Текст книги "Ангел западного окна"

У меня потемнело в глазах, чтобы не упасть, я схватился за ствол тиса. Где Липотин? Надо сказать ему… но язык не слушается, я с трудом смог выговорить:

– Кинжал? Здесь? Это могила?

Старик понял меня мгновенно. Быстро-быстро закивал, бессмысленное выражение исчезло, лицо посветлело от улыбки. Мигом опомнившись, я, словно по вдохновению свыше, спросил:

– Скажи, друг, кто владеет крепостью?

– Крепостью… Эльсбетштайн? Кто владеет… – неуверенно переспросил старик, и снова к нему вернулось тупое бессмысленное выражение, а сбивчивое бессвязное бормотание, в смысл которого я надеюсь вникнуть, глядя на шевелящиеся губы, замирает, так и не став внятной речью; голова его непрерывно трясется; отойдя от могилы, он манит нас за собой.

Не прошли мы и нескольких шагов, как оказались перед высокими воротами в крепостной стене, затаившимися под сенью вьющихся роз и огромных кустов бузины. Над стрельчатой аркой я разглядел проглядывающий сквозь ветви рельеф, вернее, край с готическим акантом. Старик взволнованно мычит, что-то лепечет, воздевает руки.

Подобрав полусгнившую мертвую ветвь, я отодвигаю пышно зеленеющие плети с гроздьями цветов и вижу вытесанный в камне, заросший мхом герб. Очевидно, шестнадцатый век… Наискось в его поле – преклоненный крест, и там, где поперечина упирается в землю, тянется кверху розовый куст с тремя розами: одна еще бутон, другая почти раскрылась, третья же – великолепная, горделиво распустившаяся, ее лепестки отогнулись наружу и вот-вот начнут опадать.

Глядя на загадочный герб, я глубоко задумался. Древние серые камни ворот, блеклые пятна лишайника и яркая зелень мха, навевающий грусть образ розы – три возраста, три стадии цветения, – все это будило некие воспоминания или предчувствия, о чем-то говорило сердцу… о чем? В рассеянности я ничего вокруг не замечал, меж тем мои спутники ушли, оставив меня одного. С каждой минутой ясней и отчетливей вставала перед моим мысленным взором картина, которая явилась мне во сне наяву: похороны Джона Ди в волшебном саду адепта Гарднера. И все, что окружало меня, этот парк или сад все больше, казалось, походил на тот, что я видел в черном магическом зеркале.

Сомнения не дают мне покоя, я стараюсь освободиться от наваждения, тру глаза, лоб и вдруг вздрагиваю – явившись из темной глубины портала, ко мне быстро идет Джейн. Это она, несомненно. Но она не идет, а беззвучно плывет по воздуху и… что же это значит? С нее льется вода, легкое платье намокло и облепило тело. Лицо неподвижно, взгляд строг, от его неотступной твердости мне страшно, ибо в глазах Джейн я вижу безмолвное предостережение.

«Призрак умершей!» – слышу я бессловесный крик в своей душе. И слышу слова, которые произносят ее губы:

– Свершила… Свободна… Борись, не падай духом!

– Джейн! – крикнул я.

И ошеломленно замер: не Джейн передо мной – призрачная женщина с величественной осанкой, увенчанная златой короной, со взором, словно преодолевшим столетия, – он пронизывает до глубины, но устремляется дальше, во мглу грядущих веков, чтобы найти меня там, в отдаленном эоне, который станет воистину моим временем, временем достижения мной подлинного совершенства.

– Так это ты! Королева, владетельница волшебного сада, возделанного белым адептом! – растерянно шепчут мои губы.

Не в силах отвести глаз, не в силах пошевелиться, я замер перед волшебным видением, а мысли летят вихрем, слова бессильны их передать – открытия, догадки, озарения мчатся за пределы реального бытия, в мир духа, и там, в нездешнем, обрушиваются неистовым шквалом, опустошительным и сметающим все на своем пути… Но я отчетливо слышу и все земные звуки: возвращаются Липотин и старый сумасшедший садовник. И наяву вижу, как садовник, изумленно всплеснув руками, валится на колени. С просветленным лицом он рыдает, захлебывается смехом и, подняв глаза на королеву, выкрикивает:

– Хвала и слава тебе, государыня, ты пришла! Вверяю тебе усталую мою голову, ныне конец моей долгой службе! Суди, повелительница, верно ли служил тебе!

