший от жадности и тщеславия субъект, каким он стал в последние годы. Нейрат заметил, как же бледно и отвратительно выглядит на фоне Геринга Риббентроп. Причина была, по его мнению, ясна. Риббентроп никогда не принадлежал к благородному сословию. Все, что Нейрату было известно о «дворянском происхождении» Риббентропа, сводилось к эпизоду, когда к нему пришел один адвокат и поинтересовался, как провести через бухгалтерию сумму, выплаченную Риббентропом за присвоение себе дворянского титула. Нейрат считал бывшего министра иностранных дел патологическим лжецом, наподобие его хозяина – Гитлера. От главного врача одного из санаториев (в Дрездене) Нейрату довелось узнать, что Риббентроп в 1934 году был там в качестве пациента. Врач рассказал Нейрату, что вынужден был выписать Риббентропа, поскольку считал его психопатом – лжецом, неспособным отвечать за свои поступки; кроме того, врач поделился и своими подозрениями по поводу возможных сексуальных отклонений Риббентропа. По мнению Нейрата, у Гитлера Риббентроп ходил в «жополизах».

Камера Шпеера. Шпеер вынужден был признать, что Геринг своей защитительной речью у большинства обвиняемых оставил хорошее впечатление, но обвинитель Джексон, несомненно, сумеет вывести бывшего рейхсмаршала на чистую воду во время перекрестного допроса. Шпеер попытался развенчать Геринга, считая, что его героическая поза и кажущаяся цельность – лишь наносное, то, за чем скрывается его истинная порочная натура.

– Когда я в последний раз был у Гитлера и когда всплыл вопрос о Геринге, как его преемнике в связи с поступившей телеграммой, Гитлер, не скрывая отвращения, заявил, что всегда знал о порочности и вероломстве Геринга. Вообразите себе, он всегда знал и тем не менее продолжал лицемерить, во всеуслышание заявляя о том, что, мол, Геринг – один из вернейших его соратников! И вот теперь этот трус и разложенец Геринг – я еще расскажу вам о его личном бомбоубежище и том комфортном житие-бытие, которое он вел, в то время как Германия вела смертельную битву, – так вот, этот трус норовит сейчас пролезть в герои. Вот что больше всего меня бесит!

И все же Шпеер был удовлетворен тем, что Герингу предоставили немалую свободу для защиты и что теперь ни один немец не скажет, что, дескать, на него давили во время этого процесса, а наоборот, все признают, что ничего на этом процессе не трактовалось однобоко.

Камера Функа. Функ признал, что и Геринг, и Шахт – личности сильные.

– Но мы – не такие – уверяю вас, во мне нет ничего героического. Никогда не было, нет и сейчас. Вероятно, в этом-то вся проблема. Я часто задаю себе вопрос, как бы я поступил, знай я обо всем этом раньше. Не думаю, чтобы смог все пережить.

И тут разрыдался.

– Все эти дикости, жестокости – они навек останутся нашим позором. Неважно, что сейчас скажет Геринг или кто-нибудь еще, неважно, какими будут приговоры – этот систематический геноцид евреев останется на совести немецкого народа. Его не забыть многим поколениям!

Камера Геринга. Геринг выглядел очень усталым – давали о себе знать три крайне напряженных для него дня, на протяжении которых суд заслушивал его показания. Поскольку его защита была в основном завершена, он предавался нелегким думам о своей участи и роли в истории. И императив всегда и во всем оставаться человеком ужасно мешал ему, Геринг яростно и цинично отрицал его, видя в нем угрозу своему грядущему величию. Империя Чингиз-хана, Римская империя и даже Британская империя возводились без необходимого уважения принципа гуманности, с горечью констатировал Геринг. Однако все они достигли процветания, что обеспечило им достойное место в истории. Я напомнил ему, что мир в ХХ столетии стал чуть разборчивее в вопросах гуманности и уже не склонен рассматривать войны и геноцид в качестве непременного признака величия. Беспокойно заерзав и сопя, Геринг отбросил эту идею, назвав ее сентиментальным идеализмом американца, который мог позволить себе роскошь подобным образом заблуждаться, – ведь Америка уже отвоевала себе жизненное пространство революциями, войнами и геноцидом. Геринг заявил, что просто не желает, чтобы подобная слезливая дребедень портила ему его торжественное восшествие на Валгаллу.

