Текст книги "Письма, 1926-1969"

50. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 17 декабря 1946

Дорогой Почтеннейший

Это письмо – не письмо, но улаживание «дел». Все пришло: «Психопатология», дарственная на права для меня и дарственная на права по «Вопросу о виновности» для Dial Press. Последние письма я сразу отправила в Dial Press, но пока не получила ответа: они продолжают разбираться с американскими ведомствами. «Психопатология» – выдающаяся книга, воодушевляющая в своей аналитической рассудительности. Я передала ее в Dial Press, не успев подробно с ней ознакомиться, чтобы не терять время, и сказала им, что вместе с «Психологией мировоззрений»¹ эта книга излагает уникальную «Психологию», в которой содержится все, что может быть сказано на эту тему. Пока не получила ответа, но уже нашла других заинтересованных издателей. Герман Брох был очень оскорблен, что не смог сразу ее одолжить, и предложил Princeton University Press, если Dial откажет. (Я должна была сперва предложить ее Dial, чувствовала себя обязанной.) Другая возможность: Houghton Mifflin в Бостоне, одно из старейших издательств в стране, с которым я как раз заключила договор на книгу об империализме.

Я получила женевское письмо². Надеюсь, и Вы получили мой ответ.

Очень рада за Ламберта Шнайдера. Но у меня есть одна просьба, надеюсь, она не покажется Вам embarrassing: Вы и без лишних слов знаете, что книга принадлежит Вам, и среди всех моих сочинений нет ни одного, которое было бы написано без мысли о Вас. Я хотела бы заявить об этом публично, желательно в предисловии, которое могло бы быть адресованным Вам письмом. Если это не то, чего Вы хотите, то в форме простого посвящения. Если Вы не хотите и этого – поверьте, Вы можете совершенно спокойно мне об этом сообщить, – то все останется лишь между нами. Но мне кажется, предисловие я должна написать в любом случае. Собираюсь заняться этим в конце этого или в начале следующего месяца. Но снова возникла глупая трудность, по большому счету это незаконно: самостоятельная печать статей легальна, поскольку речь в любом случае идет о перепечатке. Дело с оригинальными текстами обстоит иначе – мне сказали, что у меня есть право передавать все, что я хочу. Но имеет ли такую возможность издатель? Но, пожалуйста, не беспокойтесь, Штернбергер все уладит. Я бы не стала об этом писать, если бы это напрямую не касалось Вас из-за посвящения.

Профессор МакГрат из Айовы: мне не писал, у него здесь хорошая репутация, возможно, я все-таки ему напишу, чтобы выяснить, где он хочет опубликовать «Идею университета».

То, что Вы пишете о положительном политическом обращении, меня не удивило. Я не хотела никого критиковать. Мсье пытался предпринять нечто подобное в эмиграции сразу после капитуляции, но ему не удалось собрать необходимые нееврейские подписи. Единственным немцем, который на сто процентов был готов принять в этом участие, был прежний друг Тротта, Хассо фон Зеебах, который в этом месяце возвращается в Германию и, возможно, когда-нибудь появится и в Гейдельберге. Он был университетским товарищем Адама фон Тротта³ и был с ним очень дружен, даже накануне и во время войны, когда его политические взгляды были весьма далеки от взглядов фон Тротта. Ваши слова, опровергающие мои замечания о поступках нацистов, находящихся «по ту сторону преступления и невиновности», отчасти меня убедили, то есть я полностью осознаю, что мои идеи в том виде, в котором они изложены сейчас, действительно находятся в опасной близости к идее «сатанинского величия», которую я, как и Вы, полностью отвергаю. Неужели нет разницы между человеком, задумавшим убийство своей старой тетушки, и теми, кто без очевидно рассчитанной выгоды (депортации весьма неблагоприятно сказались на ведении войны) возводит фабрики по производству трупов. Достоверно одно: необходимо бороться с любыми зарождающимися мифами ужаса, и до тех пор, пока я не избавлюсь от подобных выражений, мне не удастся понять и сам процесс. Возможно, за всем этим стоит лишь то, что индивиды не убивают индивидов из человеческих соображений, но предпринимают попытку уничтожить само представление о человеке.

