Текст книги "Бегство из времени"

«Победоносное шествие» либерализма есть ничто иное, как безотрадное воздействие еретических принципов Реформации. Его прогресс – возможно, самое большое разочарование, какому подвергается Европа – стремится к повсеместному устранению закона и совести, и там, а именно в Германии, он уже и наступил. Такой прогресс – попытка оправдания бунта Реформации. «Только обострение морального чувства, – говорит д'Оревильи в своей книге о де Местре и Бональде, – можно назвать прогрессом; в этом определении заключено всё. Только нравственное совершенство, которое становится тем ближе, чем больше силишься достичь, но которого никогда не достигнуть, заслуживает этого названия ‹…› и прогресс будет для народов заключаться в том, насколько святее становится отдельный человек, как говорит церковь, ибо прогресс не существует вне совести каждого человека»[563]563
  Цитата из труда французского писателя Жюля Барбе д'Оревильи (1808–1889), вышеупомянутого Баллем, «Пророки прошлого: де Местр, Бональд, Шатобриан, Ламеннэ» (1860).


[Закрыть].

И Реформация – тоже corpus mysticum [таинственное тело Христово], и было бы тщеславным старанием рассматривать её только при её наступлении, а не в её воздействии [на культуру]. Но в Германии как религиозно-политически-философская структура она ещё никогда не рассматривалась.

 
Для них Ты мёртв —
Мне с ними по пути?
В них ожил Ты —
Остаться иль уйти?
Как средь гробов
Взывать, к кому?
Лишь эхо внемлет
Шагу твоему.
 
 
Всё глубже погружаюсь
В бездну страха. Тишь.
Ты, беззащитен был —
Я знал – Ты защитишь.
Вдыхаешь душу ты…
Мир оживает?
Туман. Мгла темноты…
Так, значит, засияет?
 
 
Ты та земля, что занялась огнями?
Твои уста —
Их кормят нами.
Ты – лихорадка. Дрожь,
Бежишь по крови нашей.
Когда нездешнее влечёт,
Тоска – далёкой чаши.
 
 
Взгляни, я пред тобой.
А, значит, и меня уж нет.
Дай силу воплю моему,
Он – шёпот. Мой обет.
Речь о тебе безмолвия полна,
Останови взгляд свой,
Твой груз – лишь тягота Твоя,
Дай кров ночной.
 
 
Покуда день – пусть видит всяк,
Как мы в гробах спим до зари.
Настанет мрак ночной. Тогда
Ты втайне чудеса твори.
Нас светом щедро осияй,
Как добрый господин.
Во тьме кромешной нас покличь.
В трёх лицах Ты един.*
 

Я начинаю понимать, почему в Германии отречение стало суверенным; почему агония парализует дух; почему немногие ещё живые умы пали жертвой частью бесплодного эстетизма, частью фатальной веры в прогресс. Я начинаю всё это постигать. Хочешь ты того или нет, ты подлежишь могущественной системе опошления святого, от которой трудно уйти, потому что едва ли осталась возможность духовного и материального существования вне её. Я знаю также, что способностей отдельного человека, да даже целого поколения, не хватит, чтобы найти выход из этого ада и властно «пройтись» по нему; знаю, что это, может быть, станет бесплодной жертвой – приподнять завесу над этими вещами. Может, было бы лучше оставить и мне всё как есть, кричать «ура» и в ближайшем консульстве сдаться, чтоб меня отвезли на передовую[564]564
  То есть отдать воинский долг Германии (Первая мировая война закончится примерно через полгода, в ноябре 1918 г.).


