Текст книги "Письма, 1926-1969"

126. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 3 мая 1952

Дорогая Ханна!

Конечно, мы всегда ждем Вас с нетерпением. Если вдруг возникнут непредвиденные обстоятельства, мы что-нибудь придумаем – потому что речь о Вас, а с Вами мы можем быть совершенно откровенны.

20 мая из Ольденбурга приезжают «дети»¹ и вместе с моей сестрой², которая приедет уже завтра, отправятся на несколько дней в Юру.

Напишите, как только будете точно знать, когда Вам будет удобно навестить нас.

С нетерпением жду беседы.

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. Речь идет о племяннике Я. и его жене: Энно Э. Дугенд (1915–1980) – музыкант и Герта М. Дугенд-Мюнх (1913–1986).

2. Эрна Дугенд-Ясперс.

127. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуГеоргхаузен, 7 июля 1952

Дорогой Почтеннейший,

Небольшое письмо, чтобы только сказать Вам, что я поговорила с Гербертом Ридом в Лондоне, он вскоре хочет издать «Истоки истории и ее цель». Я обстоятельно побеседовала с переводчиком¹. Он производит приятное впечатление, подробно изучил перевод «Философской веры», чтобы сохранить в английском тексте единство терминологии. Прекраснее всего, что текст был уже готов и он передал мне рукопись. Боюсь, раньше августа у меня не получится ее просмотреть. У нас обоих есть к Вам несколько вопросов, которые мы сможем обсудить в Санкт-Морице.

В этот раз не могу писать об Англии, хочу оставить все для личной беседы. Здесь я отчасти на отдыхе, отчасти по работе. Прекрасный барочный замок, гостиница – очень удобная и красивая.

Я пыталась найти Жанну Эрш в Париже, но она уехала из отеля, не оставив адреса. Может быть, не захотела оставлять его мне. В любом случае она уже не в Париже.

В следующее воскресенье я читаю небольшую лекцию здесь, в Кельне, на следующей неделе – в Гейдельберге, что весьма необычно. В 20-х числах хочу на неделю съездить в Берлин, Ласки хочет организовать лекцию, а я хочу все-таки посмотреть на город. Прямо сейчас мне кажется, что нет ничего страшного в том, что немцы пока не подписали контракт². После этого у меня еще есть некоторые дела в Германии и полагаю, либо 31 июля, либо 1 августа я буду у Вас. На последние дни июля лучший адрес: Франкфурт, через American Express, Таунусанлаге, 9.

Я слегка обеспокоена, как Вы оба справляетесь с жарой. В Париже погода была убийственной. Возможно, в Базеле чуть лучше.

Всего, всего наилучшего и сердечный привет Вашему шурину и брату³.

Ваша Ханна

1. Майкл Баллок.

2. Речь идет о договоре об организации Европейского оборонительного сообщества (ЕОС), который был подписан 27 мая 1952 г. в Париже французской, итальянской, бельгийской, голландской, люксембургской и немецкой сторонами. Так и не вступил в силу.

3. Эрнст Майер.

128. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 9 июля 1952

Дорогая Ханна!

Большое спасибо за Ваше письмо из Георгхаузена от 7 июля! Снова работаю над книгой по истории, в Санкт-Морице буду продолжать заниматься ею, надеюсь, Вы читаете лишь отдельные фрагменты, которые получаются такими складными, что все остальное можно не читать вовсе.

Несколько часов назад закончилась моя последняя лекция. Теперь лишь предвкушение Санкт-Морица и нашей встречи. Гертруда уже написала адрес: Вилла Ниме, Санкт-Мориц (Энгадин). Дом расположен на шоссе из Санкт-Мориц-Дорф в Сувретту, неподалеку от деревни. На вокзале лучше всего взять извозчика или автомобиль. Название виллы – Ниме – имя одной арабки или абиссинки, которая вышла замуж за швейцарца, я обязательно расскажу Вам эту историю.

Это письмо Вы получите в Гейдельберге. Да, необычно. Надеюсь, Вам повезет с публикой. Там еще остались приличные люди. И город по-прежнему прекрасен, прекраснейший в Германии.

