Текст книги "Ангел западного окна"

И в третий раз я потянулся к серебряной чашке – было не совладать с жадным желанием снова вкусить столь необычной, горьковатой сладости. А затем – то ли правда, то ли показалось – шатер озарился удивительным зеленым светом.

Я вдруг словно очутился под водой, на дне моря или в водах подземного озера, на корабле, затонувшем тысячу лет назад, или на острове, погрузившемся в океанскую пучину.

В этот миг я внезапно понял: пусть на свете существуют всевозможные взаимосвязи и хитросплетения, пусть эта женщина, в которой мне видятся черты Исаиды, – живой человек, из плоти и крови, княжна родом с Кавказа, но тем не менее передо мной Черная богиня, заклятый враг Джона Ди, ненавистница моего древнего рода, жаждущая отрезать мне путь, что ведет на вершины духа, к высшей, сверхчеловеческой сущности…

Ненависть захлестнула меня волной, взмывшей вдоль хребта к затылку. Я подумал о Джейн, взглянул на княжну, и… меня обуяла злобная ярость.

Она, видно, догадалась о том, что со мной творится, – твердо глядя мне в глаза, тихо промолвила:

– А вы, друг мой, способный ученик. Сразу схватываете суть. Наставлять вас – сущее удовольствие.

– Да, суть я понял. И хотел бы попрощаться, – ответил я ледяным тоном.

– Жаль! Ведь теперь я могла бы открыть вам кое-что ценное, дорогой друг…

Я сорвался:

– Все уже открыто! С меня довольно, я… ненавижу вас!

Княжна вскочила:

– Наконец-то! Речь не мальчика, но мужа! Теперь победа будет полной!

Я безуспешно боролся с непонятным мне самому возбуждением, от злости горло перехватило, голос – я слышал его как бы со стороны – звучал сдавленно.

– Я тоже одержал победу: несмотря на ваши уловки, раскусил вас. Сюда смотрите! – ткнул пальцем в каменную богиню с кошачьей головой. – Это же вы! Ваша истинная физиономия! И красота, и весь ваш секрет! А зеркало в руке и копье утраченное – символы вашей власти! Эта власть донельзя примитивна – тщеславное кокетство, обольщение, старая как мир, отвратительно пошлая забава – стрельба отравленными стрелами Купидона!

Все это и много чего еще в таком же духе я, задыхаясь от ярости, выложил княжне, а она, выслушав мои обвинения с очень серьезным, сосредоточенным видом, понимающе и одобрительно кивая, подошла к черной статуе богини и приняла такую же изящную обольстительную позу, как бы подчеркивая сходство фигур.

– Вы, мой друг, не первый, – промурлыкала она, усмехнувшись, – кто льстит мне, говоря, что я похожа на это почтенное изваяние…

Я закусил удила и напрочь забыл о сдержанности:

– Да, так и есть! Поразительное сходство, надо полагать, княжна, оно свойственно и тем прелестям, которые у каменного тела бесстыдно обнажены!

Насмешливая улыбка, гибкий наклон, змеиный извив тела – и княжна стоит рядом со статуей нагая. Платье ложится у ее ног, точно мерцающая морская пена, из которой рождена Афродита.

– И что же, дорогой мой ученик? Догадка подтвердилась? Должна ли я чувствовать себя польщенной, поскольку оправдала ваши ожидания или, думаю, правильнее сказать, надежды? Смотрите, сейчас я возьму зеркало. – Она быстро подхватила с пьедестала статуи некий овальный предмет, который я прежде не заметил, и на мгновение поднесла к моему лицу древнее бронзовое зеркальце, покрытое зеленоватой патиной. – Между прочим, зеркало – это символ, который вы изволили истолковать весьма поверхностно. Зеркало в руке богини вовсе не атрибут женского тщеславия, оно, если вы в состоянии это понять, означает, что любое приумножение чего бы то ни было в области человеческого духа, а равно и порождение человеческих особей должно происходить без ошибок и просчетов. Зеркало – символ иллюзии, а именно на иллюзии зиждется человеческий инстинкт продолжения рода… Ну-с, чтобы я окончательно уподобилась Черной богине, не хватает только одной детали – копья в правой руке! Копья, о котором я уже несколько раз вас просила! Учтите, с вашей стороны было бы глубочайшим заблуждением предполагать, что это заостренное оружие – атрибут Амура, божка обывателей. Подобной безвкусицы я не терплю, имейте в виду. А что символизирует копье, которое пока отсутствует, вы, мой дорогой друг, надеюсь, скоро узнаете, не позднее сегодняшнего дня.

