Текст книги "Письма, 1926-1969"

58. Карл Ясперс Ханне АрендтГейдельберг, 16 мая 1947

Дорогая и уважаемая!

Ваш новый вариант дорогого мне «Посвящения» получил мое полнейшее одобрение. Благодарю за Ваше усердие!

Я был «расстроен» не из-за Вас, но из-за обстоятельств, вследствие которых необходимы подобные оправдания. Здесь Вы ничего не можете изменить. Возможно, мое самосознание немца и взращенная с младых ногтей уверенность в том, что немецкие евреи – немцы, сегодня превратились в вопрос, ответить на который я могу в мыслях, но не на словах. Когда-то в 1932 году (точную дату я уже не помню) мы с Вами осознали разницу¹, которую я и тогда не воспринимал на свой счет: нечто, не абсолютное само по себе, но и не пустяк. Настоящее положение дел (между мной и моей женой все обстоит точно так же, и мы все еще это обсуждаем) – лишь повод повлиять на состояние мира, в котором подобные проблемы становятся несущественны. Меня никогда не назовут немцем, если при этом мои еврейские друзья не смогут считаться немцами или немцами перестанут быть швейцарцы, голландцы, Эразм, Спиноза, Рембрандт и Буркхардт. Я, вместе с Максом Вебером, также поддерживал идеи о немецком политическом величии, считая при этом Швейцарию и Голландию немецкими, что, к счастью, не подвергало их политическим рискам и предоставляло «немецкому» возможность существования, находившуюся под угрозой в Германской империи (например, в 1914-м). Тот факт, что эта Германская империя не только не рухнула, но и уничтожила «немецкость», представив ее преступной чертой, не упраздняет другую возможность, относящуюся к нашим благородным воспоминаниям (от Фрайхера фом Штайна² до Макса Вебера). Но ослепленные этой возможностью, мы серьезно ее переоценили. Только во времена национал-социализма я понял, что моральное бедствие началось еще в 1860-е, и увидел облик некоторых до того высоко ценимых умов: уже тогда все было так же, как теперь, словно плебейские восстания XIII века прикидывались национальными. Но я увлекся… Как обрести себя без твердой почвы под ногами нам еще предстоит узнать. Теперь и впредь суша – место, где встречаются «Нои», поэтому я так рад общению с Вами.

Вы говорите о предисловии как «неподходящем» и «несвоевременном» – я должен смириться с этим, потому что молчал во времена нацизма и в то же время хочу надеяться, что Вы говорите об этом не всерьез, ведь гестапо еще не стоит у дверей, а угроза далека. Похожим образом меня заклинают молчать мои шурины (особенно голландец³). Но это последние остатки «подозрений», которые и я в конце концов заслужил. Но я не готов поверить, что Вы действительно о них думаете.

То, что Вы пишете в отношении процента «убийц», я считаю верным, даже от общей массы населения. Несмотря ни на что: я не знаю, кто «немцы» сегодня, масса людей в своих внешних проявлениях и манере выражаться – лишь проявление «привычки», привитой воспитанием и обстоятельствами. Они ничего не знают о самих себе и повторяют сказанное другими.

Лекция Вейля о немецких университетах показалась мне выдающейся.

Я отвечаю не на все вопросы Вашего письма: могу лишь Вас поблагодарить.

Заканчиваю письмо только 18-го числа. Делаю все в глупой суете. В июле, возможно, лекции в качестве приглашенного лектора в Базеле, новый цикл лекций здесь, в Гейдельберге⁴. Иногда кажется, голова вот-вот взорвется. К тому же очень много того, что Вы называете «чепухой». Долго так продолжаться не может. Созерцательность и «леность» – источник всех удачных мыслей. Моя нынешняя жизнь грозит превратиться в «фабричную».

