Текст книги "Нюрнбергский дневник"

Поймите же, наконец, Редер – мучимый завистью старик, оскорбленный тем, что я не только сменил его на его посту, но и сумел сделать на нем больше, и вдобавок еще оказался во главе государства, хотя всегда был у него в подчинении. А там, где он утверждает, что я, мол, приказал войскам сражаться до конца – мы ведь уже говорили об этом! Это было сделано лишь с одной целью – уберечь два миллиона немцев от русского плена, кроме того, я успел заручиться поддержкой генералов Монтгомери и Эйзенхауэра. Я предупредил моего адвоката Кранцбюлера, чтобы тот не вздумал цитировать бредни этого выжившего из ума завистливого кретина…

Редер и сам сгорает от стыда, что мог написать такое. Он уже не одну неделю пытается изъять свое заявление из обращения, но об этом и рта не раскроет. Все надеется на то, что как-нибудь пройдет. А заявить открыто перед судом, что на него оказывали давление русские, этого он тоже не может – его семья до сих пор у них в руках. И все же как-то придется с ним общаться на скамье подсудимых. По крайней мере, в мои планы не входит доставить суду удовольствие, попытавшись раскроить ему череп. Если уж попал на эту скамью, то приходится мириться со всеми человеческими типажами. Достаточно вспомнить о двух антиподах – о Шахте и о Геринге. Но вы же видите эти пометки на полях документа, побывавшего у всех нас в руках: ревность, задетое самолюбие, завистливые бредни. Ну что взять, скажите на милость, с этого завистливого старого хрыча?

Я сказал, что, по-видимому, тема исчерпана, и мы, посмеявшись, поставили на ней точку. Дёниц вновь напомнил мне о том, что американский адмирал самого высокого мнения о нем. Мол, даже прислал к его защитнику своего адъютанта, чтобы тот передал Дёницу, что питает к нему самое высокое уважение.

23 мая. Защита Шираха. Показания Шираха

Послеобеденное заседание. Ширах начал свою защитительную речь с заявления о своей ответственности за воспитание немецкой молодежи. В приступе болезненного упоения своей образованностью, с которым ему так и не удалось справиться, он напыщенно заявил к сведению всех присутствующих, что, дескать, пропагандировал не один только национал-социализм, а Гёте, и заодно всю немецкую литературу. Судьям приходилось несколько раз прерывать его, напоминая о том, чтобы он говорил по существу. «Гитлерюгенд» Ширах силился представить некоей одержимой спортом бойскаутской организацией, ничего общего с военной подготовкой не имевшей. Тем не менее это отнюдь не помешало ей, с ведома Шираха, принять самое активное участие в погромах 1938 года. Перейдя к изложению вопроса по существу, Ширах поведал о своем пути к антисемитизму, не забыв упомянуть и о неизгладимом впечатлении, которое произвела на него книга американского автора «Еврей-космополит».

В ходе этого дня заседаний доктор Тома, адвокат Розенберга, заявил мне, что сыт по горло пронизанной ненавистью позицией своего подзащитного. По словам Тома, Розенберг изводит его своими бесконечными напоминаниями о необходимости доказать всем, что преследование евреев – дело правое. Например, упорно требует с него предъявить документ Потоцкого. «Я говорю ему: “Ради всего святого, Розенберг, вы требуете от меня, чтобы я вдолбил всем, что вы не одобряли программу уничтожения евреев, что вообще ничего о ней не знали, но, с другой стороны, вы требуете от меня предъявить суду документ, доказывающий, что уничтожение евреев – вполне оправданная мера!” Нет, он мне просто отвратителен!»

Я поинтересовался у Тома, а что, собственно, должен доказывать пресловутый документ Потоцкого. Он разъяснил мне, что речь идет о заявлении бывшего польского посла в США, в котором говорится, что евреи из окружения Рузвельта крайне враждебно относились к нацистской Германии. «Но если вы хотите знать, – продолжал Тома, – то такое заявление только на пользу самим евреям, они вовремя сумели разгадать всю гнусность национал-социализма, повергшего Европу в хаос опустошения и осознают необходимость от него избавиться. Могу признаться: многие порядочные христиане и приняли эту войну только потому, что она ознаменовала конец национал-социализма».