Жена – Вы спрашивали об этом – с трудом переносит жару, я в полном порядке, если не приходится работать. Во время затяжной жары я становлюсь ленивым и имею на это право. Но сегодня, к счастью, уже прохладнее.

Берлин: я не одобряю Вашу поездку. Сегодня писали: в центре города похищен юрист (из союза независимых юристов), преследователи не смогли остановить машину – русские уже открыли на границе недавно установленный шлагбаум и автомобилю удалось скрыться. Его похитили прямо на улице. Но Ласки будет счастлив, если Вы действительно приедете. Передайте ему привет, мы давно от него ничего не слышали.

Сердечно

Ваш Карл Ясперс

129. Карл Ясперс Генриху БлюхеруБазель, 21 июля 1952

Дорогой господин Блюхер!

Мы до сих пор так и не встретились и тем не менее кажется, словно Вы были здесь, у нас, вместе с Ханной¹. Прежде Вы были лишь «Мсье», теперь Ханна часто говорит «Генрих». Правда, она не так много рассказывает о Вас, но Вы всегда с нами. И все же я кое-что узнал: о Ваших лекциях, Ваших методах работы, внешних обстоятельствах Вашей жизни. Когда я упомянул, что хотел бы в своих лекциях рассказать о четырех выдающихся (в мировой истории) персонах, она радостно воскликнула «точно как Генрих». Скрытая в них основополагающая идея кажется схожей, но разнятся имена. Помимо Сократа, Будды, Конфуция и Иисуса Вы говорите также о Аврааме и Моисее. Этих двоих я упоминал только касаясь темы библейского божественного промысла. Возможно, Вы правы, и их тоже стоит выделить на общем фоне. Я еще поразмыслю над этим. Я счастлив, что Вы считаете действительность Авраама достоверной. Такого не придумаешь специально.

Ханна, на мой взгляд, продолжает меняться на протяжении всех этих лет: ее ужасный гнев почти угас, она становится справедливой, толерантной по отношению к чуждому. Германия становится ей все безразличнее. Мне до этого пока далеко. Поэтому мы иногда вступаем в осознанное противоборство, не непримиримых «позиций», но скорее волнующего меня риторического мастерства в пространстве общих тем. Благодаря ей я лучше понимаю обстоятельства жизни современных литераторов и поэтов, ее ужасные стороны, на которые она не закрывает глаза, но понимает и самым выдающимся образом превращает в предмет исследования, озаряет своим любящим взглядом, иногда может заблуждаться, но само это заблуждение очаровательно.

Мы с женой хотели бы поблагодарить Вас за то, что Вы с такой легкостью разрешили ей остаться в Европе дольше. Мы надеемся прекрасно провести время в Санкт-Морице, за работой, отдыхом и разговорами, если будет желание и настроение.

Меня очень впечатлила разница, которую Ханна видит между высотами и низинами современной истории: в своей книге она выбрала низинный путь и потому ни слова о Марксе. Новая книга должна исследовать путь через вершины. Ее уважение к духу великих мыслителей не позволяет ей взять на себя ответственность за все зло, возникшее из той действительности, что стала предметом ее книги. Она предлагает восхитительный всеобъемлющий взгляд. Я не всегда с ней согласен. На идеях Маркса и его личности – с его раздражительностью, склонностью к насилию и диктаторской натурой, исполненной ненависти, – значение которых невозможно переоценить, на мой взгляд, лежит и ответственность за произошедшее. Я не могу испытывать к этому человеку ничего кроме ненависти (как к Лютеру и Фихте), к уникальной остроте его взгляда в той пусть и ограниченной, но невероятно влиятельной сфере действительности, к его навязчивому уму, который он использует для удовлетворения воли к справедливости, которая с самого начала была одновременно и стремлением к власти, и мстительностью. Маркс не использовал свою любовь и свою ненависть как органы познания, чтобы затем отложить их в долгий ящик, отказаться от них, разыграть их друг против друга, чтобы через самокритику достичь максимума истины, но поддался своей ненависти и следовал за ней во имя справедливости, поддавшись отвратительной иллюзии. Поэтому я вижу в нем извращение философии и чудовищную, губительную абсурдность. Мне очень любопытно, что с этим сделает Ханна. Я готов изменить свое мнение. И все же Маркс почти безукоризнен, «порядочный гражданин» в сравнении с писателями, которым Ханна не отказывает в уважении и терпимости, возможным, на мой взгляд, лишь в кабинете психиатра.