Сегодня занимался китайцем Мо-цзы⁵ (V в. до н. э.): фанатичный рационалист, утилитарист, монотеист и экономист-плановик (сегодня именуемый социалистом), человеколюбие как принцип, но сам он лишен человеколюбия, жестокий аскетичный устроитель мира: принудительно насаждает человеколюбие. Знакомая история. Меня захватывает китайская духовная борьба того созидательного столетия. Не Мо-цзы, но по истине великие мыслители того времени были мне утешением с 1937-го: человечество произошло от одного корня. Там, в Китае, существовала чистейшая, непринужденная человечность. Затем, в конце III века пришел Цинь Шихуанди⁶, китайский Гитлер (если это не слишком серьезное оскорбление для этого все-таки великого китайца). Можно ознакомиться с речью одного министра этого деспота в свидетельствах одного китайского историка приблизительно 100 г. н. э. во французском переводе⁷: точно Геббельс. И вскоре наступил конец эпохи великих созидательных мыслителей. Конечно, все еще оставались образованные ученые, необходимые для государственных нужд, и скептики – вот подготовка к лекции.

На семинаре: Кант⁸. Уже два превосходных реферата. Страстно рассудительная молодежь со склонностью к изучению Канта: докладчиками были химик и математик.

С сердечным приветом,

Всегда Ваш, К. Ясперс

Должен ли я отправить Вам Вашу диссертацию⁹? У меня по случайности оказалось два экземпляра, и я подумал, что у Вас вероятно не осталось ни одного.

Отправляю Вам сборник стихов Хаусхофера¹⁰ (сын «геополитика» и национал-социалиста Хаусхофера¹¹). Он меня тронул.

1. См. п. 22–24 и п. 59.

2. Карл Фрайхер фом Штайн цум Альтенштайн (1770–1840) – прусский государственный деятель.

3. Эрнст Майер.

4. См. п. 52, прим. 2.

5. Мо-цзы (479–381 гг. до н. э.) – китайский философ и этик, в некоторых источниках считается основателем религиозного учения, широко распространенного в Древнем Китае.

6. Цинь Шихуанди, первый китайский император, время правления: с 221 по 210/206 г. до н. э; создал первое централистско-бюрократическое единое государство Китая, название государства Китай происходит от имени его династии.

7. Речь идет о: Granet M. La civilisation chinoise. La vie publique et la vie privee. Paris, 1929, p. 55, 114.

8. В летнем семестре 1947 г. Я. вел семинар о «Критике чистого разума» Канта.

9. См. п. 10, прим. 1.

10. Альбрехт Хаусхофер (1903–1945) – лирик и драматург. В 1946 г. были выпущены его «Моабитские сонеты», написанные в тюрьме. В 1945 г. арестован гестапо из-за связи с движением Сопротивления и расстрелян.

11. Карл Хаусхофер (1869–1946) – генерал-майор Баварии, с 1921 по 1939 г. профессор географии в Мюнхене, основоположник геополитики Германии.

59. Ханна Арендт Карлу Ясперсу30 июня 1947

Дорогой Почтеннейший,

Какое страшное недоразумение. Писать письма – опасное хулиганство. (Видите, я снова преувеличиваю.) Нет, я ничего не имела в виду, говоря о «прямо сейчас несвоевременном», кроме того, что я, во-первых, боюсь, что не могу справедливо оценить положение дел в Германии, и знаю лишь, что еще не перевелись представители власти, которые предпочитают отвечать на доводы с помощью револьверов. И во-вторых, я верю в своевременное и несвоевременное в политике, как и Вы: и в этом действительно нет никакого оппортунизма.

О Вашем молчании: я всегда относилась к нему с уважением, даже в 1933-м, когда в течение нескольких месяцев ослепления еще полагала, что Вы могли бы помочь, если бы не молчали. Возможно, Вы припоминаете: в апреле 1933-го Вы были в Берлине, я задала Вам прямой вопрос и получила прямой ответ. Пожалуйста, поверьте, не существует «остатков», как и «подозрений», их точно нет и у Ваших шуринов. Скорее всего, они тоже просто боятся. Мы довольно трусливый народ. Если бы сейчас Вы могли ответить, что прекрасно стреляете, как американский шериф, который может молниеносно выстрелить сквозь брючный карман, все было бы хорошо.