Уверенно и спокойно княжна переступила через платье, кольцом охватывавшее ее ноги. Ее тело, великолепное, светло-бронзовое, казалось девственно чистым, еще не знавшим любовных ласк, упругое и гладкое, оно не только не уступало статуе Исаиды – но само было словно прекрасное, стократ более прекрасное произведение искусства. От платья, почудилось, поднимался аромат, острый и хищный, знакомый запах, но теперь, при моем взвинченном состоянии, он буквально одурманивал. Уже не требовалось каких-то других знаков, и без того было ясно: разразилось сражение, в нем испытываются мои силы и подлинность моего призвания, решается вся моя судьба.

Слегка прислонясь к боковине темного и высокого книжного шкафа, не чувствуя ни малейшей неловкости, с неподражаемой грацией невинной бессловесной твари княжна спокойным, восхитительно мягким голосом продолжила рассказ о древнем культе понтийской богини, который некогда отправлялся тайной жреческой сектой поклонников Митры[147]147
  …о древнем культе понтийской богини, который некогда отправлялся тайной жреческой сектой поклонников Митры. – Митра (Мифра) – древнеиранский бог солнца, олицетворение справедливого договора, воплощение идеи мира, согласия, дружбы, посредничества, бог, надзиравший за соблюдением клятвы и каравший клятвопреступника, устроитель природного и социального космоса. В мифах Митра выступает как покровитель мужского начала, бог воинов, поэтому исторически он едва ли связан с темными женскими божествами. Говоря о том, что «древний культ понтийской богини» был создан тайной сектой жрецов Митры, Густав Майринк, очевидно, в очередной раз возвращается к идее воссоздания утраченного единства мира, воплощенного в принципе инь – ян или образе Бафомета, идее примирения и взаимодополнения противоположностей. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть].

«Джейн! Джейн!» – воззвал я в душе, не желая слышать и все-таки слыша певучий, ласкающий слух голос, сообщавший, казалось бы, сухую информацию. Вокруг Джейн – я увидел ее мысленным взором – появился зеленый мерцающий ореол, она грустно улыбнулась мне, кивнула, и ее лицо пропало под зыбкой зеленой водой, подернувшейся рябью… Джейн снова в «потустороннем», как и я сейчас, Джейн на дне зеленых вод… Но не успел я подумать, видение скрылось; я снова очутился во власти чудесного совершенства форм, близости обнаженного тела Асии Хотокалюнгиной и ее ровно и мерно струящейся речи.

А речь она вела о мистериях тайного культа Черной Исаиды, некогда распространенного в Причерноморье. Жрецы доводили себя до исступления необузданными оргиями духа, погрузившегося в свои глубины, надевали женское платье и шли к богине; приблизившись к ней слева, они символически соединялись с ее женским естеством и приносили духовную жертву – навеки отрекаясь от своей мужской природы. Лишь слабые духом действительно оскопляли себя в бредовом угаре и тем навсегда закрывали себе путь дальнейшего посвящения в таинства высокого служения. Скопцы были обречены вечно оставаться в преддверии храма, не смея переступить его порог. Иные из них, отрезвев и мучаясь догадками о существовании высшей истины, с ужасом осознавали, к какому изуверству привело неистовство, и кончали самоубийством; их призраки становились лемурами в свите богини, ее услужливыми рабами в потустороннем мире[148]148
  Скопцы… их призраки становились лемурами в свите богини, ее услужливыми рабами в потустороннем мире. – Лемуры (ларвы) – в римской мифологии вредоносные духи, призраки непогребенных мертвецов, погибших насильственной смертью, преступников, не находящие успокоения в царстве мертвых и способные насылать на живых безумие. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть].

«Джейн! Джейн!» – снова я мысленно взмолился о помощи, ибо почувствовал, как подламывается в моей душе последняя опора, словно охваченная жарким пламенем сухая жердь, что поддерживала виноградную лозу, отяжелевшую от зрелых гроздьев…

Тщетны мольбы. Явственно, как никогда, я почувствовал: Джейн далеко, бесконечно далеко; быть может, она сейчас в сонном забытьи и сама беспомощна в своем отрешенном одиночестве, и все земные связи со мной прерваны…

И в этот миг мной овладела ярость на самого себя. «Слабак! Трус! Где твое мужество, кастрат? Хочешь окончить свои дни, как фригийский плясун-корибант, поклоняясь Кибеле[149]149
  …фригийский плясун-корибант, поклоняясь Кибеле… – Корибант – жрец экстатического культа фригийской богини Кибелы, мрачной ипостаси матери богов, богини плодородия, животного и растительного мира, подательницы жизни. Во время празднеств в честь Кибелы ее жрецы неистово кружились в экстатической пляске, наносили себе ранения, а нередко и оскопляли себя, соединяясь с богиней в акте символического брака. Любопытно, что Кибелу иногда изображают на колеснице, запряженной пантерами или леопардами. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть], ни на что другое не годишься? Соберись с силами! Полагайся только на себя, на свое собственное сознание! В этой дьявольской схватке на кон поставлено именно оно, твое мужское самосознание! Его тебя хотят лишить! И только оно может спасти тебя, а не мольбы о помощи, обращенные к матери, то есть женщине, ее материнской ипостаси, а если не отстоишь себя как мужчину, она обрядит тебя в женские юбки и ты будешь обречен вечно служить богине с кошачьей головой!..»

