Текст книги "Ангел западного окна"

…Вот уже в третий раз видения ранних утренних часов указывают мне символ, смысл и путь. Два пути могут привести меня к моему „я“, когда бы и где бы то ни было – в другом времени или в другой жизни. Первый путь ненадежен, изобилует случайностями и мечен брошенными на землю зернами, которые до моего возвращения, возможно, склюют птицы небесные. Но все же пойду этим путем, ибо при благоприятном стечении обстоятельств он станет мне полезным подспорьем и я смогу вспомнить самого себя в былые времена… А что есть бессмертие, если не память?..

Итак, я избрал магический путь: письмо. Опишу все, что доведется пережить, и все, что мне откроется, в сем журнале, каковой я известным способом заколдовал, оберегая его от напастей времени и злых духов, аминь!

Ты же, дальний, ты, другой, мой потомок, кому суждено прочесть этот журнал на исходе дней нашего рода, вспомни о своем истоке, о том, что и ты рожден серебряным источником, питающим древо и дающим ему, древу, жизнь. И я, Джон Ди, баронет Глэдхиллский, заклинаю: если услышишь в своем сердце плеск нашего родника, если в своем плотском существе ощутишь рост ветвей нашего древа, загляни в свою душу и пробудись, преодолей могилы и время, постигни, что ты есть я!..

Существует и второй путь, идти которым я обязан, ибо таков мой долг перед самим собой, пока я, Джон Ди, существую как человек из плоти и крови и пока живу в замке Мортлейк. Это путь алхимических превращений, ведущий к обретению телом и душою бессмертия здесь и сейчас, в сем времени.

О втором пути узнал я не сегодня – иду им скоро уж третий год, и есть у меня веская причина полагать, что видение, трижды являвшееся мне в ранний утренний час, – это и первый сладкий плод, и первая награда моим неустанным трудам.

Тому два года, как было мне озарение, открывшее, в чем сущность истинной алхимии, и в дни Рождества 1579 года завел я тут, в Мортлейке, лабораторию, оборудовав ее на славу, а еще выписал из Шрусбери толкового подручного, тот прибыл как раз в день Великого праздника, представился и с тех пор верой и правдой мне служит, с усердием исполняя любую работу; к моему удивлению, оказалось, что он обладает богатыми познаниями в нашем тайном искусстве, а равно и большим практическим опытом. Зовут моего лаборанта мастером Гарднером, я искренне к нему привязался, полюбив, как друга, вполне заслужившего доверие; всегда он пекся о моей выгоде и с великим рвением помогал добрым советом и делом, о чем я по справедливости считаю необходимым особо упомянуть с признательностью. К сожалению, в последнее время накопилось немало признаков того, что причастность к высокой науке, а прежде всего доверие, коими я одаривал и одариваю моего лаборанта, породили в нем надменность и строптивость, нередко он перечит мне или докучает предостережениями и досадными подсказками, о чем его не просят. Надеюсь, все же одумается и опять будет относиться к своему хозяину и кормильцу с должным почтением, не злоупотребляя моей неизменной доброжелательностью.

Разногласия наши касаются, однако, не только практики или методов, применяемых в искусстве алхимии. Гарднер вздумал помешать моему общению с добрыми духами, обитающими в ином мире, а ведь я недавно нашел весьма остроумный способ вызывать их. Гарднер полагает, что мне при этом не удается перехитрить духов преисподней, что стихийные духи земли и воздуха дурачат меня, но лаборант попросту не учитывает того обстоятельства, что, приступая к заклинанию добрых духов, я в истовых и благочестивых молитвах неизменно прошу пособить Господа и Спасителя всей твари Иисуса Христа, закончив же, возношу благодарственные молитвы. И потому все духи и голоса, какие мне удается вызвать, отличает богобоязненность, а кроме того, отдавая им повеления, я громко и ясно возглашаю, что сотворяется сие во имя Святой Троицы, – стало быть, ни к чему прислушиваться к предостережениям Гарднера, мол, меня морочат исчадия ада, укрывшиеся под личиной безобидных и кротких духов. Кстати, наставления, воспринимаемые мною от добрых духов, противоречат тому, что на сей счет известно Гарднеру, – я разумею способ получения философского камня и соли жизни. Сдается мне, тщеславие не дает покоя лаборанту, вообразившему, будто бы он знает все! Конечно, уязвленное его самолюбие по-человечески понятно, однако я не желаю впредь терпеть строптивость ученика, пусть даже он перечит мне из самых добрых побуждений. Я уверен, мой лаборант глубоко заблуждается – ведь он говорит, мол, от злокозненных происков обитателей иного мира только тот надежно защищен, кто в своей душе совершил весь герметический процесс духовного возрождения, к коему должно отнести, помимо мистического крещения водою, кровью и огнем, выступающие на теле знаки и буквы, вкус соли во рту, раздающийся в ушах крик петуха и многое другое, к примеру внятный младенческий плач, доносящийся как бы из твоей собственной груди. Гарднер не пожелал объяснить, в чем смысл сих явлений, – якобы обет молчания дал.