Благодарю Вас за сборник Хаусхофера, который меня тоже весьма тронул. Если бы у Вас получилось прислать мне экземпляр диссертации, было бы чудесно. У меня остался один, который в Париже, в предвкушении путешествия по морю, я уронила в ванну, так что выглядит он соответствующе. Кроме того, я то и дело получаю запросы из университетских библиотек.

Но позвольте вернуться к еврейскому вопросу. Я хорошо осознаю разницу между нами, из-за которой Вы однажды сказали (или написали), что все мы были в одной лодке. Я уже не помню, ответила ли или только подумала, что с Гитлером в роли капитана (это было до 1933-го) мы, евреи, не сидели бы в той же лодке. Но и это было неверно, поскольку в подобных условиях Вам бы тоже не нашлось в ней места, в лучшем случае в роли заключенного. В условиях свободы каждый должен иметь право самостоятельно решать, кем бы он хотел быть: немцем, евреем или кем угодно еще. В безнациональной республике, как в Соединенных Штатах, где национальность и государство не равны друг другу, это в той или иной степени становится вопросом исключительно социального или культурного значения, бессмысленного в политическом отношении. (Например, так называемый антисемитизм здесь носит исключительно социальный характер, те же люди, что никогда не станут жить в одной гостинце с евреем, будут возмущены и удивлены, если их еврейские сограждане окажутся лишены права голоса. Конечно, все может измениться, но пока дела обстоят именно так.) В национально-государственной системе Европы все гораздо сложнее, но, боже мой, если немец говорит, что он скорее был бы итальянцем или vice versa, и поступает в соответствии с этим, – почему нет?

Если немецкие евреи больше не хотят быть немцами, безусловно, нас нельзя в этом упрекать, но, конечно, это выглядит немного странно. Но тем самым они хотят сказать, что не собираются разделять политическую ответственность Германии, и в этом они снова правы. Сам по себе этот факт уже имеет определяющее значение. Понимаете, и для меня, и для многих других сегодня уже совершенно естественно, открыв газету, в первую очередь проверить, что творится в Палестине – хотя я вовсе не собираюсь туда отправляться и почти полностью убеждена, что там все пойдет наперекосяк.

Я бы хотела такого (недостижимого сегодня) изменения обстоятельств, при котором каждый смог бы выбирать, где ему реализовать свою политическую ответственность и в условиях какой культурной традиции он чувствует себя лучше всего. Вместе с этим наконец закончатся и повсеместные генеалогические исследования.

На мой взгляд, прямо сейчас важнее всего не переоценить такие вопросы, поскольку иначе все снова забудут, что вполне возможно это – потоп, во время которого лучше нигде не чувствовать себя как дома, не полагаться ни на один народ, так как в одно мгновение он может превратиться в массу и стать слепым орудием разрушения.

Мы с Мсье иногда возвращаемся к обсуждению еврейского вопроса, и если я оставляю его в покое, он возвращается к своим, как я их называю, ассимиляционным корням. И в сфере исключительно частного я с радостью признаю, что невероятно трудно понять, почему господин или госпожа Такие-то перестали быть немцами, если совершенно очевидно, что они ими являются.

Хелена Вирусовски написала Вам лично после долгого вечера у меня. Вы очень обрадовали ее своим дружелюбным письмом, я была счастлива, поскольку совершенно неважно, какое решение она примет, такое письмо было необходимо ей как хлеб. Она никогда не устроится в этой стране и не сможет быть по-настоящему счастлива, но несмотря на это, для нее вернуться сложнее, потому что она идентифицировала себя с Германией и раньше и ее реакция на происходящее куда острее, прежде всего потому, что в области политики она страшно наивна.

Как замечательно, что Вы в Базеле¹; и как замечательно, что Вы можете столь многого добиться, я надеюсь, Вам удастся держаться подальше от администрации. Вы опубликуете лекции там же²? Женевская речь в наборе у Commentary. Я надеюсь, они опубликуют ее осенью, чтобы она вышла одновременно с «Вопросом о виновности».

Здесь прекрасно, отпуск. В этот раз он мне по-настоящему необходим.