Ко мне снова донесся спокойный голос княжны:

– Надеюсь, я сумела разъяснить вам, что главным содержанием культа понтийской Исаиды было беспощадное испытание молодых жрецов, при котором проверке на стойкость подвергалось прежде всего их самосознание, не правда ли? Ведь идейной основой мистерий была поистине великая мысль: не эрос, понуждающий индивида предавать себя, свою личность, ради животного размножения, но только обоюдная ненависть мужского и женского начал – как раз в ней суть мистериальных игрищ пола – может дать человечеству избавление, уничтожив демиурга. Влечение к противоположному полу, а этому влечению покорно уступает всякая заурядная человеческая особь, в своем убожестве приукрашивая его и называя лживым словом «любовь», есть лишь гнусное средство, к которому прибегнул демиург ради поддержания жизни бездуховных плебеев, вечно порождаемых природой. В этом тайная мудрость культа Исаиды. Так называемая любовь – удел черни, любовь заставляет как мужчин, так и женщин попирать священный принцип: превыше всего – мое «я», и повергает их в гибельное забытье объятий, гибельное, ибо живая тварь может пробудиться от него лишь для того, чтобы снова и снова рождаться для жизни в низшем мире, вечно возвращаться в свой пошлый мир. Любовь низменна, лишь ненависть благородна! – Горящий взор княжны, точно огонек по бикфордову шнуру, добрался до моего сердца, и…

Ненависть! Ненависть ударила жаркой вспышкой огня, ненависть к ней, Асии Хотокалюнгиной. Нагая, она стояла передо мной, собранная и настороженная, точно кошка перед прыжком, и чутко прислушивалась к чему-то с легкой неопределенной усмешкой.

Я с трудом поборол ярость, бушевавшую в груди, и ко мне вернулся дар речи. Но не голос – я смог лишь прошептать:

– Ненависть! Ты права, женщина! О, если бы я мог выразить свою ненависть… к тебе!

– Ненависть! – прошептала она сладострастно. – Ненависть! Это прекрасно… Наконец-то, друг мой, ты на правильном пути. Дай волю своей ненависти! Пока что я чувствую лишь тепловатые волны. – Она снисходительно улыбнулась, от этой улыбки я обезумел.

– Поди сюда! – крикнул я сдавленно.

По кошачьей спине, гладкой спине похотливой женщины-кошки пробежала дрожь вожделения.

– А что ты сделаешь со мной, дружок?

– Задушу! Я готов задушить тебя, убийца, кровожадная хищная тварь, проклятая кошка! – Я задыхался и хрипел, горло и грудь были стиснуты, словно железными оковами, я чувствовал: если сию минуту не расправлюсь с исчадием ада, буду им уничтожен.

– Ты наслаждаешься, дружок, я это чувствую, – услышал я вкрадчивый голос.

Я хотел броситься на нее и не смог – ноги точно вросли в землю; ладно же, надо выиграть время, успокоиться, собраться с силами. И тут княжна мягко шагнула ко мне:

– Не сейчас, друг мой…

– Почему? – В груди бушевала буря, но голос прозвучал чуть слышно и хрипло от безумной ярости и… желания.

– Ты еще мало ненавидишь меня, друг мой, – промурлыкала княжна.

И вдруг предельно острое отвращение и ненависть сгинули, сменившись жалким, презренным страхом, выползшим из кокона, запрятанного где-то в глубинах моей души; я крикнул – голос вдруг снова стал послушен мне:

– Чего ты хочешь от меня, Исаида?

Обнаженная ответила неторопливо и мягко, понизив голос, словно желая успокоить:

– Уничтожить! Само имя твое стереть со страниц книги жизни, дружок.

Страх мой тут же обратился в дерзкое высокомерие; вспыхнув жарким огнем, оно вселило в меня уверенность и растопило ледяные оковы бессильной робости; я надменно захохотал:

– Меня?! О нет, это я тебя изничтожу! Ты… ты, креатура из крови истерзанных жертвенных кошек! Отныне я не отстану, буду гнаться за тобой, не зная отдыха, идти по кровавому следу, что ты оставляешь на земле, ты, подстреленная охотником пантера! Подстерегу, выслежу, бестия, – ждет тебя ненависть, и погоня, и пуля в сердце!

