Текст книги "Кот в лабиринте. Рассказы"

Часть II

Странная игра

В доме отдыха мы играли по вечерам в шахматы.

Однажды, когда силуэты пальм за стеклянной стеной фойе уже сливались с темнотой и игроки стали расходиться, ко мне подошел незнакомый мужчина. На вид ему было лет сорок. У него была приятная внешность, но какой-то странный, тревожный взгляд.

Он попросил меня, чтобы я сыграл с ним одну партию.

Мы расставили фигуры. Я ждал, чтобы он сделал первый ход, но он вдруг оцепенел, глядя прямо перед собой в пространство. Обо мне он явно забыл.

– Начинайте, – сказал я нетерпеливо.

Он вздрогнул:

– Да, конечно. Белые у меня… Извините.

Он напряженно думал над каждым ходом, но вскоре сделал грубую ошибку и проиграл.

Увидев, что я собираюсь уходить, он начал торопливо объяснять:

– Подождите, прошу вас. Я и не рассчитывал на победу. Я выбрал вас потому, что вы здесь самый сильный игрок. Но я хочу вам предложить сыграть по другим правилам. Вы только не удивляйтесь… Перед каждым ходом будем бросать монетку, чей ход следующий. Если сложится ситуация – шах королю противника, то ход автоматически переходит к партнеру.

– Но ведь так каждый может сделать несколько ходов подряд. Игра утратит всякий смысл, – сказал я, поднимаясь из-за стола и давая понять, что разговор окончен.

– Что вы! Именно так она обретет более глубокий смысл, – сказал он многозначительно. По-видимому, прочитав мои мысли, добавил: – Нет, я не сумасшедший. Прошу вас, не уходите!

– Завтра, – сказал я, лишь бы он от меня отстал.

Но от него было не так-то легко отделаться. Он начал меня упрашивать, буквально умолять.

В конце концов, я уступил – сумасшедшим надо уступать.

Он выбрал сицилианскую защиту. Впрочем, смешно об этом говорить, сразу же возникла позиция, не имеющая к этой защите ни малейшего отношения. Сначала везло мне, но потом он получил возможность сделать четыре хода подряд и я проиграл.

Игра носила теперь случайный характер и было непонятно, какой план выбрать. Обычно я думаю на три-четыре хода вперед, но теперь не помешал бы компьютер.

Меня поразило, что эта – совершенно незаслуженная – победа привела моего партнера в такой неописуемый восторг.

– Вот видите! – воскликнул он. – Вы намного сильнее меня, но удача была на моей стороне, и я выиграл! А вы в проигрыше!

Несмотря на абсурдность ситуации, эти слова меня задели. Неужели случай уравнивает сильного игрока и слабого? Не может такого быть… Теперь уже я предложил ему сыграть еще одну партию. И снова проиграл. Ему действительно везло.

Вдруг я сообразил, какая тактика уменьшит шансы противника на победу. Следует постоянно исходить из того, что следующие три-четыре хода не твои. Чтобы одному из играющих выпало пять ходов подряд, случалось редко. Игра стала однообразной и скучной, главное было – не допустить до шаха своему королю, чтобы ход не перешел к противнику.

Так как речь шла лишь о вероятностях, то эта тактика могла обеспечить успех лишь при большом количестве партий. Меня охватил азарт. Захотелось проверить свою гипотезу. Сделав ему предложение сыграть двадцать партий, я спросил, какой перевес убедил бы его в превосходстве противника.

– Думаю, пятнадцать: пять. —Но этого не случится.

Мы закончили матч далеко за полночь. Я выиграл двенадцать партий, проиграл три, остальные – ничья.

Я торжествовал и не обращал внимания на его поникший вид. Поднимаясь в лифте, я размышлял вслух, какие принципы можно было бы еще применить в таком варианте игры. Он молчал с отрешенным видом.

– Как вам пришло в голову так модифицировать шахматы? – спросил я.

– Я много размышлял о жизни, – ответил он, помедлив, и тяжело вздохнул.

– Модель жизни? – предположил я.

– Да. Только до сегодняшнего вечера я считал, что случай, везение, дает слабому возможность победить сильного.

– В одной партии – да, но выиграть целый матч… Нет, это исключено.

– Лучше бы я с вами не играл, – произнес он очень тихо.

