Текст книги "Ангел западного окна"

Гадость! Невообразимая гадость! И не пойму, что вызывает столь гадливое чувство!..

После таких собраний я встаю совершенно разбитый, едва держась на ногах, а Келли шествует гордо, силы его медвежьей еще прибавляется, возрастают и всегдашняя его самоуверенность и надменность. Он уже не гость в моем доме, ученик и фамулюс[94]94
  Фамулюс – ассистент профессора средневекового университета, в более широком смысле – помощник (от лат. famulus – в Древнем Риме раб, принятый в семью рабовладельца). Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть], – ныне меня терпят из милости, я оказался в услужении у Келли, наделенного чудесными способностями, стал рабом его растущих день ото дня требований и притязаний.

Не утаю своего позора: Келли теперь возмещает расходы на содержание дома и хозяйства тем, что с моего гостя, польского воеводы, по-видимому, владеющего богатствами баснословными, берет плату за пророчества, сообщаемые от имени Ангела! Позор, шарлатан бросает подачки мне и моей семье!

Утверждаю это, ибо знаю наверняка: Келли не останавливается перед обманом и ложью, изменив голос и манеру, он изрекает все, что угодно услышать суетным, ненасытно алчным глупцам, все, что лестно их безграничному тщеславию. Да и сам он нагло объявил о том с цинической ухмылкою и добавил, мол, ежели такой оборот меня не устраивает, то остается заложить последнее добро и спать на голых досках, потому как иначе будет не на что потчевать да ублажать сиятельных гостей. Однако еще горше, чем унижение оттого, что я поневоле стал соучастником обманов безродного мошенника и прощелыги, ужасное сомнение: неужели Провидение терпит, что посланники небесные, Зеленый ангел и призрачное дитя, бестрепетно взирают на столь гнусный обман, происходящий пред их очами, в их присутствии и совершаемый от их имени! Ведь в разгар непотребств сколько раз уже они являлись всем собравшимся в башне, являлись зримо, ярко, почти осязаемо!..

Напасти сии обрушились на мою голову с опустошительной силою, словно буря в пустыне, и ныне я вижу разверстую пасть роковой судьбы, что каждый миг грозит меня поглотить. Разоблачив Келли, я погибну, потому как связан с ним; кто поверит в мою невиновность? Ведь и сам я, увы, не считаю себя невиновным…

Приглашения из Лондона от королевы Елизаветы стали настойчивыми: ее любопытство пробудили неумеренно восторженные письма воеводы Лаского с докладами о наших занятиях; королева, конечно, пожелает, чтобы я не утаивал новоявленных чудес, растворяющих двери в потусторонний мир. Если обман раскроется, не сносить мне головы. Но я ни за что на свете не потерплю, чтобы Келли обманул доверие королевы! Здесь последняя твердыня твоя, Джон Ди, здесь предел твоим заблуждениям и преступным нарушениям клятвы, данной Бафомету!

Ах, лучше бы никогда я не записывал свои сны! Истинно утверждали древние мудрецы, посвященные в сию тайну: записанные или рассказанные сновидения сбываются! Разве не стал явью приснившийся мне корноухий незнакомец? Теперь-то знаю его как облупленного, гнусного бродягу Келли, приживала, чья судьба неразделимо связана с моей! Снова и снова я против собственной воли вспоминаю Бартлета Грина и Маски, падальщиков и осквернителей могил, посланных с того света епископом Дунстаном, дабы воздать мне за грехи. Я стал жертвой роковых обстоятельств, судьба подкинула два шарика из слоновой кости, а теперь они виснут на моих ногах железными ядрами, как те, что весь свой век влачит за собой на цепи осужденный преступник…

Из Лондона пришло от Лаского, поляка, настоятельное приглашение – королева велит мне и Келли прибыть ко двору и в собрании знатнейших персон заклинать Зеленого ангела… А чего ради? Ради исцеления польского воеводы от приступа подагры! Бессмертные духи пусть, дескать, подскажут снадобье, чтоб облегчить страдания князя, обезножевшего по причине неумеренного потребления бургундского!

Все, все идет, как предвидел: неразбериха, путаница, сумбур! Нужды и беды! Позор и гибель!..

Повелением королевы мы более не удалены от двора и должны безотлагательно прибыть в Лондон…

Нам оказали при дворе великолепный прием, но чем поплатилась за эти празднества моя душа?!