Надеюсь, жизнь не прервется до того, как мы сможем увидеться в Базеле. Когда-нибудь, я полагаю, робость, которая удерживает Вас вдали от Европы, пройдет – Вы еще достаточно молоды для путешествий.

Сердечный привет и всего наилучшего

Ваш

Карл Ясперс

1. Имеется в виду визит Х. А. в Базель в конце мая.

130. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 24 июля 1952

Дорогая Ханна!

26-го мы отправимся в Санкт-Мориц. После 30 июля ждем Вас – к тому времени мы успеем немного отдохнуть – пару первых дней неизбежно придется провести в кровати, из-за высоты. С нетерпением ждем Вас. Пришлите телеграмму – если отправить письмо уже не получится – и сообщите, как обычно, о своем приезде.

Искренне благодарю за Мальро¹! Чтение очень вдохновляющее, иллюстрации прекрасны. Немаловажный взгляд, гениальные наблюдения перемежаются с ассоциативными диалогами. Хочу продолжить чтение. Стоит того прежде всего из-за основополагающих взглядов на искусство. В этом большая доля его притягательности.

Россман писал из Гейдельберга о Вашей невероятно впечатляющей лекции и Вашей непревзойденной твердости во время дискуссии. Я был очень рад. Из-за Берлина я больше не беспокоюсь. Если Вы не будете выступать публично, а самолет не совершит экстренную посадку, вряд ли что-то случится. Но нет никаких сомнений в том, что Вы там – враг № 1 и о Вас знают. Кто так же хорошо, как и Вы, сумел разглядеть туза в рукаве? Возможно, старые коммунисты, но для них это не смертельно, ведь они до сих пор связаны. То, как Вы рассуждаете, находясь в другом, свободном, мире, – они, разумеется, не смогут простить Вам этот спокойный взгляд – несмотря на то что теперь у Вас есть американский паспорт.

До встречи! Сердечно

Ваш Карл Ясперс

1. Malraux A. Psychologie der Kunst. Das imaginäre Museum. Baden-Baden, 1949.

131. Ханна Арендт Гертруде и Карлу ЯсперсФранкфурт, 26 июля 1952

Дорогие, дорогие друзья

Благодарю за ваше милое, полное заботы письмо. В Берлин я действительно не поехала, все сложилось не сразу, и я решила, что это знак и лучше будет не лететь вовсе. Прямо сейчас не очень хочу прикладывать излишние усилия.

О Гейдельберге лично. Город пуст и лишен центра без вас. Это факт. Кое-что все же радует, кое-что огорчает. Я расскажу позже. Рюстов еще скучнее, чем я предполагала, но и гораздо дружелюбнее.

Вы получите письмо в Санкт-Морице, надеюсь, вы уже успели немного отдохнуть. Операция в Голландии¹ завершена, надеюсь, все прошло удачно и вы можете вздохнуть с облегчением.

Я уже считаю дни, невероятно рада. Если я больше не получу от вас новостей и вас все устраивает, я приеду в Санкт-Мориц в четверг, 31-го, около половины восьмого и сразу возьму такси и направлюсь к вам. Я была в гостях у супруги др-а Вальца, какой прекрасный и энергичный человек!

Если вы хотите что-то еще сообщить, здесь я живу в Hotel am Zoo, Вальдшмидштр., 61/61а.

От всего сердца

Ваша Ханна

1. Намек на операцию, которую должен был перенести Эрнст Майер.

132. Генрих Блюхер Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 5 августа 1952

Дорогой, уважаемый профессор Ясперс!

Я глубоко тронут, что Вам показалось, будто я нахожусь с Вами. В любом случае для меня сейчас это единственная возможность вновь оказаться в Европе.

