Текст книги "Бегство из времени"

Провиденциальный характер немцев замешан на их прежнем «привилегированном положении» в царстве Божьем. С чисто политической точки зрения, в Штатах с их расовым противостоянием и в Англии Питта[505]505
  Уильям Питт-младший (1759–1806) – премьер-министр Великобритании в 1783–1801, 1804–1806 гг.


[Закрыть], в революционной Франции и в новейшей России происходят куда более важные вещи, чем в Германии Бисмарка. Тем не менее все нации убеждены в особом положении Германии, и, что примечательно, даже протестанты, которые как-никак разбили «вселенскость»[506]506
  Прямое значение слова греческого слова «католический» – вселенский.


[Закрыть] Священной Римской империи. Гели эта вера и глубокое убеждение имеет смысл, то он кроется лишь в том, что Германия всё ещё таит в себе возможность рано или поздно вернуться к своему изначально предусмотренному положению. Если протестанты, будучи теперешними хранителями национального престижа, так ревностно пеклись о метафизике государства, уцелевшей как раз в их глазах, то они догадывались о его высшем предназначении, и надо их благодарить за это. Даже если мы остерегаемся признать за ними «эту праведность», пока не будут на деле гарантированно отменены их основоположения.

* * *

Ещё никогда так резко и многосторонне не проступало стремление довести действительное до возможного. Эпоха мучеников, героев и святых, как бы ни хотелось над этим язвить и насмехаться. Где принцип наталкивается на действительность, там начинается сопротивление, и эти сопротивления сегодня столь могущественны, что требуется недюжинный разум, чтобы принять эту борьбу. Во время Ренессанса было нечто похожее по суровой жестокости. Аретино приходилось время от времени прибиваться к Банде Нере[507]507
  Итальянский писатель и поэт Пьетро Аретино (1492–1556) в 1525–1525 гг. состоял на службе у Джованни де Медичи делле Банде Нере (1498–1526, букв. «чернополосном», так как на свой герб он добавил чёрные полоски), вплоть до трагической гибели Джованни, воспетой Аретино.


[Закрыть], и Савонарола охотно ушёл в монастырь, потому что в миру больше не было «твёрдой почвы» под ногами.

Посредством гениального учения Ницше стремится сломать реформаторский культ государства. Но само понятие гения (от genius, полубог) классическое, гуманистическое; его анализ восходит к античным природным мистериям, к раскрытию инстинктов и влечений.

* * *

Те положения из канонического права, которые Лютер сжёг (sicut fecerunt mihi, sic feci eis[508]508
  «Как они поступили со мной, так я поступил с ними».


[Закрыть]), почти все касаются преимущественное права Папы (по духу, по праву и по форме).

* * *

«Не презирай батраков, – говорит он, – которые ходят по домам в поисках заработка. Я сам был таким, особенно в Айзенахе, моём любимом городе».

Приглашение к Шикеле и разговор с ним в то время, когда он лежит в постели. Он вернул мне «Лигу мира и свободы» и навёл меня на мысль написать ему вместо этого «книгу о немецких интеллектуалах». Мы договорились, что я покажу ему краткий конспект[509]509
  Конспект будущей книги Балля «К критике немецкой интеллигенции» (1919). См. записи от 14-го ноября чуть ниже, и от 12-го февраля 1919 г.


[Закрыть].

* * *

А ещё я познакомился с д-ром Шлибеном[510]510
  Ганс (в ряде источников ошибочно: Генрих) Шлибен (1865–1943) – немецкий дипломат, в 1909–1913 г. – консул Германии в Белграде. С началом Первой мировой войны из-за своего неприятия «отечественной войны» был отправлен в отставку и, уехав в Швейцарию на правах политического эмигранта, стал издавать «Свободную газету», обличавшую тогдашнюю Германию. Недруги приписывали «подрывную» деятельность Шлибена французскому происхождению его матери и считали агентом противника и предателем. Прожив много лет во Франции, престарелый Шлибен в 1942 г. был арестован нацистами и отправлен в концлагерь Дахау, где и скончался. Автор книги «Немецкая дипломатия: Какая есть и какой должна быть» (1917).


[Закрыть]. Он до начала войны был консулом в Белграде и был известен правительству как друг сербов. Затем входил в «Союз нового отечества»[511]511
  «Союз нового отечества» (Bund Neues Vaterland) – немецкое антивоенное общество времён Первой мировой войны, основателями которого были три немецких общественных деятеля: идеологи борьбы за свободу совести Курт фон Треппер-Ласке (1850–1931) и Георг Граф фон Арко (1869–1940), более известный как физик, пионер радиотехники, и идеолог прогрессивного образования, борец за образовательные права женщин, а также Элизабет Роттен (1882–1964).