Елизавета пожелала произвести подряд несколько магических ритуалов, видений при том не было, но устами Келли, впавшего в бессознательное состояние, вещали духи, один назвался именем Джубандалака, другой – Гальбаха, они не только предсказали поляку скорое исцеление от подагры, но и то, что он покорит Турцию и воссядет там султаном. Елизавета с трудом удерживалась от смеха, однако по ее лицу я заметил, что ей, как встарь, охота позабавиться жестокой игрой в кошки-мышки и что она испытывает сатанинскую радость, видя, как неуклонно приближаюсь я к пропасти, дабы, сорвавшись, стать посмешищем.

Что побуждает ее к подобным затеям? Неисповедимы пути Провидения! Ужели сему была залогом и обетованием наша таинственная духовная связь? Ужели здесь завершается путь наш к Бафомету, увенчанному короной с вечно сверкающим кристаллом?!

Нужно было положить конец этим забавам, и, не имея иного выхода, я умолил моего друга Лейстера употребить свое влияние, дабы собрания в Лондоне приостановились. Иначе духи, глядишь, посулили бы пану Ласкому корону английскую и мировое господство в придачу. На мое счастье, подвернулся случай другими делами отвлечь внимание королевы, жестокосердно упивавшейся моей беспомощностью. Получив аудиенцию, я заклинал ее воздержаться от любопытства и покамест не пускаться в разговоры с духами – прежде, мол, мне надобно хорошенько понять, какова сущность сих духов. Я разъяснил Елизавете, что и в потустороннем мире, возможно, обитают существа разномастные, в том числе химеры[95]95
  Химера – в древнегреческой мифологии огнедышащее чудовище, объединявшее в своем облике черты льва, козы и змеи; в более широком смысле – нечто странное и причудливое, порождение фантазии. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть], кои способны обманно принимать вид ангелов, а посему ее величеству грозит опасность уронить свое высочайшее достоинство, ежели она дозволит насмехаться над собой зловредным шутам и сплетникам призрачного мира. После долгого глубокого раздумья королева спросила, возлагаю ли я на заклинания духов большие надежды, нежели те, что питал когда-то, помышляя о завоевании Гренландии?

Я твердо ответствовал:

– Да! – и, видя, что Елизавета не сводит с меня пристального взора, пояснил: – Чем бы ни наполнял я дни моей жизни, находя то или иное занятие, я был и, пока в глазах моих не померкнет свет, пребуду на пути к земле исполнения моих мечтаний. И где бы ни пристал я к берегу, над сей землею водружу знамя моей последней любви и покорю Землю ангельскую не иначе, как некогда Вильгельм Завоеватель[96]96
  Вильгельм Завоеватель. – Норманнский герцог Вильгельм (1027–1087) в 1066 г. в битве при Гастингсе разбил войска англосаксов под командованием Гарольда II, захватив Англию и провозгласив себя английским королем. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть] землю английскую, – сойдя с корабля, он взял в руку лишь пригоршню земли, завладел же всею страной.

Королева безмолвствовала. Я не нарушал молчания. Но я понял, что высокомерие Елизаветы ополчилось против меня и что насмешка служит ей для защиты, когда она промолвила:

– Меж тем, магистр Ди, с удовлетворением узнали мы, что общение ваше с иным миром приносит вам и немалые земные выгоды, поскольку духи открыли вам тайну философского камня и секрет приготовления тинктуры, превращающей неблагородные металлы в золото.

Страшно стало мне от такой осведомленности государыни, ведь я тщательно скрывал свои алхимические опыты и не мог уразуметь, каким образом молва о них все же дошла до ее величества. Но в следующий миг я смело поднял голову: в душе пробудилась надежда, что расстанусь сейчас со всеми затруднениями. И потому без утайки рассказал королеве о том, что мои усилия постичь тайну трансмутации металлов до сих пор остаются бесплодными, что не выгоды принесли они мне, а разорение.

Лишь теперь Елизавета взглянула так, словно в холодном ее сердце шевельнулось некое человеческое чувство, и предложила денежную помощь.

Не желая предстать в ее глазах попрошайкой, я ответил, собрав последние остатки гордости, что не хочу без крайней нужды обращаться к милости моей государыни, но ежели окажусь в безвыходной ситуации, то вспомню о щедром предложении.