Ваш почерк: читаю бегло! Пишу, поскольку Вы упоминаете об этом в каждом письме.

Прошу прощения за это письмо. Я очень устала и понимаю, что отложу его на несколько дней, если не закончу прямо сейчас. А этого я не хочу.

Мне о многом хочется написать, а еще больше рассказать. Но пора заканчивать. В январе все наладится, по крайней мере, я каждый день убеждаю себя в этом. Хотя бы закончится преподавательская деятельность⁴, которая все же приносила мне немало удовольствия. Дела с издательством в некоторой степени улажены, так что можно снова заняться рутиной.

От всего сердца

Ваша Ханна

Только что увидела Ваш вопрос, еврейка я или немка. Честно говоря, лично для меня это не имеет никакого значения. Решение, предложенное Гейне, к сожалению, уже не работает. Это решение властелина грез. Но, несмотря ни на что, все-таки это уже не так важно. Я хочу сказать: в вопросах политики я всегда буду говорить от имени евреев, пока обстоятельства вынуждают меня заявлять о своей национальности. Мне проще, чем Вашей жене, ведь я дальше от всех особых обстоятельств и никогда не чувствовала себя «словно немка», спонтанно или по настоянию. Все, что осталось, – язык, важность которого осознаешь лишь когда скорее неволей, чем добровольно вынужден говорить и писать на других языках. Разве этого не достаточно?

1. Jaspers K. Psychologie der Weltanschauungen. Belin, 1919.

2. См. п. 46, прим. 2.

3. Адам фон Тротт цу Зольц (1909–1944), немецкий дипломат, по обвинению от 20 июля был приговорен к смерти и казнен.

4. См. п. 31, прим. 10.

51. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 28 декабря 1946

Дорогая и почтенная!

Органы управления американской военной администрации (отдел расследований и обеспечения правопорядка) обращает мое внимание на то, что в соответствии с законом № 53 я не имею права передавать за рубеж права на перевод своих сочинений без соответствующего разрешения. Поэтому я, к своему сожалению, вынужден отозвать переданную Вам дарственную на права на перевод моих сочинений о вопросах виновности.

Практически мне вряд ли удастся чего-то добиться. Я с трудом могу заполнить выданный мне формуляр, так как перечисленные в нем вопросы совершенно не касаются моей темы. И я слышал, что ответа на подобный запрос придется ждать, вероятно, полгода и скорее всего он будет отрицательным.

Остается только одно: Вы или издательство Dial Press должны подать заявку на получение разрешения на печать переводов моих сочинений. Если от меня требуется какое-то решение или ответ, я соглашусь со всем. Так как право на перевод принадлежит исключительно мне, а не издательству, я могу распоряжаться им по своей воле, если могу. Но кто-то с той стороны должен взять инициативу в свои руки, чтобы все получилось. К сожалению, я ничего не могу поделать.

Напишу вскоре. Как раз начались рождественские каникулы.

С наилучшими пожеланиями

Карл Ясперс

52. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 8 января 1947

Дорогая и уважаемая Ханна!

Вы вряд ли можете представить, как обрадовало меня Ваше желание посвятить мне предисловие Вашей книги! В этом причудливом мире, в котором так часто мы чувствуем себя лишь куклами – как в положительном, так и в отрицательном смысле, – которых по мере необходимости вытаскивают или бросают в ящик, в мире, в котором мы никогда не присутствуем лично, любое общественное мнение неизбежно – и не из тщеславия – со временем воспринимается с растущим безразличием, в этом мире тем ценнее одобрительный оклик немногих, чье мнение по-прежнему важно, тем дороже дружба единственных, чье признание поддерживает уверенность в себе. И поскольку мы живем в тесном социальном кругу, в котором есть предполагаемые, неизвестные друзья, публичное выражение привязанности так благотворно, когда человек находит то, чего жаждет сам. Поэтому я так рад Вашему намерению и от всего сердца благодарю Вас. Не знаю, о чем Вы хотите написать, но совершенно уверен, что меня удовлетворит каждая фраза.

Вынужден отправить в приложении письмо¹ делового характера. Я, ничего не подозревая, очевидно преступил закон и на ближайшее время вынужден отозвать дарственную. Надеюсь, Вам удастся добиться права ее оформить. Интеллектуальное сообщение наверняка вскоре возобновиться. Для меня, конечно, важнее всего перевод как таковой.