Как бы тяжело это ни было, но я готов подождать возвращения Ханны¹ еще немного, ради того, чтобы еще ненадолго предоставить вас друг другу. Я смотрю со стороны, и время, проведенное Вами, Вашей женой и Ханной совместно (как хорошо, когда слово так точно отражает суть), кажется мне семейным праздником родственных душ, и как уместен он в высоких горах, где жил и работал Ницше².

Да, я тоже задумываюсь о том, чтобы поговорить о прообразах человека. Но к ним я не причисляю ни Моисея, ни Павла – Ханна, вероятно, ошиблась. Это выдающиеся государственные деятели, и их я отношу скорее к Солону, которому Вы в своем небольшом сочинении³ воздвигли настоящий мемориал – и изобразили его со всей непревзойденной мягкой силой – подобный вечным образам мертвых на греческих погребальных барельефах. Я пока не уверен по поводу Будды, несмотря на то что у него в определенном азиатском смысле много общего с Иисусом. Я склоняюсь к Конфуцию, а не к Лао-Цзы, который при подробном изучении все сильнее напоминает мне Сократа. И, разумеется, Иисус и Сократ. Авраам кажется мне уникальным. Отец рода человеческого, отец истории – для меня это не столь важно. Для меня он – отец человеческих возможностей и, возможно, человек, через благодетельное существование нашедший единого, то есть возможного Бога. Того, для кого Вы готовите бесконечный ритуал собственной трансценденции. Я придумал это определение возможного Бога и затем нашел Авраама, и все же обязан этим понятием именно ему.

Во время подготовки к курсу введения в философию я воспользовался Вашей книгой⁴ и убедился в том, что так долго твердил Ханне: Вы могли бы стать невероятно важны здесь, для молодых людей в Америке. Ваше образцовое различение науки и философии здесь необходимо, как хлеб насущный. У американцев хорошее чутье на предметный профессионализм, и они чувствуют, что это слова ученого и философа. Они вздыхают с облегчением, когда понимают, что кто-то заботится о чистоте обоих областей и испытывают благодарность, когда в руку им вкладывают меру, вооружившись которой они могут упразднить модернистскую вязкую кашу из псевдонаучных и псевдометафизических идеологий и мировоззрений. Помимо этого, они чувствуют, что имеют дело с либеральным – в лучшем смысле этого слова – мыслителем, и быстро проникаются к нему доверием. От немцев меня всегда отделяло то, что им никогда – за исключением пары выдающихся примеров – нет дела до свободы, и, приношу свои извинения, это отделяет от них и Вас. И именно поэтому Вы – немец, которого услышат в Америке.

Несмотря на мои просьбы, Ханна не написала, как продвигается дальнейшая работа над Вашей историко-философской книгой. Но, вероятно, она просто прячет ото всех второй том Вашего главного произведения⁵. Я не торопясь работаю над большим проектом для Новой Школы: «for intercontinental understanding», сейчас для Америки это важнейшая тема. Я то и дело ссылаюсь на Вашу работу⁶, в которой Вы предприняли попытку наладить диалог об основополагающих проблемах с Азией. Я сам скорее занят возможным диалогом подобного рода между Америкой и Европой, но Ваше серьезное начинание в вопросах межконтинентального согласия кажется мне необходимым. Я уже предлагал пригласить Вас сюда и навестить Вас там. До сих пор нам не удалось привлечь состоятельных людей к финансированию. Но просто так мы не сдадимся.

Я как раз получил должность в небольшом американском элитном колледже⁷, для реализации нового педагогического проекта. Я думаю атаковать систему прогрессивного образования, которая приводит к катастрофическим последствиям, с помощью того, что я, в Вашу честь, склонен называть коммуникативным образованием. Мне многое придется почерпнуть из источников, которые я считаю праисточниками всей Вашей философии, Вашего учения о коммуникации. Иногда мне кажется, что Вам удалось сделать педагогику метафизически релевантной. Сначала мы собираемся рассказать первокурсникам об определяющей важности принципиальных базовых вопросов, на примере их собственных жизненных трудностей, а затем органично подвести их к изучению дисциплин. Я хотел бы попробовать заменить нерелевантную систему универсального образования на систематически сообщающиеся виды деятельности, привить студентам привычку к самоориентации. Только представьте, как важны для меня в этой работе Ваши сочинения.