Итак, вынырнув из водоворота большого города, мы наконец вернулись в тишину Мортлейка и возобновили наши труды в алхимической лаборатории.

Новые напасти не заставили себя ждать – при одном из опытов лаборатория взлетела на воздух. Чудом я остался жив и невредим, но стены замка прорезали глубокие трещины. Суеверная злоба крестьян в нашей округе разгорелась, да так, что я каждый час ожидаю нападения, деревенские уже сообщили, что не потерпят на землях своей общины дьявола во плоти… Дело близится к финалу.

Зеленый ангел сыплет обещаниями, день ото дня в них все больше определенности, уверенности: дело якобы близится к завершению. Но мы чувствуем, помощь не поспеет вовремя. И вот давно со страхом ожидавшийся день катастрофы настал.

Мы посоветовались с Келли и решили не тратить более ни щепотки “красного льва” ради того, чтобы выкупить себе несколько жалких дней, – надо немедля уезжать из Англии и отправляться в Богемию, ко двору императора Рудольфа[97]97
  …в Богемию, ко двору императора Рудольфа… – Рудольф II Габсбург (1552–1612) – сын Максимилиана II, император Священной Римской империи. Пытался, без особого успеха, установить религиозный мир между католиками и протестантами. Испытывал большой интерес к герметизму, мистике, каббале, астрологии и алхимии. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть], прославленного адепта алхимии, в общество его знатных и богатых друзей, столь же увлеченных сим священным искусством. Там мы сможем вновь заняться нашим делом, там ждет нас успех – уж сумеем угодить недоверчивому Габсбургу, если в высочайшем присутствии устроим опыт по превращению металлов, благо на донышке красного шара еще кое-что осталось. Там, в Праге, я должен употребить все силы на то, чтобы отыскать в книге святого Дунстана способ получения философского камня, и тогда наши беды останутся в прошлом и прямой путь поведет нас к блаженству и славе. Дельного алхимика ждет при дворе императора прекрасная будущность, не сравнимая с прозябанием на тощих хлебах у нашей неблагодарной государыни, – в этом не могло быть сомнений.

Мы с Джейн долго взвешивали сие решение, ибо ныне, на пороге моего седьмого десятка, жестоким испытанием должно было стать для меня новое бегство из страны. Однако речи Зеленого ангела, повелевшего отправляться в путь, покинуть родину и ехать к императору Рудольфу, были столь беспрекословно тверды и сулили столь много, что я отбросил последние колебания. И небеса послали знак, что приказ Ангела верен: вчера я получил письмо от пана Лаского, в котором он в самых лестных выражениях пригласил меня с супругой и Келли приехать в Польшу и гостить, сколько захочется, в любом из его поместий. Воевода, разумеется, готов возместить дорожные издержки, а кроме того, назначит мне высокое жалованье.

Да только недолго я радовался, получив приглашение пана Лаского. Подметное письмо с угрозами всех нас предать смерти, а в замок подпустить красного петуха лежало на другое утро под дверью. Оно стало последней каплей: я не вправе подвергать опасности Джейн и сына. Как быть, просить защиты у властей? Нет смысла. От властей помощи не жди. Слишком очевидно, что крестьянский бунт тайно направляют могущественные враги, желающие нам всяческих бед, задумавшие меня погубить. Буду действовать сам!..

Обещанные Ласким деньги не пришли, положение так осложнилось, что я вынужден при посредничестве Лейстера обратиться к королеве с просьбою о помощи. Ах, да не все ли равно?.. Была гордость, да вся вышла – я не желаю стать виновником гибели жены и сына!..

Нынче верховой гонец привез от королевы… сорок золотых „ангелов“[98]98
  …сорок золотых «ангелов»… – «Ангел» – старинная английская золотая монета. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть] и послание, написанное ее рукой, – ответ на мое донесение о том, что семья моя и дом не имеют защиты. Королева пишет, что в данном случае не может своей властью вторгаться в дела, подведомственные местным стражам порядка, и добавляет, дескать, очень ее удивляет то, что Зеленый ангел, на коего я во всем уповаю, не выказал себя покровителем более заботливым и надежным, нежели земная правительница… И много чего еще, столь же леденяще холодного.

Итак, все решилось, мы тайно собрались в дорогу, взяв кое-какие пожитки, самые необходимые, чтобы по возможности сократить дорожные расходы. Замок родовой препоручаю великому милосердию небесному, как и смутное наше грядущее в чужом краю!..