«Немецким» – на деле остается лишь язык, в этом я с Вами соглашусь, но это очень много, и если в грядущие столетия в мире еще будут говорить или писать по-немецки – это будет великим достижением. Конечно, все уже не так. Все определяется тем, победит ли наконец принцип свободы или вместо мирового порядка в форме диктатуры воцарится мировая империя. Как несущественны сегодня стали «нации» и все же их крики в авангарде открытой и видимой политики.

В этом семестре я продолжаю читать о Германии – полагаю, в последний раз. В следующем семестре² хочу заняться античной философией (в Китае, Индии и Греции), весьма заносчивая идея, учитывая мою зависимость от переводов в азиатских странах. Я хотел бы продемонстрировать в преподавании то, что во времена нацизма приносило мне пользу, как воспоминания об общечеловеческом фундаменте в целом. Китай для меня – если позволите столь утрированное и безрассудное выражение – почти вторая родина.

У нас все хорошо. Но здесь это почти противоестественно. С наступлением морозов выяснилось, что у нас почти нет запасов угля. Реки замерзают, локомотивы выходят из строя и все реже поддаются ремонту, новые не производятся. Промышленность внезапно рушится из-за нехватки угля. Последние три дня работа остановилась и у Ламберта Шнайдера. Двенадцатый выпуск³ готов наполовину, в одночасье все замерло. Кажется, морозы могут затянуться. При этом у нас остались последние прошлогодние запасы угля – поскольку мы экономили еще во времена Гитлера и кутались в одеяла. Сейчас в комнате +11 C˚, на улице –6˚. Те, у кого ничего нет, подвержены серьезной опасности – и их множество.

Наши вопросы и устремления утопают в нищете большинства. Мои прежние рассуждения становятся бессмысленны, не сами по себе, но по отношению к фактическим обстоятельствам. Когда речь идет о простейших вещах, спрашивать следует только о них. Вряд ли найдет поддержку тот, кто скажет: положение побежденных могло быть гораздо плачевнее. Ему ответят: изменилась форма – ход событий приведет к гибели половины населения, а выжившие смогут влачить жалкое существование, питаясь продуктами земледелия. Общий путь станет очевиден в марте, когда, во время переговоров в Москве⁴, выяснится, чего хотят и чего не хотят русские. Голланц произвел на некоторых невероятное впечатление⁵. Его восемь требований⁶ просты, разумны и человечны. Но подобные поступки быстро забываются на фоне того, что в действительности происходит в английском секторе. В общем и целом: это не самое страшное, предстоящие заботы возрастают и из-за сиюминутной нужды все забывают, что через пару недель холода спадут.

Это не то письмо, которое я хотел бы Вам написать. Оно не удалось. Надеюсь, в другой раз.

С наилучшими пожеланиями,

Ваш Карл Ясперс

Прошу Вас, передайте привет Мсье. В Ваших письмах я ощущаю его присутствие, но пока не решаюсь к нему обратиться.

1. Приложение не сохранилось.

2. Название лекционного курса летнего семестра 1947 г.: «История философии древности».

3. Речь идет о двенадцатом выпуске Wandlung.

4. В марте–апреле состоялась московская конференция Министерства иностранных дел, на ней должно было быть принято решение о едином немецком правительстве, согласия достичь не удалось.

5. В январе 1947 г. опубликована ставшая широко известной книга Виктора Голланца: Gollancz V. In Darkest Germany. London, 1947. Не удалось установить, говорит ли Я. об этой книге или докладе, прочитанном Голланцем в Германии.

6. Вероятно, речь идет о: Gollancz V. In Darkest Germany. London, 1947, p. 118.

53. Ханна Арендт Карлу Ясперсу1 марта 1947

Дорогой Почтеннейший

Сперва «дела»: прилагаю декабрьское письмо военного управления, адресованное Dial Press¹, в соответствии с которым все уже в полном порядке. Перевод «Вопроса о виновности» почти готов, мне передадут рукопись на сверку на следующей неделе. Поскольку с 4 марта Закон о торговле с враждебными странами² будет отменен, на следующей неделе я непременно свяжусь с Сидни Филипс, Dial Press, и узнаю, что можно предпринять, чтобы решить вопрос о гонораре.