Я желаю Вам и Вашей жене приятного отдыха. И тоже начинаю укладывать вещи для каникул, которые мы с Ханной проведем в горах. Пока она с Вами, а Вы погружены в работу над intercontinental understanding, которое так остро необходимо всем нам.

Сердечно

Ваш Генрих Блюхер

Если Ханна еще у Вас, пожалуйста, передайте ей, что она не связана совершенно никакими обязательствами в Бард-колледже. Они согласились на все мои условия. Она сможет остаться дома.

1. Х. А. в августе 1952 г. навещала супругов Я. в Санкт-Морице.

2. См. п. 112, прим. 2.

3. См. п. 87, прим. 2.

4. Ясперс К. Введение в философию. Минск: Пропилеи, 2000.

5. Речь идет о категориальной теории, которая должна была стать вторым томом «Логики».

6. Имеется в виду идея Я. об осевом времени (приблизительно 800–200 гг. до н. э.), в течение которого из одного источника и в Азии, и на Западе одновременно возникли первые мировые религии, философские системы и литературные произведения.

7. Речь идет о работе в Бард-колледже в штате Нью-Йорк.

133. Ханна Арендт Гертруде и Карлу Ясперс23 августа 1952

Дорогие, дорогие друзья.

Сердечный привет и благодарность за все. Воспоминания еще так осязаемы и живы, что я могу безошибочно пересказывать их вновь и вновь.

Благодарю за Ваше трогательное, прекрасное письмо¹, на которое Генрих ответит из Паленвилля². Оба Ваших текста об университете³ у меня, именно там, где и должны были оказаться. Шеллинг и Фихте уже в чемодане. Завтра в дорогу. Как глупо, что сначала мне придется ехать в Буффало.

Я пишу в спешке и лишь чтобы покаяться. Как я умудрилась забрать все вместе – для меня загадка⁴. Они оказались в папке для бумаг, которую я отправила в дорожной сумке еще из Санкт-Морица.

Надеюсь, дела у Вас идут так же хорошо. Я все еще погружена в воспоминания. Хотела написать Вам из Цюриха, но так и не собралась. Прочитала «Воспоминания»⁵ Лу Андреас-Саломе⁶, о случае с Ницше⁷ она рассказывает следующее: в начале 80-х общий друг с согласия Рэ⁸ и Лу Саломе решил организовать примирительную встречу. На что Ницше ответил: «Нет. Мой поступок никто не сможет простить». То есть, полагаю, Вы оказались правы. Благородство даже перед лицом собственного «несчастья»⁹.

Будьте здоровы! Передаю привет и благодарю от всего сердца

Ваша

Ханна

1. Предположительно имеется в виду п. 129. Сохранился ответ на него, написанный Г. Блюхером 5 августа 1952 г., но речь может идти и о другом, не сохранившемся в архиве письме, если ответ Блюхера по каким-либо причинам задержался.

2. Небольшой город в горном хребте Катскилл к северу от Нью-Йорка, где Х. А. часто проводила летние каникулы вместе с мужем.

3. Вероятно, речь идет о двух вариантах «Идеи университета» (Berlin, 1923 и Berlin, Heidelberg, 1946).

4. Очевидно, уезжая из Санкт-Морица, Х. А. по ошибке забрала рукописи или книги Я.

5. Andreas-Salome L. Lebensüberblick. Zürich, Wiesbaden, 1951.

6. Лу Андреас-Саломе (1861–1937) – писательница, подруга Ницше, Рильке и Фрейда.

7. Намек на разрыв Ницше с Лу Андреас-Саломе и Паулем Рэ.

8. Пауль Рэ (1849–1901) – врач и психолог, друг Ницше и Лу Андреас-Саломе.

9. Весь пассаж, очевидно, относится к беседам в Санкт-Морице.

134. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 23 августа 1952

Дорогая Ханна!