[Закрыть]. Меня мутит и от брезгливости и от своей собственной ничтожности. Идеалистический поэт родом из Швабии знал, почему у него отбило охоту смотреть на то, что боги милосердно прикрывают ужасом[565]565
  Изящная отсылка Балля к отрывку из баллады Шиллера (см. запись от 17-го июня 1919 г.) «Ныряльщик» (1797). Король находит смельчака, который бросается за кубком, брошенным в гибельную пучину, и чудом выныривает из неё. Перед тем, как погрузиться во второй (как оказывается, последний) раз, чтобы получить в жёны дочь короля, он рассказывает о том, что скрыто в пучине (перевод наш):
«Живи долго царь! Держись веселей —Ты тот, кто на белом дышит, на свете.Но страшно внизу там, гораздо страшней,Богов человек пусть не ищет всех этих!Там ужас и мрак. Не глянь – и не снилось —На то, что сокрыто богами! Их милость».  Шиллер родился в вюртембергском городе Марбахна-Неккаре, на землях исторической области Швабия (имя «швабам» дали «свевы» (свебы) – племя, некогда жившее на землях от Рейна до низовьев Дуная).


[Закрыть]. Но разве я поэт, разве я мыслитель? Я дилетант, сбежавший «из села да в города». И всё-таки, сколько бы я себе это ни повторял, толку мало: у меня тоже есть обязанности, я не могу сам положить голову на плаху. И моё дело меня куда-то да приведёт, как и дело любого другого. Валаамова ослица заговорила[566]566
  См. хрестоматийную историю в 22-й главе ветхозаветной Книги чисел.


[Закрыть], и пророк [Моисей] говорит: «Не заграждай рта волу, когда он молотит»[567]567
  Второзаконие, глава 25-я, стих 4-й.


[Закрыть]. Малых мира сего он избрал, а больших отверг. Я не хочу знать, «малый» я или большой. Я хочу познать «и малое и великое» и высказаться по мере сил, без оглядки на состояние, ранг, должность, сан, и какие там ещё позиции принимаются во внимание.

* * *

«Ты, давший человеку жизнь и смерть и любящий проливающих слёзы, услышь мольбу несчастного, который тоскует по Твоему примеру. Сними с него тягость, гнетущую его, стань для него тем Симоном Киринеянином, который помогал Тебе нести крест на Голгофу»[568]568
  Последние строчки книги французского писателя Рене де Шатобриана (1768–1848) «Опыт об английской литературе» (1836). Рассказ о Симоне Киринеянине приводится в Евангелиях.


[Закрыть].

(Так молился Шатобриан)

Вопреки тому антинародному кастовому духу который в абсолютистский блестящий период говорил о порочности обыкновенного человека, против такого взгляда нужно сказать, что мы все крещены. Кант, Фихте, Гумбольдт, Шеллинг, Гегель хотели, чтобы государство строилось по заветам Макиавелли: полагаясь на предполагаемую злую природу и ничтожество подданных. В абсолютизме утвердилось мнение, что с подданным надо обращаться как со сволочью, разрушать его нравственные принципы и принимать его за инструмент, лишённый собственной воли.

* * *

В таком убеждении Пруссия перенесла на казарму иноческую дисциплину монастыря. Соответствующая литература выдаёт это на каждом шагу. Но в той же мере, как аскеза, говорим мы, осквернялась, становилась казарменно-«народной» и дисциплина рыцарей [тевтонского] ордена в Пруссии, исчезая из самосознания остальной Германии. Тот вид сатанинского упражнения[569]569
  Речь идёт о военной упражнениях на плацу. Фраза Балля, изводящая весь «прусский» дух «муштры».


[Закрыть], который был в Пруссии в ходу со времени великого курфюрста, заслуживает такого именования, потому что всегда недвусмысленно служил унижению и уничтожению. Одна фраза такого рода у Шарнхорста[570]570
  Герхард Шарнхорст (1755–1813) – прусский военачальник, военный теоретик и реформатор. Цитата взята из редакционной статьи 1805 г. в выпускавшемся Шарнхорстом «Новом военном журнале».