Камера Розенберга. Розенберга не оставила равнодушным защитительная речь Геринга, но, по его словам, еще многое предстоит прояснить в отношении захваченных культурных ценностей. Сегодняшний девиз Розенберга: русские стравливают представителей всех цветных рас и белой расы, вот поэтому Черчилль и забеспокоился о судьбе Британской империи.

19 марта. Главный свидетель Геринга

Утреннее заседание. Главный свидетель Геринга, шведский инженер Далерус приступил к изложению своей роли посредника в попытках Геринга достичь взаимопонимания с Англией «ради предотвращения» войны с Польшей. Доктор Штамер попытался доказать, что речь шла лишь о том, чтобы прийти к единому мнению по вопросу о Данциге и данцигском коридоре. Вскоре выяснилось, что показания этого свидетеля в очередной раз пролили свет на то, что Гитлер был одержим идеей войны с Польшей – над Герингом зловеще замаячил гигантский вопросительный знак: если Германия действительно желала предпринять серьезную попытку избежать войны, почему в таком случае переговоры не велись главой внешнеполитического ведомства?

Обеденный перерыв. За обедом отсек для пожилых в полном составе не скрывал своего раздражения ходом утреннего заседания. Шахт снова ополчился на Геринга, предварительно заверив меня, что, мол, счет игры подобрался к ничьей. Нейрат окрестил эту любительскую дипломатию «дилетантизмом, которому нет аналогов».

Папен напористо выражал свое полное согласие с мнением Шахта.

– Именно дилетантизм. Именно им и стала дипломатия при Гитлере. Какой-то шведский коммерсант! Теперь вы убедились, как прислушивался этот режим к мнению нас, дипломатов старой школы!

Как водится, нетрудно было понять, что Шахт был задет за живое.

– Я тогда как раз вернулся из Индии. И предложил себя для участия в переговорах, но услышал от Риббентропа следующее: «Большое спасибо за ваше письмо». Вот вам, пожалуйста! Человек, обладающий знаниями и опытом – в конце концов, я все же понимал, что к чему, – и такой человек остается в стороне. А какому-то мелкому коммерсанту из-за рубежа наш всезнающий эксперт по вопросам внешней политики доверяет, оказывается, настолько, что поручает ему вести переговоры с Англией от нашего имени.

Зейсс-Инкварт оценил ситуацию следующим образом:

– Просто чудо, что англичане вообще стали с ним разговаривать. После того как он вступил с ними в контакт, они сказали ему: «Ладно, связь установлена, теперь нам хотелось бы встретиться с кем-нибудь из представителей германского правительства». Но, видя, что никаких ответных шагов не последовало, они убедились, что никаких серьезных намерений у германского правительства нет. Да, просто удивительно, как лорд Галифакс вообще мог воспринимать это всерьез.

Риббентроп уныло сидел в углу отсека для приема пищи. Когда я спросил у него, что он думает по поводу высказываний Далеруса, он лишь ответил следующее:

– Да, я о многом не знал.

Когда после обеда обвиняемые один за другим спускались в зал заседаний, Фриче сказал мне:

– Вот увидите, скоро этот свидетель защиты превратится в свидетеля обвинения.

Послеобеденное заседание. Фриче оказался прав. На весьма умело проведенном сэром Максуэллом-Файфом перекрестном допросе свидетельские показания Далеруса в пользу защиты рассыпались в пух и прах, и свидетель в заключение заявил, что осознает всю лживость предпринятого жеста. В ходе перекрестного допроса Далерус признал, что Геринг предупреждал его о том, что Риббентроп может попытаться саботировать переговорный процесс и не погнушается даже устроить ему авиакатастрофу.

Услышав слово «авиакатастрофа» Риббентроп буквально взлетел со своего места на скамье подсудимых. Геринг не сомневался, что высказывание выведет Риббентропа из себя, но никак не мог ожидать, что достанется и ему.

Обвинение предъявило новые доказательства, содержавшиеся в книге Далеруса (той, которую читал Геринг в камере), а именно того, что Гитлер будто безумный требовал: «Подводных лодок! Подводных лодок!» или «Я построю самолеты! Самолеты! Самолеты! И сокрушу своих врагов!» И все это на фоне якобы имевших место переговоров о мире, Геринг же, видя это все, и пальцем не шевельнул.