Но все-таки я усомнился: как знать, а вдруг и впрямь я в плену дьявольских чар? Желая рассеять свои сомнения, вчера, когда Гарднер отсутствовал, я, надлежащим образом воззвав к Отцу и Сыну и Святому Духу, произнес заклинания, вызвал духов и потребовал ответа: что им ведомо о некоем Бартлете Грине да не удостоился ли оный дружеского их расположения, а то и приятельства? Тут услышал я странный смешок, словно некий шелест, пронесшийся в воздухе, сие могло бы сбить меня с толку, однако духи подняли великий грохот в знак своего недовольства тем, что я осмелился высказать подобное предположение, и в следующий миг в стенах и в полу как бы раздались необычайные, звенящие, точно металл, голоса, повелевшие мне безотлагательно прекратить любые сношения с Бартлетом Грином, посланцем Черной Исаиды. А позднее, в присутствии моих добрых друзей Гарри Прайса и Эдмунда Толбота, духи, дабы я удостоверился в их всеведении, дали понять, что им известна тайна, в кою никого я не посвящал, даже супругу мою Джейн. Всем этим они развеяли подозрения, какие могли возникнуть у меня относительно обитателей иного мира; а что касается Бартлета Грина, то, по заверению духов, приятельству с ним я могу положить конец лишь одним способом, а именно навсегда избавившись от злополучного черного кристалла, сиречь магического зерцала, оставленного им в подарок мне. Именем Всевышнего духи повелели мне расстаться с сим камнем, или кристаллом, немедля и в знак искреннего раскаяния своими руками предать его огню.

Поистине восторжествовал я над Гарднером, ибо, когда рассказывал о повелении духов, он, верно, растерялся – молчал, будто язык проглотив. Я же в душе отрекся от него. Нынче же утром, не откладывая на потом, поспешил разделаться со всем, что еще могло напоминать о Бартлете Грине, тем паче связывать меня с ним: достал из тайника угольное зерцало и на глазах у Гарднера сжег сей кристалл, разведя в лабораторной печи жаркий огонь. К немалому моему удивлению – Гарднер же с виду ничуть не удивился, только угрюмо нахмурился, – блестящий уголь сгорел, окрасив пламя в зеленый цвет и не дав ни струйки дыма, причем в печи не осталось ни шлака, ни золы.

После того минул день, а ночью явилась нагло ухмыляющаяся рожа Бартлета Грина. Думается мне, ухмылялся он лишь для того, чтобы скрыть озлобление, ибо не мог не разъяриться, узнав, как обошелся я с его подарком. А потом рожа исчезла в зеленом дыму, причем черты в дымной мгле исказились до неузнаваемости – почудилось, будто на место Бартлета Грина явился незнакомец с длинными волосами, такими гладкими по бокам головы, словно он был безухий. Вероятно, померещилось… Когда же я заснул, во второй раз привиделось мне родовое наше древо, и я услышал его голос:

– Неустанно иди путем благого претворения, и пусть многие страдания претерпит вещество, ибо таков процесс, каким приготовишь эликсир вечной жизни.

Сии слова наполнили мою душу робостью и печалью, не оставившими меня и после пробуждения, отчего бросился я за советом к Гарднеру, не скажет ли он, что ждут меня неудачи, что допустил я где-то ошибку; малодушием было обращаться с просьбой к помощнику, от которого я втайне отрекся, однако на сей раз страх пересилил гордость. И вот я пришел в лабораторию… Но Гарднера и след простыл – только письмо оставил, в котором учтиво, но весьма холодно распрощался со мною на долгое, очень долгое время, если не „навсегда“.