[Закрыть]: «А если провидение и внушает человеку прямо какое-то учреждение более современное, так это дисциплина действующей армии. Лишь благодаря ей дело армии защищено от неизбежного в противном случае разрушения, и человек, пытающийся это священное учреждение поставить под сомнение, либо не знает, что делает, либо не заслуживает звания человека». Одна такая фраза, дословно, станет правильной, если её от прусской армии перенести на готовое к бою войско ордена иезуитов. Я это говорю не в шутку, а вполне всерьёз, подразумевая, что такой вид прусской аскезы не победить и не поколебать либеральной ораторикой, для этого нужна равная по силе дисциплина духа. Сильная антипатия нашего Гёрреса по отношению к пруссам, того Гёрреса, который заново открыл средневековую мистику[571]571
  Вышеупомянутый (см. запись от 11-го августа прошлого года) Гёррес, будучи публицистом либерального толка, прожил последние тридцать лет в Швейцарии, покинув по настоянию властей родной прусский город Кобленц. Здесь Балль вспоминает четырёхтомный труд Гёрреса «Христианская мистика» (1836–1842).


[Закрыть], может быть обоснована, по сути, только его острым чутьём на прусское богохульство.

Если ищешь остатки учения о святости, находишь его у Баадера, Новалиса, Шопенгауэра, Вагнера; даже у Ницше ещё. Но прежде всего в романтизме. Странным образом, здесь оно имеет индийский отпечаток, что, пожалуй, указывает на то, что оно, даже не изведённое под давлением Просвещения, должно было найти себе алиби. Арним[572]572
  Ахим фон Арним (1781–1831) – немецкий писатель, прозаик и драматург, ведущий представитель гейдельбергского романтизма. (Прим. переводчика.)


[Закрыть] однажды пишет: «Я думаю, что вы все происходите из Восточной Индии, из касты брахманов; ибо во всех вас есть что-то святое».

* * *

Мобилизовать тайные силы нации. Интеллектуальной критике нельзя забывать про музыку. В конце концов, немецкая народная теология вся скрыта в музыке, и церковные мессы и оратории, может быть, более красноречивы, чем философские системы.

* * *

Немецкая музыка начинается с Реформации. Куда-то надо было сбежать ангелам и святым. Они хорошо обустроились в немецкой музыке, и однажды, можно надеяться, выйдут из этих небес, куда убежали, когда прежний мир восстановится. Тогда название юношеского произведения Ницше можно будет переиначить в «Возрождение царства святых из духа музыки»[573]573
  Игра с названием ранней работы Ницше «Рождение трагедии из духа музыки» (1872).


[Закрыть]. «Слова подлежат осуждению, звуки же свободны»: вот объяснение, почему немецкая музыка так велика, а немецкая проза имеет жалкий вид. В немецкой музыке погребена Священная Римская империя, святыня, которую теперь не взять в плен и не измучить, которая не даст себя в обиду и в унижение. Нам ещё присуща в некоторых чертах та робость, которая в том, что видимо, отмалчивается, а в невидимом скрывается. Это наш внутренний Civitas dei [Град Божий]. Мы должны добиться её воздействия вовне, и всё ещё могли бы стать одной из первых наций.

Примечательно, что в эмиграции не найдёшь социалистов, или, по крайней мере, социалистов именитых. Актуальные правовые вопросы их почти не интересуют; они увязли в обломках теории того, что режим терпит крах, и в своих партиях. Утопии они враждебно противостоят, а ведь это была утопия всех утопий – зависнуть за границей, в то время как в обозримом времени в Германии будут распределять должности. Между кружком юристов в Берне и революционными социалистами в Берлине едва ли сохраняется какая-то связь. Внутренняя и внешняя политика полностью изолированы друг от друга; никто не испытывает даже потребности объясниться.