Призрак милостиво кивает старику. Но он, повалившись ничком на землю, молчит.

Неземная королева обернулась ко мне, и чудится, будто слышу я голос, подобный колокольному звону, прилетевшему с высокой башни:

– Привет тебе… избранный… долгожданный… Но не испытанный!

Нездешний голос затихает, и с последними его отзвуками вновь доносится земной голос моей Джейн, тревожное предостерегающее напоминание: «Борись, не падай духом!..»

Но вдруг видение померкло – страшный воющий крик налетел из-за стены, с той стороны, где двор крепости.

Опомнившись, я вижу Липотина, тот недоуменно смотрит то на меня, то на садовника, тихо лежащего на земле. Я что-то спросил и понял: Липотин ничего не видел и не слышал, он не подозревает, что произошло! Лишь странное поведение старика его обеспокоило.

Но только было он нагнулся к садовнику, как мы увидели, что со двора бегут рабочие, размахивая руками и громко крича. Обрывки слов оглушают меня, как грохочущие морские валы, и в глазах встает: долина, река, отмель, – в вышине над обрывом крутой поворот, дорога огибает скалистые уступы, где когда-то взорвали гору, и на отмели, в белых бурунах пены, искореженный автомобиль княжны…

Медленно-медленно доходит до моего сознания смысл горестных воплей: «Погибли, все трое! Он же летел, шофер, точно по воздуху! Разогнался и сиганул в пустоту. Должно, рассудка лишился, или сам черт его ослепил!»

«Джейн! Джейн!» – я очнулся от своего крика. Хочу позвать Липотина – вижу, он опустился на колени возле садовника, а тот все так же с раскинутыми руками недвижно лежит на траве. Липотин приподнимает его за плечи и, обернувшись, смотрит на меня, в его глазах нет жизни, они тусклы, как слепое зеркало. Тело старого садовника клонится к земле, Липотину его не удержать. Садовник мертв.

Липотин все смотрит бессмысленными, невидящими глазами. Я не в силах говорить. Молча указываю в пролом стены, на реку. Липотин долго глядит туда, в долину, потом хладнокровно изрекает, потирая лоб:

– Ну-с, снова, значит, канули в зеленые воды. Обрывистые берега… Что-то я устал… Ага! Слышите? Нет? Это меня зовут!

* * *

С отмели, чуть прикрытой водой, спасательная команда на лодках доставила тела погибших… Только женщин – шофера унесло течением вниз. «Если кого эта река забрала, – сказал кто-то, – то уж не отдаст назад, утопленников не находят, они не всплывают на поверхность, остаются под водой, и река уносит их в море…»

Страшно вообразить, что, очутившись на дне, я опять встретил бы карикатурное подобие моего покойного кузена Джона Роджера и тот пялился бы на меня мертвыми пустыми глазницами…

Но страшней другая мысль – правда ли произошел несчастный случай? В грудь княжны был вонзен кинжал Джейн. Сердце поражено насмерть. Что же, что там разыгралось? Неизвестность жестоко терзает меня.

Я убеждаю себя: автомобиль летел на бешеной скорости, с разгона рухнул вниз, при ударе кинжал вонзился в тело…

Долго, долго смотрел я, сам – безжизненный труп, на мертвых. У Джейн лицо тихое, умиротворенное, словно моя любимая мирно уснула. Неброское, потаенное очарование, трогательная, нежная красота моей Джейн так глубоко ранит мне душу, что даже плакать я не могу, только шепчу: «Святой ангел-хранитель, укрепи мой дух, чтобы я мог это вынести…»

Между бровями княжны пролегла резкая вертикальная морщина. Строго поджатые губы будто сдерживают крик мучительной боли. Лицо как живое – кажется, вот-вот она откроет глаза. На сомкнутых веках играют блики и тени от листвы, колеблемой ветром… Или… Она приоткрыла, но тотчас опять закрыла глаза, испугавшись, что я замечу? Нет, нет, она мертва! В ее сердце кинжал!.. Позднее, мне кажется – прошли часы, напряжение и боль покидают ее лицо и все отчетливее проступают хищные, кошачьи, отвратительные черты.