[Закрыть], и я вспомнил, что не так давно читал в Weissen Blätter его статьи под псевдонимом Cives diplomaticus [«Гражданин-дипломат»]. Он рассказывает о методах заграничной службы, а также о своём посредничестве в Алхесирасской конференции[512]512
  Дипломатическая конференция, проходившая зимой и весной 1906 г. в испанском городе Альхесирас и созванная по требованию Германии для разрешения конфликта Германии и Франции вокруг африканской колонии Марокко (Танжерский кризис). По итогам конференции, Германия, в 1905 г. захватившая будущую французскую колонию Марокко, вынуждена была уступить её Франции.


[Закрыть]. Я уже не раз слышал о Шлибене. Представлял себе его эдаким седобородым барином. А он оказался совсем другим. Характер гибкий и внятный. Умеет очертить свою линию, но всегда с [учтивой] японской улыбкой наготове, позволяющей собеседнику почувствовать себя в игре победителем. В его манерах заметна вкрадчивая деликатность. В его уме есть что-то завораживающее.

В Берне, гербарии всех этих «здравомыслящих» – сухо и чёрство. Но Берн в настоящее время и лучшая политическая библиотека, какую только можно найти в Европе, и она день ото дня всё больше пополняется.

Конспект [будущей книги] готов. Но каков он собой?

Я вконец запутался в собственных мыслях. Это должна быть книга о современных интеллектуалах, о круге авторов Weissen Blätter, очерк развития Германии, скорее похожий на эссе, направленное против «Манифеста девяноста трёх»[513]513
  «Манифест девяноста трёх» (1914) – открытое письмо девяноста трёх немецких интеллектуалов в защиту действий Германии в начинающейся Первой мировой войне.


[Закрыть]. У меня не хватает сноровки пристроить книгу. В [книжную серию] «Европейская библиотека» Шикеле такое внести не сможет. Может, издаст Orell Füssli[514]514
  Швейцарская издательская компания Фюссли, владельцем которой был друг Шлибена (см. прим. выше), выпустившая его книгу «Немецкая дипломатия».


[Закрыть]. Ну, да это и не важно. Я чувствую, что нужен был только такой внешний стимул. Теперь я полностью сконцентрирован. Воздух вокруг меня наэлектризован.

* * *

Никогда не терять это сознание: мы – последний резерв.

Прежде чем переехать в другую комнату, я хочу пометить, что есть в библиотеке Петросо (на случай, если понадобится):

Achalme, «La science des Civilisés et la science allemande»[515]515
  Вышедший на французском языке в разгар Первой мировой войны антинемецкий трактат французского врача-инфекциониста и патолога Пьера-Жана Ахальма (1866–1935/1936) «Наука цивилизованных народов и немецкая наука» (1916).


[Закрыть]

Charles Péguy, «Oeuvres choisis»[516]516
  Изданные в Париже «Избранные произведения (1900–1910)» (1911) французского поэта Шарля Пеги (см. примечание переводчика 91).


[Закрыть]

«Die deutsche Freiheit», Perthes, Gotha[517]517
  Опубликованный в 1917 г. в тюрингском городе Гота в издательстве Юстуса Пертеса альманах из пяти историко-политических исследований пяти немецких учёных: двух протестантских богословов – Адольфа фон Гарнака (1951–1930) и Эрнста Трёльча (1865–1923), двух историков-германистов – Фридриха Мейнеке (1892–1954) и Отто Хинтце (1861–1940), а также экономиста Макса Зеринга (1857–1939). Название сборнику дала статья Мейнеке «Немецкая свобода».


[Закрыть]

Maurice Millioud, «La caste dominante allemande»[518]518
  Вышедшая в разгар Первой мировой войны книга швейцарского социолога Мориса Миллью (1865–1925), теолога по образованию, «Главенствующая немецкая социальная группа» (1915), в которой автор пытается объяснять воинственность немцев, применяя к истории Германии теорию элит Вильфредо Парето.


[Закрыть]

Sidney and Beatrice Webb, «Das Problem der Armut»[519]519
  «Проблема бедности» (1912) – немецкий перевод книги «Предупреждение нужды» (1911), пера супругов Уэбб, Сиднея (1859–1947) и Беатрис (1858–1943), экономистов-теоретиков, членов Фабианского общества, ратовавшего за эволюционное, а не революционное превращение капитализма в социализм.


[Закрыть]

Andler, «Les origines du socialisme d'Etat en Allemagne»[520]520
  Докторская диссертация французского историка-германиста, одного из зачинателей французской школы германистики, Шарля Андлера (1866–1933) «Основания немецкого государственного социализма» (1897).