Тем временем здесь в магазинах появился «Вопрос о виновности», из Швейцарии, издательство Artemis, а журнал Notre Dame Lawyer уже опубликовал один фрагмент в февральском номере.

Позавчера я получила письмо от Германа Вейля³ из Института перспективных исследований Принстона с вопросом, свободны ли права на перевод «Идеи университета» и «Вопроса о виновности». Я рассказала ему о Dial Press и о профессоре из Айовы, МакГрате (или что-то похожее), от которого я так и не получила ответа. В Принстонском университете очень хорошее издательство, и было бы прекрасно, если бы профессору Вейлю удалось опубликовать «Идею университета» в одном томе с «Живущим духом» и Женевской речью. Я, безусловно, его к этому подтолкнула и надеюсь, Вы согласитесь. Он хочет, чтобы переводом занялась его жена⁴, надеюсь, у нее получится. Трудно найти по-настоящему хорошего переводчика, а немцы, живущие здесь годами или даже десятилетиями, уверены – в большинстве случаев совершенно безосновательно, – что хорошо владеют языком. Есть несколько исключений, но совсем немного.

На самом деле я хотела подробно написать Вам о Женевской речи, которую я, к сожалению, пока не успела подробно изучить и которая, кажется, нравится мне гораздо больше всех Ваших политических высказываний, начиная с 1945 года. Особенно меня обрадовали Ваши слова о традиции и выходе за пределы европейских границ. Прекрасно, что Вы будете читать лекции о Китае и Индии, я об этом почти ничего не знаю, и на протяжении многих лет они казались мне совсем чужими, но Вы совершенно правы, и я рада, что Вы этим занимаетесь. В любом случае китайцы мне очень нравятся, среди них у меня было много знакомых в Париже, они очень на нас похожи. Теперь снова о традиции и Вашей отстраненности от нее: самое главное, что несколько человек осознали, что традиция как таковая уже никому не поможет, ни при каких условиях, а то цитирование, которым в совершенстве овладел, например, Гофмансталь и которое нам предлагают в большинстве немецких журналов, постепенно начинает производить впечатление волшебного заклинания действительности, способного возродить прошлое. Я отправила Вам «Смерть Вергилия» Броха, если у Вас будет на нее время. Он, будучи поэтом, описал «стук у ворот», возможно, Вам о чем-то это говорит. Он называет это «еще нет и все-таки уже».

Прикладываю к письму посвящение⁵ Вам, оригинал уже у Штернбергера. Пожалуйста, исправьте все, что захотите. Видите ли, с тех пор как Вы вдохновили меня двадцать лет назад, в первый и последний раз в жизни я была «тщеславна», то есть стремилась из тщеславия не «разочаровать» Вас. И теперь Вы позволили мне посвятить Вам книгу, в разгар мирового пожара осуществить свои юношеские мечты, что стало возможно лишь потому, что изменился их смысл, и все это вместе явило чудо.

Мсье передает сердечный привет, я не умею описывать, а он еще хуже умеет писать.

Позвольте еще раз поблагодарить Вас за радушный прием Хассо Зеебаха. Он совершенно потрясен.

Всегда Ваша

Ханна

1. Приложение не сохранилось.

2. В соответствии с решением военного правительства по поводу отношений с вражеским государством, ограничившим интеллектуальные связи немецких литераторов, помимо прочего прибыль от переводов, выпущенных в США, должна была быть передана в американскую казну.

3. Герман Вейль (1885–1955) – немецкий математик и философ, с 1933 г. преподавал в Принстонском институте перспективных исследований.

4. Анна Вейль, урожд. Дик.

5. Речь идет о черновике «Посвящения», предуведомлявшего книгу Х. А. «Скрытая традиция» (Гейдельберг, 1948). В значительной степени черновик полностью совпадает с финальным вариантом, последние полторы страницы черновика, однако, были значительно переработаны и серьезно расширены.

54. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 19 марта 1947

Дорогая, дорогая Ханна!