Ждала меня в тот день и еще одна неожиданность – часов в десять утра слуга, доложив, ввел в мою комнату незнакомца, безухого, я сразу это заметил: уши у него были отрезаны, на их месте виднелись шрамы, свежие, из чего я заключил, что увечье было причинено незнакомцу в недавнее время. Возможно, такую кару ему присудили за преступное нарушение государственного закона. Зная, что у нас сплошь и рядом предают казни ни в чем не повинных людей, я положил отнестись к незнакомцу без пристрастия. Лицо его к тому же ничуть не походило на то, которое привиделось мне ночью. Я решил, что сон мой вещий, предуведомивший меня о приходе этого незнакомца. А был сей человек выше меня ростом, сложения крепкого и сильного, отнюдь не свидетельствовавшего о знатности происхождения. Возраст его определить было трудно, так как длинные волосы и окладистая, малость клочковатая борода почти скрывали лицо, однако я сразу углядел, что подбородок у него мал, а лоб покат, нос же ястребиный весьма заметен. Пожалуй, решил я, он еще молод, должно быть, не старше тридцати лет. Верно – впоследствии он упомянул, что ему минуло двадцать семь. Иначе говоря, он был младше моей жены Джейн. Однако столь молодой еще человек вдоль и поперек объездил Англию, побывал во Франции, в голландских владениях и совершил не одно морское путешествие. Наружность его сему соответствовала: в ней угадывались склонность к авантюрам и непостоянство, а судя по морщинам, избороздившим лицо незнакомца, ему довелось пережить жестокие невзгоды.

Он подошел ко мне близко и, понизив голос, сказал, что имеет сообщить нечто важное, конфиденциально и без помех, – мол, желательно запереть двери.

А уж при закрытых дверях выудил откуда-то из-под платья, должно из внутреннего потайного кармана, старинную книжку в переплете свиной кожи, с пергаментными листами, исписанными прилежно и украшенными изящными миниатюрами, что я увидел, когда он раскрыл книгу и указал в ней некое особенное место. Но прежде чем я успел разобрать прихотливо узорчатые, как видно, очень древние письмена, незнакомец обратился ко мне с вопросом, причем голос его заметно задрожал, а вострые, как у мыши, глазки беспокойно забегали: не разъясню ли я ему, что понимают под „проекцией“? [81]81
  Проекция (алхимическая) – под «проекцией» алхимики понимали посыпание неблагородных металлов размельченным до состояния порошка философским камнем с целью превращения их в золото. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть]

Тут я сразу смекнул, что об алхимическом превращении металлов гость мой имеет представления весьма смутные. Я ответил, что знаком с процессом, который его интересует, хотя процесс сей известен и в области обычной химии. Затем объяснил, не касаясь тайн королевского искусства, как происходит химическая проекция. Он выслушал, не упустив ни слова, и, видимо, остался доволен. А так как книгу он у меня не забрал, я увидел, что в руках своих держу поистине неоценимый труд, а именно наставление, как получить философский камень, дабы с его помощью произвести алхимическое приуготовление плоти, иначе говоря, как приготовить эликсир, дарующий человеку бессмертие в сей жизни и в потустороннем мире… Сие открытие поразило меня, точно гром с ясного неба, и лишило дара речи, мне не удалось совладать с чувствами, и, должно быть, на моем лице разыгралась целая сцена, вроде как на театре, – незнакомец не спускал с меня глаз, и моя душевная взволнованность от него, разумеется, не укрылась. Но у меня не было намерения ее утаить; захлопнув книгу, я сказал:

– Хорошая книжка, спору нет. И что вы хотите получить с ее помощью?

– Эликсир, Камень, там все написано, – ответил он, опустив глаза, уж больно они разгорелись от страха и от жадности.

Я усмехнулся:

– Для этого перво-наперво нужно, чтобы кто-то из нас книжку прочел и уразумел прочитанное.

– А вы можете? Дайте честное слово дворянина и поклянитесь Телом и Кровью Христовой!