Полноценный авторитет даётся только аскетический. Мадзини в своей борьбе против теократии, или, вернее, в своих усилиях по реформированию царства Божьего, хотел изъять у народа аскезу. Его благородный характер был блестящим примером того, как он понимал в демократии жертву. Ему мерещилась народная теократия, и в тогдашней Италии, возможно, была для этого почва. Бакунин с его возражением, что бедность нельзя устранить, стремясь её сохранить, становится мысли Мадзини не вполне удобен. Он лишь вскрывает противоречие. Мадзини был, подобно Платону, того мнения, что неимущий класс должен господствовать, но – и тут он вступал в самое острое противоречие с Платоном – он переносил теперь на народ все свои надежды, изначальные возлагаемые, пожалуй, на духовенство. Неимущий класс как носитель власти – это грандиозная идея. Носителю суверенной власти ведь не надо вести государственные дела; хватит того, что он их контролирует. Предпосылка этой мысли Мадзини – фатальная связка духовенства его времени с губительной властью денег. С феодальным государством, с крупными землевладельцами. Связка, которая в середине прошлого века, к моменту сильнейшего сосредоточения власти в одних руках, возбуждает всю Европу, и как в Италии, так и в России ведёт к религиозным бунтам. Старая феодальная форма теократии выстроена на огромной нищете народных масс, самым неприкрытым образом. Тогда в Италии ещё было церковное государство, и его видные должностные лица, будучи крупными землевладельцами, были постоянным поводом для религиозного и политического недовольства.

* * *

Владение имуществом будет в государстве насиловать право до тех пор, пока неимущий класс не выносит правовое решение. Вот и весь справедливый мотив пролетарской революции. Но тут примешивается кое-что другое, а именно аппетиты, которые дают о себе знать в противостоянии пролетарских вождей и священства. Поскольку есть ещё один неимущий класс, помимо пролетариата: класс аскетов. Но он добровольно не владеет собственностью, поскольку видит своё преимущество в отказе от неё. Этот класс по своей природе одним своим существованием служит опровержением пролетарских притязаний. Поэтому враждебность между пролетариатом и священством сводится к соперничеству двух неимущих классов за власть. Вопросов здесь быть не может – в этом грядущем споре его исход в пользу аскетического идеала, или же пролетарского, будет решать культурная совесть, если на чашах весов, действительно, будут лежать духовные, а не материальные интересы. Пролетариат хочет, как раз потому, что он proles[574]574
  Производящий потомство (лат.) [См. также наше прим. к записи от 22.04.1915, выше.]


[Закрыть], получить максимально возможное наслаждение; дела человечества и культуры идут во второй линии. Духовенство, со своей стороны, не осознаёт преимуществ того, что оно свободно от собственности. А поскольку свобода от имущества – отнюдь не природный дар (она противоречит природе), а обречена быть плодом каждодневной борьбы, то конечным результатом такой борьбы будет то, что, возможно, в не очень отдалённом будущем аскеты, хотя и будут иметь власть, но под строжайшим контролем ревностных правителей. Это было бы в любом случае другое устройство, чем то, что знало средневековье, но теократия бы сохранилась.

Необычную форму разделения церкви и государства знает Леон Блуа. Он мысленно видит, как Лев XIII выпускает запрет проводить службы всем восьмидесяти церквям Франции, абсолютный запрет omni appellatione remota [без всякого упоминания имён], вплоть до того часа, когда «весь этот народ в рыданиях запросит милости». Это Иегова и Израиль[575]575
  Балль вспоминает пассаж из романа «Бедная женщина» (1897) Леона Блуа (см. выше), содержащий эти размышления. Во времена понтификата Папы Римского Льва XIII (1810–1903) во Франции были выпущены антиклерикальные законы, ограничивающие свободу Церкви, и фантазия о таком решительном запрете превратила бы Льва XIII в подобие ветхозаветного пророка, через которое божество (Иегова) наказывает отлучением свой «грешный народ» (во Франции действовало множество католических церквей).


[Закрыть].