Геринг на скамье подсудимых исходил злобой, в пылу он даже затеребил шнур от наушников, чуть не оборвав его, и офицер-охранник, призвав его к спокойствию, отобрал у него шнур.

Выяснилось, что у Далеруса сложилось впечатление о ненормальном Гитлере, неизвестно чем одурманенном Геринге и жаждавшем крови Риббентропе. А если говорить о германском правительстве в целом, включая Геринга, то оно не предпринимало никаких серьезных попыток избежать войны, а лишь стремилось унять Англию, обеспокоенную жесткой позицией Германии в отношении Польши. Далерус опознал и врученную ему Герингом карту с обозначенными на ней районами Польши, которые нацисты желали получить в качестве дополнительной оплаты за мирный исход. Наконец, Далерус – вопреки требованию защиты не позволить ему заявить об этом (которое было отклонено) – все же произнес такую фразу: «Если бы я тогда знал все то, что знаю сейчас, еще тогда мне стало бы ясно, что все мои попытки заранее обречены на провал».

Когда суд объявлял о своем следующем заседании, уже никто из обвиняемых не сомневался, что Геринг окончательно разоблачен. Комментарии были таковы:

Фрик:

– Глупо было с его стороны приглашать этого свидетеля, следовало бы предусмотреть, что обвинение заинтересуется его книгой.

Шпеер (усмехаясь):

– Фортуна отвернулась от Геринга – все, хватит.

Функ:

– Стыд и позор – стыд и позор!

Риббентроп (Кальтенбруннеру):

– Уж и не знаю, кому доверять.

Когда я собрался к Фриче, чтобы сказать ему о том, что он оказался прав, Шпеер высказал мнение о том, что данному процессу уготована роль «белой книги» для будущих правительств Германии, в которой будут собраны все преступления нацистского режима. Нейрат не скрывал своего презрения к «толстяку», возомнившему себя фюрером и готовому пресмыкаться перед Гитлером. Шахт объявил итоговый счет – 2:1 в пользу обвинения.

20 марта. Перекрестный допрос Геринга

Утреннее заседание. Словесный поединок между Герингом и обвинителем Джексоном. Несмотря на все уловки Геринга, удалось доказать, что Геринг виновен в том, что поддержал антисемитские законы. Вопреки его утверждению о своей якобы незначительной роли в «окончательном решении еврейского вопроса», Геринг вынужден был признать, что, находясь на посту ответственного за осуществление четырехлетнего плана, он принимал непосредственное участие в ликвидации принадлежащих евреям фирм и присвоении их собственности, находясь на посту президента рейхстага, непосредственно доводил до сведения «нюрнбергские законы», предусматривавшие наложение на лиц еврейской национальности общего штрафа в размере одного миллиарда рейхсмарок, а также и то, что лично отдавал приказы Гиммлеру и Гейдриху на отстранение лиц еврейской национальности от участия в экономической жизни германского государства. После погромов 9—10 ноября 1938 года он заявил Гейдриху: «По мне, куда лучше было бы прикончить пару сотен этих евреев, чем уничтожать такие ценности!» Нанесенный евреям урон Геринг сумел обернуть к выгоде страховых компаний и правительства.

Обеденный перерыв. За обедом Фриче заявил, что ошеломлен тем, что Геринг действовал к выгоде Геббельса, когда тот из-за своих любовных похождений впал в немилость Гитлера, в связи с чем даже встал вопрос о его смещении с должности министра пропаганды. Эпизод, приведший к конфликту Геринга с Геббельсом и побудивший Геринга перейти в жесткую оппозицию к министру пропаганды, произошел всего за два месяца до того, как Геринг взял на себя роль посредника в улаживании проблем Геббельса. С присущей ему наивностью Фриче сделал из этого вывод, что Геринг был движим великодушием истинного рыцаря. Куда ближе к истине более трезвое объяснение: Герингу явно не хотелось терять убежденного антисемита, весьма полезного нацистам для претворения в жизнь планов разграбления принадлежавшей евреям собственности. Наивному Фриче, разумеется, подобное не могло прийти в голову.

Функ попытался объяснить, почему возникла необходимость придания правового базиса «аризации» принадлежавшей евреям собственности после того, как в результате безответственных эксцессов асоциальных элементов и спровоцированных Геббельсом «спонтанных выступлений народа» были разбиты тысячи витрин магазинов, владельцами которых были евреи.