Княжна слушала, с ненасытной жадностью впивая каждое слово. Затем кивнула. На невыразимо краткий миг, показавшийся вечностью, я потерял сознание…

Неимоверных усилий мне стоило сбросить оцепенение, парализовавшее все чувства подобно летаргии… Я очнулся; на прежнем месте между книжным шкафом и алтарем княжны не было, безукоризненно одетая, она полулежала на диване, опираясь на вытянутую руку; открыв глаза, я успел заметить небрежный одобрительный знак, который она подала, очевидно, кому-то стоявшему в дверях, позади меня.

Я невольно обернулся.

И в одно мгновение увидел две картины.

В дверях стоял облаченный в ливрею бледный, точно покойник, и безмолвный, как все лакеи в доме княжны, с полузакрытыми глазами и погасшим взором… мой кузен Джон Роджер!

От ужаса волосы зашевелились на моей голове, я не удивился бы, если бы на них вспыхнули огни святого Эльма. Кажется, я издал сдавленный, чуть слышный возглас, колени подкашивались, я еле удержался на ногах… и, снова обернувшись, уставился на дверь, вытаращив глаза, – нет, конечно, просто померещилось, нервы сдали, еще бы, после таких жутких испытаний, вот и привиделось… Слуга там, в дверях, и правда высок ростом, к тому же блондин – европеец, наверняка немец, единственный в этой жутковатой азиатской своре, но уж точно, если не обращать внимания на некоторое, не слишком явное, сходство в лице… это, конечно… да, конечно… не Джон Роджер.

А второе, что я обнаружил, – чуть позже, так как все еще не пришел в себя от ужаса при виде этого лакея, и скорее не увидел, а бездумно механически отметил про себя – то, что рука греко-понтийской богини, каменная десница Исаиды сжимает обломок черного, сверкающего золотой инкрустацией копья…

Я сделал шаг к алтарю, другой и ясно разглядел, что и острие, и обломанное древко вытесаны из черного сиенита, как и вся статуя. Камень, сплошной камень, никаких соединений, копье сработано из цельного куска сиенита, и по-видимому, никогда сей атрибут не расставался с богиней. Тщательно все осмотрев и удостоверившись, что глаза меня не обманывают, я вдруг опять вздрогнул, как от сильнейшего удара в спину: ведь совершенно точно не было в этой каменной черной руке копья, не было! Как оно оказалось в руке статуи?

Времени на размышления мне не дали.

Слуга, получивший от княжны какое-то разрешение, очевидно, докладывал о приходе гостя, который ожидал в другой комнате. Теперь я услышал голос княжны:

– Что с вами, дорогой друг, отчего замолчали? Вот уже несколько минут – ни слова, и смотрите куда-то в пространство, мои прилежные разъяснения насчет некоторых фригийских культов не удостаиваете вниманием. Я тут разливаюсь, в суетном самомнении вообразив, что рассказ мой интересен не меньше, чем доклад настоящего немецкого профессора, а вы посреди лекции взяли да заснули! Друг дорогой, куда ж это годится?

– Так я… Я правда?..

– Правда, правда. Заснули, и мне кажется, крепко, любезный друг. Ну что ж, попробую, – княжна засмеялась, словно метнув в меня пригоршню бисера, – попробую обмануть свою не в меру чувствительную натуру и считать, что дело не в докладе, а в том, что ваш интерес к греко-понтийской культуре был притворным. Выходит, мой ораторский пыл пропал втуне.

– Княжна, в самом деле, не могу взять в толк… – заикаясь, начал я оправдываться. – Просто не понимаю как… Очень прошу меня простить… Но все-таки невероятно, неужели я так обманулся: ведь статуя львиноголовой богини, она… – По лбу у меня ползли капли пота. Пришлось вытащить платок.

– Ах, конечно, тут слишком жарко! – оживилась княжна. – Не взыщите, дорогой друг! Я, знаете ли, очень люблю тепло. Тем более вам будет приятно выйти отсюда и вместе со мной встретить гостя, о котором сейчас доложили, не правда ли?

От недоуменного вопроса я вовремя удержался, не то подтвердились бы подозрения, что я заснул в разгар доклада, однако любезная хозяйка, видимо, прочитала мои мысли:

– В передней ждет Липотин. Вас не стеснит его присутствие? Ведь он наш общий знакомый.