Вашу «Рахель»¹ я залпом прочитал с большим интересом. Несомненно: это захватывающее и значимое сочинение, выдающееся в долгосрочной перспективе, в ней есть страницы поразительной глубины.

Примечательно (на мой взгляд – это недостаток), что многое повторяется. Можно было уплотнить текст в пользу уже намеченной драматической структуры. Очевидным недостатком мне также кажется нехватка подробных хронологических таблиц с фактами биографии – читатель с трудом ориентируется в тексте, краткий обзор важнейших дат во время чтения облегчил бы ему понимание того, где и когда в жизни Рахели произошли упомянутые события.

Случайность ли это, что в рукописи нет титульной страницы? Эта книга представляет биографию Рахели лишь отчасти. В целом хронологический порядок не нарушен, но некоторые эссе в каждом случае рассматривают общую картину явления, с подробным разбором и радикальной оценкой. Изложение очень объективно, читателю не придется задумываться об авторе. Но мне эта работа кажется Вашим разбором основополагающих вопросов еврейской экзистенции под предлогом жизни Рахель, необходимым для Вашего собственного освобождения и просветления. Из-за этого возможно появление подобных исследований, которые теперь оказываются совершенно объективны. Но из-за этого возможен и тот примечательный тон всего сочинения, словно Рахель, будучи Рахелью, не смогла завоевать ни Вашего интереса, ни Вашей любви, или словно Рахель – лишь повод порассуждать о чем-то совершенно ином. Там нет портрета самой Рахели, но лишь события, героиней которых она стала. Мне кажется вероятным, что сегодня Вы были бы справедливее по отношению к ней, в первую очередь потому, что рассматриваете ее не только с точки зрения еврейского вопроса, но видите ее собственные намерения в соответствии с ее реальностью, как человека, в жизни которого еврейский вопрос сыграл важнейшую, но далеко не единственную роль.

Мне кажется, все, что происходит из «просветленного» мышления, подтверждается неудачными примерами (Дом², Фридлендер³) и в результате приводит к уничижительной интерпретации. Но величие «просвещения», свойственное Лессингу и в конце концов Гете, было присуще и Рахели и оказалось денатурировано у Фарнхагена⁴. Я задаюсь вопросом, не оказывается ли созданное Вами впечатление «просвещения» не только недостаточным, но искаженным? Мне кажется неверным Ваше противопоставление «разума» Лессинга, обоснованного исторически (в соответствии с «Воспитанием человеческого рода»), и Мендельсона. У Лессинга – слава богу – происхождение разума над-исторично, а его мышление с помощью историков выходит за пределы истории. Грядущее очарование обожествленной историей еще не сформировалось. Мендельсон, разумеется, не так глубок как Лессинг, но доволен собой, наивен и догматичен. И хотя его нельзя сравнивать с Лессингом, все же это и стало импульсом к их дружбе, разделенная ими и неопровержимая истина.