– Позорнее некуда, – заметил я, – это все равно, что попытаться официально санкционировать разбой, придав ему законный характер.

– Нет, нет, я ни в коей мере не собираюсь ничего оправдывать. Вся эта политика была сплошь неверной, вот что я хочу сказать! Никакого оправдания ей нет и быть не может.

Послеобеденное заседание. Озабоченность Функа наличием легальных основ для конфискации принадлежавшей евреям собственности стала понятной после представления обвинителем Джексоном документальных доказательств того, что и Функ, и Гейдрих участвовали в плане Геринга, направленном на изъятие евреев из экономической и общественной жизни с дальнейшим сосредоточением их в гетто. Затем на очереди были факты, как Геринг целыми вагонами вывозил культурные ценности из оккупированных стран. Геринг утверждал, что исходил при этом исключительно из интересов государства и действовал на благо государства ради, стремясь внести свой вклад в создание сокровищницы культуры. Подобные же объяснения он представил и относительно использования военнопленных и пригнанных в Германию на принудительные работы гражданских лиц, а также вывоза продовольствия из оккупированных стран.

В перерыве обвиняемые полностью сошлись во мнении, что попытки одного из бывших крупных государственных деятелей объяснить, каким образом к нему попали ценности общей стоимостью в 50 миллионов рейхсмарок, тогда как немцев призывали идти на жертвы и лишения ради достижения «идеалов», представляли весьма жалкое зрелище.

Тем не менее Геринг в конце дня, судя по всему, был весьма горд своим выступлением на процессе и хвастался перед своими коллегами-обвиняемыми:

– Если вы проведете свою защиту даже в два раза хуже меня, это уже будет превосходно. Не следует забывать об осторожности – любое ваше слово они могут передернуть.

Когда Геринг спустился вниз, Шпеер в беседе с Зейсс-Инквартом иронически заметил:

– Ну-ну, даже Герман пару раз неудачно высунул язык, так что теперь наверняка зол на себя.

– Вся эта говорильня ничего ему не даст, – холодно ответил Зейсс-Инкварт. – У них все черным по белому написано.

21 марта. Геринг увиливает

Утреннее заседание. Сэр Дональд Максуэлл-Файф обвинил Геринга в убийстве офицеров британских Королевских ВВС, совершивших побег из лагеря для военнопленных Саган и в выдаче гестапо русских военнопленных. Геринг попытался отделаться отговорками и отклонил это обвинение. (Фриче в перерыве указал на то, что отягчающее обстоятельство заключается в том, что после инцидента с побегом британцев Геринг передал управление лагерем Саган другому лицу, но не настоял на том, чтобы изменить саму систему управления.) Суд несколько раз указывал Герингу на то, чтобы он давал ясные и недвусмысленные ответы на поставленные ему вопросы. Сэр Дэвид немало смутил Геринга, упомянув его лицемерную попытку, пойдя на переговоры за спиной Гитлера, «избежать войны», хотя на деле Геринг открыто поддерживал гитлеровские агрессивные планы.

Послеобеденное заседание. В самом начале заседания сэр Дэвид спросил Геринга, сохранил ли тот лояльность фюреру даже теперь, когда ему открылись новые обстоятельства. Геринг ответил, что лично он не одобряет убийств, но лояльность его и в благие, и в недобрые времена никаких изменений не претерпела. Будучи загнанным в угол неоспоримыми доказательствами своего соучастия в творимых зверствах, Геринг утверждал, что фюрер представлял себе их масштабы, что же касается его самого, то он их представить себе не мог. По его словам, ему было известно лишь о нескольких казнях и «некоторых подготовительных мероприятиях».

22 марта. «Верность Нибелунгов» по Герингу

Утреннее заседание. Защита Геринга иссякла, так и не достигнув кульминации; генерал Руденко чрезвычайно быстро завершил перекрестный допрос, а французский обвинитель заявил, что ему нечего добавить. После повторной проверки суд объявил, что не заинтересован в дальнейших прениях по данному вопросу. Защитник также внезапно поставил точку на заслушивании свидетелей.

Тюрьма. Вечер

Камера Геринга. Придя в камеру Геринга, я захотел узнать, что же он скажет после того, когда защита его была завершена. Бывший рейхсмаршал чуть ли без обиняков заявил мне, что ждет от меня рукоплесканий по поводу его выступления на суде.