Липотин! Ну, тут я, кажется, опомнился и по-настоящему собрался, вернув себе самообладание.

Не знаю, как описать… было такое ощущение, точно я вынырнул на поверхность… Но где же зеленоватый свет? Только что все вокруг тонуло в странной мерцающей дымке, а теперь… Над диваном, на котором возлежала княжна, висел персидский «килим», собранный складками наподобие шторы; а тут и сама хозяйка вскочила и распахнула не замеченное мной окно. В столбе теплого предвечернего света заплясали золотистые пылинки.

Стиснув зубы, я кое-как отбил натиск бросившегося на меня войска – сомнений, вопросов, укоров совести – и следом за княжной вышел в гостиную; заждавшийся Липотин шагнул навстречу, спеша поздороваться.

– Мне бесконечно жаль, – заговорил он, – нарушать первый прием, оказанный моей глубокочтимой покровительницей столь долгожданному гостю! Однако, по моему убеждению, всякий, кто однажды посетил столь достопримечательные покои, впредь не упустит случая вновь переступить сей порог. Мой досточтимый друг, поздравляю!

Меня все еще терзали подозрения, я – тщетно! – подстерегал взгляд или жест, который выдал бы тайный сговор. При отрезвляюще ясном свете в гостиной с заурядной, ничем не примечательной обстановкой княжна снова стала благовоспитанной дамой, гостеприимной хозяйкой виллы, встречающей старого знакомого. Даже платье, отлично сидевшее на ней и на редкость изысканное, уже не казалось каким-то необыкновенным – приглядевшись, я сообразил, что сшито оно из шелковой, очень дорогой парчи, вот и весь секрет.

Княжна с мимолетной улыбкой подхватила:

– Боюсь, Липотин, у нашего друга не самое благоприятное впечатление обо мне как хозяйке. Вообразите, я не нашла для гостя лучшего развлечения – вздумала прочесть научную лекцию. Разумеется, гость задремал!

Смех, подшучивание над всем, что попадалось на язычок, – беседа пошла бойко. Княжна упрямо твердила, дескать, она пренебрегла своим наивысшим долгом – обязанностью женщины и хозяйки, ведь она забыла – ну просто из головы вон! – не только сласти предложить, но и чашечку черного кофе! Однако оплошность случилась лишь потому, что княжне не терпелось похвалиться перед таким прекрасным, редким знатоком, каким оказался ее гость, то бишь я, своими знаниями, хотя, конечно, они лишь заимствованы у настоящих ученых. Да, продолжала она, никогда нельзя потчевать жертву, то есть слушателя, ученым докладом, прежде не дав ему подкрепиться кофе, напитком, который так чудесно бодрит, подстегивает сердце… Было и много других шуток в том же роде. Я покраснел от стыда, вспомнив свои чудовищные фантазии, которым предавался в то время, когда хозяйка дома была убеждена, что я заснул!

Как назло, в эту самую минуту я, поймав на себе косой взгляд Липотина, понял, что старый антиквар с его лисьим чутьем, похоже, догадался, почему я смущен, – и смутился еще сильнее. Хорошо хоть, княжна вроде ничего не заподозрила, а, видя мою скованность, надеюсь, решила, что я все еще не взбодрился после сонной одури, сморившей меня в духоте увешанного коврами шатра.

Из этой тягостной ситуации меня выручил Липотин. Пряча плутовскую ухмылку, он спросил княжну, не утомился ли ее гость до изнеможения, поскольку прежде всего ему предложили осмотреть замечательные коллекции – тогда, мол, в его усталости нет ничего удивительного, ибо это богатейшее собрание вещей поистине умопомрачительной ценности. Но княжна, заломив руки в комическом отчаянии, ответила, ах нет, ничего подобного она не предлагала, и подняла Липотина на смех, дескать, как ему такое в голову пришло, да и сколько бы понадобилось времени, она не осмелилась, разве можно…

Я сообразил: вот подходящий момент, чтобы наконец восстановить изрядно пострадавшую репутацию, и принялся умолять, а Липотин мне вторил, о милости – позволении увидеть коллекцию, о которой слышал прямо-таки фантастические рассказы, и в шутку предложил устроить мне проверку на внимание, причем в самых далеких от моих интересов областях или по темам, с которыми я знаком в лучшем случае как дилетант.

Княжна уступила просьбам, и мы снова направились во внутренние покои, не переставая болтать о пустяках; по-видимому, мы перешли в другое крыло виллы и тут неожиданно оказались в длинном зале вроде галереи.