Он рассказал мне, как сложно ему осуществлять защиту Розенберга, назвав его претенциозным язычником. Розенберг упорно ищет в истории оправдания войне и преследованию евреев, осыпая своего адвоката упреками, что, дескать, тот неправильно его защищает. Он не брезгует никакими средствами, чтобы уберечь свою шею от петли. «Ничего, пусть радуется, что я еще не стал предъявлять суду кое-какие его опусы, среди них есть и такие, что уже никто не сможет усомниться, что он злобный и непримиримый юдофоб. Я сумел отыскать документы, которые уничтожили бы его, и пусть он радуется, что я не стал предъявлять их суду!»

24 мая. Ширах обвиняет Гитлера

Утреннее заседание. Ширах говорил о своих антисемитских убеждениях; и он, и немецкая молодежь надеялись на решение «еврейского вопроса» мирным путем. Он не имел отношения к «нюрнбергским законам», а скорее считал данную проблему решенной, а сами «нюрнбергские законы» – излишними. Решать эту проблему – дело правительства, заявил Ширах, а что до немецкой молодежи, она вряд ли могла серьезно повлиять на это. (Когда Ширах произнес эту фразу, Фрик бросил на него недобрый взгляд.)

Что же касается штрейхеровского «Штюрмера», то это издание немецкая молодежь отвергала. (Злорадная усмешка Штрейхера.)

Ширах охарактеризовал погромы 1938 года, как урон культуре и преступление. И тут же выдвинул идею о том, что участь евреев была бы легче, если бы они поселились где-нибудь на Востоке. Он признал, что, будучи гауляйтером Вены, одобрил насильственный вывоз венских евреев, что выразил поддержку этой акции в своей речи в Вене 15 сентября 1942 года. Вот что сказал Ширах: «Я произнес то, в чем сейчас искренне раскаиваюсь. Я морально поддержал данную акцию, руководствуясь ложными побуждениями хранить верность фюреру. Я пошел на это. И не могу этого отрицать». Говоря о своем разрыве с Гитлером, Ширах в качестве основания для этого привел серьезные разногласия по вопросам культуры и антисемитизм.

Затем Ширах заклеймил антисемитизм и Гитлера. О показаниях Гёсса и концентрационном лагере Освенцим он заявил следующее: «Это самый сатанинский и крупнейший по своим масштабам геноцид в мировой истории. Но в этом геноциде повинен не Гёсс. Приказ исходил от Адольфа Гитлера, о чем тот и заявил в своем политическом завещании. Это завещание – подлинное. Мне пришлось держать в руках его фотокопию. Это преступление, совершенное им в сговоре с Гиммлером, навеки останется несмываемым пятном позора в нашей истории. Это преступление наполняет стыдом каждого немца». (Напряжение на скамье подсудимых стало почти осязаемым. Франк, Функ и Редер, вслушиваясь в слова Шираха, постоянно вытирали глаза. Смешки Штрейхера становились все злораднее.)

«…отныне я несу вину перед Богом, перед моим немецким народом за то, что воспитывал германскую молодежь для и во имя человека, которого на протяжении многих лет считал непогрешимым, как фюрера и главу государства, требуя того же и от своих воспитуемых. Я несу свою вину за то, что взращивал германскую молодежь для и во имя человека, который оказался убийцей миллионов… И, если на почве расовой ненависти и антисемитизма стало возможным появление Освенцима, тогда пусть тот же Освенцим ознаменует собой и конец расовой политики, и антисемитизма».