Я ответил, мол, за этим дело не станет, но прочесть книгу мало, труды могут не увенчаться успехом. Множество книг написано, рецептов Камня и эликсира предостаточно, есть и наставления о том, как приготовить белый и красный порошок, однако доселе все усилия алхимиков оставались бесплодными.

Тут черты моего гостя исказились, столь жестокая борьба страстей закипела в его душе: подозрительность и предвкушение славы, черные сомнения и спесь с гордыней, бурным вихрем взмутившиеся со дна, во мгновение ока промелькнули на его лице. Рубаха на груди у него распахнулась, явив моему взору кожаный кошель на шнурке, висящий на шее. Он запустил в кошель руку, что-то нашарил, разжал кулак… на ладони лежали два шара из слоновой кости, что когда-то достались мне от Маски! Я сразу их узнал, ведь кто, как не я, вырезал знаки на их поверхности. А потом я выбросил оба шара в окно, когда стражники епископа Боннера пришли арестовать меня и увести в Тауэр… На сей раз я более успешно поборол охватившее меня волнение и с напускным безразличием спросил незнакомца, чего ради он со столь великой таинственностью извлек шарики и показывает мне, да и вообще, мол, каково их предназначение? Незнакомец, ни слова не говоря, разъял половинки белого шарика, соединенные резьбой, и показал, что находится внутри – серый, очень мелкий порошок. Я обомлел: цветом и видом сия материя была в точности как прекрасно известная мне по описаниям алхимиков Materia transmutationis[82]82
  Вещество превращений (лат.). – Прим. перев.


[Закрыть]. Тут голова моя пошла кругом, мысли заплясали, завертелись, точно неукротимый буйный смерч: как же это я в ту ночь, перед арестом, не разгадал секрет шаров, ведь половинки их так легко оказалось разъять! Часами вертел шары в руках, крутил и так и сяк, но ни разу не попытался их открыть, а вместо того столько сил положил, выцарапывая знаки на гладкой и твердой слоновой кости! И в довершение всего в необъяснимом приступе страха выбросил за окно! Быть может, тогда, почти тридцать лет назад, судьба вручила мне разгадку тайны бытия, и сей дар небес я, слепец, отверг, отбросил, поступив неразумно, как дитя, играющее камушками и не способное распознать, где простой гравий, а где адаманты! И всю свою жизнь потратил на бесплодные поиски ложно понятой мною «Гренландии», снискав лишь горести и жесточайшие разочарования…

Вот так предавался я горьким раздумьям, глядя на половинки белого шара, гость же счел мое молчание знаком недоверчивости и открутил также верхнюю половинку красного шарика. Внутри него словно полыхнуло – царский порошок, «красный лев»![83]83
  …царский порошок, «красный лев»! – «Красный (крылатый) лев» – по мнению французского философа и алхимика XIV в. Никола Фламеля, одно из состояний философского камня в алхимических превращениях, вкушение «красного льва» позволяет вырваться из юдоли скорбей, бренного материального мира, достичь духовного преображения и овладеть тайным знанием. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть] Ни малейших сомнений, то был он, я не мог ошибиться, ибо множество раз встречал в старинных ученых трактатах великих алхимиков описания сего пурпурно-красного вещества с мелкими слоистыми, как бы чешуйчатыми частицами. Смятение, охватившее мои мысли, не поддается описанию, казалось, еще немного, и не выдержу мощного натиска… Я лишь молча кивнул, не в силах отвечать незнакомцу, спросившему хриплым от волнения голосом:

– А насчет сего что скажете, магистр Ди?

Молчание затянулось, худо-бедно собрался я с духом и задал свой вопрос:

– Как попали к вам эти шары?

Незнакомец не торопился. Наконец ответил уклончиво:

– Прежде хотелось бы услышать ваше суждение о шарах, а равно о книге.

– Мое мнение таково: надобно удостовериться в их подлинности. Ежели видимость не обманывает относительно сущности, то ценность сих предметов преогромна.

Гость мой пробормотал себе под нос что-то невнятное, однако с явным удовольствием от моих слов, потом сказал:

– Отрадно встретить такую откровенность. Пожалуй, доверюсь вам. Вы не из тех чернокнижников, что ищут случая нажиться, одурачив простого человека. Я к вам и пришел-то потому, что вы благородный дворянин, рыцарь. Ежели будет вам угодно пособлять мне мудрым советом, поделим все пополам.