Вдоль стен стеклянные витрины, а на самих стенах не найти пустого пятнышка – всюду словно тусклым зеркальным мерцанием поблескивали стальные доспехи. Мертвые коконы неких гигантских людей-насекомых, они стояли бок о бок длинными рядами и, казалось, замерли в бесплодном ожидании – вдруг грянет слово приказа, что вновь оживит их. А между ними и наверху висели рыцарские шлемы с забралом и глухие, шишаки, кольчуги, инкрустированные панцири, латы вороненой стали, украшенные чеканкой щиты, – в основном, если первое впечатление не обманывало, азиатского и восточноевропейского происхождения. Никогда еще я не видел столь богатой оружейной палаты, поражающей обилием драгоценнейшего оружия с золотыми инкрустациями, изукрашенного камнями, от короткого меча «скрамасакса» – оружия меровингских рыцарей[150]150
  …от короткого меча «скрамасакса» – оружия меровингских рыцарей… – Скрамасакс – род длинного кинжала или короткого меча, в эпоху раннего Средневековья распространенный у франков, викингов, балтов и финнов. Меровинги – первая правящая династия объединенного Франкского королевства (конец V в. – 751 г.), получившая название по имени ее основателя Меровея. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть] – до щитов и кинжалов сарацин, изделий искусных арабских оружейников, персидских мастеров эпохи Сасанидов[151]151
  …до щитов и кинжалов… персидских мастеров эпохи Сасанидов… – Сасаниды – династия персидских шахов, правивших в 224–651 гг. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть], турецких кузнецов, кавказских… Странное чувство пробуждала эта сверкающая коллекция, фантастическое впечатление чего-то застывшего и в то же время живого, дышащего грозной силой, словно всюду здесь, и вдоль стен, и на самих стенах, замерли существа, погруженные в летаргический сон, но еще более странной, еще более фантастической показалась мне в эту минуту хозяйка, собравшая в своей коллекции всевозможные орудия убийства, с какими бросаются на врага мужчины, – княжна, в своем экстравагантном модном платье, гибкая, грациозная, переходила от одного экспоната к другому и со знанием дела давала пояснения, словно гид или ученый эксперт. Женщина, капризная светская дама – со страстью собравшая целый арсенал орудий убийства и пытки!

Было, впрочем, не до наблюдений. Княжна толково и очень живо рассказывала об интересах и увлечениях своего покойного отца-коллекционера и своих собственных. Она уверенно выбирала и показывала нам ценнейшие предметы, поистине исключительные редкости, однако мне запомнились, естественно, лишь немногие. А вот сразу бросилось в глаза то, что эта коллекция существенно отличалась от всех известных мне частных собраний подобного рода. Князь, вероятно, чудаковатый старик, явно предпочитал оружие необычного происхождения, с удивительной историей, особой судьбой. Как видно, он прежде всего собирал всевозможные исторические диковины, питая подлинную страсть коллекционера к овеянным легендами древним находкам. В коллекции были – трудно поверить! – щит Роланда[152]152
  …щит Роланда… – Роланд – паладин императора Карла Великого; в 778 г. во время одного из военных походов погиб в бою с басками, защищая арьергард отступающей франкской армии. Эти события послужили основой для создания знаменитой анонимной эпической «Песни о Роланде», герой которой – олицетворение рыцарских христианских добродетелей – гибнет в битве уже не с басками, а с сарацинами. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть], секира Карла Великого[153]153
  …секира Карла Великого… – Карл Великий (742–814) – король франков и лангобардов, основатель династии Каролингов, создатель своеобразной Римской империи Средневековья, объединившей Западную, Центральную и часть Восточной Европы. С его именем связывается так называемое Каролингское возрождение – попытка синтеза античной и христианской культуры. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть] и, на потемневшем алом бархате, копье сотника Лонгина[154]154
  …копье сотника Лонгина… – Лонгин (ум. в I в. н. э.) – святой мученик, офицер римской армии, ставший свидетелем крестных мук Иисуса и уверовавший в него как в Сына Божия (Евангелие от Матфея, Евангелие от Иоанна). Был приставлен стражем ко гробу Господню и узрел чудесное воскресение Христово. Впоследствии принял мученичество, не пожелав отречься от веры Христовой, и был обезглавлен. Копьем Лонгина один из римских легионеров на Голгофе пронзил грудь Христа, чтобы убедиться, что он мертв. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть], начальника римских солдат на Голгофе… Здесь был и волшебный кинжал, которым китайский правитель Сунь Дянсэн[155]155
  …правитель Сунь Дянсэн… – возможно, наделен чертами двух исторических личностей: первого китайского императора Цинь Шихуанди (III в. до н. э.), которого китайская мифологическая традиция считает обладателем магических предметов (плети, иглы), использовавшихся при постройке Великой Китайской стены; и его полководца Мэн Тяня, успешно отражавшего в этот период набеги кочевников. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть] прочертил на земле линию, обозначив западные пределы своих владений, вдоль нее затем был вырыт ров, и границу эту ни один кочевник не посмел перейти; лишь желая прославиться и увековечить память о себе, императоры более поздних времен возвели там Великую Китайскую стену, хотя в этом не было нужды, ведь первоначальная граница была магической… А дальше – грозно сверкает дамасский клинок халифа Абу Бекра[156]156
  Абу Бекр (Абу Бакр) (572–634) – уроженец Мекки, знаток традиционных законов и толкователь снов, первый мусульманин, тесть и преемник пророка Мухаммеда, после смерти которого радел о распространении ислама, став первым халифом (заместителем пророка). Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть], тот, которым он собственноручно обезглавил семьсот сирийских евреев, не прерывая кровавой бойни даже для минутной передышки… Казалось, не будет конца этому оружию, которое некогда принадлежало величайшим воителям трех земных континентов, этим клинкам, столько раз обагрявшимся кровью, овеянным столькими чудовищными легендами…