Со дня похорон я не встречался с Липотиным. Но я знаю, он может явиться в любую минуту, потому что, прощаясь со мной у кладбищенских ворот, он сказал:

– Вот теперь-то все и начнется, уважаемый! И выяснится, у кого останется кинжал. Боритесь и, если можете, полагайтесь только на собственные силы… Ну а я всегда к вашим услугам. В надлежащее время загляну к вам, чтобы узнать, не требуется ли помощь. Между прочим, красные дугпа больше не желают со мной знаться. А это значит… – Он замолчал.

– Да… – отозвался я вяло, боль утраты буквально душила меня. – Да… Что значит?

– А то значит… – Липотин не договорил – выразительно чиркнул ребром ладони под подбородком.

Я встревожился, хотел спросить, о чем это он? Но Липотин уже скрылся в толпе людей, штурмовавших переполненные трамваи.

С тех пор я много раздумывал о его словах и странном жесте, но каждый раз вставал в тупик: было то наяву или старик-антиквар мне привиделся? Разговор у ворот кладбища смешался в моей памяти с другими событиями, которые разыгрались в то время.

* * *

Давно ли я похоронил мою Джейн и рядом с нею, бок о бок, княжну Асию Хотокалюнгину? Неизвестно, да и как я могу это знать… Дней я не считал, не считал недель, месяцев, а может быть, уже годы прошли с тех пор? Бумаги и вещи в моем кабинете покрылись толстым слоем пыли, окна заросли грязью – и ладно, ведь мне все равно, живу ли я в городе, где родился, стал ли Джоном Ди и нахожусь в замке Мортлейк, вновь, точно муха, увязнув в паутине времени, ход которого для меня остановился. Изредка я ловлю себя на странной мысли: может быть, я давным-давно умер, просто раньше не понимал этого, может быть, лежу в могиле, рядом с обеими покойницами? Где подтверждения того, что я не умер? Конечно, из мутного зеркала на стене на меня взирает некое существо, возможно, это и есть я, только обросший косматой бородой и длинными волосами. Да ведь и мертвецы, наверное, видят себя в зеркале и тешатся иллюзией, будто все еще живы? Что мы знаем… может быть, мертвые считают живых людей – трупами?

Нет их, нет доказательств того, что я живой человек. Если, сосредоточившись, я стараюсь вспомнить тот день и час, когда стоял над двойной могилой, то вроде я с кладбища сразу вернулся сюда, домой, кажется, рассчитал прислугу, написал письмо старой моей экономке, в котором сообщил, что больше из отпуска она может не возвращаться, и назначил ей пожизненную пенсию. Но возможно, все это лишь пригрезилось. Возможно и другое – я умер, и в доме пусто.

Сомневаться не приходится лишь в том, что все часы в доме стоят: стрелки одних замерли на половине десятого, других – на двенадцати часах, в какое-то время остановились и все прочие часы, когда – не все ли равно… И еще, всюду паутина, всюду… Откуда так быстро набежали тысячи пауков… Так быстро, ведь прошло… Сколько же времени прошло, столетие? Или в жизни других людей это был один год? Не все ли равно, какое мне дело до времени?

Но чем я поддерживал свои силы с того скорбного дня? При этой мысли я вздрогнул. Наверное, потому, что, вспомнив, я буду знать, жив я или мертв. Я вспоминаю, вспоминаю, и понемногу всплывают туманные картины, подобные воспоминаниям во сне, мне видится, будто я ночью бродил по тихим переулкам нашего города, утоляя голод в сомнительных кабаках и трактирах, и даже встречал знакомых, друзей. Помню, они что-то говорили. Но отвечал ли и что отвечал – не помню. Наверное, молча шел мимо – нестерпимо больно было бы разбередить кровоточащую рану, вновь осознав утрату моей Джейн… Да, наверное, так: я свыкся с жизнью в царстве мертвых… царстве мертвого одиночества… Или со смертью свыкся… Впрочем, не все ли равно мне самому, жив я или умер?

А что же Липотин? Тоже мертв? Ах, да о чем я? Живой, мертвый – разницы нет.