В перерыве заседания Розенберг попросил своего адвоката не задавать ему никаких вопросов. Тот предупредил Розенберга, что впредь он уже не станет утверждать, что геноцид евреев можно каким-либо образом оправдать. Позиция Шираха воспринималась, как позиция человека, искренне, без уверток признавшего свою вину и обвинившего Гитлера в раздувании антисемитизма и геноциде. То, что Ширах, вопреки давлению на него Геринга, все же набрался мужества заявить на суде правду, произвело весьма глубокое впечатление на Фриче и Шпеера.

Я заметил, что упорное нежелание Геринга воспринимать данный процесс всерьез, достойно лишь сожаления. На что Шахт ответил:

– Что тут говорить! На эту толстокожую свинью ничего не действует!

Фриче и Шпеер энергичными кивками подтвердили свое согласие с мнением бывшего банкира.

Франк явно нервничал – осознание того, что кто-то, кроме него самого, претендует на искреннее раскаяние, лишало его покоя, и он поспешил осудить Шираха, считая, что не ему высказываться в подобном тоне о Гитлере. Я сказал ему, что весьма удивлен слышать такое от него – ведь он сам так часто и так откровенно честит Гитлера в наших с ним частных беседах, что я даже невольно задаю себе вопрос, а почему бы ему не заявить об этом у свидетельской стойки. Франк возразил мне, сославшись на то, что это, мол, чисто юридический вопрос, тут же добавив, что, стоя перед судьями, негоже пытаться брать на себя их роль.

Обеденный перерыв. Уже в конце утреннего заседания вопрос адвоката Розенберга способствовал прояснению еще одного, довольно любопытного факта: Ширах так и не прочел «Миф ХХ столетия» Розенберга. Автор опуса взъярился на своего адвоката за его якобы идиотский вопрос.

Когда обвиняемые направлялись наверх обедать, я опросил их всех на предмет выяснения, знаком ли кто-нибудь с трудом Розенберга «Миф ХХ столетия». Оказалось, что никто. У большинства название вызывало смех, лишь Штрейхер утверждал, что это, по его мнению, глубокое и серьезное исследование, однако, на его взгляд, слишком «заумное». Я попытался успокоить Розенберга, мол, не все, так не все.

– Я пишу книги, чтобы их читали! Кто тащил за язык этого дурака адвоката задавать такой вопрос? – кипел от ярости Розенберг.

В отсеке, где обедали младшие обвиняемые, все приветствовали признание Шираха, считая его победой над цинизмом Геринга и добрым делом для немецкого народа. Фриче, Функ и Шпеер от всей души поздравляли Шираха.

И сам Ширах явно возрадовался, став объектом всеобщего уважения.

– Ну, как мне кажется, легенде о Гитлере положен конец. Я сказал им, что завещание Гитлера – подлинное, что он тем самым сам признался в своих ужасных преступлениях, что действительно ненавидел всех венцев, что антисемитизм – преступление, а каждый, кто до сих пор не отказался от своих антисемитских убеждений – преступник. Это освободит германскую молодежь от конфликта совести.

Ширах прекрасно сознавал, что этим он обвинил и замешанный на ложной героике цинизм Геринга. Шпеер считал, что Шираху предстоит поставить и последнюю точку – вскрыть и то, что Гитлер стремился уничтожить немецкий народ. И, кроме того, признать, что не сумел сразу разгадать тщеславные замыслы Гитлера.

В отсеке пожилых обвиняемых Папен, Нейрат и Шахт единодушно разделяли позицию Шираха в отношении Гитлера.

– Он был величайшим из злодеев и убийц всех времен! – возмущенно воскликнул Папен. – А, поняв, что конец его не за горами, он заявляет, что неполноценные остатки немецкого народа лишили себя права на существование!

Я спросил у Дёница, не разделяет ли он эти чувства, и тот в ответ принялся торопливо уверять меня:

– Конечно, конечно!

После чего снова погрузился в молчание.

Штрейхер оставил выступление Шираха «без комментариев». Риббентроп усердно закрывался от меня газетой.

