Текст книги "Письма, 1926-1969"

10. Вероятно, имеется в виду: Arnim B. von. DIe Klosterbeere. Zum Andenken an die Frankfurter Judengasse // Werke und Briefe. Bd. 3., Darmstadt, 1963.

11. Вильгельм фон Гумбольдт (1767–1835) – ученый и прусский государственный деятель.

12. Вильгельм Дильтей (1833–1911) – психолог, создатель исторического подхода к изучению психологических процессов, философ, основатель теории познания гуманитарных наук.

13. Dilthey W. Leben Schleiermachers. 1. Bd., Berlin, Leipzig: Hermann Muler, 1922.

14. Георг Миш (1878–1965) – философ, последователь учения Дильтея.

15. Луйо Брентано (1844–1931) – экономист.

16. Я. во время зимнего семестра 1952–1953 гг. по три часа в неделю читал лекции на тему «Великие философы».

135. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуПаленвилль, 7 сентября 1952

Дорогой Почтеннейший

Ваше сердечное длинное письмо. Эта прекрасная обстоятельность, это светлое, осеняющее терпение, способность одновременно выслушать и ответить. Я не хотела отвечать моментально, поскольку научилась не доверять своей стремительности. Но если бы я откликнулась сразу, ответ, возможно, вышел бы таким же.

Я совершенно не удивлена. Я ожидала Ваших возражений и, если бы лучше помнила содержание книги, которая по прошествии нескольких лет стала для меня совсем чужой, возможно, не знала бы наверняка, но могла предположить, что Вы можете мне ответить. Вы правы: вся рукопись, за исключением последней главы, была готова в 1933-м или даже 1932 году. Позже, летом 1938-го, я в негодовании дописала ее до конца, поскольку Генрих и Беньямин не могли оставить меня в покое.

В остальном же, независимо от того, что я изложу в дальнейшем, наша договоренность остается неизменной: публиковать текст я не буду. Вы помните, как я говорила Вам, что решение о публикации я приму лишь в зависимости от Вашей реакции. (Получится ли найти издателя, другой вопрос.)

Фактически я придерживаюсь мнения, что многие вещи, о которых я рассуждаю в книге, до 1933-го (а может быть даже до 1938-го) должны были быть сказаны публично или по меньшей мере могли бы быть сказаны и тогда не только не принесли бы вреда, но оказались бы полезны. Также я думаю, что когда-нибудь, возможно, когда это поколение немецких евреев, у которого не будет преемников, исчезнет, об этих вещах снова можно будет говорить. Но прямо сейчас лучше не стоит. Я ни в коем случае не боюсь антисемитов: они используют все подряд и больше пользы им принесут Дизраэли или Ратенау¹. Но я боюсь, что дружелюбные читатели увидят связь между этими темами и уничтожением евреев, которой de facto не существует. Все это может привести и привело к общественной ненависти к евреям, точно так же, как с другой стороны в особом немецком стиле это привело к сионизму. Собственно тоталитарные феномены, и сам политический антисемитизм, не имеют с этим ничего общего. Именно об этом я не знала, пока писала книгу. Она написана с оглядкой на сионистскую критику ассимиляции, которую я разделяла и которую до сих пор считаю справедливой. Но эта критика так же политически наивна, как и то, против чего она направлена. Лично для меня во многом эта книга стала чужда, в первую очередь ее тон, способ рассуждения. Но не в том, что касается еврейского опыта, который я усвоила не без страдания и труда. Я с детства наивна, так называемый еврейский вопрос казался мне скучным. На это мне открыл глаза Курт Блюменфельд, который теперь, как и тогда, остается моим близким другом. Ему это удалось, поскольку он – один из тех немногочисленных евреев, что я встречала, кто был так же наивен и лишен предубеждений, как и я. Он – один из моих немногих еврейских друзей, которые всегда знали о Генрихе и сразу с ним подружились. Жаль, что Вы не знакомы. Теперь он преждевременно состарился и тяжело болеет. Он любил повторять: «Я сионист по милости Гетевой». Или: «сионизм – немецкий дар евреям».