Я подтвердил, что он может положиться на мою честность, и опять указал, что следует подвергнуть книгу и шары основательной проверке. Мы в общих чертах обсудили наш будущий договор о предстоящих совместных трудах, оговорив и полное взаимное доверие, а затем я вновь спросил моего гостя, откуда у него книга и шары.

И в ответ услышал преудивительную историю.

То и другое находилось в гробнице святого Дунстана, о чем незнакомец проведал из верных источников. Более тридцати лет тому назад, когда шайка Воронов во главе с известным разбойником и злодеем Бартлетом Грином разорила гробницу, оказалось, что тело святого епископа не подверглось тлению; пролежал он в гробу долго, а можно было подумать, будто в тот самый день усоп. Один шар был вложен епископу в уста, другой неким непостижимым образом держался на лбу, а в руках он сжимал книгу. Осквернители святыни ожидали найти золото и драгоценности, как посулил Бартлет, не обнаружив ничего подобного, пришли в яростное исступление и швырнули тело святого Дунстана в огонь, объявший стены церкви, кою еретики подожгли. А книгу и шары темные нечестивцы по сходной цене уступили какому-то иноземцу, русскому.

„Маски!“ – сообразил я и поспешил спросить:

– А к вам-то, к вам как они попали?

– Один старый человек, некогда он был тайным осведомителем покойного сэра Боннера, Кровавого епископа, перед кончиною впавшего в безумие, содержал в Лондоне известный веселый дом. Я нередко посещал сие непотребное заведение, – с циническим смешком пояснил мой гость, – отдыхал там, знаете ли. Так вот, старый сводник и был до меня владельцем книги и шаров. Увидев сии священные предметы, я сразу порешил завладеть ими, потому как знал, что святой Дунстан был великим адептом, алхимиком. И вовремя привел в исполнение свой замысел – в ту же ночь бывший тайный осведомитель, он… короче говоря, его постигла кончина. – Незнакомец перевел дух. – От одной из девок я узнал, что много лет назад содержатель непотребного заведения по приказу Кровавого епископа разыскивал книгу и оба шара и в конце концов нашел, однако находку утаил, припрятал. Говорят, однажды шары вдруг исчезли, а через некоторое время снова появились откуда ни возьмись.

„Странно!“ – подумал я, поскольку хорошо помнил, что выбросил шары за окно. Вслух я спросил:

– И вы купили их у старика, бывшего епископского шпиона, незадолго до его смерти?

– Н-нет. – Бегающие глазки незнакомца метнулись в сторону, однако он быстро нашелся и объявил излишне громким голосом: – Получил в дар!

Чутье подсказывало: гость мой заврался, и я пожалел о том, что пошел с ним на сделку. Поди знай, может, он убил старого сводника, чтобы завладеть книгой и шарами! Не меньше смущало другое: ведь ночью привиделся мне странный безухий незнакомец, пожалуй, сон-то мой был предостережением… Однако я предпочел счесть свои подозрения необоснованными и положил, что незнакомец в самом худшем случае совершил кражу, да и обобрал-то пройдоху, утаившего находку от Кровавого епископа. Ах, слишком велико было искушение, не терпелось мне войти в долю, стать совладельцем бесценных предметов, не нашлось у меня решимости попросту указать посетителю на дверь, как подобало бы сделать добросовестному ученому и человеку благородного звания. Я усыпил свои сомнения, додумавшись аж до того, что незнакомец приведен ко мне в дом самим Господним Промыслом, коему угодно, чтобы я великой милостью Божией сподобился разгадать тайну бессмертия. Припомнил и то, что в юные лета сам хаживал по кривой дорожке, – стало быть, порешил я, нет у меня права судить тут своим судом подозрительного проходимца.

Итак, по некотором размышлении я сказал себе: от судьбы не уйдешь – и предложил новому знакомому, назвавшемуся Эдвардом Келли, располагаться в моем доме, да еще подал ему руку, скрепив рукопожатием договор наш о том, что я подвергну честному испытанию подлинность и ценность его сокровищ. Вскоре я узнал, что некогда в Лондоне Келли выдавал себя за нотариуса, не имея на то никаких полномочий, затем пополнил ряды странствующих аптекарей и шарлатанов, а в конце концов попался на подделке важного документа, за что тюремщик при всем честном народе и обкорнал ему уши.