Послеобеденное заседание. Обвинитель Додд в ходе перекрестного допроса доказал, что у Шираха были все основания для раскаяния. Обвинителем были вскрыты факты, не упомянутые Ширахом: к началу войны он горел желанием превратить немецкую молодежь в «бойцов-патриотов». Боевой дух членов «гитлерюгенда» Ширах поднимал сочиненной им же песней, восхвалявшей милитаризм и антисемитизм. Бесчисленное множество членов этой молодежной организации упражнялись в стрельбе из малокалиберной винтовки и планерном спорте. Всеми средствами членов «гитлерюгенда» стремились отвратить от религии и церкви. В заключение стало известно и о договоренности Шираха с Гиммлером о рекрутировании из членов «гитлерюгенда» бойцов дивизии СС «Мертвая голова» (осуществлявшей среди прочего и охрану концентрационных лагерей), и что ему на стол поступали еженедельные сводки обо всех акциях геноцида, проводимых СС.

В конце судебного заседания Ширах вновь удостоился критики Франка, уже порицавшего его в тот же день с утра пораньше за резкий тон высказываний в адрес Гитлера. По мнению Франка, Ширах сознательно упустил весьма важные вопросы, имеющие самое непосредственное отношение к его, Шираха, вине. Фрик, как всегда, демонстрировал позицию приспособленца:

– Этот донос на самого себя ему все равно не поможет! Обвинитель все равно его доконает!

25—26 мая. Тюрьма. Выходные дни

Камера Шираха. Ширах был удовлетворен впечатлением, которое произвели признание им своей вины и высказанные в адрес Гитлера обвинения. Он снова решил вернуться к теме своего разрыва с Гитлером, вновь указав на неблагодарность и вероломство Гитлера.

– Вообразите себе! Стоило мне только заикнуться о творимых жестокостях, как меня, стоявшего у создания этой молодежной организации, взяли и отстранили, да так, что я вынужден был опасаться за жизнь моих близких и свою собственную. И он еще советовался с Гиммлером, не отдать ли меня на съедение «народному суду». Вовсю нахваливая «гитлерюгенд», он уже раздумывал, как бы ликвидировать меня, когда во мне уже не будет нужды.

Ширах стал распространяться на тему скованности Гитлера в отношениях с женщинами. Он давно заметил, что в их присутствии Гитлер чувствовал себя явно не в своей тарелке, что выражалось в его преувеличенной обходительности и галантности. Он взял в привычку целовать руки дамам, как это было принято в светских кругах и как это кое-где до сих пор принято в среде офицерства.

– В наших кругах было принято целовать руки женщинам замужним. Я вполне допускаю, что я мог бы поцеловать руку супруге министра или офицера, но никогда, если это молодая девушка! Можете представить, как неловко мне становилось при виде того, как наш глава государства целовал руку какой-нибудь молодой, случайно представленной ему девчонке! Он представления не имел о нормах этикета, о том, что допустимо, а что – нет. Он был невоспитанным выскочкой.

Сославшись на свою супругу, Ширах поведал мне, что отношения Гитлера и Евы Браун не были обычными, нормальными отношениями мужчины и женщины, да и ему самому не раз бросалась в глаза искусственность, присущая этой паре. Ширах отказывался верить, что между ними существовали интимные отношения. Ему казалось, что Ева Браун служила некоей куклой-марионеткой для создания видимости нормальных отношений.

Мы заговорили о том, какое воздействие на немецкую молодежь могло оказать выдвинутое Ширахом в адрес Гитлера обвинение. Ширах не сомневался, что его взгляды непременно получат поддержку в среде немецкой молодежи. Это превратилось у него в своего рода манию. Он тем самым рассчитывал хотя бы частично загладить свою вину за неблаговидные деяния. Он передал мне сделанные его рукой записи своих показаний и попросил меня показать их свидетелям Хёпкену и Висхоферу. Ширах считал, что эти экс-фюреры гитлеровской молодежи, прочитав это заявление Шираха, убедившись, что их бывший шеф искренне раскаивается во всем содеянном, распространят эти записи в массах немецкой молодежи.

Я пообещал ему выполнить его просьбу.