Вы совершенно правы, когда говорите, что эта книга «производит впечатление, словно человек, будучи евреем, не может жить достойно». И в этом ее суть. Я до сих пор придерживаюсь мнения, что евреи в условиях социальной ассимиляции и государственной независимости не могут «жить». Жизнь Рахели, мне кажется, это подтверждает, как раз потому, что она с выдающейся беспощадностью и полнейшим отсутствием лживости испытала все на себе. Меня завораживает в ней один феномен – жизнь набрасывается на нее, словно «непогода на забывшего зонт». Поэтому мне кажется, в ее жизни все так ясно. И поэтому она была так невыносима.

Образ Рахели, который Вы противопоставляете моему, в сущности сформирован Фарнхагеном. Мое мнение о Фарнхагене Вам известно. Но вне зависимости от этого, пока еще существовал архив Фарнхагена (он исчез, я искала его по всей Германии²), можно было доказать, что этот образ насквозь поддельный. Он подделал его дважды: исключил неприглядное, но вместе с тем и достойное любви. И то и другое еще можно найти в шеститомном издании³ переписки Рахели и Фарнхагена, который был выпущен без купюр после его смерти. Самое дурное в этой подделке следующее: она в сущности устроена таким образом, каким хотела бы ее устроить и сама Рахель. И, разумеется, никогда так и не смогла. Что касается фальсификаций, то они, насколько я помню материал, заключаются в следующем: в трех томах писем Рахели⁴ (Книга воспоминаний) изменены 1) в каждом случае имена адресатов – Ребекка Фридлендер⁵ превращается в Госпожу ф. Ф. и т. д. 2) все пассажи, касающиеся еврейского вопроса, вырезаны. Так что на деле возникает впечатление, что Рахель была окружена широким кругом близких друзей неевреев, а еврейский вопрос играл в ее жизни второстепенную роль. 3) Определенные лица, которые либо не относились к «приличному обществу» (как Паулина Визель), либо относились к Рахели не подобающим приличному обществу образом (как Генц), исключены целиком или в значительной степени. 4) Значение отношений с другими людьми, которые для Рахели были связаны с престижем, утрировано (например, отношения с Каролиной ф. Гумбольдт⁶).

В том, что касается Просвещения, возможно, возникло недоразумение. Я имела в виду, что Просвещение для Рахели, еврейской девушки, вынужденной приспосабливаться (то есть сознательно справляться с чем-то, что позже свалилось на других), имело значение. И Просвещение в этих особых обстоятельствах играло весьма спорную роль. Я демонстрирую это на «невыгодных» примерах, поскольку в этом случае не существует исторической выгоды. Решающую роль сыграли Мендельсон и Фридлендер, не Лессинг. И Мендельсон при этом – так кажется мне, вопреки Вашему мнению, – совершенный пошляк и оппортунист. В нем, на мой взгляд, так же мало от Спинозы, как и от Рахели. Спиноза был великим философом и сам по себе sui generis. Ему было безразлично – или по большей части безразлично – что он был евреем. Он оставил свое происхождение позади. В свое время он и не столкнулся с еврейским вопросом, все дело в личной истории. Он был евреем и находился за пределами общества – для него в этом скрывалась еще одна возможность. Мендельсон, как и Рахель, хотел стать частью общества, и нельзя упрекать их в этом. За его пределами смог удержаться лишь Гейне, поскольку был революционером и поэтом, в том же смысле, что Спиноза был философом.

И здесь я подхожу к важнейшему вопросу: Вы предлагаете в той или иной степени непрерывную традицию иудаизма, в которой Рахель бы обрела свое место, подобно Спинозе и Мендельсону. Но из всех его обрел лишь Мендельсон и лишь на том основании, которое в этом случае не имеет значения: он перевел библию на немецкий, записав ее на иврите, то есть научил евреев немецкому. То есть он играет роль представителя иудаизма для «просвещенной Германии», пример, на котором Мирабо⁷ доказал, что не все евреи варвары. Мендельсон как философ (?) совершенно не важен для иудаизма. Спиноза был совершенно забыт, о нем не вспоминают даже как о еретике, когда речь заходит об иудейской традиции. (Я не могла убедить Schocken опубликовать том о Спинозе, поскольку «Спиноза не был евреем».)