– Не принимайте так близко к сердцу, – сказал я. – Это всего лишь игра.

Когда лифт остановился на девятом этаже, он вышел, не попрощавшись. Всё еще размышляя над его странным поведением, я вошел в свой номер.

Из приоткрытой двери, ведущей на балкон, веяло тёплым воздухом южной ночи. Я вышел на балкон. Звезды в черной бездне ярко мерцали. Время от времени темень над морем прорезал луч прожектора. Безудержно стрекотали цикады. Я подумал: какая чудесная ночь! Как прекрасна жизнь!

За завтраком сосед по столу сказал мне:

– Вы уже слышали, какое у нас тут ужасное происшествие?

– Нет. А что случилось?

– Мужчина выбросился ночью с девятого этажа. Жуткая история. Между прочим, я даже немного знал его. По вечерам он тоже ходил смотреть, как играют в шахматы. Он произвел на меня довольно странное впечатление. Недавно его бросила жена. Он весьма сбивчиво об этом мне рассказывал. Она якобы полюбила другого, как он выразился, более «блистательного», преуспевающего человека. Но он надеялся ее еще отвоевать. Всё твердил: «Мне повезет, обязательно повезет»…

Ты не доедешь

Она лежит, не открывая глаз и думает: «Он придет сегодня. В двенадцать».

Вдруг с нее сдергивают одеяло: «Подъем!».

Она открывает глаза. Серые стены палаты. Металлические кровати. Медсестра идет от одной кровати к другой и сдергивает одеяла с больных, которые тщетно пытаются продлить сон.

Она садится, спускает ноги на пол. Семь часов утра. До его прихода остается еще пять часов.

Другие больные тоже встают. На всех одинаковые белые мешковатые рубашки. У кроватей стоят стоптанные мужские тапочки. Такие же и у нее. Она смотрит на свои тапочки. Твердая подошва закреплена маленькими гвоздиками. В правом тапке торчит кончик гвоздя. На каждом шагу гвоздь колет ей ногу. Но она не хочет их менять. У кладовщицы остался только сорок пятый размер. Эти, хоть и с гвоздем, тридцать восьмой. Он не должен видеть ее в тапочках сорок пятого размера.

Она идет мыться. Стоит, глядя на спины в халатах, пока не подходит ее очередь.

Потом присоединяется к медленной процессии, которая бредет в коридоре по кругу, всё по кругу. В обоих концах коридора окно. За стеклом решетка. Под одним окном растет молоденькая березка, на которой только что зазеленели листочки, из другого окна видна серая будка проходной. Там, в дверях, через пять часов должен появиться он. Посередине коридора висят часы в дешевой деревянной раме.

Круг. Второй круг. Березка. Часы. Будка. Часы. Семь двадцать. Будка. Семь двадцать две. Березка. Семь двадцать четыре… Гвоздь. На каждом шагу гвоздь колет пятку. Семь пятьдесят восемь. Березка. Будка… Без двух минут девять…

– Завтракать!

Она становится в конец очереди и ждет, когда ей подадут из люка жестяную миску с кашей. Получив миску, садится за стол. Пробует кашу и думает: «В двенадцать часов он будет здесь». Она приподнимается из-за стола. Санитарка преграждает ей путь:

– Ты куда? Кашу доешь!

Все уже позавтракали. Лишь она одна сидит за столом.

– Ешь! – говорит санитарка. – Ешь!

Круг. Снова круг. Без двадцати десять. Березка. Будка… Две минуты одиннадцатого… Восемь минут двенадцатого…

Она останавливается у окна и смотрит на узкую серую дверь будки. Через пятьдесят две минуты там должен появиться он.

– Ждешь? – спрашивает кто-то из больных за ее спиной.

– Жду.

– Ждешь?

– Жду.

– Ждешь?

– Жду.

Дверь проходной открывается. Появляется первый посетитель. Это не он. Дверь будки с внешней стороны вылиняла. Внутренняя сторона двери темно-серая.

Светло-серое. Дверь открывается. Темно-серое. Это не он. Светло-серое. Темно-серое. Не он… Светло-серое. Темно-серое. Не он… Светло-серое. Темно-серое…

Он!!!