От всего сердца желаю Вам всего наилучшего. И избавьтесь от «подозрений», хорошо?

Всегда Ваша

Ханна

1. См. п. 56, прим. 1.

2. В Базеле Я. читал лекции, которые позже были опубликованы в книге «Философская вера» в 1948 г. в Мюнхене, текст пятой лекции «Философия и антифилософия» в книгу не вошел.

60. Карл Ясперс Ханне АрендтКран в Ронетале, 20 июля 1947

Дорогая и уважаемая Ханна!

Мы получили Ваше любезное письмо в Швейцарии. Оно наполнено радостью Вашего отдыха! Из него я впервые узнал, как Вы устаете от повседневных трудов. И как бы я хотел – хотел бы пожелать этого Вам, – чтобы кто-то столь одаренный, как Вы, имел в своем распоряжении достаточно свободы и времени на размышления и творческую работу, ведь Вам действительно есть, что сказать, и Вас часто посещают почти гениальные озарения. Теперь у Вас есть хотя бы несколько недель. Пусть эта свобода, в прекрасном окружении, в радостном сопровождении Мсье, позволит Вам приблизиться к цели, которую Вы преследуете.

Прочитанная мной по приглашению лекция в Базеле имела «успех». Я приехал на неделю позже назначенного срока, так как документы из Берлина пришли с опозданием. То были последние дни семестра, все уже разъехались. Ректор и представитель приглашающей стороны посоветовали приехать в октябре – сейчас вряд ли получится собрать полную аудиторию. Сейчас они бы оплатили наш отдых¹, а в октябре мы бы с успехом наверстали пропущенные лекции. Я был достаточно дерзок и настоял на том, что лекции должны быть прочитаны сейчас. В октябре я бы не смог приехать еще раз (из-за семестра в Гейдельберге, поскольку не смогу взять еще один отпуск). Была выбрана аудитория, мне предоставили кресло. Но в первый же день пришлось переехать в актовый зал. Я беспокоился лишь о том, что не удалось найти для меня кресло и там. 500 слушателей. С каждым днем их становилось все больше. В конце концов мне удавалось пройти к своему месту лишь сквозь заднюю дверь, протискиваясь сквозь стоявших – Вы понимаете, как я был счастлив (иначе не стал бы об этом рассказывать), но счастье вскоре поблекло. Это всего лишь представление, в котором я и сам превратился в куклу и мог хорошо играть свою роль лишь когда относился к происходящему серьезно. Поэтому все проходит так блекло. Но я вспоминаю, что в мире есть Ханна Арендт и пара «Ноев», и чувствую, что для меня куда важнее любого пустого успеха Ваше единомыслие.

Темой была «философская вера». Возможно, я опубликую шесть лекций и отправлю их Вам. Говорят, теологи «в ужасе»: скверно думать о чем-то подобном, еще хуже – говорить вслух (в Германии сегодня дела обстоят еще хуже: нацистский образ мыслей переходит в церковь – недавно я получил приглашение к участию в выборах представителя общины (протестантской), необходимое условие для участия в выборах – новая письменная исповедь Христу, не Богу!). «Экзистенциалисты» считают меня своего рода старомодным теологом. После дискуссии состоялось собрание. Немногим удалось высказаться. «Коллега» Генрих Барт² (брат теолога³, сам заведующий кафедрой философии в Базеле) спросил меня, где в истории философии я чувствую себя как дома, и сравнил меня с Фихте! Я ответил, как мне кажется, чрезвычайно любезно, но дал Фихте характеристику, которой он заслуживает, несмотря на его гений. После трех вопросов и трех моих ответов все замолчали. Ничто не могло их взбодрить, сколько бы вопросов ни задавал я сам. Меня одолело чувство неловкости, казалось, что я заговорил их «до смерти». После этого я получил письмо от одного из доцентов с его недавно опубликованной работой⁴. Он выразил благодарность, как мой бывший – двадцать пять лет назад – «ученик» и сказал: трансценденция для него пуста, экзистенция без трансценденции и есть свобода и т. д. Он не высказывался, так как это показалось ему фамильярным. Поэтому настоящая дискуссия так и не состоялась. Одобрение со стороны некоторых уважаемых мной людей, в остальном – пустой спектакль. Новое приглашение в апреле! – для нас особенно радостное.