Помещение для свидетелей. Я передал заявление Шираха, в котором он обвиняет антисемитизм и Гитлера, предавшего немецкую молодежь, указанным свидетелям из числа бывших предводителей «гитлерюгенда». Документ Шираха произвел на них впечатление. По их словам, в этом документе содержится именно то, что испытывают они сами. Они были убеждены, что данное заявление благотворно подействует на сотни тысяч молодых людей, для которых Ширах по-прежнему остается истинным авторитетным лидером. Сила этого документа в том, что Ширах признает в нем, что длительное время, будучи соратником Гитлера, сам исповедовал антисемитские взгляды, как и все они, однако нашел силы фундаментально изменить свое мировоззрение, придя к убеждению, что проводимая Гитлером политика сеет лишь смерть и разрушение. Хёпкен и Висхофер попросили разрешения сделать копии данного документа, чтобы с ними имели возможность ознакомиться и другие бывшие предводители «гитлерюгенда».

Позже у меня состоялся разговор с 31-летним Фрицем Висхофером, бывшим фюрером «гитлерюгенда» Австрии. Он повторил мне, что обрадован и вдохновлен заявлением Шираха и теперь считает своим долгом распространить среди немецкой молодежи это обвинение нацизма и антисемитизма. Немецкая молодежь, убеждал он меня, пребывает сейчас в глубоком отчаянии, она совершенно дезориентирована, поэтому силу слов бывшего ее предводителя трудно переоценить.

– А как обстоят дела в вашей стране? – спросил он. – Я поражен, что кое-кто из американских офицеров даже сейчас не считают необходимым скрывать свои антисемитские взгляды. Неужели мир так и не сумел извлечь для себя урок, даже имея перед глазами такой впечатляющий пример, как Германия? Как вообще до сих пор могут существовать антисемиты, после того что произошло в Германии? Конечно, многие скажут, что они, мол, не знают, где и в чем искать корни расовых предрассудков. Да, но теперь? После того, что Ширах рассказал об Освенциме? Немецкая молодежь, вне всякого сомнения, получила свой меморандум. Они пишет абсолютно правильные слова: «То, что Гитлер сделал с еврейским и немецким народами». Невзгоды заставили нас понять, откуда берутся расовые предрассудки. Но неужели весь остальной мир так и не удосужился этого понять?

Камера Шираха. Вернувшись в камеру Шираха, я рассказал ему о том, что его обращение весьма положительно было воспринято обоими бывшими фюрерами немецкой молодежи.

– Вот видите! – не скрывал радости Ширах. – Я был уверен, что наши мнения совпадут! Знаете, что сказал мне один из обвиняемых, когда я после своего выступления вернулся на скамью подсудимых? Он сказал мне, что немецкая молодежь не поверит мне, потому что продолжает верить в Гитлера и сочтет меня изменником. Я ему на это ответил, что знаю свою немецкую молодежь куда лучше его и остальных, не скупившихся на высокие слова. А Розенбергу я сказал вот что: «Если вы думаете, что немецкая молодежь до самого конца продолжала верить Гитлеру, то вы глубоко заблуждаетесь. Не забывайте, я принадлежу к тому поколению, которое отправили на фронт, вы же, сидя дома, строчили свои прилизанные идеологические речи. Те, кто детьми считал Гитлера великим человеком, пробыв от двух до шести лет на фронте, уже таковым его не считали. Они достаточно насмотрелись, как гибли их товарищи; их самих после полученных ими ран отправляли домой, но лишь для того, чтобы подлечиться, а потом снова на фронт! Конечно, они до самого конца оставались послушными, но у них похитили юность, вот что я вам скажу!»

Ширах был убежден, что сделанное им заявление высвобождает его из-под моральной опеки Гитлера и что американцы, если они достаточно сметливы, непременно извлекут из этого огромную выгоду для себя.