В руках у него букет сирени. Он смотрит вверх, на окно, где за стеклом виднеется ее бледное лицо, и поднимает букет, весело приветствуя ее, высоко над головой. Она машет ему рукой и кидается к дверям.

«Боже мой! Как я его люблю!»

Дверь открывается. Он, уже слегка загоревший, входит, радостно улыбаясь, и протягивает ей цветы. Она прижимает букет к груди. Этот букет принадлежит иному миру, тому, где нет бесконечного хождения по кругу, и – свидетельствует о том, что тот мир все еще продолжает существовать. Без нее. Весенний, благоухающий и прекрасный.

Она смотрит на него, сияющего, ослепительно красивого, стоящего перед ней, и вдруг в ее душе зарождается смутное сомнение.

– Ты куда-то спешишь?

– Да. Извини, зашел только на пару минут. Мы собираемся сегодня съездить за город.

– Нет, – говорит она.

Он внимательно смотрит на нее и говорит:

– Минут пятнадцать можем посидеть.

Они идут к окну. Он садится в кресло, она на стул напротив него.

Березка за окном залита солнцем. Сегодня один из таких весенних дней, когда девушки впервые после зимы наденут босоножки.

– С кем ты едешь? – спрашивает она, напряженно разглядывая его.

– С Оскаром.

«С этим бабником», – думает она.

– Вы едете с бабами?

– Нет. Мы едем вдвоем.

– Вы едете с бабами!

– Мы едем вдвоем.

– Нет, я знаю – с бабами.

– Послушай, ты повторяешься…

– Это ты повторяешься!

Он поднимается с кресла.

– Мне пора. Оскар ждет в машине.

Она не отвечает.

Он поворачивается и уходит.

Она стоит, глядя ему вслед. Дверь за ним закрывается.

«Как я его ненавижу, – думает она. – Хочу, чтобы он умер!… Сейчас он уже с ними… Ненавижу! Садится в машину. Заводит мотор. Машина трогается с места… Оскар сидит сзади. Рядом с ним эта… Сильви. Нет, Малле… Нет, всё-таки Сильви. У нее на ногах белые босоножки. Рядом с ним… Кто сидит рядом с ним? Ее вижу совсем смутно. Я и не могу ее отчетливо разглядеть. Я же никогда раньше ее не видела. Но я знаю, что и она в белых босоножках. Как я ее ненавижу! Ненавижу Оскара, Сильви, белые босоножки и эту незнакомку. А больше всех – его. Да, его! Нет, вы не доедете!».

– Пойдем на укол!

Она вздрагивает, послушно встает и следует за медсестрой в процедурную.

«Они спаслись, – думает она. – Ушли от меня. Я больше не вижу их».

После укола она возвращается к окну.

«Я должна их поймать! Я их найду… Где же? Где?… А, вот они! Вот он сам, вот Оскар, вот Сильви. Только ту девицу, которая сидит рядом с ним, ясно не видно. Я вас поймала! Он идет на обгон. Обгон. Встречная машина… Ты больше никогда не будешь мучить меня! Встречная… Проехал… Нет, ты не доедешь! Вот! Он снова идет на обгон! Встречная… Боже, что же я делаю… Нет! Не надо! НЕ НАДО!!!».

 
***
 

Светло-серое. Темно-серое. Это не он. Что я наделала… Светлое. Темное. Не он. Я убила его. Светлое. Темное. Как я могла? Я не хочу жить… Не он… Он? Он!!!

– Здравствуй.

– Здравствуй!

Она вглядывается в его мрачное лицо.

– Что случилось?

Он молчит. Они идут к окну, садятся.

– Как ты съездил?

Молчание.

– Что случилось?

– Я не доехал. Авария.

– Авария?

– Я не заметил встречную машину… Думал о тебе. И вдруг ты так отчетливо встала у меня перед глазами.

– Вот как… Что с Оскаром и Сильви?

Он тяжело вздыхает:

– С ними всё более-менее все в порядке. У Риты небольшая царапина. Машину отдал в ремонт.

– А что с твоей девушкой?

– С какой девушкой? Моя девушка – ты.

– Значит, рядом с тобой не было никого? Прости меня!

– За что, дорогая? Нет, рядом со мной не было ничего. То есть я хотел сказать, никого…

Скелет

Попутчица неуловимо кого-то мне напоминала.