Ныне, сентября 21-го дня лета 1583-го, настал час прощания; еще до света, под покровом ночи мы в наемном рыдване тайно покинули Мортлейк, к вечеру рассчитываем прибыть в Грейвзэнд…

Вчера в поздний час под стенами замка вопила толпа деревенских и пришлых мародеров, они перебросили через запертые ворота пылающий факел, старый мой слуга затоптал огонь. Отъехав немного, мы едва не попались в лапы мятежников – новая их толпа направлялась к замку, по счастью, утренний туман скрыл нас…

Боже мой, все, все правда, о чем я тут написал: я беглец! Оставил на произвол судьбы последнее свое земное достояние, то, что было моей собственностью и связывало имя нашего рода с Англией, – Мортлейк отдан на поток и разграбление, чернь захватит замок, быть может, еще до того, как я покину берег родины, не пожелавшей меня приютить…

Моим старческим, слабым глазам предстал пожар Мортлейка! Черные тучи нависли над горизонтом, в той стороне, где за холмами мой замок; черные тучи дыма, вздувшегося над землей ядовитым пузырем, казалось, кишели злобными бесами, пустившимися в бешеную ведьмовскую пляску над былым приютом мира и покоя. Злые духи прошлого набросились на добычу. Лишь бы насытились! Лишь бы удовольствовались принесенной жертвой! Лишь бы в разгульной своей оргии и чудовищной тризне забыли обо мне!.. Об одном только сердце кровью обливается: моя прекрасная, любимая библиотека! Книги, с коими я сроднился душой! Не пощадят их ни мстительные демоны, ни чернь в своей беспросветной глупости. А сколько там инкунабул, равных коим нет в мире…

Сгорают откровения глубочайшей мудрости, обращается в уголья слово истинной любви… Пусть погибнет оно в пламени, из которого некогда родилось, ибо не стоит бестия кровожадная слова любви и добра… Лучше гори вечно, лучше вознесись в родные пределы небесные, туда, где пылает очаг вечного огня!..»

Наверное, целый час просидел я за письменным столом, держа в руке последний листок из дневника Джона Ди.

Гибнущий в пламени замок… Я видел все так явственно, словно сам стоял под его стенами. Такой живой и яркой не может быть воображаемая картина, возникшая при чтении!

Несколько раз я порывался взять что-нибудь из ящика, в котором сложены бумаги и тетради – наследство кузена Роджера, – но рука не слушалась, бессильно опускалась, я так и не решился вытащить новую пачку листков, которые могли бы поведать о чем-то еще. Еще? Зачем? К чему снова ворошить истлевшие листки? Заниматься раскопками? Ведь прошлое стало для меня самым ярким настоящим. Слепяще ярким, мозг точно одурманен… Лучше побуду немного в тишине, а тишина вокруг необычная, небывалая – я за столом в кабинете, а чувствую себя так, словно очутился где-то вдали от мира, но не в одиночестве… словно я где-то вне земного пространства и вне обычного времени…

Больше нет сомнений: Джон Ди, мой далекий предок, жив! Он существует, он где-то здесь, в этой комнате, где-то рядом… может быть, он во мне! Выскажусь максимально ясно и четко: весьма вероятно, что… что Джон Ди – это я!.. Возможно, я всегда был им. Всегда был, но не подозревал об этом!..

Каким образом все это случилось, меня не интересует. Разве недостаточно чувства – поразительно явственного и острого, что это так? Между прочим, сегодня в различных науках нетрудно найти множество примеров и доводов, которые подтвердят, объяснят и, обозначив заумными терминами, классифицируют то, что я испытываю. Сколько сегодня разглагольствуют о раздвоении личности и сознания, о шизофрении, о всевозможных феноменах парапсихологии… о чем там еще? Смешно, что разобраться в этих сложнейших явлениях пытаются психиатры, то есть ограниченные тупицы, считающие бредом все, что не произрастает на тощей почве их невежества.

Чтобы подстраховаться, для своей собственной уверенности специально отмечаю: мое психическое здоровье в полном порядке. Ну и хватит, довольно остерегаться самого себя и где-то существующих, но абсолютно неинтересных мне психиатров и прочих надутых всезнаек, любителей копаться, как слепые кроты, в человеческой душе.