Иудаизма не существует за пределами ортодоксальности с одной стороны и говорящего на идише, производящего фольклор еврейского народа – с другой. Но помимо этого существуют и люди еврейского происхождения, для которых не существует смысла иудейской традиции, которые по некоторым социальным причинам составляют нечто вроде «еврейского типа», поскольку ограничены кликой внутри определенного сообщества. Этот тип не имеет ничего общего с тем, что мы исторически и с полной уверенностью понимаем под иудаизмом. В нем много положительного, например, все то, что я называю «качеством парий», и то, что Рахель называла «истинной действительностью жизни» – «любовь, деревья, дети, музыка», невероятная чувствительность к несправедливости, великая свобода от предрассудков и великодушие, и гораздо более спорное, но и бесспорно воплощенное уважение к «духовности». Из всего перечисленного лишь последнее хоть каким-то образом связано с содержанием иудаизма. В иудаизме дольше всего сохраняются лишь родственные связи. Но это не духовное качество, скорее социополитический феномен. Ничего общего с иудаизмом не имеют и негативные «еврейские» стороны – все истории о парвеню. Рахель «интересна», поскольку совершенно наивна и лишена предрассудков, – она находится ровно посередине между париями и парвеню. Еврейская история, пока она представляет собой самостоятельную историю еврейского народа в диаспорах, заканчивается на движении Шабтая Цви⁸. С сионизма начинается новая глава, возможно, с великого переселения в Америку в конце прошлого века. Возможно, скоро настанет новый Ренессанс иудаизма (во что я с трудом могу поверить).

Вы упрекаете меня, что я «читаю нравоучения» о Рахели. Конечно, это могло – и не должно было – случиться. Я собиралась рассуждать о ней и дальше, как это делала она сама, и делать это в тех категориях, которые были доступны ей самой, в тех, что она сама принимала. Другими словами, я пыталась измерить и исправить парвеню по мерке парий, поскольку полагала, что она сама вела себя так же, пусть зачастую и не подозревая об этом.

О формальном: титульный лист, очевидно, потерялся. Генрих отправил переплетенный и легкий экземпляр. Книга должна была называться просто «Рахель Фарнхаген. Биография». Хронологическая таблица должна быть в одном из экземпляров. Но может быть она тоже потерялась вместе с другими заметками. Повторы – безусловно. Я никогда не готовила книгу к печати, даже не исправляла опечатки. Несмотря на это непомерно длинное, оправдательное (надеюсь, нет!) письмо, вся книга мне уже давно, еще с 1933 года, не так дорога. Но, как я поняла лишь прочитав Ваше письмо, не потому, что теперь я вижу все в ином свете (большую часть, если придется перечитать текст, но не самую суть), но потому, что я придерживаюсь мнения, что вся так называемая проблема не так важна или, по крайней мере, не так важна для меня. Все, что казалось мне важным в этих исторических рассуждениях, в более краткой форме и без лишней «психологии» изложено в книге о тоталитаризме. Этим дело, возможно, и ограничится.

Здесь прекрасно. Восхитительная, ясная, ранняя осень. Генрих был очень утомлен, но уже успел отдохнуть. На прошлой неделе он начал работу в Бард-колледже и вернулся весьма довольным. Это не так далеко отсюда, и он быстро добирается на автобусе или такси и может остаться тут до конца месяца. О том, чем он хочет заняться и как идут дела, он расскажет сам. Как раз вчера мы получили «Границы педагогического планирования»⁹ – сердечно благодарю! Сейчас текст у Генриха, я пока не читала.

Я очень счастлива снова оказаться дома и пишу это без доли иронии. Лишь пару дней провела в Нью-Йорке на прошлой неделе, чтобы повидаться с сотрудниками Гуггенхайма и заглянуть в офис по поводу прав. Я как раз собираюсь взяться за Вашего Цицерона¹⁰ и Руссо. Работаю исправно. Пипер так и не написал. Но пришел запрос от Kösel. Договор с Rentsch еще не подписан. Так что это пока лишь в планах. Если они дадут мне шанс опубликовать первую часть в Германии, я, возможно, и сама изменю решение.

Как хорошо, что Ваш шурин¹¹ чувствует себя лучше. Передайте сердечный привет Вашей жене, и, пожалуйста, пусть она не злится, что я дурно отзываюсь о немецких евреях. И в первую очередь не обижается. Как видите, здесь, как и в других вопросах, я боюсь ее гораздо больше, чем Вас.

Отправляю Вам и небольшое эссе Блюменфельда о Ратенау¹², которое он как раз недавно прислал, я получила его одновременно с Вашим письмом. Вы быстро его прочитаете, там несколько занятных замечаний. Личность Блюменфельда гораздо больше, чем все, что он излагает на бумаге. Возможно, Вы поймете, что я имею в виду.