Второе: на мой взгляд, Рахель для Вас лишена жизни. Лишь в нескольких отрывках проявляется глубина ее души: когда Вы описываете прекрасную фантазию о возможных отношениях с Генцом⁵, когда говорите о близкой связи с Паулине Визель⁶, возможно, и в Вашей интерпретации ее разрыва с фон дер Марвицем⁷. Величие этой женщины, что дрожит и истекает кровью, лишенная дома и родины, лишенная мира и почвы под ногами в своей единственной любви – она так прекрасна, в бесконечной рефлексии разгадывания, потери из виду и новом обретении – она вынуждена непрерывно ошибаться, пропадать из виду и возвращаться, при этом не обманывая ни себя, ни других – она достигает зловещей грани, где ложь выдает себя за истину, Вы выражаете в языке это величие, но оно возникает не из нутра человека, который по своей природе не является евреем, но проходит сквозь этот мир как еврей и при этом становится участником событий внешнего мира, событий, которые переживают не только евреи. Вы демонстрируете, что Рахель не потеряла себя, но верна себе. Но это не главное в структуре Вашего повествования. Ваш рассказ, с одной стороны, позволяет Рахели расточать себя на рассеянные впечатления, с другой стороны, Вы подчиняете все ее еврейству. Вы пробуждаете в читателях волнение, но не позволяете Рахели засиять, проявить себя во всей полноте. Вы судите об отдельных поступках, о которых, вероятно, нет возможности судить, если окинуть взглядом все стороны ее жизни («инфантильна» – «отталкивающие жесты» – «онемевшая и пошлая от безмерного счастья, от того, что получила снисходительное разрешение принять участие» и т. д.). О Рахели не так просто вынести моральное суждение, для которого были бы необходимы изолированные и абстрактные факты, речевые обороты, выраженные мнения, действия. Рахель переживает, сбивается с пути, забывается, фантастическим образом рассуждает о базовых человеческих проблемах, в которых скрыта истина (почему, например, Вы с таким гневом отзываетесь о ее пацифистской горячности по поводу женской антивоенной забастовки! Во что позже ослы превратили подобные идеи не упраздняет того, что Рахель подумала тогда в наивном душевном порыве, не оглядываясь на действительность, не рассуждая всерьез). Вы должны разрешить Рахели, как и нам всем – даже Гете, – ее промахи, и воспринимать эти промахи во всем индивидуальном разнообразии, как оборотную сторону действительности. И такой «исключительный» случай требует от нас еще большей справедливости и любви.

В Вашей работе начинает формироваться – и после теряется в социологии и психологии (ни в коем случае не стоит от них отказываться, но в вышеупомянутом случае стоит обратить на это особое внимание) – ее категоричность (например, Финкенштейн⁸: такая любовь случается лишь однажды и никогда не может повториться), качество ее персонального влияния, цельность ее взглядов, осведомленность о скрытом, безвременное во временном, все то, для чего иудейство, – лишь прикрытие и повод.

Ваша книга может натолкнуть на мысль, что человек, будучи евреем, не может жить достойно. Безусловно это невероятно тяжело, если еврей не благочестив и не исповедует веру предков. Но все может получиться, как своим примером продемонстрировал Спиноза: отречение от иудейской веры синагог и догм, отказ обратиться в христианство, взгляд на мир sub quadam specia aeternitatis и amor intellectualis, с любовью и милосердием к людям и самому себе. В той работе Вы отрицали эту возможность, ссылаясь на Робинзона, но Вы признаете ее сегодня, опираясь на Ноя. Рахель – не Спиноза, но она жила в непреодолимом непокое на пути к его достижениям, ее жизнь была богаче и полнее, чем жизнь Спинозы, хоть она и не смогла однозначно сформулировать свои взгляды, ее открытая душа была ясна и глубока, даже без подаренного философией покоя.

Некоторые недоразумения легко исправить, например, с. 105: антисемитизм «супружеской четы Арним»⁹. Беттина, несмотря на омерзительные взгляды своего мужа, написала один из прекраснейших текстов о еврейском вопросе¹⁰, в ней никогда не было антисемитизма. То, как Вы изображаете Гумбольдта¹¹, кажется мне почти гротеском.

Но книга была написана до того, как в Вашей жизни появился Генрих Блюхер. Вероятно, работа с Рахелью помогла Вам открыть душу и взор и взглянуть на Ваш новый жизненный путь, который ничем не похож на путь Рахели. Но сегодня Вы могли бы, полагаю, на секунду забыть о еврействе Рахели и показать преимущественно всеобъятность ее души. Не стоит умалять требования христианского мира к евреям и все разочарования, ошибки, заблуждения, к которым они привели. Не стоит умалчивать и о том, как это было важно для Рахели. Ваше изложение демонстрирует то, чего с такой показательной ловкостью избегает Дильтей¹², когда пишет: «Ужасает страсть, с которой Рахель в интимной переписке обречена на судьбу еврейки и чувствует себя отверженной»¹³ (кстати: точно так же Дильтей «ужасался», когда его дочь хотела выйти замуж за еврея ((Миша¹⁴)). Луйо Брентано¹⁵ рассказывал мне о своих возбужденных беседах с Дильтеем, именно его заслуга в том, что Дильтей сдался). Но это не главное. Важно, что Рахель была человеком, освобожденным Просвещением, иногда шла по непроходимым тропам, завершавшимся тупиками, но в то же время оставалась на истинном пути, несмотря на поражение.