Господи, Твоя воля, обрати, Милостивец, на благо приход сего человека в мой дом!

Я приютил Келли, невзирая на возражения милой моей женушки Джейн, она-то с первого дня невзлюбила подозрительного малого с отрубленными ушами.

Вскоре мы с ним устроили в моей алхимической лаборатории первый опыт, опробовав оба порошка. Успех превзошел самые смелые ожидания! Произведя лишь малую проекцию, из двух унций свинца мы получили почти десять унций серебра, а из двух унций олова – чуть меньше десяти унций чистого золота. Мышиные глазки Келли так и загорелись, он трясся как в лихорадке, жутко было смотреть, до чего может довести человека алчность. Пришлось напомнить, что содержимое шаров надобно расходовать экономно, тем паче что „красного льва“ было на донышке, – будь то в его власти, Келли, не сходя с места, весь наш скудный запас превратил бы в золото.

Я же дал себе клятву, о чем и ему объявил, что из своей доли драгоценных порошков ни единой крупицы не истрачу ради обогащения земными благами, ибо перво-наперво намереваюсь изучить книгу святого Дунстана и отыскать на ее страницах тайну получения философского камня, а уж коли дознаюсь, как применить красную тинктуру для проекции на мертвое тело, дабы оно воскресло и стало нетленным, то и применять свое знание буду только для сей цели и никакой иной. Келли тут про себя ухмыльнулся, состроив презрительную мину.

В глубине-то души точил меня червь сомнения, по-прежнему думалось мне, что драгоценную книгу и оба шара раздобыл Келли нечестным путем, а еще терзался я мыслью, что наверняка отягощает сии предметы проклятие, ибо унесены они из оскверненной злодеями гробницы святого Дунстана, великого адепта. Да и себя самого корил, не находя оправданий, ведь не кто иной, как я, тридцать лет назад, пусть косвенно, оказывал помощь Бартлетовой шайке, разрушившей место земного упокоения святого Дунстана. Посему принес я обет – употребить бесценные сии предметы для самой благородной цели. Ежели тайна алхимической трансмутации мне откроется, с Келли мы в тот же час мирно расстанемся и дальше каждый пойдет своей дорогой, и тогда пусть себе сколько угодно сыплет он красный порошок на неблагородные металлы и добывает горы золота, каковые прокутит с девками в непотребных домах, пусть себе разбогатеет, как легендарный царь Мидас[84]84
  …легендарный царь Мидас. – Согласно древнегреческому мифу, фригийский царь Мидас вымолил у Аполлона дар обращать в золото все, к чему прикасался, и едва не пал жертвой этого коварного дара. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть]. Вот уж чему я завидовать не стану – богатству, как и он, впрочем, не возревнует к моим устремлениям и поискам философского камня ради достижения совсем иных целей, тем паче что на дистилляцию бессмертной составляющей у меня пойдет всего-то щепоть драгоценной красной тинктуры: мне бы только не умереть раньше „химической свадьбы” с моей государыней[85]85
  …«химической свадьбы» с моей государыней… – В XVI–XVII вв. получил распространение трактат немецкого теолога-розенкрейцера Иоханнеса Валентина Андреэ «Химическая свадьба Кристиана Розенкрейца», в котором «брак, (ал)химическая свадьба» выступала как аллегория алхимических превращений, способных привести приверженца учения розенкрейцеров к обретению истинного, сокрытого от непосвященных знания. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть], и тогда воплотится во мне Бафомет и корона жизни увенчает мою голову… Отныне да ведет меня к королеве „красный лев”!

Странное дело! Что ни день, все чаще я с сожалением вспоминаю о покинувшем меня лаборанте Гарднере, – с тех самых пор как проходимец Келли живет под моей крышей и вместе со мной садится обедать и ужинать, причем за столом он чавкает и рыгает, как свинья. Да, хотел бы я спросить славного Гарднера, что он думает о наглом пришельце Келли, уж не явился ли тот как подневольный исполнитель воли Бартлета Грина, не подослан ли сим исчадием ада? Уж не вернулись ли дары из оскверненной гробницы святого Дунстана подобно тому, как возвращаются заговоренные колдовские предметы? Ведь первым, кто принес их мне, был Маски, жуткий сотоварищ Бартлета Грина, таинственно являющийся и исчезающий вестник рока!