Скоро начинается семестр. Всего наилучшего, прикладываю письмо переводчика из Англии¹³.

Всего наилучшего

Ваша

Ханна

1. Вальтер Ратенау (1867–1922) – промышленник, публицист и политик. В 1921 г. министр по восстановлению экономики, в 1922 г. министр иностранных дел, погиб в результате покушения.

2. Архив Фарнхагена сохранился почти полностью и тщательно каталогизирован в Ягеллонской библиотеке в Кракове. См. Hertz D. The Varnhagen Collection is in Krakau // The American Archivist, Summer 1981, vol. 44, № 3.

3. Briefwechsel zwischen Varnhagen und Rahel. Ludmilla Assing-Grimelli. 6 Bd., Leipzig, 1874–1875.

4. Rahel. Ein Buch des Andenkens für ihre Freunde. 3 Bd. Berlin, 1834.

5. Ребекка Фридлендер (1782–1838) – супруга Мозеса Фридлендера, позже успешная романистка под псевдонимом Регина Фроберг.

6. Каролина фон Гумбольдт (1766–1829) – жена Вильгельма фон Гумбольдта.

7. Граф фон Мирабо (1749–1791) – французский политик.

8. Шабтай Цви (1626–1676) – еврейский лжемессия, позднее перешедший в ислам и основавший собственное религиозное движение, существовавшее вплоть до XVIII в.

9. Jaspers K. Von den Grenzen pädagogischen Planens // Basler Schulblatt, 1952, vol. 13, № 4, p. 72–77.

10. Речь не может идти о работе Я., посвященной Цицерону. Возможно, имеется в виду: Марк Туллий Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. М.: Наука, 1993.

11. Эрнст Майер.

12. Блюменфельд К. Вальтер Ратенау, машинописная рукопись.

13. Письмо предположительно от Майкла Баллока, в архиве не сохранилось.

136. Гертруда Ясперс Ханне Арендт16 октября 1952

Дорогая Ханна,

В смятении я отправилась в Гейдельберг, чтобы узнать, что в таком случае любая работа милее разговоров с людьми.

Вскоре после моего возвращения: 10¹ октября умер мой брат, Эрнст. Мы надеялись на полное выздоровление, на то, что весной мы снова соберемся вместе на лекциях и семинарах, в работе и беседах. Мы полагаем, все усугубило воспаление легких.

Он был единственным другом Карла. На протяжении 45 лет.

Я совершенно подавлена. Мы с невесткой² очень близки, поэтому мне предстоит трудная задача, справиться с которой мне помогает Карл.

Вам не знакома эта тесная связь братьев и сестер.

С сердечным приветом

Ваша Гертруда

Жанна Эрш провела здесь один день, она знала и любила моего брата и на протяжении многих лет заботилась о том, чтобы Эрнст и его жена были приглашены на съезд³. Это было прекрасное воссоединение после эпохи Гитлера. Жанна прекрасно держится, поглощена работой. Мы были очень ей рады.

1. Согласно двум некрологам, опубликованным в Arztlichen Mitteilungen (№ 24 от 20 декабря 1952) Эрнст Майер умер 9 октября.

2. Элла Майер (1887–1965).

3. см. п. 44.

137. Ханна Арендт Гертруде Ясперс1 ноября 1952

Дорогая, милая,

Каждый день с тех пор, как пришло печальное известие, я собиралась написать. Но нет и минуты покоя. Вы знаете, как часто я думаю о вас обоих и Вашей скорби. Я представляю Вас в Вашей комнате, у письменного стола, Ваш взгляд устремлен в окно, и думаю, теперь Вы обрели покой, пусть это и покой печали. Вы правы, у меня нет братьев и сестер, но все же я знаю, сколько сил нужно, чтобы справиться с потерей. Вдвое больше сил, чтобы вынести и пережить скорбь и остаться живым.

С тех пор как мы вернулись в Нью-Йорк, я все не могу успокоиться и взяться за работу и потому немного взволнована. Сперва нужно было отремонтировать квартиру, после чего меня поглотили заботы нью-йоркской жизни. Мне нужно как-то спастись, но пока не понимаю, каким образом. Так говорят те, кого я люблю. Именно из-за этого особенно тяжело. Несколько дней у нас гостил Ганно Вальц¹. Милый юноша, но не сравнится с матерью. Он носился по городу по двенадцать часов в день с упорством юности. Я с ним не церемонилась – надеюсь, он не в обиде. Некоторые условности, привычные по ту сторону океана, постепенно забываются.