[Закрыть]

Guillaud A. «L'Allemagne nouvelle et ses historiens» (Niebur, Ranke, Mommsen, Sybel, Treitschke)[521]521
  Труд швейцарского историка, преподавателя истории в Политехнической школе в Цюрихе, Антуана Гийо (1861–1931) «Новая Германия и её историки: Нибур, Ранке, Моммзен, Зибель, Трейтчке» (1899).


[Закрыть].

Как подумаю, что Германия отрезана от большого потока жизни, что мы здесь в Швейцарии каждый день узнаём новости (конечно, в том числе и новые потрясения), тогда как там каждый свободный вдох подавляется[522]522
  Отсылка к цензуре военного времени в тогдашней Германии, «оберегавшей» немцев от негативных новостей на фронте.


[Закрыть], спрашиваю себя, как можно будет объясниться, когда однажды границы падут. Западный мир общается теснее, чем когда бы то ни было, обмениваясь опытом, планами и учреждениями; всемирный союз в собственном смысле уже возник, но Германия играет роль изгоя со всеми ужасными для неё последствиями.

* * *

Был Шелер[523]523
  Макс Шелер (1874–1928) – немецкий философ, автор трудов по философской антропологии.


[Закрыть], и ожидается визит проф. Боргезе[524]524
  Джузеппе Антонио Боргезе (1882–1952) – итальянский писатель, журналист и литературовед (см. прим. к записи от 15-го апреля следующего года).


[Закрыть]. И теперь я чаще вижусь с одним другом-утопистом, Э. Б[525]525
  Эрнст Блох (1885–1977) – немецкий философ, социолог и публицист. Создатель «философии надежды».


[Закрыть]., который побудил меня почитать Мора и Кампанеллу, тогда как он сам штудирует Мюнцера и Эйзенменгера[526]526
  Якоб Андреас Эйзенменгер (1650–1704) – немецкий гебраист и востоковед, автор программного труда «Раскрытое иудейство» (1700), считающегося одним из самых основательных (книга опирается на источники на иврите, арамейском идише, предлагая цитаты оттуда) трактатов, критикующих иудаизм.


[Закрыть].

Заметки для «Интеллигенции». Современные эстеты. Я давно втайне готовил в своих записках целую «линию мысли». Конечно, я мало об этом говорил. У Ш[527]527
  Шикеле. (Прим. переводчика.)


[Закрыть]. сложилось обо мне неверное представление. Жаль, что у меня не получается действовать последовательно, следуя первоначальному плану. Я должен делать так, как мне предписывает моё внутреннее состояние.

* * *

Якоб тер Мёйлен, «Международная мысль в своём развитии от 1300 до 1800 гг.»[528]528
  Первый том двухтомного труда «Мысль международных организаций в своём развитии (1380–1889)» (1917–1929), написанного нидерландским историком культуры и библиографом, идеологом протестантского (меннонитского) пацифизма, исследователем наследия Гуго де Гроция, Якобом тер Мёйленом (1884–1962).


[Закрыть] (надо мне самому не забыть).

Большое упущение немецких философов, что они сообщают не то, к чему они приходят, а то как. У Гегеля с этим особенно худо. У него очень мало мыслей и чрезвычайно много положений. Он один из самых обстоятельных мыслителей, каких только можно помыслить.

* * *

Кое-что важное о Канте пришло мне в голову сегодня ночью. Такой полный отрыв измеряющих, взвешивающих, учитывающих сил мысли от вещей, как у него, когда его понимание себя распространялось даже на общество и на смыслы как на нечто абстрактное, такая невнятица разума в рефлексии указывает, в конечном счёте, лишь на одно. В мире вокруг этого философа и в нём самом, мягко говоря, что-то не в порядке. Ведь не без тревожного повода такое мерило, природный разум такой остроты отвращается от предметов и обращается вглубь себя. Не без настоятельного принуждения логика становится у него самоцелью и с самой постыдной осторожностью возводится в ранг совершенства. Пытаясь найти этому объяснение, приходишь преимущественно к двум аргументам. Однажды на пути у наивного использования разума возникают строгие запреты политического деспотизма. Философ не допускается к прямому применению разума. Но затем этот феномен, действующий на уровне государства, повторяется и в личной и приватной сфере: когда пиетизм выставляет такие же запреты против чувств и склонностей. В чувствах и нравах господствует властная суровость. Гениального индивидуума и просвещённого философа доводят до озлобленности и мстительности. У Канта «вытесненный напор» направляется против корней силы воображения, против инстинкта, против самой фантазии, причём не только в низменном, но и в возвышенном смысле. Так возникают те [вычурные] мысленные конструкции в стиле позднего барокко, которые внесли чудовищное неравновесие в человеческую жизнь и мышление. Нравственная личность отвлекается и отторгается от всякого образного, конкретного выражения в государстве и обществе, как и от собственной природы; но рассудку, то есть средству разума отведена необычайная сила и значение цели.