Но ко мне Липотин, ни живой, ни мертвый, не приходил, в этом я, пожалуй, уверен. В ином случае его образ, который я запомнил, когда мы прощались у ворот кладбища, сменился бы в моей памяти каким-то другим, поновее. Да, да, Липотин затерялся в толпе, а перед тем говорил о тибетских монахах, не помню, что именно, и сделал еще странный такой, зловещий жест, будто перерезал себе горло. Или все это было в Эльсбетштайне?.. Не все ли равно! Может быть, он уехал в Азию, снова обернулся магистром при дворе русского царя, стал неким Маски, которого знавал Джон Ди. Я ведь тоже, собственно говоря, покинул сей мир. И право, не знаю, куда более долгий путь – в Азию или в страну сновидений и грез, ставшую моим прибежищем… Вероятно, теперь я очнулся, но не совсем, я все еще в полузабытьи, гляжу вокруг и вижу, что дом обветшал и пришел в запустение, словно, пока я спал, сотни лет пролетели за его стенами, как неуловимое сновидение.

Вдруг стало не по себе: дом похож на трухлявый орех с высохшим, побелевшим от плесени нутром, а сам я, точно личинка, слепой червь, проспал дни, когда мог обрести крылья и воспарить. Ну и что? С какой стати из-за этого беспокоиться? Не понимаю… Нет, кажется, смутная тревога связана с чем-то другим. Почудилось или правда раздался звонок? В дверь? Нет, вряд ли. Кому придет в голову звонить у дверей необитаемого заброшенного дома! Наверное, послышалось. Где-то я читал, что человек, который пробуждается от летаргического сна и возвращается в мир живых, прежде всех прочих чувств снова обретает слух. И тут проснулась моя память, я подумал и даже смог облечь свою мысль словами, произнести и услышать: я ждал, ждал и ждал, не знаю, сколько времени, бесконечно долго ждал возвращения моей Джейн, покойной Джейн… Дни и ночи блуждал я по этим комнатам, стоял на коленях и то в полный голос, то чуть слышно молил небо дать хоть какой-нибудь знак, прислать весть о моей Джейн, дни и ночи… пока не утратил даже слабое ощущение времени.

Все до единой вещи, принадлежавшие моей любимой, сделались для меня предметами поклонения, фетишами, им, бездушным, поверял я свои несбыточные надежды, умолял о помощи – упрашивал привлечь Джейн, выманить ее из могилы, ибо лишь в этом мое избавление от плахи, ибо уже занесен над моей головой топор палача и только невеста может спасти меня от гибели – от гибельной смертной муки скорби. Напрасны были мольбы, Джейн не появилась, и не было вестей от нее, моей супруги, которой моя рука и сердце принадлежат вот уже триста лет…

Джейн не явилась. Явилась княжна!

Ныне я пробудился – надеюсь, окончательно! – от летаргии забвения и внезапно осознал: Асия Хотокалюнгина не исчезла, она здесь и всегда была здесь…

С самого начала, о да, с самого начала, как только она вошла в дом, я понял – запирать дверь бесполезно. Оковы смерти для нее ничто, дверной замок тем более…

Вспоминая сейчас чувство, с каким я ее встретил, не стану лицемерить – я… был рад ей! И эту вину я признаю пред тобой, вечный лик, денно и нощно взирающий на меня с той минуты, как начался мой сон наяву, вечный двойной лик, увенчанный короной со сверкающим алым кристаллом, чей блеск ослепляет, едва лишь осмелюсь поднять глаза… Признаю вину эту пред тобою и самим собой. Оправдание у меня лишь одно: я подумал, что княжна явилась из царства мертвых с вестью от моей Джейн. Несчастный глупец, как мог я вообразить, будто она принесла послание любви, послание души!

Асия приходила и приходит ежедневно, я понял это теперь, когда снова ожила моя память. Она не отворяет двери – появляется ниоткуда, из пустоты.

Чаще всего она сидит в кресле возле письменного стола, и – Господи, Боже мой, бесполезно пытаться обмануть себя! – на ней то самое платье, серебряное с чернью, как бы напоминающее своим рисунком причудливый волнистый орнамент, древний китайский символ вечности, который украшает серебряный тульский ларчик, изделие русских умельцев.