– По-видимому, американцу это может показаться странным, как это целое поколение могло попасть под влияние Гитлера. Все оттого, что в немцах всегда воспитывался дух подчинения своему фюреру; в будущем это вполне может возыметь и положительные стороны; во всяком случае, это куда лучше, чем вот так свалиться как снег на голову и тут же начать рассуждать о демократии, в то время как другие еще не успели опомниться, а не то что с ходу поверить в очередную идею…

И патетически добавил:

– Ну, вот теперь я сказал все, теперь можно считать свою жизнь завершенной. Надеюсь, мир поймет, что я действовал лишь из добрых побуждений.

Я ответил на это, что, учитывая сделанное им признание своей вины, весьма удивлен тем, что он подвергает сомнению полученные в ходе перекрестного допроса Доддом многочисленные доказательства. Я дал Шираху понять, что вижу, как до сих пор на формирование его точки зрения заметное влияние продолжает оказывать его эгоизм, хотя ему никак не откажешь в искренности. Я уверил его в том, что его позиция вызывает у меня несравненно больше уважения, чем, скажем, лицемерное позерство Геринга. Ширах предпочел не углубляться в эту тему, сказав лишь:

– Конечно! Я отлично понимаю, что моя точка зрения найдет одобрение у немецкой молодежи, в особенности у матерей моего народа, и те скажут: «Он хоть что-то сделал для того, чтобы указать моему мальчику способ избавиться от этой всеобщей растерянности!» Конечно, я, будучи все же политиком, прекрасно это понимаю… Но я хотя бы стремлюсь уйти со сцены вежливо.

Он даже считал вполне возможным, что однажды немецкая молодежь воздвигнет памятник евреям, павшим жертвам безумца Гитлера.

– Разумеется, это всего лишь символ, но немецкая молодежь воспитана на символах и мыслит символами.

Камера Розенберга. Розенберга обозлило, что Ширах оценил оказанное им, Розенбергом, влияние на него как малозначительное. Розенберг утверждал, что никого не принуждал читать «Миф ХХ века», но удивился, узнав, что с этой книгой знакомо столько людей, причем из самых разных социальных прослоек. Я поинтересовался у него, что он думает по поводу осуждения Ширахом антисемитизма. Розенберг ответил, что, мол, сейчас, когда геноцид евреев стал общеизвестным фактом, только лентяй не осуждает антисемитизм. Что же до расовой идеологии, доказывал он, то она на протяжении многих столетий существовала в очень многих странах.

– А в Германии вдруг перешла в разряд преступлений, и только потому, что немцы воплотили ее в жизнь!

Я вновь спросил у него, не вдаваясь в причины его прежних взглядов и верований, не признает ли он всю опасность расовых предрассудков и разве не прав Ширах, утверждая, что каждый, кто до сих пор, после геноцида Освенцима, продолжает цепляться за них – преступник.

Розенбергу очень не хотелось с этим соглашаться, и он куда охотнее ударился в отыскание исторических параллелей. Католическая церковь тоже исповедует фанатичную идеологию, вот поэтому-то внешняя политика Польши на протяжении последних 150 лет была направлена против Германии. Мартин Лютер исповедовал антикатолическую идеологию, и вполне оправданно, если судить по тем временам, однако, в конце концов, все закончилось кровопролитной Тридцатилетней войной. Духовные отцы идеологических течений за последствия этих учений ответственности не несут. В заключение я задал ему еще один вопрос: не согласится ли он со мной, что все замешанные на фанатизме идеологии одинаково опасны и что человечество окажется перед необходимостью признать, что здравый смысл и терпимость необходимы ему, просто чтобы уцелеть на этой планете. Розенберг заявил, что теоретически такой эмоциональный порыв вполне достоин похвалы, однако ему не выдержать испытания практикой. Наш мир кишит расами, национальностями, и борьба их между собой – неотъемлемая часть природы человека! Англо-американский, или, точнее, американо-английский народ играет в мире ведущую роль. И он обязан позаботиться о ее сохранении, в противном случае мир придется отдать на заклание русским!