* * *

Следствия патерналистской системы опеки над человеком прекрасно описал ещё Гумбольдт в своём труде «О границах действий государства»[529]529
  Ранний труд немецкого философа и языковеда, реформатора педагогики Вильгельма фон Гумбольдта (1767–1835) «Мысли о попытке определить границы действий государства» (1792), опубликованный в 1851 г. Младшим братом Вильгельма был географ и натуралист Александр фон Гумбольдт (1769–1859). Здесь, как и в записи Балля от 6-го октября этого же года, имеется в виду Вильгельм.


[Закрыть]: «Каждый, полагаясь на попечительскую помощь государства, так же и даже в большей мере вверяет ей судьбу своего согражданина. Однако это ослабляет неравнодушие и делает взаимную помощь людей менее деятельной. Но там, где гражданин холоден к другому гражданину, там так же супруг холоден к супруге, а отец семейства – к своей семье». Гумбольдт хочет в этой ранней работе 1792-го года видеть лишь гарантированную защиту гражданина со стороны государства, но всё остальное, а нравственность тем паче, следует оставить на «произвол» каждого человека, от которого он ожидает в своём красивом обращении возвышенности, чуждой эгоизму. К сожалению, такой «идеализм» Гумбольдта нельзя превознести, потому что он потом от него полностью отрекается[530]530
  В зрелые годы Гумбольдт сделал в Прусском королевстве внушительную карьеру на государственной и дипломатической службе и был чужд политическому реформаторству либерального толка.


[Закрыть]. И это вообще беда, что так трудно из всего богатства, которое явили миру наши [немецкие] классики, вывести ясную, недвусмысленно ведущую линию мысли. Должно быть, при дворах худо было, потому и охотно избегали всякой ясной и надёжной директивы.

* * *

С возможностью, что всеобщие и устойчивые гарантии поднимут индивидуальную мораль до основ государства, начинается новая фаза: а именно, возникает теологический и философский спор о характере человеческой природы. Этот спор, который вёлся уже не абстрактно, а должен был иметь отношение к обществу и государству, в Германии едва начался; ещё весь мир убеждён, что характер человека заключён в природе. Но перед этим спором стало известно и решено, ещё до проверки документов и вынесения решения, что было бы бесполезно составлять новые конституции. Хорошо было бы, когда придёт время, положить в основу выводов не только теории, но и пережитое в этой войне. Пока же известно лишь одно, что в новой эпохе, которая грядёт, и при демократическом решении будут говорит о новом характере божеских и человеческих прав.

Все силы поставлены на то, чтобы до конца реализовать задатки. Ничто не должно остаться в запасе и неподвижности. Живёшь только раз. Только там, где вещи исчерпываются, начинается действительность.

* * *

Новейшая история Германии – это постоянное пересказывание и стыдливая идеализация фактов, частью – весьма сомнительных, и по большей части – преувеличенных. Надо оторвать эти ценные, выдуманные силы и порывы от банальных историй о героях и вернуть их сказаниям религиозным. Это будет болезненная процедура.

* * *

Немецкий язык – это [разящий] меч архангела Михаила. А Михаил, как всегда говорят, был католик, а не протестант[531]531
  Архангел Михаил почитался католиками как символ конечной победы сил добра над злом, особенно в период Контрреформации (сыграл роль апокалиптический образ Михаила как вождя небесного воинства в конце времён, см.: Откровение Иоанна Богослова, гл. 12, ст. 7). Оплотом Контрреформации была иезуитская церковь Святого Михаила в Мюнхене, где Балль получил образование. Религиозные предпочтения Балля, католика, последовательно критикующего Реформацию, если оценивать их с точки зрения вероисповедной «моды» того времени, его недруг мог бы согласовать с пацифистской (если не сказать, «пораженческой») позицией в годы Первой мировой войны. Многие лидеры идейного предшественника нацизма, оккультного фёлькише-движения, намеренно переходили из католицизма в более «родную», «немецкую» (основанную немцем Лютером, а не «романским», покровительствующим Франции, Римом) протестантскую веру.


[Закрыть].

«Exaltado [Выше голову!], Радикалинский!» – подначиваю я сам себя. Это более или менее уже не зависит от похвалы. Это будет моя первая книга[532]532
  Книга Балля «К критике немецкой интеллигенции», которая выйдет в начале следующего, 1919-го года.


[Закрыть]. Я пишу чуть ли не по памяти. Возбуждение не оставляет мне времени прочитать мои заметки, накопленные раньше.

* * *

Необходимо вначале только подчеркнуть взаимосвязи, а подробности оставить на потом. Если я хочу оставаться в форме, то задам лишь рельеф, а к возникающим вопросам можно будет вернуться позже. Сейчас не время для спокойной уравновешенной работы. Каждый день приносит новые события, новые чувства в этом столкновении всех систем. Всё выше нормы и вообще по ту сторону всяких норм.