Поезд тронулся. Мы разговорились. Под монотонный стук колес я стал рассказывать ей о своей коллекции картин.

Сначала она внимательно слушала. Потом как-то странно улыбнулась и сказала:

– У меня тоже есть хобби…

– Да? Интересно! Какое?

– Я ищу скелеты.

– Ходите по ночам на кладбище? – пошутил я.

– Я ищу скелеты в шкафах.

– Вот как. Ну и… находите?

– Нахожу. Английская пословица, которую вы, как я вижу, сразу вспомнили, гласит: «у каждого есть в шкафу свои скелеты». Познакомившись с кем-нибудь, я именно с этого и начинаю. Смотрю, слушаю и думаю: «Дайте же мне скелет!».

– Не очень приятно. Простите… ко мне это тоже относится?

– А как же! Признаюсь, слушая вас, я думала: «А скелет?»…

– Ну и как, нашли? Или еще рановато?

– Нашла.

– Вот как… интересно, что вы там откопали.

Беседа наша становилась абсурдной. Я подумывал, как бы повежливее прервать её и сходить в вагон-ресторан.

– Вам действительно интересно? Далеко не все хотят, чтобы посторонние рылись у них в шкафах… Вернее, этого не хочет никто.

Я пожал плечами:

– А что я теряю? Утром мы расстанемся и больше никогда не увидимся.

– Да-да, – охотно согласилась она. – Ещё со времён «Крейцеровой сонаты» именно попутчикам принято открывать душу. Хотя мы с вами вряд ли расстанемся.

– Вагон-ресторан скоро закроется, а я еще не ужинал. Если имеете что сказать, говорите!

Она изучающе посмотрела на меня, затем медленно, с расстановкой, глядя мне прямо в глаза, произнесла:

– Вы убили свою жену.

Я встал, извинился (не продолжать же этот абсурдный разговор) и пошёл в вагон-ресторан.

Поезд трясло, меня то и дело бросало к стенам узких коридоров, и вдруг стала бить мелкая дрожь.

Мне безумно хотелось курить, но в ресторанах теперь не курят. Заказал бифштекс и коньяк – своего рода успокоительное средство.

Вот так. Думаешь, что общаешься с нормальным человеком, а тут вдруг выясняется, что перед тобой сумасшедшая. И ладно бы она держала свои мысли при себе! Какая наглость такое высказывать!

Мне вообще везет на неадекватных людей. Возможно, не только мне. Полоумных вокруг нас не счесть. Однажды я поехал к знакомому художнику за заказанной картиной, а его родственники мне на полном серьезе говорят: «Он вышел в окно». – «С какого этажа?» спрашиваю. «С третьего». – «Ну, это ещё ничего… Жив?» – «Жив. Только с переломом ноги и руки в больницу попал».

Но картина, написанная им просто восхитительна. «Безумное море» – так бы я её назвал.

Моя бывшая жена тоже «с приветом». В окно она, к сожалению, не вышла, но дома у нас был самый настоящий сумасшедший дом. Вещи – в ломбарде, денег нет. «Зачем ты сдала золото в ломбард? – спрашиваю. – Ведь его теперь выкупать придётся!». – «Ой, ты знаешь, я увидела такую блузочку, ну такую блузочку! Ты мне денег не даёшь, а упустить её нельзя…».

Почему же нельзя? Ради кого покупалась эта уникальная блузка? Не для любовника ли? Я предпочитаю женщин без всего, а не в блузочках.

Нет, мне всё же интересно, как эта нахалка пришла к выводу, что я убил жену? Про развод я ей рассказал, про раздел имущества тоже. Бывшая приехала за буфетом, а я ей очень спокойно объяснил, что не будем же мы его пилить пополам, его надо сдать в комиссионный магазин. Продадим и поделим деньги поровну. После моих вполне разумных слов эта безбашенная явилась втихаря, в моё отсутствие, с какими-то работягами и циркулярной пилой, и они действительно распилили буфет! Массив дуба! Загрузили половину на грузовик и увезли. Назло мне.

Мало того, она прихватила с собой и «Безумное море». Безумие притягивает безумие… «А картину почему не распилила?». – «Ой, так это же шедевр… Я её в ломбард сдала. Если она тебе нужна, выкупишь».