Что касалось ООН, то Розенберг отводил этой организации роль лишь инструмента в руках тех, кто борется за мировое господство. От «принципа фюрерства» не уйти. Впрочем, Америке самой еще предстоит разбираться с расовой проблемой, как многократно и оптимистически повторил Розенберг…

Камера Геринга. Геринг продолжал сидеть в своей камере, сетуя на изменников и ишиас. По мнению майора Гольдензона, осмотревшего Геринга, бывший рейхсмаршал весьма удачно использовал свой недуг в качестве средства, позволившего ему не присутствовать в зале заседаний, избавив себя, таким образом, от выслушивания показаний Редера и Шираха, которые доставили бы ему мало удовольствия. Служителя культа, психиатра и меня, психолога, участвовавших в ежедневном обходе камер обвиняемых, Геринг поставил в известность о том, что он, мол, давно знал о существовании сделанного в Москве заявления Редера, как и о намерениях Шираха.

Даже в условиях строгой изоляции он никак не мог избавиться от своей привычки сталкивать людей лбами, стремясь извлечь из этого выгоду для себя. Он чернил психолога в беседе с психиатром, католического священника, общаясь с протестантским пастором, и наоборот. Мы с майором Гольдензоном считали, что Геринг так и не избавился от своего пагубного пристрастия к наркотикам, хоть и не получал их. Также мы пришли к заключению, что Геринг, будучи человеком лабильным, вынужден был прибегать к сильнодействующим средствам ради бегства от донимавших его сомнений. Пастор Гереке уже оставил бесплодные попытки внушить хоть каплю богобоязненности в этого самонадеянного язычника.

27 мая. Ответственность Шираха

Утреннее заседание. Обвинитель Додд вынудил Шираха признать, что он, никогда не упускавший случая заявить о своем почитании культуры, обратился к Борману с инициативой подвергнуть бомбардировке один из культурных центров Великобритании и полностью очистить Вену от проживавших там чехов, объявив все это акцией возмездия за убийство Гейдриха. Далее, Ширах признал, что совместно с Гиммлером и Франком принимал участие в насильственной эвакуации из Вены в Польшу 50 тысяч евреев. Министр Франк выразил протест против данной акции, мотивировав это тем, что в Польше этих евреев негде разместить. В ходе судебного заседания выяснилось, что именно Ширах отвечал в рейхе за трудовую повинность немецкой молодежи. При рассмотрении некоторых других вопросов Ширах попытался отрицать свою причастность, например, в вопросе эксплуатации 10—14-летних детей-иностранцев на предприятиях военной промышленности. Ширах отрицал, что прочитывал поступавшие к нему отчеты о ходе уничтожения евреев и партизан на оккупированных восточных территориях.

В перерыве ко мне обратился Шахт:

– «Министр Франк выразил протест» – вы слышали эту фразу? Понимаете, что я имею в виду? Похоже, он не такой уж и безвинный и всеми преданный, как это могло показаться в пятницу, как вы считаете? Не забывайте, какими бы напыщенными ни были все эти речения, они ничуть не способны преуменьшить вину!

Я позволил себе заметить о совершенно диких способах, к которым прибегали нацисты для насильственного перемещения многих десятков тысяч человек, будто речь шла о поголовье скота, но никак не о людях, что вызвало бурю возмущения у Франка и Зейсс-Инкварта. Мол, русские действовали точно так же. Но американцы, конечно же, им все прощают.

В ходе перекрестного допроса советским обвинителем генералом Александровым Ширах заявил, что во вверенном ему «гитлерюгенде» не уделялось столько времени начальной военной подготовке, как в соответствующих молодежных организациях Советского Союза. (Франк смеялся чуть ли не до слез.)

Тюрьма. Вечер

Камера Франка. Франк заявил мне в тот вечер о своем отношении к защитительной речи Шираха.