* * *

Lumen supranaturale… [Свет сверхприродный] Какое удивительное слово! Перед ним можно только заплакать и преклониться. Вначале лишь темнота, поглощаемая светом, а потом эти три светлые буквы А.

Найти и возвысить человека целиком: от падших в самую глубокую пропасть до вознесшихся в заоблачные ангельские выси. Кто бы мог на такое отважиться? Разве не обязались мы снять во всяком предмете противоречие между Мыслить и Быть, между Видеть и Делать, между Восприятием и Изображением? Разве не должны были мы не произносить имена всуе? Разве мы не клянёмся, когда что-то называем? Или пусть так: разве мы не должны клясться, именуя? Нездешнее принуждение этого часа в том, что, видя вещи неслыханные и окружённые тысячей неправд, мы должны быть единым целым со своими видениями. Даже там, куда не дотягиваемся. Даже если разрывается на части сердце. Даже если невидимая рука с размаха бросит нас в ту высь, которая потешается над нашей наготой и убожеством.

Противоположности труда и жизни, публичной и приватной сфер, знания и веры, государства и церкви, свободы и закона, праведности у Бога или же правоты для людей – все эти противоположности восходят к лютеранскому противопоставлению [человеческого] Закона и Евангелия. Но это, может быть, вовсе не противоположность. Евангелие могло бы быть законом, а закон – Евангелием. Католицизму чуждо это разделение; Папы читали апостола Павла иначе, чем Лютер. И вот этим пониманием они не давали проломиться той ужасной трещине, которая тянется через всю немецкую духовную жизнь: отсутствие интереса к мирскому при одновременном приятии мирской власти. Страшно, что Евангелие становится романтизмом без привлечения Закона. И на деле скоро протестантские правители так и «скроили», да и не только Евангелие, но и всю философскую мысль нации. «Постигаемая разумом свобода» или одобрение «закона» из моральных соображений оказались в высшей степени сомнительной поправкой. «Закон» – это прусское деспотическое государство времён Канта. Добровольное согласие на этот закон может быть безнравственным. И можно увидеть в (прусской) истории Германии, куда завёл принцип свободы лишь «разумно постижимой». Сперва соглашаешься с законом, потом с насилием, потом с несправедливостью, а под конец и с самим чёртом. Всегда с оговоркой, что это согласие происходит добровольно и не затрагивает собственную, личную мораль[533]533
  Отсылка к основополагающему для лютеранства принципу «свободы совести».


[Закрыть].

Лютер, Бёме, Кант, Гегель, Ницше были одинаково, пусть и выражаясь совсем по-разному, убеждены в несвободе человеческой воли. Связь с природой, немецкая влюблённость в природу – самое глубокое основание такому взгляду. Они не верят, что можно уйти от принуждения природы, оторваться от этого принуждения. Даже Шопенгауэр, который во многих местах образует исключение, полагает, что слишком трудно освободиться от инстинктов[534]534
  См. эссе Шопенгауэра «Метафизика половой любви» (главу 44-ю его «Мира как воли и представления»).


[Закрыть]. Отказ от принципа аскезы имеет следствием фактическую несвободу воли. Только святой преодолевает инстинкт, и только он являет собой доказательство свободы. Отметя [католическую] аскезу, Реформация с ней заодно «отвела» и основание всего величественного средневекового гуманизма. Все мыслители, убеждённые в несвободе воли, отвергали аскезу как плод воображения. Даже полагая, что природный человек может мыслить о том, что возвышается над природой, они всё же не выходили за пределы психологической культуры. Метафизика – та, которую они выстраивают – не может не быть заблуждением. Их вера в Бога, в той мере, в какой они ставят под сомнение свободу – суеверный бред.

* * *

Для незатронутой [христианской проповедью] инстинктивной природы не может быть свободы, и даже затронутая ею природа к свободе только приближается. Святые – единственные метафизики, заслуживающие доверия; только они дают пользующееся признанием свидетельство о Боге. В церкви нет ни одного святого, кто не был бы выдающимся аскетом; то есть не смотрел бы на свою собственную природу и природу вообще с большим скепсисом. Христианский аскетизм – это учение о методах, как преодолевать природу и инстинкты, как завоёвывать свободу; ведь согласно евангелистам, завоёвывать надо царство небесное[535]535
  «От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Евангелие от Матфея, 11:12).


[Закрыть]. Благородный образ мысли, знание, героизм: вся иерархия высшего и низшего держится на принципе аскезы. Высокие вещи затратны, обходятся дорого. За них платят самопреодолением, если не саморастратой человека целиком. Нельзя одновременно жить и в Стране лентяев и в Civitas dei, Граде Божьем.