Но мои страхи миновали, подобно тогдашним дням, влачившимся медлительно и хмуро. Вскоре все предстало, можно сказать, в ином, более отрадном свете: ни Маски, ни Келли не подосланы Бартлетом, они лишь слепые орудия всеблагого Провидения и вопреки всем козням и проискам дьявола послужат лишь спасению моей души, о коем пекусь.

Иначе никогда бы Провидение не отдало в руки преступника и шарлатана дары святого! Ведь не может быть, чтобы эти дары таили в себе гибель? И едва ли благочестивый епископ Боннер с того света предал анафеме меня, смиренного и усердного ученика, вникающего в божественные тайны, преданного и верного служителя исполнения Господних предначертаний, в сих тайнах заключенных… Нет, грехи, совершенные по юношеской дерзости, мною искуплены, в безрассудствах тогдашних я покаялся и давно искупил их, претерпев кару в плотском моем существовании. И ныне я уже далеко не тот грешник, недостойный даров из иного мира, каким был, когда „магистр русского царя^“ Маски принес мне чудесные шары, а я легкомысленно покрапил их, будто игральные карты, да и выбросил за окно. Теперь, спустя тридцать лет, они вновь нашли меня, я принял их, ибо душой более зрелой и подготовленной постиг истинный их смысл.

Верный Гарднер, конечно же, был прав, предостерегая меня против занятий алхимическими опытами, которые не посягают на нечто более высокое, нежели превращение обычных металлов в благородные. Алхимия такого рода непременно прибегает к пособничеству обитателей незримого темного мира, Гарднер сказал бы – к черной магии, магии левой руки[86]86
  …черной магии, магии левой руки… – В большинстве культурных традиций «левое» направление считалось недобрым, приносящим беду. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть]. Что ж, в сем и я не сомневаюсь, но мне-то дела до нее нет. Не занимаюсь я такими превращениями, не нужно мне золото, моя цель – жизнь вечная!

А без духов, конечно, не обходится, спору нет; с тех пор как Келли поселился под моей крышей, я постоянно замечаю необъяснимые, странные признаки их присутствия: то постукивает где глуховато, будто кто иглой циркульной в дерево тычет, то треск и пронзительный скрип в стенах слышится, да и в шкафах, столах и прочей мебели, то шаги раздаются, будто ходят туда-сюда по дому слуги-невидимки, да еще вздыхают или шушукаются, но шепот быстро смолкает, едва начнешь прислушиваться. Происходит сие во втором часу пополуночи, вдобавок доносятся откуда-то протяжные звуки, как бы от ветра, тронувшего струны арф. Сколько раз, бывало, проснусь среди ночи и именем Господа и Пресвятой Троицы требую от призрака ответа: чего ради он встал из могилы, или потревожил кто покой усопшего, или послал его к нам с того света, давши какое поручение либо приказ? Но до сего дня ни разу мне не ответили. По мнению Келли, сие связано с дарами святого Дунстана. Мол, духи стараются хоть что-нибудь утаить, поскольку мы начали открывать их секреты, ну да он уж сумеет вытянуть у них все до конца. А еще признался Келли, что голоса и прочие шумы не дают ему покоя с тех пор, как попали к нему книга и шары.

Немалый страх испытал я, услышав сии слова, потому как снова пришло на ум: а ну как смертоубийство все ж таки имело место, и старый шпион, впоследствии сводник и хозяин дома терпимости, у коего Келли „получил в дар“ бесценные предметы, из-за них-то и был убит? Опять припомнились слова верного лаборанта моего Гарднера: опасное, мол, да и безнадежное дело – пытаться посредством химических реакций получить камень бессмертия, ежели не завершится прежде таинственный путь духовного возрождения, о коем хотя и не прямо, а иносказательно говорится в Священном Писании. Вот путь-то сей я и должен сперва постичь и пройти, не то, утверждал Гарднер, ищут меня западни да ловчие ямы, и буду блуждать, ведомый обманным болотным огоньком.