Мы живем здесь как в раю. Жена уже отказывает себе в кулинарных удовольствиях, так как боится поправиться. Восхитительный пейзаж, 1500 метров над долиной Ронеталь, окруженной высокими горами. Бесконечная игра облаков, ни одного пасмурного дня. Каждый час земной жизни проходит в комнате с видом на весь окружающий мир, на балконе – всегда на свежем воздухе. И мы наконец-то по-настоящему одни. Невероятное волшебство и насыщенная, настоящая действительность. Жена исследует маршруты для прогулок, и подходящие для меня мы проходим вместе. Я отредактировал тексты своих лекций и в некоторой степени подготовил их к печати. Все они довольно абстрактны. В апреле я решился на выбор конкретной темы: взгляд на мировую историю в целом.

И еще пара слов о Вашем прелестном письме. Я не воспринял «подозрения» по-настоящему всерьез. Я благодарен Вам – от них я избавился. Это точка сверхчувствительности: у моего «Вопроса о виновности» серьезные личные корни – тем более глубокие, чем сильнее я осознаю, что снова поступил бы точно так же, как прежде. Для непритязательности есть причина. Вы и мои шурины «боитесь» за меня, я знаю. Я и сам боюсь. В политике нужно уметь приспосабливаться – но я никогда не занимался политикой в этом смысле, не обладал для этого необходимым талантом, я все еще открываю свою глупость – даже в тесных стенах университетской политики, где меня обманывает и использует в своих интересах любой хитрец – без злого умысла, инстинктивно.

Я разделяю все Ваши взгляды в вопросах «нации», свободы выбора политической ответственности и государства. Но все же это нечто, что нельзя выбрать, но необходимо «перенять». Это не сможет изменить даже лучший и справедливейший мировой порядок. Я не вижу здесь недостатков, но – пусть и печальное – преимущество. Если кто-то скажет: Вы – немецкая еврейка, я – немец, это всего лишь слова, и все зависит от того, как мы их истолкуем. Я непрерывно размышляю о том, что значит для меня быть немцем. До 1933-го это никогда не было для меня проблемой. Теперь же имеет место факт, который я особенно остро почувствовал в Швейцарии, острее чем дома, в Гейдельберге, весь мир единогласно кричит: ты – немец. Когда-нибудь я надеюсь дать свой ответ.

Мне кажется, определить, что такое еврей проще, чем определить, что такое немец. Это библейское верование и объединяющая идея: без них, на мой взгляд, еврей перестает быть евреем. Но вместе с ними он независим и от любой политики, и от Палестины. Палестина кажется мне временной, преходящей проблемой эпохи национального мышления, невероятно важной для вопроса о еврейской экзистенции, в действительности она не только политически неопределенна (в конце концов, всё вокруг политически неопределенно), но и представляет серьезную опасность для сущности еврейской экзистенции: она грозит умалением евреев до «нации» и следовательно грозит лишить их значения для духовного развития мира.

«Ассимиляция» для меня не принципиальный вопрос. Однако в частной сфере не может быть ни одного запрета. И Вы, и моя жена утвердили это собственными действиями. Требовать ассимиляции было бы так же бессмысленно. Мне кажется разумным опасаться ее, ведь если на свете не останется евреев, осознающих себя евреями, исчезнет нечто бесценное. Но что-то планировать или заниматься морализаторством в этом случае кажется мне невозможным.

Вопрос в том, не является ли в духовном и интеллектуальном отношении вся ситуация с Палестиной ассимиляцией в целом: евреи остаются, но лишь нацией, наряду с другими, которая со временем становится ничтожно малочисленна и незначительна, должны ли так же исчезнуть любые останки сублимации, «избранного народа»? Исчезнет ли иудаизм даже в тех, кто по-прежнему зовется иудеями. Но и это – лишь страх. Здесь нечего требовать.