Итак, Джон Ди и не думал умирать, он… ради краткости сформулирую так: Джон Ди – обретающаяся в ином мире личность, которая продолжает действовать, преследуя вполне определенные цели, стремится себя реализовать. Хорошими «проводниками» его жизненной энергии, возможно, являются таинственные пути кровного родства, но это, пожалуй, как раз несущественно. Предположим следующее: бессмертная сущность Джона Ди передается по этим путям, как, например, электрический ток по медной жиле, в таком случае я – конец провода и во мне, последней частице проводника, аккумулируется вся электрическая энергия «Джон Ди», энергия потустороннего сознания моего предка.

Господи, все это совершенно неинтересно. Найди хоть тысячу объяснений, ни одно из них не сравнимо с пугающей отчетливостью моего ощущения… Миссия Джона Ди теперь – моя! Его цель – корона, воплощение в Бафомета – моя! Если я достоин! Если устою. Если созрел… Мне, последнему в роду, суждено достичь цели, исполнить предназначенное или потерпеть крушение… в вечности!

Я чувствую, как на мою голову низвергается горящий луч, это предречение и – проклятие. Я все знаю, я подготовлен. Джон Ди, я многому научился, читая заветные дневники, священные строки, которые ты написал ради того, чтобы однажды воскресить в своей памяти самого себя. Джон Ди, благородный дух моей крови, будь уверен, ты воскрес в моей памяти! И твое дело в надежных руках, Джон, потому что «ты» – это я, ибо такова моя воля!..

Бартлет Грин, видно, не ожидал, что во мне пробудится мое подлинное «я». Сразу вырос позади письменного стола, поверив, что мистическое соединение его жертвы, Джона Ди, со мной уже произошло. Ты остался в дураках, Бартлет Грин! Творил добро, всему желая зла[99]99
  Творил добро, всему желая зла… – Майринк использует применительно к Бартлету Грину автохарактеристику Мефистофеля из «Фауста» Гете. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть], как всегда оно бывает с вами, глупыми пособниками темных сил. Ты же приблизил час моего пробуждения, Бартлет Грин, ты раскрыл мне глаза и наделил зоркостью! Я увидел твою шотландскую властительницу в черных безднах космоса! Она – всегда она, всегда та же, в любом облике – кошачья богиня, Черная Исаида, леди Сисси, знатная черкесская княжна – и она моя желанная гостья. Я все о ней знаю. И путь ее в вечности знаю с той минуты, когда она явилась моему несчастному предку Джону Ди как призрак Елизаветы, суккуб, и до недавнего дня, когда сидела здесь, в этой комнате, и требовала от меня острие копья. То было колдовское наваждение, я этого не понял, потому что оно должно было остаться для меня тайной. То женское, что живет во мне самом, то дальнее и пока не пробудившееся – мою «Елизавету» богиня не погубила, ибо магическое будущее невозможно уничтожить, пока оно не настанет, превратившись в настоящее, а вот моим воплощенным мужским началом она пыталась завладеть, потому что решилась не допустить моей грядущей «химической свадьбы». Однажды мы с нею посчитаемся, я уверен!..

А приятель мой Липотин ведь предложил свои услуги, да только я тогда не понял. Он же сказал, что является потомком «царского магистра». То есть назвал себя, хоть и не прямо, Маски. Ладно, пока что поверю, он – Маски.

А мой погибший в море друг Гэртнер? О нем спрошу зеленое зеркало, подарок Липотина, стоящий на моем столе, и думаю, Теодор Гэртнер улыбнется там, в зеркале, возьмет сигару, усядется нога на ногу и скажет: «Что ж ты, старина Джон, не хочешь со мной знаться? С верным Гарднером, твоим лаборантом? Предостерегавшим тебя? Увы, предостерегавшим напрасно… Но теперь-то, думаю, ты не отвернешься от меня и советами моими не станешь пренебрегать?»

Недостает только Эдварда Келли, шарлатана с отрубленными ушами, искусителя, медиума[100]100
  Медиум – согласно спиритическим представлениям, человек, способный стать посредником между земным миром и миром духов и вещать устами духов. На использовании медиумов, в частности, основано проведение спиритических сеансов. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть], типа, в нашем столетии породившего тысячи себе подобных, масса которых растет неудержимо, как злокачественная опухоль, несмотря на абсолютную свою безликость. Медиум! Провожатый в потустороннее царство Черной Исаиды!