Про то, что жена год назад утонула, я ни словом попутчице не обмолвился… Или всё-таки сказал? Слушать эта особа умеет, вот я и трещал как тетерев на току.

От расследования отказались, дело ясное – несчастный случай. И всё-же… что-то этой бабе известно… Кого, кого же она мне напоминает?

Так. Теперь по порядку. Где она села в поезд? Там же, где и я. Могло ли быть так, что это продуманный ход? Вполне. Подсадная утка. Расчёт на то, что разоткровенничаюсь с попутчицей. Не зря же она на «Крейцерову сонату» намекала. Что там главное, в «сонате»? Ревность. И у меня – ревность… Потому и развелся.

Вернее, на развод подала жена. Ей надоело передо мной оправдываться… Так она сказала. Нет, это не я её утопил. Никакого насилия. Бутылку вина взял с собой на пляж – вот это да, было. Хорошо – две бутылки. И искупаться тоже я предложил. Тут нет состава преступления. Все взрослые люди. Все отвечают за себя сами. Так что… я никого не убивал. И бояться мне нечего. Могу смело вернуться в купе, и если она снова понесёт этот бред, расхохотаться ей прямо в лицо.

Я заплатил официантке и вернулся по трясущимся узким коридорам к себе. Моя попутчица куда-то вышла. Наверное, в туалет, решил я. Остановок за это время не было.

Я сел и взял в руки газету, которую начал было читать сразу после отправления поезда. Но появилась эта особа и помешала мне. Я и теперь не мог сосредоточиться. Бросил газету на стол и пошёл искать эту особу. Мне не терпелось продолжить беседу, чтобы… да, чтобы расхохотаться ей в лицо.

Оба туалета в нашем вагоне были свободны.

Проводник сидел в своём купе и читал газету. Я извинился и спросил, не знает ли он, куда ушла дама из моего купе.

Он заглянул в список пассажиров и удивленно посмотрел на меня:

– Так вы же один едете. Кроме вас там никого и не было.

Я растерянно смотрел на него.

– Если вам скучно, почитайте газету. Мы раздаем её пассажирам бесплатно. Перед отправлением положили всем на столики. Статейка там одна любопытная есть.

Я вернулся в купе. Дрожащими руками развернул газету.

Долго тупо смотрел на заголовок статьи: «Скелеты в шкафу».

Sic transit

Профессор встал, как обычно, в шесть часов утра и включил радиоприемник на кухне на полную мощность. Как всегда в этот ранний час, раздались торжественные звуки гимна. Радиостанция приступила к работе.

Его жена и дочь, спавшие на втором этаже прямо над кухней, из которой наверх вела простая деревянная лестница, вставленная в открытый сейчас люк, беспокойно заворочались во сне.

Налив в двухлитровый бидон воды, профессор опустил в него большой электрический кипятильник и закурил. Дым от сигареты медленно вился вверх, к потолку, и проник сквозь люк в маленькую спальню под косой крышей.

Жене профессора стал сниться пожар. Их дача горела. А пожарная команда, вместо того чтобы гасить бушующее пламя, выскочила из машины с духовыми инструментами в руках, встала по стойке «смирно» и принялась торжественно исполнять государственный гимн. Вырваться из этого кошмара супруге профессора помог звук льющейся из брандспойта воды. Она проснулась и поняла, что на кухне клокочет, почти переливаясь через край бидона, вскипевшая вода.

Жена спустилась вниз, выдернула кипятильник из розетки, заварила в кофейнике-термосе кофе и вернулась досыпать. Она уже давно подозревала, что мужу по утрам без нее скучно, и он нарочно включает радио так громко. Мысленно отругав его, она снова заснула.

Профессор, совсем забыв про свое намерение выпить кофе, осторожно ступал между грядками клубники. Капельки росы серебрились крохотными жемчужинками на листочках клубники в ранних, но уже теплых лучах летнего утреннего солнца. Высокий, в шортах, с длинными загорелыми ногами, он гулял между грядками, напоминая задумчивого аиста. Но вдруг он потрясенно замер на месте. Этого просто не может быть! Наука движется гигантскими шагами вперед. По вечерам, если повезет, в звездном небе можно увидеть яркую точку, движущуюся между звездами. Но это вовсе не приближающаяся к Земле комета Галлея, как можно подумать, а великое достижение разума и рук человека – искусственный спутник Земли. И все-таки – оказывается, перед некоторыми вещами наука бессильна! И одна из этих ужасных вещей – серая гниль, поражающая клубнику. Вот и сейчас некоторые красные ягоды выглядывают из серой слизистой массы. Так… у меня где-то была марганцовка… Ах да, в уборной на полке.