На меня снова навалилась усталость, стало трудно дышать, как будто от немых, но безмерно красноречивых экспонатов струились незримые вредоносные флюиды; Липотин, взглянув на меня и что-то сообразив, шутливо обратился к княжне:

– Не угодно ли вам, сударыня, приняв парад столь великолепного войска, далее посвятить вашего терпеливого гостя в горестную тайну сей прекрасной коллекции и обнажить перед ним незаживающую рану коллекционерского сердца? По-моему, княжна, мы заслужили награду за труды!

Я не понял, на что он намекает, и, разумеется, не мог понять быстрых русских слов, которыми вполголоса обменялись мои спутники; их речь звучала ворчливой шипящей тарабарщиной. Потом княжна с улыбкой сказала:

– Извините! Липотин осаждает меня просьбами насчет копья. Того копья – я еще думала раньше, что вы его владелец, вы, конечно, помните!.. Я должна в конце концов объясниться, не правда ли? Должна, и прекрасно это понимаю. Быть может, когда вы узнаете тайну, как сказал Липотин, горестную тайну рода Хотокалюнгиных, вы все-таки… Ах, очень, очень надеюсь, что вы все же…

Меня разобрало зло: вот, опять началось! Старая песня, ну что за удовольствие морочить мне голову из-за этого загадочного копья, опять жди мистификации, а заодно и нового повторения сегодняшних двусмысленных неожиданностей. Но я и глазом не моргнул, а предельно сухо и кратко ответил, дескать, я весь внимание.

Княжна подвела меня к одной из высоких стеклянных витрин, я увидел раскрытый футляр, обитый изнутри бархатом, с углублением, в котором поместился бы, например, кинжал длиной сантиметров тридцать пять.

– Как вы могли заметить, у всех экспонатов моей коллекции имеется карточка – этикетка с кратким описанием на русском языке. Их составлял мой покойный отец, указывая происхождение оружия и связанные с ним примечательные события. Поскольку русского вы не знаете, я вам просто скажу: на этикетке мы обычно приводим связанные с экспонатом легенды. В жизни оружия случаются события порой более интересные, чем в судьбе людей, даже незаурядных, выдающихся. Вещи ведь живут дольше, чем люди, вот и успевают много чего повидать на своем веку. Отца завораживали судьбы оружия, поиски сведений о нем, и признаюсь вам, это… эта страстная сопричастность к истории «вещей», если уж принято так их называть, по наследству передалась и мне. Футляр, как видите, пуст. То, что должно здесь лежать, было…

– Похищено у вас! – Я вдруг догадался и даже вздрогнул от неожиданности.

– Н-нет, – она как будто заколебалась, – н-нет, не у меня. И, уточним, не похищено. Я бы сказала, исчезло при невыясненных обстоятельствах. Тяжело говорить об этом… В общем, здесь должно находиться оружие, которым отец дорожил больше, чем каким-либо иным раритетом, его утрату, считал он, никогда не удастся восполнить чем-либо равноценным. И я разделяю горечь и досаду отца… На моем веку этот экспонат уже отсутствовал в отцовской коллекции, пустой бархатный футляр давал пищу моим детским мечтам, являлся мне в сновидениях. А отец, сколько я ни просила, не рассказывал, как случилось, что наконечник старинного копья исчез. После таких вопросов отец мрачнел и несколько дней пребывал в дурном настроении.