Я не в силах оторвать глаз от переливов этого платья, оно словно ветшает, истончается от времени, рисунок становится сквозным, прозрачным, ткань вот-вот рассыплется, кажется, она истлевает или превращается в тонкий слой пепла, сгорая от моего ненасытного пылающего взгляда. Ткань редеет, распадается, переплетение нитей едва держится, наконец, платье исчезает, и княжна, нет, не княжна – Исаида Понтийская, нагая, великолепная, ошеломляюще прекрасная, – вот кто сидит у моего письменного стола…

Все это время, час за часом, я лишь наблюдал, как распадалось и истлевало платье. Во всяком случае, теперь я пытаюсь убедить себя, что только распад материи меня занимал. Может быть, я своей страстной жаждой и обрек материю на гибель! Наверное, я не кривлю душой, ведь нами не было сказано ни слова о любовной страсти.

Ни слова… А произносились ли хоть какие-то слова? Нет! Я молчал, будто потеряв дар речи, и как завороженный часами следил за медленным исчезновением покровов и обнажением истинной княжны.

Ты мой свидетель пред Богом, вознесенный надо мной двуликий страж моих видений и снов, вознесенный надо мной Бафомет! Владело ли моими помыслами нечистое вожделение? Или помыслы мои были целомудренны? И те часы были часами изумления, готовности к схватке, круто замешанного на ненависти жадного любопытства? Разве не взывал я к Джейн, моей святой защитнице, разве не умолял ее о спасении от Черной Исаиды, покровительницы проклятого Бартлета Грина, сгубившей Джона Роджера, и весь наш род, и меня самого! Но чем исступленней я звал Джейн, тем скорей, тем смелей, тем прекрасней и неотразимей являлась мне княжна Асия, ее роскошное, обольстительное, золотисто-бронзовое тело. Являлась?.. Она и теперь является…

А разве Липотин не предупредил? Что только сейчас пойдет решающая схватка?

Я спокоен, я готов. Не помню только, как начался поединок. Первый выпад относится к давним временам, о которых моя память молчит. Как вести этот бой, не знаю, как победить – и подавно. Страшно нанести первый удар, я не хочу ткнуться в пустоту и рухнуть, потеряв равновесие!.. Страшно сидеть лицом к лицу с противницей изо дня в день, безмолвно сражаясь на дуэли взглядов и нервов.

Страшно мне, немыслимо страшно. Я чувствую, княжна может явиться в любую минуту.

Опять звонок! Прислушиваюсь… Нет, не показалось, действительно звонят в дверь! Колокольчик, самый что ни на есть реальный дверной колокольчик заливается в прихожей… И все-таки страшно. Пронзительный звон заставляет меня вскочить и броситься к электрической кнопке, открывающей входную дверь, затем к окну: два расшалившихся сорванца удирают со всех ног, пока их не поймали и не задали взбучку. В общем, ерунда!

Но страх не разжимает своих когтей.

Входная дверь открыта – не успел подумать, как сразу напали новые страхи: нет защиты от людской наглости, бесцеремонным глупцам и назойливым посетителям всех мастей ничто теперь не помешает, заявившись с улицы, ворваться в мою жизнь, проникнуть в тайны, столь тщательно оберегаемые мной от чужих глаз. Я хотел спуститься вниз и закрыть дверь, причем навсегда, как вдруг на лестнице раздались шаги, знакомые шаги, легкие, крадущиеся, мягкие…

На пороге Липотин!

Он смотрит на меня, иронически прищурив глаза, и так-то едва видные, с усталыми, подернутыми синеватой тенью веками.

Мы здороваемся запросто, без лишних слов, можно подумать, расстались вчера. Липотин, не переступая порога, принюхивается, как старая лиса, учуявшая чужие следы в подземных ходах своей норы.

Я тоже молчу, так как хочу сперва приглядеться к моему посетителю.

Липотин явно изменился, но в чем именно, трудно определить. Я сказал бы, что это не он сам, а двойник: бестелесный, как тень, слова его звучат монотонно. «Может быть, мы оба умерли?» – курьезная мысль… Никто ведь не знает, как общаются друг с другом мертвецы. Так же, как живые? Почему бы и нет… На шее у Липотина повязан красный платок, раньше я никогда не видел на нем такого галстука.