Дж. А. Боргезе в своей книге «Италия и Германия» исследует furor teutonicus [немецкое исступление][536]536
  Труд итальянского писателя, журналиста и литературоведа Джузеппе Боргезе (1882–1952) «Италия и Германия» (1915). Самым известным произведением Боргезе-публициста была написанная на английском книга «Голиаф. Победный шаг фашизма» (1937). В 1931–1949 гг. жил в политической эмиграции в США.


[Закрыть]. В немецком духе проявляется расхождение двух свойств, которые у других наций спокойнее примиряются. Одно свойство находит конечное выражение в неистовом и маниакальном дионисийском разгуле; второе – в суровой и строгой форме, в праве, логике. Автор говорит об intima sfrenatezza [«скрытой в глубинах души отвязности»] и esterna regolarità [«внешнем подчинении праву»]. В характерах немецких гениев и при резкой смене эпох маниакальность ломает напор «формы» и воспринимается как избавление от недостойных и постыдных пут (как то: законов, договоров и условностей). Nonfanno nulla a mezzo [«Ничего не делают наполовину»], – говорит он. Итак, Германия – это нация dello lancio trascendentale, ricco di tutte le virtù fuorché di misura [«порыва, который преодолевает границы и щедро одарён всеми, не знающими меры силами»]. Немецким является вовсе не классицизм, который остался явлением не народным, а разрывающая цепи Реформация, «буря и натиск»[537]537
  Немецкое предромантическое движение «Бури и натиска» (Sturm und Drang).


[Закрыть], затем романтизм. Для понимания права как «измышления» он цитирует Карла (а не только Франца) Моора из «Разбойников»[538]538
  Карл и его сын Франц Моор – герои драмы Шиллера «Разбойники» (1781). Ограничимся отрывком из монолога Карла Моора: «Нет! Я не хочу больше об этом думать! Это мне-то сдавить свое тело шнуровкой, а волю зашнуровать законами? Закон заставляет ползти улиткой и того, кто мог бы взлететь орлом! Закон не создал ни одного великого человека, лишь свобода порождает гигантов и высокие порывы. Проникши в брюхо тирана, они потворствуют капризам его желудка и задыхаются от его ветров!» (перевод Н. Ман).


[Закрыть] и апофеоз «кулачного права» из «Гётца фон Берлихингена»[539]539
  Дебютная пьеса Гёте 1773 г., прославившая его, по сюжету из времён Крестьянской войны в Германии, ставшая манифестом движения «Бури и натиска».


[Закрыть]. Самоличный произвол титана-исполина стоит выше традиции и государства. Культ титанов и стремление к «превосходной („превосходящей“) степени» можно найти у молодого Гёте («Прометей, Фауст»), у Клейста («Пентесилея»[540]540
  Пьеса «Пентесилея» (1808) Генриха фон Клейства (1777–1811), впервые поставленная в 1876 г.


[Закрыть]), у Вагнера (миф о Зигфриде), у Хеббеля (фигура Олоферна[541]541
  Персонаж трагедии Хеббеля (см. выше) «Юдифь» (1840).


[Закрыть]) и у Ницше (образ сверхчеловека). Типично немецкими являются не архитектура и политика, а лирика и мистика. Uomini della natura [«мужами природы»] хотят быть эти герои; но природы quale è veramente, crudele, sanguinosa, inflessible premiatrice della potenza effettiva [«природы подлинной, жестокой, кровавой, несгибаемой дарительницы действенной власти»]. Мистический цикл, ознаменованный немецкой поэзией, это борьба титанов с богами, бунт Прометея, tutto иnо scrollare di tirsi dionisiaci [«так или иначе, потрясание дионисова тирса»[542]542
  Символ созидающего, земледельческого начала.


[Закрыть]]. Сердце поэта всегда на стороне титанов, даже если титан – в подчинённом положении. Но титаническое и антихристианское считается одним и тем же.

* * *

Поворотный пункт заключался бы, следовательно, в вопросе – следует ли рассматривать Реформацию как выражение предрасположенности самого немецкого народа, или как следствие ошибочных теологических спекуляций. В последнем случае несчастье было бы поправимо и устранялось бы, будучи свободным духовным решением на разумных основаниях. Но в другом случае с дискредитацией Реформации менялась бы только идеология, упрямая же непокорность немцев снова дала бы о себе знать при первой возможности. Внушает тревожные раздумья, но получается, что как раз самые неукротимые немецкие племена поддержали Реформацию: Гессенцы (хатты, о них можно прочитать у Тацита[543]543
  О стойком германском племени хаттов, жившем в центральной Германии на территории земли Гессен, повествует римский историк Тацит в работе «О происхождении германцев» (гл. 30–32).