В крохотной квадратной прихожей, откуда вела дверь в туалет, профессор, к своему вящему изумлению (так рано!), увидел дочь.

С течением времени он начал смутно осознавать, что выбрал для зеркала не лучшее место, повесив его на белоснежной крашеной двери уборной. Перед зеркалом, казалось, никогда не сходя с этого места, стояла его дочь, мешая желающим посетить укромный уголок.

Над чем-то напряженно размышляя, дочь стояла сейчас там босиком, в ночной рубашке и внимательно изучала свое свежее, с нежным румянцем, лицо, где на щеке после сна осталась полоска.

– Доброе утро! – заулыбался профессор. – Ну как, тебя ночью не подменили?

Ответа не последовало, и он попытался подойти по-другому.

– Молодец, ты встала сегодня так рано.

– Попробуй сам разочек поспать под звуки гимна, – сердито ответила дочь, освобождая ему дорогу в уборную.

– Я забыл выключить радио? – испугался профессор.

– Радио и кипятильник.

И дочь удалилась с недовольным видом. На террасу. Курить и пить кофе.

Опрыскав грядки клубники раствором марганцовки, профессор начал колоть дрова. Через полчаса он сделал небольшой перерыв. Налил себе кружку кофе и, прихватив пачку сигарет, вышел на террасу, где обнаружил, что его длинноногая красавица-дочь, всё еще в короткой ночной сорочке, сидит, нога на ногу, в деревянном дачном кресле, пьет невесть которую чашку кофе и курит невесть которую сигарету.

«До сих пор в ночной рубашке!» – с осуждением подумал профессор.

– Ты не могла бы помочь матери приготовить завтрак? – спросил он очень деликатным, сдержанным тоном, усевшись напротив нее и прикуривая сигарету.

– Распоряжений не было, – спокойно ответила дочь, выдыхая голубоватое облако дыма. Ее лицо почти исчезло в нем.

– Могла бы сама поискать, чем заняться.

– Я делаю ровно то, что скажут. Инициатива здесь наказуема.

Дочь сладко потянулась и сощурила глаза.

– Лень родилась раньше нас, – добродушно сказал профессор, но дочь не улыбнулась. Вид у нее был мечтательно-отсутствующий.

Попивая кофе и с наслаждением затягиваясь сигаретой, профессор мысленно перебирал всё, что предстояло сегодня сделать. Он предвкушал несколько часов серьезной работы. Конечно, у него был отпуск, но он прихватил с собой статьи аспирантов. Их надо было прочитать и прокомментировать. А свою статью отредактировать. И еще – срочный перевод, готовый только наполовину. Начатая рецензия на докторскую диссертацию одного коллеги… В три часа приедет аспирант, отставший от графика. Хочет летом наверстать упущенное.

Докурив сигарету и забыв пустую кружку на столе, профессор начал снова колоть дрова. Физическая нагрузка тонизирует, и в итоге продлевает жизнь, думал он. Какое счастье, что я имею такую возможность!

Через час, сложив дрова аккуратно в поленницу, он расположился с очередной кружкой кофе на валуне под березой. День только начался, но как много уже сделано!

Закончив передышку, он пошел в комнату, которая на даче служила ему кабинетом.

Только он успел погрузиться в работу, как дверь открылась и на пороге появилась жена, явно чем-то недовольная.

– Почему ты оставил чашку под березой? – спросила она. Несколько секунд у него ушло на то, чтобы вернуться из реалий логики, пособие по которой он сейчас переводил, в реалии домашнего быта. Он понял, что каким-то образом провинился и попытался пошутить.

– Видишь ли, дорогая… Иммануил Кант говорил по этому поводу следующее… – он нахмурил лоб, пытаясь поточнее вспомнить цитату. Но жена не дала ему продолжить.

Ее слова подействовали на него почти как нокдаун. Ее не интересует, что сказал Кант. Она хочет знать, почему он опять оставил кружку в саду под березой. Дверь за женой закрылась, прежде, чем он успел ответить.