Что раса защищена только посредством закона, причём закона религиозного – тут евреи могут послужить бессмертным примером теоретиков расы. Может, ортодоксальные католики и евреи в объединённом союзе однажды и вытащат Германию из болота. Такой антисемит как Маркс, который вообще отрицает религиозное измерение[576]576
  «Политическая эмансипация иудея, христианина, религиозного человека вообще, есть эмансипация государства от иудейства, от христианства, от религии вообще» (К. Маркс, «К еврейскому вопросу», 1843 г., пер. А. В. Луначарского, курсив Маркса).


[Закрыть], – это худшее, что можно себе помыслить.

* * *

Выуживание Реформацией нужных сведений из Ветхого завета, к тому же неверно истолкованного – это дело архиважное. Оно обосновывает союз иудейского мессианизма с протестантским шовинизмом; но всё, что древние евреи понимали духовно, их германские ученики очень скоро обратили в материальное. Когда Реформация идеалистической философии была спаяна с пруссачеством, немецкое еврейство тоже примкнуло к этому направлению. С крушением реформаторских идей, являвшихся ведущей национальной мыслью, еврейский мессианизм опять вернул себе свободу.

Быть может, однажды в Германии евреев будут ревностно опекать две могучие партии – пролетарская и прогрессирующая католическая. Евреи поступят правильно, если заблаговременно примкнут к партии, победа которой гарантирована. И вряд ли можно допустить, что евреи, с их тонким чутьём на абсолютное и беспоповоротное, стали бы долго колебаться.

Сопротивление [власти] остаётся важнейшим из прав человека. Другие права можно было бы считать имеющими значение «только человеческое» и характеризующими государство, которое кладёт их в основу своего строя, следуя природному нраву и народному темпераменту. д'Оревильи, если я его правильно понял (стр. 55 «Пророков прошлого»), так понимает демократии: «Во взаимном отношении права народа – должно быть, просто (природные – X. Б.) способности людей, а из чего составляется это понятие о способностях, известно!»[577]577
  Цитату из книги д'Оревильи (см. запись от 22-го апреля того же года) Балль приводит по-французски.


[Закрыть] Право на сопротивление, между тем, является исключением, и посему неверно, если д'Оревильи итогом всех философий видит лишь противоположность папизма де Местра и «Левиафана» Гоббса[578]578
  То есть: зазор между радикальным монархизмом (де Местр) и радикальным республиканством (Гоббс).


[Закрыть]. Право на сопротивление явно попало во французскую Декларацию из старой теологии через иезуитов[579]579
  То есть, алчет доказать Балль, является наследием его заветного католицизма.


[Закрыть]. Тут встречаются право человека и право Бога, как доказал Мерсье[580]580
  Жозеф Мерсье (1851–1926) – католический философ, представитель неотомизма.


[Закрыть]. И к этому § 34 Декларации прав человека[581]581
  См. запись от 17-го сентября 1917 г.


[Закрыть] может и должна примкнуть всякая конституция будущего. Как бы то ни было, это право уже сегодня отличает борьбу между чистым произволом власти и демократиями, базирующимися на сопротивлении. Я нахожу, впрочем, к своему удивлению, что уже Бональд высказывал мысль об ограничении прав человека правами Бога, которой я сам, честно говоря, немного горжусь. «Началась революция, – говорит он, – провозглашением прав человека, а закончена будет только провозглашением прав Бога»[582]582
  Цитата из книги французского писателя консервативного толка Луи Бональда (1754–1840) «Первобытное законодательство, рассмотренное в новейшие времена при одном лишь свете лучей разума» (1802) также приводится Баллем по-французски.


[Закрыть]. То есть он того же мнения – надо не просто отрицать историю, а защищать достигнутое благо и достраивать его.

Между тем увидела свет моя книга «Критика немецкой интеллигенции». Она вышла где-то в дни убийства Либкнехта[583]583
  Карл Либкнехт (1871–1919) – немецкий политик, один из основателей немецкой коммунистической партии. После подавления восстания, ставившего целью установление советской власти в Германии, был застрелен членами добровольческого батальона (фрайкора) вместе с Розой Люксембург 12-го января 1919 г.