[Закрыть]), саксы (есть сведения в хрониках Карла Великого[544]544
  Войны франкского короля и императора Карла Великого с германским племенем саксов (772–804 гг.), ожесточённо сопротивлявшихся принятию христианства и сохранявших верность язычеству.


[Закрыть]) и пруссы[545]545
  Балтийское племя пруссов, остававшееся вплоть до зрелого Средневековья верным общебалтийским языческим культам природы, было в XIII в. покорено Тевтонским католическим орденом из Священной римской империи, оказав яростное сопротивление христианизации. По иронии судьбы, именно Прусское королевство, возникшее в начале XVIII-гo столетия, со столицей в Берлине, далеко не самом старом немецком городе (основанном в XIII в.), стало в XIX–XX вв. центром объединения Германии и символом немецкого «государственного социализма» (см. «Пруссачество и социализм» Шпенглера) и милитаризма.


[Закрыть] (которые ещё в 997 году убили епископа Адальберта Пражского и в 1008 году монаха Бруно Кверфуртского; обоих за то, что они проповедовали Евангелие).

Снова и снова в Германии возникает противостояние культуры и цивилизации. Самые умные люди мучаются, как два эти слова верно разграничить. Снова и снова при этом оказывается, что у нас, немцев, есть культура, а у французов только цивилизация. Вот только при определении понятий возникает заминка. Раз немцы используют такое понятие культуры, которое резко противоречит сегодняшним фактам[546]546
  Отсылка к агрессивному «варварству» Германии (в понимании стран Антанты) в Первой мировой войне.


[Закрыть], нэмэцкая култура[547]547
  В оригинале нарочито искажённая французская транскрипция немецкого Kultur: coultour.


[Закрыть] во Франции со времён войны стала немного смешной.

Спор, может быть, можно решить миром. Под культурой немец понимает полузабытое смутное воспоминание о старых связях империи с папством, наряду с относящейся к этому культовой стороной дела, как они описаны и представлены в «культурной миссии» апостольского сана. Эта культурная миссия когда-то охватывала: 1. завоевание и миссионирование языческих приграничных стран (так называемых окраинных народов), 2. учреждение «очагов культуры», монастырских школ и крепостей, 3. военизированные надзорные службы в занятых приграничных странах. Апостольский престол был для всех категорий его подданных чаще всего поистине страшен [в своём величии], и столь священное majestoso [«величавое»] начало и по сей день ещё дремлет в глубине каждой немецкой души, которая без лишних вопросов идёт на войну. Память об этом времени является и объяснением немецкого монархизма, который, в частности, у католиков не теряет своего очарования, даже когда место апостольства престола занимает протестантский епископат. Сохранилась, хотя бы и в виде абстракции, подчинённость богословскому верховенству, учреждённому словно бы раз и навсегда.

Цивилизация же, напротив, считается секуляризованным, враждебным религии и покорности культурным понятием, которое заключает в себе просвещение, права человека и механически-промышленный, обезбоженный мир. Шелер и Зомбарт[548]548
  Вернер Зомбарт (1863–1941) – немецкий социолог. (Прим. переводчика.)


[Закрыть], каждый по-своему, – современные выразители этого понимания. Но первыми, кто ввёл в оборот это противопоставление культуры и цивилизации, были романтики, и не подлежит сомнению, что они сформулировали своё понятие культуры поначалу только против Франции, а не как нынче Зомбарт ещё и против «мелочных» торгашей-англосаксов[549]549
  См. переведённую на русский язык работу Зомбарта с говорящим названием: «Торгаши и герои. Раздумья патриота».


[Закрыть]. Вольтер, этот просветитель-антихрист – для романтиков вражина. Они хотят видеть, как выражены в здешней власти нездешние силы управления миром; [немецких] князей, как бы те себя ни вели, хотят принимать за наместников Бога.

Что пользы, если против этого захочешь возразить, что для Франции со времён де Местра, Бональда и Шатобриана, то есть по прошествии доброй сотни лет, романтическая антитеза этих двух понятий уже недействительна; что во Франции однажды был король всех христиан[550]550
  Король франков (откуда название Франции) Карл Великий, коронованный Папой римским Львом III императорской короной. Раздел империи между сыновьями Карла Великого после его смерти – начало современной политической истории Европы, набросок её карты.


[Закрыть]. Она, имея череду из тридцати таких католических королей, на [нашего] Карла Великого заявляет претензии. Так выходит, то, что мы называем культурой, могло бы значить во Франции то же самое, что и здесь, но с тем отличием, что там покуда есть мощная католически-роялистская партия, тогда как мы как раз эту партию считаем воспитанниками Реформации, основателями либерализма и всех несчастий, которые обрушились на Европу? И какой нам от этого прок? У нас есть кайзер, а в войну даже два[551]551
  Вероятно, отсылка к начальнику немецкого Генерального штаба Гинденбургу во время Первой мировой войны при кайзере Вильгельме II.