– Ну и как, по-вашему? Смешно я выглядел? – Геринг уже в третий раз задавал мне этот вопрос.

– Нет, этого я утверждать не могу.

– Не забывайте о том, что я противостоял лучшим юридическим умам Англии, Америки, Франции, России вкупе с их правовыми механизмами – в одиночку, один, как перст!

Геринг, конечно же, не упустил возможности лишний раз воспеть себя и свои достоинства. Затем он выразил удовлетворение решением суда освободить остальных обвиняемых от изложения истории возникновения и программы нацистской партии, посчитав, что эта тема исчерпана в ходе заслушивания его защитительной речи. Да, он был весьма доволен собой в статусе исторической фигуры.

– Могу спорить на что угодно, что обвинение вынуждено было признать, что я сделал это как подобало, разве не так? Вы хоть кусочек из моего выступления помните?

Видимо, в доказательство своего героизма средневекового пошиба Герингу требовалось еще и одобрение неприятеля. Я в ответ лишь пожал плечами.

После этого Геринг перешел к деталям обеих стадий защиты. То, что ему не дали произнести речь в финале, слегка удручило его. Геринг заявил, что хотел сообщить суду о своем стремлении взять на себя формальную ответственность за антисемитские выступления, хотя он и предполагать не мог о столь разрушительных их последствиях. Я уверил его в том, что еще не поздно заявить об этом в своем заключительном заявлении, однако куда важнее то, считает ли он такую политику правильной.

– Нет, Боже упаси и помилуй! После того, что мне стало известно? Боже упаси, вы что же, считаете, что я дал бы согласие на ту или иную акцию, заведомо зная, что ее результатом станет геноцид? Уверяю вас, мы никогда не задумывали ничего подобного. Я лишь рассчитывал отстранить евреев от занимаемых ими должностей в экономике и правительстве, и ничего больше. Но не забывайте, они ведь раздули против нас ужасающую кампанию во всем мире.

– Вы что же, в обиде на них за это? Не могли же подобные издевательства происходить втихомолку.

– Вот в чем беда. Вот та ошибка, которую мы совершили, – признал Геринг.

Он согласился со мной, что было бы куда лучше вообще не начинать преследование евреев. Он лично вообще никогда не считал их Бог весть чем.

Геринг снова вернулся к приятной для него теме единоборства с обвинителями.

– Этот Руденко нервничал больше меня, это точно. Хо-хо! Но он допустил ошибку, когда я сумел вставить, что русские пригнали в Советский Союз 1 680 000 поляков и украинцев. Вместо того чтобы сказать: «Мы не собираемся выслушивать здесь ваши обвинения», он сказал: «Вам не дано право приводить здесь в качестве примера советские акции». Именно «акции», он так и сказал. Хо-хо! Спорить могу, старик Сталин прислал ему по этому поводу такую телеграмму, что… Он наверняка проговорился. Еще один удар я ему нанес, когда он спросил меня, почему это я не отказался подчиняться приказам Гитлера. Я ответил: «Тогда мне сегодня не пришлось бы печься о своем здоровье». Это технический термин диктаторского государства, означающий ликвидацию. Он-то уж понял меня.

Затем я затронул вопрос о верности Гитлеру, стремясь получить окончательный ответ на вопрос о том, какое же место занимало это понятие в шкале ценностей Геринга.

– Между прочим, я обратил внимание на то, что вы дали сэру Дэвиду тот же самый ответ, что и мне относительно верности вашему фюреру. Хотя прямого ответа на свой вопрос сэр Дэвид так и не получил от вас.

– Я понимаю, что это был весьма опасный вопрос. Кто-нибудь на моем месте непременно дал бы себя поймать на нем. Он спросил меня: «Вы до сих пор пытаетесь оправдать Гитлера и обелить его, даже узнав, что он – убийца?» Вопрос был очень хитрый – и опасный. Я сказал ему, что его не оправдываю, но присяга, данная ему мною, стерпит и дурные, и благие времена.

– Да, и мне при этом вспомнились ваши слова об исторических личностях, вызывавших ваше уважение тем, что они продолжали хранить верность и в плохие, и в нехорошие времена. Может, напомните мне какие-нибудь примеры?