Очень интересно, когда же Келли, нынешний Келли, объявится в моей жизни, когда окажет мне такую честь? Скорей бы, мне не терпится сорвать с него маску, под которой он скрывается в наши дни. Эдвард, имей в виду, я готов к любым неожиданностям, хочешь – прикинься духом на каком-нибудь сборище спиритов, а то хоть сегодня где-нибудь на улице предстань в обличье народного пророка, бездомного бродяги.

Вот только Елизавета…

Не скрою, дрожь пронизывает меня и нет сил описать мои жалкие попытки что-либо осмыслить.

От тревоги и смятения мутнеет взгляд. Странно: как ни стараюсь рассуждать здраво, стоит лишь подумать о Елизавете, мысленно произнести ее имя, голова идет кругом…

Вот так я раздумывал, то преисполняясь решимости, то снова начиная сомневаться, и вдруг опомнился, резко вздрогнув от внезапного шума, – в прихожей шел спор или перебранка, возбужденные голоса звучали все громче и приближались к моей двери.

И тут я их узнал, два взволнованных, пререкающихся голоса: краткие, повелительные реплики, словно резкие удары чем-то заостренным, твердым, принадлежали княжне Хотокалюнгиной, ей мягко, однако непреклонно возражала моя новая домоправительница – она добросовестно отнеслась к поручению не пускать непрошеных гостей.

Княжна здесь! Я вскочил. Княжна, недавно через Липотина передавшая, что ждет моего ответного визита! Ах, да никакая не княжна и не Асия Хотокалюнгина! Кошмарная богиня, в чью честь в Шотландии устраивались жуткие кровавые ритуалы, мой заклятый враг, и она же – леди Сисси, явившаяся к Джону Роджеру, темное божество ущербной луны![101]101
  Кошмарная богиня, в чью честь в Шотландии устраивались жуткие кровавые ритуалы… она же – леди Сисси… темное божество ущербной луны! – Подобное отождествление загадочной кельтской богини с божеством ущербной луны и коварной англичанкой, погубившей Джона Роджера, – вымысел Майринка. Кровавых жертвоприношений могла требовать кельтская богиня войны, смерти и разрушения Морриган, в честь которой полагалось совершать заклание черных собак (а не кошек, как у Майринка). Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть] Опять пришла по мою душу!

Дикая, будоражащая нервы радость вспыхнула во мне ярким пламенем: добро пожаловать! Тебя, призрак в женском обличье, ждет позорное поражение. Я в самом подходящем настроении, я готов к встрече!

Мигом подскочив к двери, я настежь распахнул ее и воскликнул, разыгрывая эдакое снисходительное недовольство:

– Постойте, фрау Фромм! Позвольте даме войти! Я вас прошу! Прежнее распоряжение я отменяю и с удовольствием приму эту гостью. Пожалуйте!..

Чуть не оттолкнув замершую фрау Фромм, княжна прошествовала в кабинет, шурша шелками и прерывисто дыша; она с заметным усилием преодолела досаду на неожиданное препятствие, но ловко облекла свою взволнованность в приветливо-шутливые слова:

– Вот так неожиданность, дорогой друг! Оказывается, вы затворились от мира! Вы кающийся грешник или святой? В любом случае для меня, доброй приятельницы, всем сердцем пожелавшей увидеться с вами, можно сделать исключение, не правда ли?

Фрау Фромм застыла у стены, в ужасе широко раскрыв глаза и едва дыша; казалось, ее пронизывает холод, она то и дело вздрагивала всем телом. Я ободряюще кивнул ей, чтобы успокоить, и гостеприимным жестом пригласил княжну в кабинет. И уже затворял за собой дверь, как вдруг фрау Фромм в отчаянии простерла ко мне руки. Я снова кивнул и улыбнулся, всячески стараясь показать, что нет никаких оснований для тревоги.

И вот я сел напротив княжны.

Она принялась шутливо и снисходительно укорять меня – оказывается, в прошлый раз я неверно понял ее настойчивые домогательства и потому не сдержал своего обещания в ближайшее время нанести ответный визит. Слова сыпались и сыпались, я растерялся, как бы самому-то вставить слово? Поток льстиво-кокетливых речей пришлось остановить более-менее вежливым взмахом руки. Настала тишина.