[Закрыть], и если мы хоть сто раз заменим право насилием и по современным понятиям будем чем-то вроде кровавого Дон-Кихота – то ведь у нас есть «культура», мы «на прямой связи» с Богом, а остальные неполноценны, люди второго сорта. Принять можно только одно: Средние века, с которыми мы всё-таки связываем нашу культуру, вели беседы поделикатнее и были склонны всегда оспаривать ненавистное превосходство у соперника на каких-никаких, но законных основаниях.

* * *

Расширение [Священной Римской] империи при Гогенштауфенах и Габсбургах, оспаривание прав церкви при Генрихе [IV][552]552
  Император Генрих IV (1050–1106), известной своей борьбой с папством за власть.


[Закрыть] и [Фридрихе] Барбароссе[553]553
  Император Фридрих I Гогенштауфен «Рыжебородый» (Барбаросса, 1122–1190), воевавший с с папством.


[Закрыть]: всё это современные сторонники притязаний Германии на господство на всём европейском континенте очень хорошо заметили. Но другое средневековье, духовное: тут-де со времён Лютера и Канта должен наступить коперниканский поворот. Что такая большая империя, к какой они стремились, предполагала пугающе глубокое и возвышенное [духовное] обоснование, чтобы выстоять, этого они не замечают – всё меряют саблей и надеются завоевать грубой силой. Что в средневековье были не только кайзер и вооружённые походы, крупные помещики и наёмные солдаты, но и святые, очень много, тысячи святых, крупные философы и юристы, об этом они не хотят слышать. Связующая власть любви в Священной империи – и не только Римской – была раз и навсегда отвергнута. Только сражение, военный уклад, грабительские походы и разорение должны были обрести новую жизнь. Что средневековье было сполна пережито и выстрадано Григорием[554]554
  Вероятно, Папа Римский в 1073–1085 гг. Григорий VII, соперничавший с Генрихом IV (см. прим. чуть выше) и утвердивший целибат священнослужителей.


[Закрыть] и Львом[555]555
  Вероятно, сторонник очищения церкви Папа Лев IX (1002–1054).


[Закрыть], Фомой[556]556
  Фома Аквинский (1225–1274) – один из крупнейших богословов средневековья.


[Закрыть] и Бернардом[557]557
  Французский богослов, монах-цистерианец Бернард Клервоский (1090–1153), которого Балль не раз упоминает в книге.


[Закрыть], Франциском[558]558
  Франциск Ассизский (1181/1182-1228) – основатель ордена францисканцев.


[Закрыть] и Домиником[559]559
  Доминик де Гусман (1170–1221) – монах, основатель ордена проповедников (доминиканцев).


[Закрыть], что оно, по словам Леона Блуа, построено на десяти столетиях экстаза[560]560
  Пассаж из романа Блуа «Бедная женщина» (см. прим. к записи от 6-го февраля 1917 г.): «Средние века, дитя моё, было колоссальным зданием, какого не увидишь больше, пока не придёт снова Бог на землю. Здание для молитв, столь же протяжённое, как и весь западный мир, и построенное на десяти столетиях экстаза, заставляющих думать о десяти заповедях [ветхозаветного Бога]Саваофа!»


[Закрыть], что простиралось от высших ангелов и до презреннейшей бедноты, тогда как военные играли только роль стражей порядка – этого сии господа не хотят воспринимать. И напоминать им о таком, значит только ставить себя в смешное положение. Ложное понятие героя, которое принёс Ренессанс, держит их в состоянии одержимости. Их огрубевшие органы чувств больше не могут понимать существенный язык средневековья. Чудо они считают иллюзией, нежность принимают за слабость, а бедность – за позор. А с большими и вечными документами совести средневековья они обращаются так, как будто это лишь надувательство и суеверные причуды.

* * *

Хотелось бы, чтобы Гегелю и его последователям (Бауэр, Штраус[561]561
  Давид Штраус (1808–1874) – протестантский богослов и философ-младогегельянец, автор двухтомной книги «Жизнь Иисуса» (1835–1836), переломной в историко-критическом исследовании жизни Иисуса.


[Закрыть], Маркс) было предложено и разрешено принцип самосознания в истории заменить принципом самопознания. История как «диалектический процесс, который разыгрывается независимо от воли людей»[562]562
  Марксистская формула, построенная на основе гегелевской «диалектики».


[Закрыть], и без того оставляет самосознанию не так много места. Но прорвёт этот процесс не самосознание, – это теоретическая ошибка познавательной мысли, – а самокритика.