Княжна вдруг запнулась и как бы в рассеянности произнесла несколько слов по-русски, и, кажется, я расслышал «Исаида»; затем она продолжала:

– Но однажды – это было во время нашего бегства из Крыма, жить отцу оставалось несколько недель – он сказал: «Дочь моя, теперь ты должна взяться за дело и вернуть наше утраченное сокровище, иначе окажется, что все мои земные труды пропали впустую, а уж я во имя этой цели стольким пожертвовал, что смертному не вынести… Ты, дочь моя, обещана в жены пропавшему кинжалу, сделанному из копья, и однажды вы сыграете свадьбу». Вообразите, сударь, в какое смятение привели меня слова отца. Липотин, старый знакомый и доверенное лицо князя, подтвердит: когда мой умирающий отец заговорил о том, сколько лет жизни и сколько сил он отдал напрасным поискам пропавшего оружия, мы все были глубоко потрясены.

Липотин закивал головой, как фарфоровый китайский болванчик. Мне показалось, напоминание о тех событиях ему крайне неприятно.

Меж тем княжна достала связку крошечных ключиков, блеснувших, точно сталь, отперла витрину, взяла пожелтевшую, почти бурую от времени карточку и прочла вслух:

– «Номер 793-6: наконечник копья. Материал – неизвестный сплав (предположительно, марганцевая руда, железо метеоритного происхождения и незначительное количество золота). Не слишком удачно переделан в клинок кинжала. Рукоять – изделие позднекаролингской эпохи[157]157
  …изделие позднекаролингской эпохи… – Каролинги – франкская династия потомков Карла Великого, правившая в 751–987 гг. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть], не исключается, однако, иберо-мавританское происхождение; время изготовления – не позднее середины десятого века. Богатый декор: хризобериллы зеленые индийские, бирюза, аквамарины; три персидских сапфира. Получен дедом моим Петром Хотокалюнгиным в дар от императрицы Екатерины Великой. Известно, что ранее входил в коллекцию западноевропейских раритетов, которые Иван Грозный получил предположительно из сокровищницы редкостей тогдашнего короля Англии». Это означает, – пояснила княжна, – что кинжал находился в английской сокровищнице во времена правления великой Елизаветы, королевы Англии. Есть и предание о нем, вот какое.

Некогда этот великолепный клинок был наконечником копья, а копье, бившее без промаха, принадлежало героическому властителю Уэльса Хьюэллу, прозванному Дат, что означает «Добрый». Обрел же Хьюэлл Дат это копье совершенно необычайным образом, благодаря волшебной помощи светлых, или белых, альвов, служителей Братства Садовников, которые, пребывая в незримом облике, правят судьбами людей. Белые альвы[158]158
  Белые альвы (альбы) – в скандинавской мифологии низшие природные духи, связанные с культом плодородия. Могли иметь как светлую, так и темную природу. Прим. – В. Ахтырская


[Закрыть] слывут в Уэльсе могущественными природными духами. Хьюэлл Дат, очевидно, оказал им какую-то весьма важную услугу, и в благодарность князь альвов научил его, как смастерить волшебное копье. Для этого Хьюэлл Дат взял особый, не природой созданный камень, истолок его в порошок и, смешав со своей кровью, получил тесто, из которого вылепил наконечник копья. Когда же Хьюэлл произнес над ним тайные заклинания и колдовские заговоры, копье окрасилось в красновато-бурый цвет, как у гематита-кровавика, или красного железняка, и сделалось тверже любой стали, тверже самого твердого алмаза. А владелец копья навеки стал неуязвимым для любого оружия, непобедимым героем, достойным обрести высшую королевскую власть. Но мало того, теперь он мог не страшиться даже той иссушающей душу и тело смерти, которую насылает женщина… Наследники Хьюэлла Дата из поколения в поколение передавали эту легенду, род бережно хранил копье, уповая на его волшебную силу, и за долгие столетия Даты множество раз подтверждали, что не зря носят свое гордое имя. Позднее, когда имя изменилось и стало звучать «Ди», один из потомков Хьюэлла по своему постыдному легкомыслию утратил драгоценный клинок, позабыв о благом наставлении светлых альвов. Он позволил завлечь себя на дурной путь и, вняв дьявольскому наущению, вздумал любовными шашнями домогаться короны земного королевства – Англии. Этот человек лишился кинжала и тем обрек себя и весь свой род на бессилие, злосчастную судьбу и гибель, а на кинжал пало проклятие, от которого его освободит последний из потомков Хьюэлла, последний отпрыск погибшего рода, но только если он воскресит надежду, вернув кинжалу былой чистый блеск. Ибо, пока не искуплена вся до последней капли кровь, когда-либо обагрявшая копье Хьюэлла Дата, нет надежды и нет избавления самому Дату, ставшему звеном в цепи, ведущей в черную бездну гибели…