Пахнет хищным зверем, вдруг снова почувствовал я. Запах ее духов щекотал нервы. Я потер лоб, разгоняя туман, вкрадчивую, заволакивавшую мысли мглу, и заговорил:

– Княжна, позвольте еще раз заверить, я безмерно рад вашему посещению. Не покривив душой, могу сказать, что как раз сегодня хотел воспользоваться приглашением, которым вы оказали мне честь, и посетил бы вас, если бы вы меня не опередили. – Я перевел дух и не без злорадства ожидал реакции. Мнимая княжна поблагодарила кокетливым кивком и улыбнулась, но промолчала. А я, вдруг сорвавшись, быстро продолжал – решил ошеломить ее: – Видите ли, должен сказать, что мне совершенно ясно, какие надежды вы питаете относительно моей особы, ваши побудительные мотивы – как на ладони…

Княжна перебила, импульсивно воскликнув:

– Ах, меня это радует! Меня это радует чрезвычайно!

Я постарался сохранить невозмутимую мину; не отреагировав на реплику, холодным пристальным взглядом уставился в обольстительно, да-да, именно обольстительно улыбающееся лицо и заявил:

– Я вас знаю!

Она кивнула нетерпеливо, поспешно, словно услышав необычайно приятный комплимент.

Я продолжал:

– Вы называете себя княжной Хотокалюнгиной. У вас имеются, или раньше были, неважно, владения близ Екатеринодара.

Снова нетерпеливый кивок.

– А нет ли или, может, в прошлом у вас был замок в Шотландии? Или еще где-нибудь на Британских островах?

Она надменно подняла брови:

– Вот еще выдумали! Помилуйте, моя семья – и Англия? Никаких связей.

Я скептически усмехнулся:

– Вы в этом уверены, леди… Сисси?

Я бросился из засады, как пантера, сердце тревожно сжалось: что теперь? Но выдержке моей красавицы-гостьи можно было позавидовать. Она весело рассмеялась, глядя мне в глаза, и сказала:

– Забавно! А что, я похожа на какую-то из ваших английских приятельниц? Между прочим, обычно говорят – ах, скорей всего, это просто комплименты, – что мое лицо неповторимо, а черты совершенно кавказского типа. Не правда ли, моя внешность не подошла бы уроженке Шотландии?

– Быть может, мой несчастный родственник Джон Роджер расточал вам такие комплименты, любез… – Я осекся, так как хотел сказать «любезная истязательница кошек», но слова буквально застряли в горле, и я наскоро вывернулся: – Любезная княжна. А если хотите знать мое мнение, то поверьте, черты у вас не кавказские, а самые настоящие сатанинские… Не обидел ли я вас? Надеюсь, нет?

Княжна залилась смехом, откинув голову и выгнув длинную шею, нежный голосок переливался длинными мелодичными трелями, эдакими каденциями. И вдруг смех оборвался, княжна с любопытством уставилась на меня, даже наклонилась вперед:

– Ну, дорогой друг, вы меня заинтриговали! Не томите: что означают все эти диковинные комплименты?

– Комплименты?

– Разумеется. Похвалы совершенно изумительной изысканности. Английская леди! Сатанинские черты! Вот уж не подозревала, что однажды меня удостоят столь оригинальных эпитетов.

Стало неприятно: сколько еще продлится эта словесная перепалка? Внутреннее напряжение наконец лопнуло, как чрезмерно натянутая струна. Я перестал сдерживаться:

– Довольно, княжна, или как вам угодно себя называть! В любом случае вы – княжна преисподней! Я же сказал, что знаю вас! Слышите? Знаю! Черная Исаида может сменить свое имя, одежды, да что угодно, но меня, меня, Джона Ди, ни одна маска больше не обманет! – Я вскочил. – Вам не удастся расстроить мою «химическую свадьбу»!

Она медленно поднялась, я, прямо напротив, стоял, вцепившись в край стола, и глядел на нее в упор.

Но нет, того, чего я ждал, не последовало.