[Закрыть]. Первый экземпляр принёс Эмми к её дню рождения в больницу, где она лежала с тяжёлым воспалением лёгких. У неё была высокая температура, она почти не узнавала меня, но погладила книгу, которую я ей принёс, и улыбнулась болезненной улыбкой, как будто прощалась навсегда. Это было за несколько дней до переломного момента в её болезни, когда она стала выздоравливать. Врач с трудом разрешил мне пройти в палату на несколько минут.

* * *

Я очень сожалею, что из-за литературной работы забывал тщательнее отмечать актуальные события. Я едва мог выполнять ещё что-то, кроме неё. А ещё следовало быть осторожным с записями, которые могли навредить некоторым живущим по эту и по ту сторону границы. В те дни даже в Швейцарии не было чем-то неслыханным, что врывались в частные дома, похищали рукописи, конфисковали их или фотографировали. Автор газеты «Франкфуртер цайтунг» однажды всерьёз уверял меня, что он у себя в редакционном кабинете однажды утром обнаружил полный стакан сигарного пепла: кто-то провёл ночь, сидя за его столом. А в другой раз полиция Берна предъявила ему много фотографий, на которых были засняты внутренние помещения редакции, папки для бумаг, отдельные записи и тому подобное. Полицейские уверяли, что выловили эти снимки из реки Аре[584]584
  Аре (Ааре) – река в Швейцарии, левый приток Рейна. Протекает через швейцарский город Берн.


[Закрыть].

* * *

Deus ex machina[585]585
  Балль играет с буквальным переводом известного латинского выражения: «Бог из механизма» (в смысле: специально подстроенное «чудо» в конце представления). О неприятии Баллем механицизма как антитезы духу и божеству см. уже «Прелюдию» к его книге.


[Закрыть]. Внезапно из сломанного бездушного механизма возникает залитая кровью голова Христа; уже при воскресении всё ещё истекал кровью, и тёмный ужас сквозил в его величии…

Интересное письмо от Брупбахера. Он называет «Критику» благочестивой книгой в славном безбожном стиле. Она напомнила ему о Ронсаре, Рабле, Брантоме[586]586
  Пьер де Бурдейль, аббат де Брантом (1537–1614) – французский писатель, автор сборника биографий «Жизни галантных дам», живописующего жизнь при дворе Екатерины Медичи.


[Закрыть]. Мол, это проповедь Паскаля в стиле Гельвеция[587]587
  То есть, «безбожный» стиль (Гельвеций) для истового католика (Паскаль) Балля.


[Закрыть], и он надеется, что стиль книги порешит мою религию. (Августин старался наоборот, лучше разумея [свою веру], лучше владеть своим стилем).

* * *

Все приключения теперь переместились в Россию. Радек арестован в Берлине. Большевики наплевали на статью вторую Брестского мирного договора, которая запрещает им вести пропаганду в Германии[588]588
  Статья вторая Брестского мирного договора, заключённого советским правительством с Германией и её сателлитами весной 1918 г., гласила: «Договаривающиеся стороны будут воздерживаться от всякой агитации или пропаганды против правительства или государственных и военных установлений другой стороны. Поскольку это обязательство касается России, оно распространяется и на области, занятые державами Четверного союза». Это не мешало советской власти поддерживать немецких коммунистов. В феврале 1919 г. деятель компартии Карл Радек (1885–1939) был арестован по обвинению в организации восстания (см. прим. к записи от 12-го февраля, выше), но в январе следующего года был освобождён.


[Закрыть].