Я только получил так тронувшее меня «посвящение» и Ваше письмо. Штернбергер получил рукопись раньше, но сразу передал ее в типографию, поэтому я читаю ее только теперь. Насколько я вижу, между Вами и мной установилось исключительно определенное единство мнений. Я немного смущен, но наплевав на любые приличия, я имею право радоваться тому, что меня открыто поддерживает такой человек, как Вы, а этого не может себе позволить ни один университет и ни одно государство. Ваши слова соответствуют идее, определяющей мою жизнь, даже если я сильно отстаю от нее в действительности. Но какое оправдание и для моей службы в том, что моя идея заметна и не забыта Вами спустя десятилетия! Хотя мне известно, что главную роль здесь сыграл Ваш проницательный интеллектуальный взгляд, перед которым все, что в действительности имеет весьма скромные формы, предстает в увеличенном виде, охваченном Вашей любящей фантазией.

Если бы мы могли взяться за него вместе, вероятно, я бы попросил Вас стилистически изменить и привести в порядок Ваше «посвящение» в нескольких местах – разумеется, не касаясь смысла. Оно слегка запутано и иной немецкий читатель его не поймет или поймет совсем не то, что Вы имели в виду.

Из-за слов «без подозрений», мне кажется, ассоциативный переход стилистически ведет к вопросу: «Кого… убил?»¹. Поэтому оно хоть и важно по содержанию, но производит поверхностное и потому, вероятно, непреднамеренно вызывающее впечатление в своей форме. Ведь фраза, в которой заключена совершенная, символическая истина, ближе к действительности, чем подобный ответ на вопрос: абсолютное большинство, 99,9 %, не совершали этих убийств даже в мыслях. Однако значительная часть оставшихся 0,1 % по-прежнему среди нас, поэтому при встрече с незнакомцем все же возникает этот немой вопрос. Почти всегда он несправедлив, но однажды, как я убедился на собственном опыте, он оказывается оправдан. И этого достаточно. Но я отвлекся: некоторых читателей этот текст оттолкнет, словно против них совершилась несправедливость, поскольку они не поймут его символический смысл и поскольку они лично считают подобное подозрение возмутительным, при этом забывая, что они – немцы, жившие во власти режима.

«Территория фактов» – «не принимать их за нечто необходимое и нерушимое»² – превосходно! И снова я беспокоюсь о нашем обычном читателе, как раз потому, что он не привык к недостаточной простоте. В Ваших текстах все переплетено – для меня ясно и однозначно.

Кто почувствует, что Вы «оправдываетесь» за свои публикации перед лицом общественности! Ведь это никому не вредит. Я лишь слегка расстроен потому, что действительность нашей современной аудитории для меня предельно ясна, и я представляю себе возможный эффект Вашего «посвящения». Надеюсь! И прежде всего, у Вашей книги большое будущее и она не ограничивается аудиторией 1947 года.

Прекрасно: Нои³, да, так и есть! Возможность сказать это воодушевляет. Мир во всем стремится к противоположностям. Нои – «индивидуалисты», «аристократы», «реакционеры», «асоциальные элементы», когда как, в этом Восток и Запад солидарны с нацистами. И тем это точнее, так мы и живем – и эти убеждения все же таят в себе будущее.

Встреча с Хассо фон Зеебахом стала для нас настоящим событием. Не еврей – и столько страданий. Выдающийся – и все же с расстроенными нервами. Не стану скрывать, что волнуюсь за него. Мы ничего о нем не слышали после его поездки в Гессен и Гамбург. Когда я откровенно заговорил с ним о нашей действительности, он тут же ответил: «Я словно попал в ловушку», – что не помешало ему сохранять достоинство и отважно глядеть в будущее и оценивать свои возможности. Конечно, мы самым подробным образом расспросили его о Вас. Результат был скудный. Но я представляю Вас и Мсье, Ваш «дом», Вашу воодушевленность, Ваше легкомыслие, я слушал с гордостью, как Вы устроили свою жизнь в США, и о том, как, несмотря на первоначальные финансовые трудности, обеспечиваете себя сами, не получая капиталистической поддержки, благодаря собственному постоянному доходу – разного объема; слушал о Вашей матери, которую Вы спасли (невозможно представить, что бы было, если бы это не удалось!), о Вашей открытости многообразию интеллектуального мира – не осознавая этого полностью. Он не может рассказывать, распространяться. Каждый вопрос тут же обрывался самым общим, туманным ответом. Его жизнь тоже окутана неизвестностью. Не остается ничего другого: Вы обязаны приехать лично!