У Вас сегодня наверняка будут гореть уши. Придут Штефан Андерс² и Кристеллер, который только что прямо на улице и рассказал мне о своей поездке в Базель, и Лени Вирусовски, которую я даже не успела увидеть и которая уже, вероятно, обижена. К тому же одна американская знакомая, Мэри Маккарти³, она пишет романы и довольно известна, сейчас она живет у нас, не понимает ни слова по-немецки. Qui vivra, verra. Я занимаюсь готовкой, занятие, успех которого зависит исключительно от меня.

У Генриха все хорошо, но он действительно очень занят. Но это ему не вредит. Курс по религии, несмотря на переутомление, проходит удачнее, чем в прошлом году, что очень меня радует. В этот раз мы записываем целый курс, девушка-стенографистка у нас тоже есть. Мне впервые хватает времени, чтобы посещать его регулярно.

5 ноября. В этот момент зазвонил телефон и началась настоящая кутерьма. К тому же всеобщая нервозность по поводу выборов⁴. Теперь результат известен, и он неудачен. Предвыборная кампания Стивенсона⁵ была превосходна до самого конца, что можно считать утешением – кто-то хоть раз попробовал не делать ничего, кроме talking sense. Эйзенхауэр⁶ – опасный болван, а комбинация, благодаря которой они пришли к победе – Тафт⁷ как Хугенберг⁸, крупный капитал плюс Эйзенхауэр как Гинденбург⁹, отупевшие вояки плюс Маккарти или Никсон¹⁰ как… (но об этом лучше даже не говорить) в любом случае бандитская аура уже не внушает бодрости. Видите, у меня голова идет кругом. Мы участвовали в выборах впервые за двадцать лет и можем лишь надеяться, что это был не последний раз.

Будьте здоровы, дорогие, напишите пару строк, как дела у вас обоих. У меня радостные новости от Пипера.

Всего наилучшего вам обоим. Как всегда

Ваша Ханна

P. S. Пожалуйста, спросите мужа, получил ли он новую книгу Фёгелина¹¹ «Новая наука политики»¹² с обширным анализом Макса Вебера. Его часто цитируют. Если нет, я сразу ее отправлю. На мой взгляд, это не всегда верная, но тем не менее важная книга. Первое фундаментальное обсуждение настоящих проблем со времен Макса Вебера.

1. Ганс (Ганно) Вальц (1930–1983) – врач, сын Лотте и Вильгельма Вальц.

2. Штефан Андерс (1906–1970) – немецкий писатель.

3. Мэри Т. Маккарти (1912–1989) – американская писательница, близкая подруга Х. А.

4. Речь идет об американских президентских выборах.

5. Эдлай И. Стивенсон (1900–1965) – американский политик, с 1948 по 1952 г. губернатор Иллинойса, на выборах в 1952 и 1956 гг. проиграл президентские выборы кандидату демократической партии Эйзенхауэру.

6. Дуайт Д. Эйзенхауэр (1890–1969) – с 1953 по 1961 г. 34-й президент США.

7. Роберт А. Тафт (1889–1953) – американский политик, в 1948 и 1953 г. безуспешно выдвигался в кандидаты на пост президента от Республиканской партии.

8. Альфред Хугенберг (1865–1951) – экономист и политик, в 1933 г., несмотря на то что не состоял в партии, участвовал в формировании администрации Гитлера.

9. Пауль фон Гинденбург (1847–1934) – с 1925 по 1933 г. рейхспрезидент Германии, в 1933 г. назначил Адольфа Гитлера рейхсканцлером.

10. Ричард Никсон (1913–1994) – в то время сенатор Калифорнии, с 1953 по 1961 г. вице-президент, с 1969 по 1974 г. 37-й президент США.

11. Эрик Фегелин (1901–1985) – немецкий политический философ, историк философии и религиовед, с 1938 г. преподавал в различных университетах США, в первую очередь в Стэнфорде.