Профессор вздохнул. Почему оставил? По рассеянности, почему же еще… Ну, хорошо. Если вопрос хотят ставить именно в такой плоскости и задают именно в такой форме, то постараемся на него соответственно и ответить. Почему я оставил кружку под березой? Существуют следующие варианты.

Во-первых. Тут может скрываться какой-то мотив, который остается в той темной неосознанной области, которую человек сам и не может видеть. Например… Желание вывести жену из себя и получить садистское удовольствие от ее страданий. Или же, напротив – мазохистское желание, чтобы тебя обругали. Но, может быть и другое. Наследственность. Фактор наследственности у нас недооценивают, но на самом деле им ни в коем случае не следует пренебрегать. В-третьих…

– Ма-артин! – послышался бодрый голос жены с террасы. – Зав-тра-кать!

Этот зов заметно повысил настроение профессора. Он поспешил на кухню, где его ждал красиво накрытый стол. Восхитительные запахи еды заполнили маленькую кухню. Еда была просто отменная. Профессор не произнес ни слова, пока не были съедены большая порция свежего салата со сметаной, обильно посыпанный укропом омлет с помидорами и три куска яблочного пирога.

– У тебя что же – какая-то блицдиета, что-ли? – спросил он у дочери, заметив, наконец, что на тарелке перед ней грустно лежит ломтик поджаренной брюквы.

– Да. – Дочь была преисполнена оптимизма. – Десять кило за десять дней.

– По-видимому, кто-то отменил законы природы, – улыбнулся профессор. – А что за умопомрачительный праздник ожидается через десять дней?

– Свадьба девочки, с которой они в школе сидели за одной партой, – пояснила жена.

– Дорогая, – сказал профессор жене, весело подмигнув при этом дочери. – Ты спрашивала, почему я оставил кружку под деревом. Я подумал над этим и вот что хочу тебе сказать…

– Я? Я ничего не спрашивала, – преспокойно сказала жена, завязывая фартук. Она повернулась к мужу спиной и принялась мыть посуду.

Вот как… Это же ничем не лучше, чем стащить с шахматной доски фигуру противника и засунуть себе в карман! Вот они какие, эти женщины… Сколько дерзости! Сколько надменного высокомерия! И куриные мозги впридачу… Возьмем хотя бы мытье посуды. Зачем каждый раз из-за пары чашек или тарелок разогревать воду кипятильником, если вечером можно помыть всё сразу? Это сэкономило бы воду, электроэнергию и время… Время! За это время можно было бы прочитать какую-нибудь книжку…

– Иди, собери все кружки, которые ты оставил в саду и принеси их мне, – прервал его размышления голос жены.

Профессор послушно поднялся с табуретки. В саду, собирая кружки, он невольно отмечал – вот здесь предстоит еще поработать – вскопать землю за сауной и сделать грядки. Вспотеешь, и есть надежда, что намечающийся животик, по которому женушка имеет обыкновение на пляже весело, но с намеком похлопывать, растает к концу лета, как весенний снег.

Он глубоко выдохнул и попытался втянуть живот. Да-да, над этим надо еще потрудиться. Пять кило уже ушли с начала весенних работ в саду. А сколько чудесных дел еще впереди! Какое изумительное летнее утро!

Солнце пригревало, птички пели, что было мочи, газон с подстриженной травой еще не превратился в английский, но если за ним двести лет подряд хорошо ухаживать… Когда устроили садовый кооператив, здесь было почти болото. Какие были заросли… Сколько ужей здесь ползало после того, как выкорчевали кустарники!

Он отнес четыре найденные грязные кружки на кухню и вернулся в сад. Вместо перевода он решил еще полчасика покопать. С удовольствием вонзая лопату в землю, он переворачивал куски дерна. Вскоре пришлось снять белую майку, остаться только в шортах.

Он не заметил, когда рядом с ним появилась дочь.

– Какое чудесное утро, – сказал он весело, увидев ее. – Вот, бери с меня пример – и ни на какой диете сидеть не надо. Калории надо сжигать физическим трудом и тогда ешь, сколько захочешь.

– Папа… Ты можешь дать мне денег? Немножко? – нерешительно спросила дочь, постукивая носом туфли по перевернутому куску дерна.