К сожалению, я не распоряжаюсь правом на перевод Женевской речи. Каждый раз необходимо получать разрешение у издательства De la Baconnière в Невшателе. Мой растраченный в Швейцарии щедрый гонорар за участие во «Встрече» был выплачен в соответствии с одинаковым для всех выступающих издательским договором. Как немец, я не мог и подумать о том, чтобы выдвигать особые требования. Теперь я зол на себя и надеюсь, что издательство передаст права безвозмездно или сопроводит его более формальным гонораром. Я все равно ничего от них не получу, что было бы мне безразлично, поскольку я зарабатываю самостоятельно тем способом, который мне по душе, и почти вся сумма уходит на оплату налогов (по высочайшей, достигнутой мной ставке уже 95 %).

И вот письмо завершается крупными заботами.

Мы вздохнули с облегчением: пришла весна. Мы уже не кутаемся в одеяла, становимся легки на подъем и радуемся солнцу в прекрасном, как и прежде, очаровательном Гейдельберге, который я по-прежнему люблю, словно только что приехал сюда совсем юным. Три шага от дома – и окружающий пейзаж поднимает настроение.

Сегодня, когда я заканчиваю письмо, пришла фантастическая посылка – моя жена о ней напишет. Я боюсь, мы живем лучше Вас! Уже почти год никакого голода, мы изнежены и сыты.

Книга «Немецкое самосознание»⁴ еще требует серьезной работы – каждое предложение должно быть продумано, прочувствовано до мелочей. Если в этом вообще есть смысл, она должна пробудить и воодушевить немцев. Если я воспользуюсь Вашим предложением (по закону: каждый еврей в Германии может ходатайствовать о получении немецкого гражданства, оставаясь при этом евреем)⁵… не упоминая Вас в качестве источника: это плагиат? Если обосную его самостоятельно, получит ли оно Ваше одобрение?

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. В черновике «Посвящения» был пассаж, впоследствии переработанный Х. А.: «Тогда я плохо понимала, сколь тяжела может оказаться встреча с людьми без подозрений, и когда-то наступит время, когда все идеи, продиктованные чистым разумом и светлой, просветляющей внимательностью, будут казаться дерзким и гнусным оптимизмом. Что может быт логичнее и естественнее для нас, чем подкараулить любого немца и наброситься на него с вопросом: «Кого из нас ты убил?».

2. Речь идет о пассаже, сохранившемся в черновике и финальном варианте посвящения: «Ни одна из нижеследующих статей, как я надеюсь, не написана без понимания фактов нашего времени и еврейской судьбы в двадцатом столетии. И ни в одной, как я надеюсь и верю, я не шла на поводу у фактов, ни в одной не признавала мир, построенный на этих фактах, неизбежным и нерушимым» (Арендт Х. Посвящение Карлу Ясперсу // Арендт Х. Скрытая традиция. М.: Текст, 2008, с. 8).

3. Речь идет о фразе в «Посвящении», которая в опубликованном варианте была несколько изменена: «Для необходимого взаимопонимания между этими одиночками, которых хватает сегодня во всех народах и всех нациях, важно, чтобы они научились не цепляться судорожно за свое национальное прошлое – прошлое, которое ведь ничего не объясняет (ибо Освенцим не объяснишь ни немецкой, ни еврейской историей); чтобы они не забывали, что они лишь случайно уцелели после Потопа, который в той или иной форме может снова обрушиться на нас в любой день, и потому подобны Ною в его ковчеге; чтобы они в конце концов не поддавались искушению отчаяния или презрения к человеку, а были благодарны за то, что на свете все-таки сравнительно много Ноев, которые плывут по водам мира, пытаясь подвести свои ковчеги поближе друг к другу» (Арендт Х. Посвящение Карлу Ясперсу, с. 12).

4. См. п. 41, прим. 9.

5. См. п. 43.