Я не поразил демона пристальным взором, не заставил отступить или растаять облачком дыма – уж не знаю, какого еще действия я в тот момент ожидал от своей пылкой тирады. Ничего подобного! Княжна смерила меня невыразимо величественным, холодным взором, однако в глубине ее глаз горели насмешливые, да, явно насмешливые огоньки. Чуть выждав, она сказала:

– Я еще не освоилась с манерой, по-видимому, принятой в вашей стране в обхождении с нами, русскими изгнанниками. Так что мне не совсем ясно, не вызваны ли столь странные слова вашим состоянием, совершенно непростительным, как я считаю. Обычаи и нравы моей родины нередко кажутся грубыми, однако у нас мужчина не примет даму, если он… выпил лишнее.

На меня словно вылили ушат холодной воды, я был не в силах слова вымолвить. Щеки горели. Но привычка к учтивости по отношению к слабому полу повелевала объясниться, и я, запинаясь, пробормотал:

– Прошу вас, поймите меня…

– Невоспитанность простить трудно, сударь!

И тут мне явилась безумная мысль. Я метнулся к княжне и схватил ее ручку, тонкую, однако твердо упершуюся в край стола, мельком отметил про себя: сильные нервные пальцы, привычные к конским поводьям, крепкое запястье, и поднес к губам, как бы умоляя о прощении. Мягкая рука, теплая, а вовсе не закоченелая, от нее повеяло все теми же изысканными духами, этим странным, волнующим, чувственным ароматом, но, в общем-то, ничего демонического, призрачного в княжне не было. Она не сразу отняла руку – помедлила долю секунды и замахнулась, то ли всерьез, то ли шутливо.

– Моя рука умеет не только принимать пустые любезности легкомысленного поклонника! – Ее глаза горели; пощечину мне влепила очень даже живая ручка, мускулистая и крепкая при всей своей аристократической тонкости.

Я был обескуражен: выходит, я, как с бесплотным призраком, бился с воображаемым врагом, наносил удары по воздуху, не встречая сопротивления, но почему-то страшно устал после этого поединка. Я растерялся и окончательно перестал что-либо понимать. В то же время в груди все еще отзывалось странное чувство, пробудившееся, когда мои губы коснулись руки княжны. Трепетное, загадочное притяжение… И вдруг я испугался: как? Я оскорбил это несравненно тонкое, благородное создание? Озноб пробежал по коже. Да я же нагородил тут бог знает чего, как мог я вообще питать какие-то подозрения, они просто смехотворны, уж не спятил ли, в самом деле? Я не понимал, что со мной творится, словом, в тот момент я наверняка вид имел довольно унылый и вдобавок смешной – попал впросак самым нелепым образом, – княжна, глядя на меня, засмеялась, ехидно, но все же сочувственно, да-да, сочувственно, потом снова окинула испытующим взглядом.

– Я поплатилась за свою назойливость, – сказала она наконец. – Вполне понятно. Что ж, не стоит препираться и в чем-то укорять друг друга. Мы в расчете, ну-с, пора и честь знать, делать мне здесь больше нечего.

Она решительно направилась к двери. Я опомнился, сбросив оцепенение:

– Княжна, умоляю! Только не это! Не уходите в сердцах, с таким мнением обо мне… и моих манерах!

– Что, гордость светского кавалера взыграла, не так ли, бесценный друг? – Она засмеялась, но не остановилась. – Не беда, перемелется. Прощайте!

И тут я не выдержал:

– Секунду, только одну секунду, княжна, выслушайте! Я тупица, невменяемый… в общем, последний болван! Но… вы же видите – не правда ли? – я не пьянчужка и не шалопай… Вы же не знаете, что творилось со мной всего-то час назад, чем я занимался… вы не подозреваете, каким испытаниям подвергся мой рассудок…

– Так я и думала, – с искренним участием и совсем не насмешливо заговорила княжна, – правду люди говорят, ничуть не сгущая краски, – немецкие поэты, мол, забивают себе голову далекими от жизни идеями и, прямо скажем, туманными фантазиями. Вам, дорогой друг, надо на свежий воздух. Поезжайте путешествовать! Развейтесь!

– Как ни печально, вынужден согласиться, княжна, – вы совершенно правы, – сказал – и понесло, точно в водовороте: – Я был бы на верху блаженства, если бы наконец мог позволить себе отдохнуть, оторваться от письменного стола, бросить дело, которое, похоже, мне не по силам, о, если бы я мог направить стопы туда, где я смел бы надеяться на встречу с вами, – быть может, вновь благодаря любезному посредничеству Липотина, и тогда, загладив нынешний казус, я вымолил бы ваше прощение!