Поразмыслив, я, чтобы успокоиться, снова велел позвать Келли и потребовал от него клятвы, пусть-ка спасением души поклянется, что правдив был его рассказ: будто явился к нему некий Зеленый ангел, а не бес какой, оборони Господи, и пообещал открыть – нам обоим – истинный способ получения камня философского. Келли, подняв руку, клятву дал, мол, все святая истинная правда и Ангел ему возвестил, что настало время посвятить меня в последнюю тайну.

А потом сообщил Келли, какие приготовления необходимы, дабы Зеленый ангел, согласно законам мира незримого, явился нашим земным глазам, а также стал доступен прочим чувствам. Помимо нас двоих и Джейн, моей жены, которая должна, так Ангел повелел, находиться рядом с Келли, будут присутствовать еще два моих друга, а произойдет явление Ангела в известный час и непременно в ночь, когда луна будет на ущербе, собраться же надлежит нам в комнате с окном на запад.

Сразу послал я гонца к друзьям моим Толботу и Прайсу, старым испытанным товарищам, с приглашением прибыть 21-го дня ноября, ибо именно в сей день, праздник Введения Девы Марии во храм[87]87
  …Введение Девы Марии во храм… – Ночь на 21 ноября (4 декабря) – христианский церковный праздник: Дева Мария была введена во храм трех лет и до двенадцати лет пребывала там среди благочестивых дев, читая Священное Писание, молясь и занимаясь рукоделием. Само введение Девы Марии во храм сопровождалось чудесами и знамениями. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть], в два часа пополуночи обещал Келли явление Ангела.

Заклинание Ангела западного окна

О, ночь Введения Девы Марии во храм, как же явственно предстаешь ты на страницах дневника моей души! Ныне ушли в прошлое, остались позади, канули без следа, словно никогда их и не было, бесконечно долгие часы ожидания и огнем пылающей надежды. Чудеса, неописуемые чудеса довелось мне пережить, чудеса, явленные иным, потусторонним миром. Нет предела моему изумлению и восторгу перед всемогуществом трижды благословенного Ангела! Искренне, всею душою покаялся я, что подозревал Келли в злых деяниях и бревна в своем глазу не замечал, видя в его глазу сучок. Ныне я убежден: Келли – орудие Провидения, и при сей мысли трепещу…

Мучительны были дни ожидания незабвенной ночи. Снова и снова посылал я гонцов в Лондон, к ремесленникам, получившим от Келли заказ смастерить по его особым указаниям стол, чтобы в час заклинания Ангела за ним могли поместиться пятеро: Джейн, Толбот, Прайс, сам Келли и я. Стол из драгоценного сандала, лавра и палисандра изготовят в форме пентаграммы с большим пятиугольным отверстием в середине. На каждой стороне стола полагалось поместить прекрасные инкрустации из полированного малахита и коричневатого дымчатого топаза: знаки каббалистические и прочие, имена… Стыдно мне, ах как стыдно вспоминать, что я, жалкий скряга, мелкая душонка, хмурил брови, подсчитывая в уме, во сколько мне станет таковая дорогостоящая работа! Нынче-то собственные глаза вырвал бы без жалости, чтоб ими украсить, если уж на то пошло, сей стол вместо самоцветов!

Из Лондона слуги привозили один ответ: завтра, послезавтра! Стол не готов! Будто заколдовал кто – ни с места дело, подмастерья вдруг ни с того ни с сего валились без памяти, тяжко занедужив, с начала работы трое умерли от неизвестной скоротечной болезни, словно забрал их призрак чумы.

Не находя себе места от беспокойства, я бродил по замку и считал не то что часы – минуты, остававшиеся до назначенного дня. И вот он настал, хмурый ноябрьский день Введения Девы Марии во храм.

Прайс и Толбот спали как убитые, без сновидений, будто провалившись в странное тяжкое забытье, как сами они потом рассказывали. Джейн я тоже насилу разбудил, а проснувшись, она затряслась в ознобе, точно во сне на нее напала лихорадка. Только я не сомкнул глаз, жаром пылала моя кровь, невыносимым жаром.