Да, как верно, что Вы постоянно вспоминаете о всемирном потопе! Он должен оставаться ориентиром. После всемирного потопа должно что-то произойти. Жизнь продолжается. Мы должны хотя бы найти звезду, чье сияние ведет к цели: нечто вроде идеи мирового порядка, которая в то же время открыта влиянию трансценденции и не приводит к простоте организации, рациональному закону на любой случай, к антиисторичности мнимого рая: без евреев я не могу представить себе этот путь, исторический, а потому связанный историей. Отсюда возникает мое беспокойство: в Палестине они могут потерять душу. Возможно, поэтому решением будет стремиться к Палестине и не посетить ее, поскольку задача состоит в том, чтобы жить среди всех народов и в то же время противостоять им, до тех пор пока они хотят оставаться лишь народом. Это была бы новая форма жизни «вдали от дома», которая во все времена была свойственна библейской религии. Отсюда возникают напряжение, восхищение и истинная бесконечность пути.

Ах, если бы Вы были здесь – и мы могли побеседовать! И я вынужден был бы Вас разочаровать, поскольку могу выдержать не больше часа, после чего должен прилечь, устаю…

Позавчера здесь был Веркор⁵ в компании управляющего его издательством. Он хочет как можно больше издать в Edition de Minuit, по возможности перевести все мои работы. Пока не удается. У них есть связи среди представителей высшей власти, и потому они считают, что смогут раздобыть для меня официальное разрешение в Берлине. К сожалению, я сомневаюсь. Но, конечно, мечтаю о переводах. Предварительно мы обо всем договорились. Я только познакомился с Веркором. И сразу проникся к нему симпатией: умный, человечный, проницательный. Это сочетание доброты, ясности, бескомпромиссности, которые порой встречаются в французах.

Если Вы пишете мне в Германию, лучше не упоминать переводы. Все письма вскрывают. Меня пугают даже лишние вопросы, так как я никогда не знаю наверняка, как именно я нарушил эти изощренные законы. Между нами дело обстоит следующим образом (на случай допроса): на Ваше имя я оформил дарственную на права на перевод. После этого заявилась американская полиция. Я предоставил подробный отчет, отозвал дарственную. Мое письмо пришло с опозданием: Вы уже успели воспользоваться своим правом, и далее – Вы не принимаете отмену дарственной. Мне написали из полиции (высылаю Вам копию), что мои предыдущие действия не станут поводом для последующих разбирательств. Поэтому я не волнуюсь из-за «Вопроса о виновности», как не волнуюсь и из-за всего, что происходит без моего явного одобрения. Если необходимо что-то обсудить, мы должны подождать до апреля. Надеюсь, к тому времени я снова буду здесь, хотя бы на 10–14 дней. О времени напишу заранее из Гейдельберга.

Если Вам будет угодно, напишите, над чем Вы работаете сейчас. Дела с Ламбертом Шнайдером идут медленно. Снова и снова технические помехи. Ремонт оборудования почти невозможен. Типография для такого объема работы слишком мала. Катастрофически не хватает бумаги.

Пишу перьевой ручкой, из-за нее почерк еще хуже, еще труднее. Надеюсь, Вы не слишком сердитесь, пытаясь его расшифровать!

Всего наилучшего

Ваш Карл Ясперс

1. В дополнение к гонорару за Базельские лекции была назначена и оплата пребывания в Кране.

2. Генрих Барт (1890–1965) – швейцарский философ, позже коллега Я. в Базеле.

3. Карл Барт (1886–1968) – протестантский теолог, представитель диалектической теологии, с 1921 по 1935 г. занимал различные профессорские должности в Германии, с 1935 г. профессор в университете Базеля, относился к Я. с ироничной отстраненностью.

4. Предположительно речь идет о философе и психологе Гансе Кунце (1904–1982), чей двухтомный труд «Антропологическое значение фантазии» был опубликован в Базеле в 1946 г.

5. Веркор, псевдоним Жана Брюллера (1902–1991), французского писателя и сооснователя издательства движения Сопротивления Les Editions de Minuit.