– Продай лень, будут деньги, – благодушно посоветовал отец, не прекращая вонзать острую лопату в землю и вырезать куски дерна, внимательно следя, не появится ли в каком-нибудь куске красный извивающийся дождевой червяк. Червей он собирал в пустую консервную банку, чтобы в случае дождливой погоды, когда в саду работать будет нельзя, поехать на рыбалку.

– Мне срочно нужно тридцать пять рублей11
  В советское время в Эстонии в ходу были рубли (прим. автора)


[Закрыть], – сказала дочь. По ее лицу было видно, что вообще-то клянчить деньги – выше ее сил, но сейчас это вопрос жизни или смерти. – Ты можешь дать?

– Наверно мог бы, если бы знал, зачем они тебе.

– Я видела вчера в «Доме торговли» импортную кофточку… Финскую!

Очевидно, дочь считала, что привела такой веский аргумент, что профессор должен сразу же, сломя голову, броситься в дом за кошельком.

– Значит, ее привезли сюда из Финляндии, раз ты ее видела, – сказал отец, не переставая копать.

– Но, папа…

Лицо дочери выдавало разочарование и обиду.

– Подожди-ка… – профессор остановился, вытер тыльной стороной ладони пот со лба и оперся на лопату. – У тебя же, по-моему, есть новая кофточка.

– Она не новая и вообще… Разве ее можно сравнить с финской? Это же – наша… И стоила-то она всего шестнадцать рублей.

Это была ошибка. Дочь не поняла, почему отец вдруг нахмурился.

– Что за разговор такой! Кофта есть кофта. Главное, чтобы было тепло! Например, чем плохи мои ботинки – тоже наши, фабрика «Коммунар», очень удобные? Финская обувь вдвое дороже!

– Но папа… Твои ботинки… они же такие страшные.

Это была вторая ошибка.

Профессор рассердился. Лицо его покраснело.

– Тебе хочется быть одновременно и интеллектуалкой и кухаркой! – вскричал он. – А это невозможно!

После этих слов дочь молча удалилась. В дом, плакать.

Профессор воткнул лопату в землю, сел на валун под березой и нервно закурил. «Типичный менталитет кухарки, – мрачно думал он. – Чем глупее птица, тем ярче должны быть перья…»

Ему вдруг, ни с того ни с сего, вспомнилась лаборантка его кафедры, мать троих детей. Трое сыновей, один еще в коляске. Перед отпуском она заходила, чтобы оформить пособие. Длинные волосы до пояса, загорелая. Стройная, хотя недавно родила. В коляске сидел очаровательный упитанный малыш со свисающими на слюнявчик щечками.

«Такими были женщины раньше, в моей молодости… – печально думал он. – Вот если бы у меня был сын. Сын…»

– Мартин, почему Сильви плачет? – раздался вдруг рядом с ним голос жены, прервав поток его мыслей.

Вот как! Неужели такое возможно – плакать из-за какой-то кофточки? И это после всех его многолетних усилий! Развить интеллект дочери, научить её самостоятельно справляться в жизни…

– Неужели плачет? – озабоченно спросил он.

– Сидит на кухне и плачет.

Жена держала в руках тарелку с куском пирога. Она протянула ее мужу:

– Вот. Если хочешь, принесу тебе еще кофе.

– Не добилась своего. Какой-то финской кофточки, – ответил профессор, машинально поставив тарелку рядом с собой на валун. – У нее же есть новая кофта, синяя по-моему… Как ты считаешь?

– Не синяя, а серая. Она уже заштопана в нескольких местах. Мы же с Сильви купили ее в комиссионке.

Профессор раздавил окурок о камень и поспешил в дом.

Дочь сидела на маленькой скамеечке перед открытой дверцей плиты и курила.

«Если бы он меня любил, он бы с радостью дал мне денег…», думала она, глотая слезы. «Я лучше сквозь землю провалюсь, но в этой жуткой старой кофте на свидание не пойду… Ужасно, когда твои родители тебя не любят».

Дверь хлопнула. Перед убитой горем дочерью появился отец. Мысленно он уже сдался, но хотел несколько оттянуть признание своего поражения. Из педагогических соображений.

– Доченька, почему ты плачешь? – спросил он и положил руку на ее плечико.