Отвернувшись в сторону, он произносит странным, хриплым шепотом:

– Недолго осталось. Скоро у вас тут будет лаборатория Джона Ди.

Жуткий голос, совершенно чужой, как будто со свистом проходит через серебряную трубку. Слушать невыносимо, так сипят обреченные умирать от рака гортани.

Липотин повторяет насмешливо и с явным удовольствием:

– Недолго осталось!

Я не отвечаю, просто не поняв. Мной овладел невыразимый ужас, и, не раздумывая, не отдавая себе отчета, что хочу сказать, какие слова сейчас произнесу, я выпаливаю:

– Липотин, вы привидение?

Он разом поворачивается ко мне, в его глазах горят зеленые огоньки.

– Это вы – привидение, уважаемый, – хрипит он. – Насколько я могу судить. А я все тот же, реальности во мне ровно столько, сколько пристало моей особе. Привидением принято называть вставшего из могилы мертвеца или, бывает и такое, часть его мертвого тела. Но так называемый живой человек – это некто, в очередной раз вернувшийся в земной мир благодаря рождению. Стало быть, всех и каждого следует считать привидениями. Не согласны? Смерть-то что… пустяк, ничего серьезного. А вот рождение… к несчастью, рождением многое определяется. Просто беда! Однако, по-моему, нам стоит потолковать о вещах более важных, а то – жизнь, смерть… эка невидаль.

– У вас что-то с горлом, Липотин? Давно?

– A-а, вот вы о чем… гм, да… – Он страшно раскашлялся и, с трудом отдышавшись, на пределе сил продолжает: – Чепуха. Помните, я рассказывал вам о своих тибетских друзьях? Ага, значит, помните и кое-что другое, о чем я тогда упомянул. – И Липотин опять проводит ребром ладони по горлу, смысл жеста очевиден!

И платок на шее красный…

– К-кто… перерезал вам горло? – От ужаса я заикаюсь.

– Красный главарь мясников, кто же еще. Редкостный мерзавец. Прикончить меня хотел, так пожелали его многочисленные кормильцы-хозяева. Да мозги-то куриные у простака, вот и забыл на радостях, что в моих жилах кровушки нет, да никогда и не было. Зря старался, простофиля, хоть и не задаром, зря, только реноме свое подпортил. Ну и мою внешность… не более того!.. Ш-ш-ш! – Трубка в горле посвистывает и хлюпает, Липотин бормочет, но слов не разобрать. Потом, отдышавшись и отвесив почтительный поклон, сипит: – Уж не взыщите за фальшивые ноты в моих песнях.

Настолько все это страшно, что я не в силах ответить и молчу. Вдобавок мне видится за тусклым оконным стеклом бледное лицо княжны, она подслушивает; ужас, исподволь наполняющий душу, сильнее голоса рассудка; я снова теряю самообладание, которое так трудно мне далось. Надо разрядить нервное напряжение, я поспешно предлагаю Липотину кресло, в котором обычно сидит княжна, – в душе зародилось нелепое подобие надежды: может, если кресло будет занято, княжна не пожалует? Я просто не вынесу, если окажусь лицом к лицу сразу с двумя призраками. Немного успокаивает мысль, что я все-таки жив: не будь я живым, не раскусил бы своих гостей, не распознал бы, что это мертвецы. А Липотин, похоже, угадал, о чем я думаю:

– Неужели вы и в самом деле не понимаете, уважаемый! Ни вам, ни мне не дано различать, кто жив-живехонек, а кто помер. Мы с вами в таком положении, когда знать это невозможно. Где подтверждения, где доказательства? Нет их… Да, у нас, конечно, есть зрение, ну и что это доказывает? А может, видимый мир – лишь игра нашей фантазии. Откуда вы знаете, что раньше, при жизни, видимый мир не был плодом вашего воображения? Подумайте-ка, вы вполне уверены, что мы с вами не разбились тогда в автомобиле? Возможно, вы только вообразили похороны вашей невесты. Почему бы и нет? Или, думаете, такого не бывает? Поди знай, кто на самом деле является творцом наших фантазий! Может быть, весь мир сотворен фантазией и человек – жертва собственного воображения! Нет, что ни говори, а «жизнь после смерти» не такова, какой ее представляют иные знатоки, этим умникам ровно ничего не известно, но скажи им хоть слово поперек, у них на все готов ответ. – Липотин торопливо закурил новую сигарету; я невольно перевел взгляд на его горло: не потянется ли дым из-под красного шейного платка. А он уже опять захрипел: – По правде говоря, вы, уважаемый, должны меня похвалить. Увечье-то я потому заработал, что ради вас старался. Если я правильно понял, вам удалось в полном одиночестве претерпеть действие красного зелья, коим тибетские монахи споспешествуют процветанию рода человеческого, и вы ухитрились выжить. Орденский долг повелевал мне не допустить этого. Что ж, бесценный мой покровитель, мы оба поплатились глубокими ранами, и заживают они медленно, черт побери. У вас ведь тоже остался рубец, но не на шее, как у меня, а в мозгу – перебит центр, в котором обитает бог сна. Там теперь свищ, вот и не поймете, то ли вы живы, то ли уже отправились к праотцам. Но это зло не столь большой руки, свищ – он тоже кое-чем полезен, он вам открывает выход на волю.

Я тоже закурил: если от знобящего страха зуб на зуб не попадает, курево – спасение… И будто со стороны услышал свой собственный голос:

– Липотин, давайте начистоту: кто я, призрак или человек?

Старик наклонил голову к плечу, глаза почти совсем скрылись под тяжелыми веками, потом резко вскинул голову:

– Только тот не призрак, кому дана жизнь вечная. Вам дана жизнь вечная? Нет, вам, как и всем людям, дана лишь бесконечная жизнь, а это совсем, совсем другой коленкор! Ох, лучше не ломайте себе голову, все равно не поймете, пока сами не испытаете. Понять можно лишь то, чем обладаешь. А спрашивай не спрашивай, богаче не станешь. Догадываюсь, куда вы клоните: хотите узнать, как же это получается, что вы запросто водите знакомство с привидениями?

С трудом повернув голову, он покосился на окно и размашисто прочертил рукой крут в воздухе. Над бумагами на столе взметнулось облачко пыли, в лицо мне повеяло чем-то затхлым, давно истлевшим, и показалось, будто где-то вдалеке поднялся дикий вороний грай и заухали столетние филины.

– Правда, Липотин, правда! – Я вскочил. – Вот, вы же все знаете! Да, я вожу знакомство с призраками… Вернее, я вижу вот здесь, в этом кресле, где вы сейчас сидите… каждый день вижу некий образ… Княжну! Она мне является. Приходит, когда ей угодно… Следит за мной, глазами следит, и вообще преследует меня, ее тело меня преследует, все ее существо… неотвратимо! Скоро она поймает меня в свои сети, точно мошку в паутину, как эти бесчисленные пауки, которых полно в моем доме… Липотин, помогите мне! Помогите, прошу, помогите, не дайте мне…

Слова хлынули внезапно, подобно потоку, неожиданно сокрушившему плотину, и меня самого эта вспышка так потрясла, что я бессильно опустился на пол у ног Липотина и устремил на старого антиквара умоляющий, затуманенный слезами взгляд, словно передо мной всесильный чародей, сказочно могущественный волшебник.

Липотин медленно-медленно приоткрыл левый глаз и глубоко затянулся дымом – в тишине опять стало слышно, как шипит и свистит воздух в серебряной трубке. Наконец он негромко заговорил, и с каждым словом его лицо все больше окутывал густой синеватый дым:

– Я к вашим услугам, уважаемый, ибо… – его взгляд вонзается в меня, – ибо кинжал все еще у вас. Или нет?

Быстро схватив тульский ларчик, я нажимаю потайную пружинку, замок щелкает.

– Ага, – Липотин удовлетворенно ухмыляется. – Ладно, я вижу, вы собрались как зеницу ока беречь наследие Хьюэлла Дата. Но позвольте дать вам совет: подыщите для драгоценной семейной реликвии более надежный приют отдохновения. Неужели вы до сих пор не заметили, что шкатулочка… почти того же сорта, определенно смахивает на земные одежды некогда столь глубоко мной почитавшейся княжны. Путать схожие символы нежелательно – перестанете различать силы, что в них воплощены.