Теперь о публикации. Это столь значимая работа, что публикация совершенно необходима. Я не принуждаю Вас лишь потому, что хочу, чтобы Вы представили общественности свое независимое мнение в отношении еврейского вопроса, а опубликованный текст, посвященный этой теме, сохранился на века, кроме того, я хотел бы, чтобы Вы не были несправедливы по отношению к Рахели и Просвещению, в конце концов, самое главное: единственно подлинное «еврейство», которое, не осознавая собственную историчность, кажется настолько уникальным исторически, должно стать очевидным в фигуре Рахели, при этом не стоит называть ее еврейкой, что всегда кажется двусмысленным. В любом случае Вы должны, на мой взгляд, еще доработать книгу перед печатью, уточнить, отредактировать некоторые пассажи, возможно, дополнить текст подробной хронобиографической таблицей. Если Вы хотите ее опубликовать, я с удовольствием посоветую ее Пиперу, искренне и обоснованно (хотя в этом и нет необходимости, поскольку Пипер и без моего участия весьма Вас ценит).

Возьмется ли за нее Пипер, конечно, мне неизвестно. Главный вопрос для издателя состоит в том, интересуют ли подобные темы – проблемы внутренней жизни и тонкие суждения – современных покупателей в Германии. Ваша книга в ее нынешнем виде – сокровищница для антисемитов, но это вряд ли повредит или поможет продажам. Ваши эссе для Ламберта Шнайдера кажутся мне несравнимо более интересными для современного мира. Возможно, у Пипера их ждал бы больший успех. Ламберт Шнайдер ничего не понимает в рекламе. Коммерческая судьба Ваших текстов всегда вызывает сочувствие. Мы об этом не знали, когда прежде публиковались у него. Мой «Вопрос о виновности» почти пропал из виду по той же причине.

Вас разочарует мое неоднозначное мнение. Я был убежден, что я уверенно Вас поддержу, и я удивлен собственной нерешительности. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы текст пропал. В нем столько великолепия, истины, совершенства, о Рахели никто не говорил ничего подобного, поэтому при любых обстоятельствах книга должна быть опубликована. Надеюсь, Вы займетесь ей снова, если позволят настроение и обстоятельства. Если нет, то необходимо опубликовать текст в нынешнем виде, соглашаясь с риском, что в свете высочайших стандартов тень, брошенная на Вас, станет заметнее и затмит не Вас саму, но Вашу работу.

Вот уже семь дней как мы вернулись домой. Жена вздохнула с облегчением, поскольку Эрнст наконец-то чувствует себя лучше. Работаю уже над третьей главой истории, которая как раз станет частью зимнего лекционного курса¹⁶. Теперь Вы в горах и, наверно, отдыхаете впервые после утомительных месяцев, проведенных в Европе.

Всего наилучшего Вам обоим, сердечный привет от жены и Вашего

Карла Ясперса

1. Речь идет о рукописи книги Х. А. о Рахель Фарнхаген, см. п. 3, прим. 3.

2. Христиан Вильгельм Дом (1751–1820) – политический литератор, прусский дипломат, сторонник еврейской эмансипации.

3. Давид Фридлендер (1750–1834) – коммерсант и писатель, сторонник еврейской эмансипации.

4. Карл Август Фарнхаген фон Энзе (1785–1834) – дипломат и писатель, супруг Рахель Фарнхаген.

5. Фридрих фон Генц (1764–1832) – прусский государственный деятель и публицист, советник Меттерниха.

6. Паулина Визель, урожд. Сезар (1777–1848) – подруга Рахель Фарнхаген.

7. Александр фон дер Марвиц (1787–1814) – друг Рахель Фарнхаген.

8. Карл граф фон Финкенштейн (1772–1811) – прусский дипломат, жених Рахель Фарнхаген.

9. Ахим (1781–1831) и Беттина (1785–1859) фон Арним.