– Да, да, на меня это производило впечатление всегда, даже когда я был еще мальчишкой. Вам известная история Нибелунгов и то, как Хаген убил Зигфрида, потому что так пожелал Гунтер? И потом Кримхильда потребовала от своих трех братьев отомстить ему. Они сказали Хагену: «Хотя ты и наш враг, мы склоняем головы перед твоей верностью своему королю». Передо мной эта картина будто живая – они выставляют перед ним свои щиты, потом говорят ему, что защитят его от всех, кто помешает ему сохранить верность своему королю.

Я не совсем понял, какое отношение имеет приведенная здесь история к его верности своему фюреру, если только Геринг не желал тем самым выразить, что все его недруги были обязаны неизменно почитать его верность фюреру, даже если пресловутая верность предполагала молчаливое одобрение санкционированных фюрером убийств.

После этого он разразился гневной тирадой в адрес гомосексуализма, который, по его мнению, пропитал католические круги – Геринг из кожи вон лез, силясь доказать, что его ненависть к представителям духовного сана была не так уж и безосновательна.

– Вам когда-нибудь приходилось видеть их семинарии? Туда со всего мира стекаются 14ти, 15ти, 16ти и 17летние мальчишки, и ты невооруженным глазом видишь, что это – отъявленные и законченные педерасты. Это вполне логично. Против природы не возразишь. И когда мы судили их пасторов за гомосексуализм, то они сразу же поднимали крик, что, дескать, мы преследуем церковь. Преследуем церковь! Как бы то ни было, а почти миллиард марок в год они от нас получали в виде налогов. Но это католическое благочестие! Вы думаете, мне неизвестно, что творится при задернутых шторах во время исповеди? Или где-нибудь еще, где наедине оказываются пастор и какая-нибудь монашка? Монахини ведь – «христовы невесты», как вы помните. Что же это за спектакль!

В его словах отчетливо прослеживался фанатизм по подобию штрейхеровского, ранее своего выражения не получавший. Это было для меня тем более интересно, что вчера во время ужина Геринга посетил капеллан-католик, и бывший рейхсмаршал вел себя с ним так, будто никогда ничего кроме симпатии к католической церкви не питал.

Геринг, как бы мимоходом, бросил фразу о том, что и Америке так просто расовую проблему не разрешить. Вне сомнения, эта идейка была позаимствована им у Розенберга и говорила об озабоченности нацистов тем, что им придется перейти в мир иной, так и не оставив зловещего наследия в виде очередной человеконенавистнической догмы, которая бы чудовищным образом не подтвердила их конечной правоты.

Камера Шпеера. Я намеревался узнать реакцию оппозиции на защитительную речь Геринга.

Шпеер считал, что обвинению в общем и целом удалось пробить броню героизма Геринга.

– Ему ох как нравилось высокопарно заверять всех в его вечной верности фюреру, но стоило им прижать его, заставить взять на себя ответственность за часть преступлений, как он сразу идет на попятный. Он тут же начинает утверждать, что, мол, плел интриги за спиной Гитлера, что ни о чем не знал, а если бы и знал, то ни за что бы не согласился. Смех, да и только. Он утверждал, что возглавлял антигитлеровскую оппозицию, совсем, как я, но на меня-то он именно за это наорал! И тут же снова становится в позу все того же верного паладина. Все это только слова, и ничего больше. Он ведь прекрасно понимает, что его никогда не повесят за одни только утверждения о верности Гитлеру, а от ответственности он старается уйти при любой возможности, стоит им только попытаться пригвоздить его фактами. А когда игнорировать эти факты уже не удается, тогда он спешно натягивает на себя маску храбреца и заявляет: «Да, я беру на себя всю полноту ответственности за это».

Понимаете, стоит Джексону подвергнуть его перекрестному допросу, как сразу же становится ясно – оба олицетворяют два совершенно разных мира. Они же просто не понимают друг друга. Джексон спрашивает его, участвовал ли он в разработке планов оккупации Голландии, Бельгии и Норвегии, ожидая, что Геринг станет защищаться от предъявленного ему обвинения в совершении этого преступления, а Геринг вместо этого заявляет: да, конечно, все было так и так, тогда-то и тогда-то, будто речь идет о чем-то вполне приемлемом и само собой разумеющемся, если войска одной страны маршем входят в другую, нейтральную страну лишь потому, что эта нейтральная страна прекрасно вписывается в стратегические планы первой.