Мою душу, словно зарницы, озаряют первые проблески понимания. Я хватаю кинжал и, кажется, вот сейчас рассеку колдовские узы, которыми опутан столько дней, недель… или долгих лет? Но Липотин морщит лоб, скроив такую физиономию, что я, мгновенно оробев, не решаюсь ударить его, фантом, кинжалом.

– Мы все еще проходим азы магии, дорогой мой меценат, – ехидно заметил Липотин и засмеялся, но с таким мучительным спазмом, что трубка опять засипела. – Мы пренебрегаем показными, символическими ритуалами, хотя все еще не можем обойтись без них. Точь-в-точь как неопытные альпинисты, которые, собираясь в поход, потратились на первоклассное добротное снаряжение, но не потрудились узнать, какая ожидается погода. А магия, между прочим, – это вам не покорение горной вершины – разве что аскеты истязают себя подобным образом, – магия возносит превыше мира и… человеческой природы!

И тут я, разом отбросив все свои тайные подозрения и страхи, твердо прошу:

– Липотин, вы мне поможете, я знаю. Да будет вам известно, всеми силами души я призывал мою Джейн. Она не явилась. Зато пожаловала княжна.

– С помощью магии нам всегда является наиболее близкое. А каждому ближе всего то, что живет в нем самом. Вот княжна и пожаловала к вам.

– Но она мне не нужна!

– Ничего не поделаешь. Она чует эрос в вас и вашем призыве.

– Господи помилуй, да я ее ненавижу!

– А ненависть питает ее страсть.

– Да будь она проклята, пусть отправляется в самые нижние круги ада, откуда пришла! Я презираю ее, задушить готов, убил бы, если бы мог, если бы знал как!

– Вот у этого огня она и нежится, потому что чует любовь. И сдается мне, не без оснований.

– Вы что же, думаете, я мог бы полюбить княжну?

– Вы ее возненавидели. А значит, налицо мощное магнетическое притяжение. Иначе говоря, склонность. Ученые на сей счет единодушны.

– Джейн! – Я в отчаянии.

– Не рискуйте напрасно, – предостерегает Липотин. – Ваш призыв может перехватить княжна. Уважаемый, неужели вы не понимаете, что витальная эротическая энергия у вас облечена в звук имени «Джейн»? Хорош призыв о помощи! Все равно что подбить себе жилетку пироксилиновой ватой. Тепло, да чуток рискованно. В любой миг можно вспыхнуть и сгореть.

В глазах у меня все расплывается – последняя надежда вот-вот рухнет. Я хватаю Липотина за руку:

– Помогите, вы же мой старый друг! Вы должны помочь!

Покосившись на кинжал – тот на столе между нами – и выдержав паузу, Липотин ворчливо соглашается:

– Похоже, придется…

Что-то меня настораживает, какое-то смутное подозрение мелькнуло, я пододвигаю кинжал к себе и не спускаю с него глаз. Липотин невозмутимо закуривает новую сигарету, как бы игнорируя мою подозрительность, потом, скрывшись в клубах дыма, сипит:

– Вы знакомы с сексуальными магическими ритуалами тибетцев?

– Немного.

– Наверное, вам известно, что сексуальная энергия претворяется в магическую силу с помощью особой практики тантры, так называемой ваджроли-тантры[165]165
  Ваджроли-тантра – эзотерическое направление в буддизме, по мнению его адептов, позволяющее с помощью йогических поз и особых психофизических упражнений (мудр), в том числе и сексуального характера, достичь просветления. Прим. – В. Ахтырская Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть].

– Ваджроли… Кажется, да-да, в какой-то странной книге я читал о тантрических ритуалах. Правда, почти ничего не помню, но интуиция подсказывает – это что-то гнусное, противное человеческому чувству. Тайна, которую неспроста так строго оберегают от непосвященных… Упав духом, спрашиваю: – Это практика экзорцизма?

Липотин медленно качает головой:

– Изничтожить пол? А что тогда останется от человека? Даже внешнего облика у святого мужа или жены не будет. Природу не уничтожишь! Вот и княжну не пытайтесь извести – дело нестоящее.