12. Vogelin E. The New Science of Politics. Chicago, 1952; Фегелин Э. Новая наука политики. СПб.: Владимир Даль, 2020.

138. Карл Ясперс Ханне АрендтБазель, 29 декабря 1952

Дорогая Ханна!

Когда собираешься ответить обстоятельно, иногда рискуешь не ответить вовсе. То же произошло и с Вашим письмом, требовавшим подробных раздумий, в котором Вы ответили на мои замечания по поводу книги о Рахели. К тому же и в отношении присланной статьи Блюменфельда у меня возникло чувство, что я скорее должен сказать что-то о еврейском вопросе, а не о Рахели. При этом, если бы возникла необходимость, мне хотелось бы защитить от Вас и Блюменфельда многих выдающихся людей, которые прожили жизнь немецких евреев. Я счастлив, что многие главы Вашей книги на самом деле опровергают «невыносимость» Рахели. Конечно, эта невыносимость существует – и Вы почувствовали ее острее, чем я, – в некоторых евреях современности. Нужно ли проецировать это и в прошлое, на судьбу Рахели? Но этот спор уже выше моих сил. Надеюсь, мы увидимся снова. Тогда я бы еще раз подробнейшим образом все с Вами обсудил. Выходит, я не перестану обращаться к Вам как к «немке» (Вы это знаете), при этом я, в том смысле, который вкладывает в это слово Мсье – в политическом смысле, – не являюсь «немцем» (по паспорту – разумеется, но не испытываю по этому поводу удовольствия).

Я не писал, и на то есть причины. Вскоре после смерти Эрнста Майера дала о себе знать старая болезнь (сильное кровотечение, которое мы пытаемся остановить). Спустя пять недель я – вопреки врачебным, но не моим собственным, прогнозам – снова в полном порядке. Чувствую себя почти так же хорошо, как и прежде. Но на протяжении некоторого времени я не мог ни писать, ни говорить, ни читать. Поэтому не получилось написать и Вам. Сейчас многое предстоит наверстать. Работа съедает все время, нужно вернуться к брошенным делам, но в этом не было бы ничего страшного, если бы работа не поглощала и все остальное.

Поэтому я вынужден просить Вашего мужа о терпении. Его чудесное подробное письмо¹ произвело на меня сильное впечатление. Я с радостью поддержу его потрясающее дело. Но оно пока не до конца мне понятно. Однако его воодушевление сразу пробуждает уверенность в том, что творится нечто прекрасное.

Рождество было удивительно спокойным. Мы намеренно отказались от визитов. Моей жене была наконец необходима тишина для размышлений и спокойного сна. Здесь замечательно. Приступы головокружения, слабости, головные боли в результате не принесли большого вреда. Ее душа так же отзывчива, как и в юности. Тяжелый этап, который ей пришлось пройти, уже в прошлом (эти периоды душевной подавленности и раздражительности возвращаются на протяжении всей жизни, благодаря опыту и упражнениям она научилась ими управлять, но иногда они приносят много страданий, поэтому счастливые времена кажутся тем свободнее и радостнее). Смерть Эрнста Майера омрачила нашу жизнь, жена переживает еще сильнее, чем я. Это неизбежно.

Когда я думаю о Вас, представляю Вас за усердной работой, на «тропе по вершинам»: Вы совершите неожиданные открытия, найдете доказательства и обретете счастье духовной жизни. В свою очередь, я надеюсь, что Вы обнаружите в Марксе интеллектуально ответственный источник того, что могло привести к тоталитаризму. В его личности скрыта нетерпимость, даже террор. Эта преемственность сохраняется до самого Ленина. Вопрос в том, столь ли резок переход от Ленина к Сталину, каким он видится Вам. Мне кажется, Вы правы, но даже там, где исчезает настоящий марксизм, сохраняется что-то от того, что составляет характер Маркса, его настроения и побуждения, предшествовавшие марксизму. Он был роковой фигурой, как и Лютер: не столько из-за своих идей, но из-за природы, в которой заключены эти идеи. Демонов не существует, но в таких людях от них что-то есть. Нужно заметить их, если только это возможно, чтобы освободиться. Но в первую очередь необходимо бороться с ними, насколько хватит сил.

Сердечный привет и наилучшие пожелания вам обоим, а также поздравления с Новым годом от меня и жены

Ваш Карл Ясперс

1. Письмо от Генриха Блюхера Я. от 16 ноября 1952 г.