– Удивляетесь, что я в пятницу раскритиковал Шираха? Думаете, Франк сегодня думает о Гитлере одно, а завтра другое? Но все не так просто. Я знаю ситуацию и понял, что Ширах попытается облегчить себе защиту, охотно признавая одно за другим выдвинутые против него обвинения. Вы заметили, как на перекрестном вопросе наружу полезла вся эта грязюка? Именно этого я и ожидал! Он стремился всем внушить, что он, дескать, невинный мальчуган. И вел себя так, будто за Освенцим должен нести ответ Генри Форд! Не вышло… Я помню, как он льнул к Гитлеру, как боялся упасть в его глазах. Как вы думаете, почему он отстучал эту телеграмму Борману, в которой предложил разбомбить город в Англии? Да потому, что боялся упасть в глазах Гитлера, боялся, что Борман станет высмеивать его, назовет слабаком. Поэтому и решил проявить инициативу.

Как я взбесился, узнав об этом! Я-то рассчитывал, что мы всегда сможем ткнуть носом союзные державы в руины наших городов – вот, полюбуйтесь, что вы натворили! Ротенбург, и тот в развалинах! И тут это! А теперь нам ничего не остается, как молчать в тряпочку. Я чувствовал, что во всем этом его театрализованном признании есть гнильца. Естественно, в плане пропаганды – куда там! Очень действенно! Но не забывайте, что и он был частью системы, и если уж ты действительно пожелал признать свою вину, так признавай все без остатка! А то вот здесь мы свою ответственность признаем – моральную! А вот там от признания уголовной – увильнем.

Камера Риббентропа. Риббентропа приводили в ужас высказывания Шираха в адрес фюрера. Я позволил себе спросить, лгал Ширах или же говорил правду.

– Гм, не знаю, но то, каким тоном это говорилось… Нельзя же просто так фиксировать вину на ком-то.

По-видимому, он хотел меня убедить, что нельзя просто сказать – Гитлер виновен, Риббентроп виновен – виновны в подготовке и развязывании захватнической войны. Все, оказывается, куда сложнее. Невилл Гендерсон обвинил Риббентропа в том, что тот играл роль Талейрана и убеждал Гитлера в том, что эти балансирующие на грани упадка британцы отпора дать не смогу. И вдруг Риббентроп, призвав на помощь все свое красноречие, принялся всех убеждать, что, дескать, указывал Гитлеру на то, что, если «мы после нарушения нами Мюнхенского соглашения и дальше будем продолжать в том же духе, британцы возьмутся за оружие». (Все это происходило уже после того, как Риббентроп прожужжал мне уши, внушая, что Германия никогда не нарушала Мюнхенского соглашения, что не имелось ни малейших оснований опасаться, что британцы станут воевать из-за минимальных и вполне оправданных территориальных претензий, предъявленных ею к Польше.)

Камера Дёница. Я предъявил Дёницу заголовок одной из немецких газет, сообщавший, что Ширах заклеймил Гитлера, как убийцу. Адмирал согласился с таким утверждением, но все же считал, что Ширах попытался затушевать слишком многое, в первую очередь воспитание гитлеровской молодежи в антихристианском духе.

– С этими экс-фюрерами вечно одно и то же. Они заварили всю эту кашу, а мы, солдаты, которые только исполняли свой долг, остаемся в дураках. Взять хотя бы вопрос христианства и немецкой молодежи. Я воспитал своих детей добрыми христианами. Я крестил их, они приняли и конфирмацию. Оба моих сына, которых я потерял на войне, были добрыми христианами и хорошими солдатами. Я тоже был хорошим солдатом, и ваши адмиралы были ими. Мы все из одного теста. Мои дети приняли крещение, но несмотря на это, оказались в «гитлерюгенде», в организации подчеркнуто антихристианской. В этом я не сомневаюсь! И возмущен этим. Но с этими политиками вечно одно и то же.

Поймите, я не стремлюсь обвинить Шираха особо. Но возьмите Фрика. Он самый старый из всех нацистов на этой скамье подсудимых. Он двигал партию к власти, он усадил Гитлера в кресло рейхсканцлера. Мы, солдаты, исполняли наш воинский долг по отношению к нашему верховному главнокомандующему и главе государства. А Фрик теперь ищет лазейку!