У Эмми, усталый и расслабленный, на лежаке. Как хорошо медленно засыпать, пока она хлопочет по разным мелочам. Суёт мне в рот сигарету, которую уже раскурила. Подставляет пепельницу, сама стряхивает туда пепел. Укрывает меня своим коричневым манчестерским пальто, раз через дверную щель тянет холодом, и печёт блины. Это очень хорошо. У меня часто возникает в эти дни чувство глубокой отстранённости. Бывает, что я чувствую себя чужим и одиноким; что я печален и даже отчаиваюсь, сам не зная почему. Я очень люблю белый цвет, белые флаги. Мальчиком я читал, наверное, раз пятнадцать подряд историю крестового похода Готфрида Бульонского[589]589
  Готфрид Бульонский (1060–1100) – один из предводителей Первого крестового похода.


[Закрыть].

Священные битвы завораживали меня. Как же я любил Танкреда[590]590
  Танкред Тарентский (1072–1112) – участник Первого крестового похода.


[Закрыть] и Рейнольда[591]591
  Рено (Рейнольд) Шатильонский (1123–1187) – участник Второго крестового похода.


[Закрыть], как я любил Бернарда Клервоского.

* * *

Тот, кто ликвидирует своё «Я», для того бессмысленна похвала или упрёки, добрая или дурная слава, равно как и любой вопрос о власти. Хорошо было бы при этом носить маску, которая бы удовлетворяла суждения и претензии окружающих. Это избавило бы человека от многих неудобств.

* * *

Эмми подарила мне стихотворение:

 
Покуда вместе мы – рука моя в твоей руке,
Мерцает время вдалеке – его хватает,
Но белизной и нам цветы укроет снег,
И жар сердец истратится. Снег тает.
 
 
Покуда мы одно: я – это ты, ты – это я,
На улице мечты сияют нежным светом,
Вдвоём, куда глаза глядят… занятная игра.
То ты, то я – заре шлём у окна приветы.
 
 
Когда же белизною седины на нас повеет,
То в милый образ твой я совершу побег.
С мечтою о тебе легко ступлю на новый берег.
Свет солнца нашего. Светлее нет. Вовек.*
 

* * *

Я хотел бы прочесть «Бесов» Достоевского. Что сейчас поделывает госпожа Кетти[592]592
  Кетти Буркевич, упомянутая лишь здесь. Вероятно, знакомая Балля.


[Закрыть]? Она любила только Достоевского, а больше ничего и никого на свете. Как часто умираешь, сам того не зная? Иногда думаешь о ком-то как о человеке, а он уже лишь призрак, мёртвый в отпуске.

* * *

В качестве привета всем погибшим на этой окончившейся войне: Господи, дай им вечный покой, и да светит им вечный свет. Господи, да упокоятся они с миром…

Заниматься политикой – значит, воплощать идеи. Политик и идеолог – противоположные типы. Первый насилует идею, второй – её продвигает, их усилия на практике постоянно сталкиваются. Но они дополняют друг друга тем, что идеи сами по себе, если не пытаться их проводить в жизнь, без их проверки на социальную значимость никак не попадают в поле зрения, то есть для общества как бы вообще не существуют. Гдинственная политика, достойная идеолога, это, может быть, реализация его идеи на собственной шкуре и в своей собственной жизни.

Во сне я вижу, как Эмми несут на поднятых руках к алтарю по центральному проходу в мюнхенской церкви Девы Марии. Я в тесной толпе, взволнованной и воодушевлённой. Толпа стоит спиной к алтарю. Я вижу много изящества, радости и цветущей жизни; любящих, принесших себя в жертву, мёртвых, с улыбкой принявших поднесённый им в подарок реквием.

* * *

Газета «Франкфуртер цайтунг» публикует статью секретаря профсоюза Эркеленца[593]593
  Антон Эркеленц (1878–1945) – немецкий профсоюзный деятель и политик социал-демократического толка (депутат Рейхстага в 1920–1930 гг.), слесарь по роду занятий. Профсоюзной работой занимался до 1933 г., когда профсоюзы были распущены нацистами. Был зарезан при невыясненных обстоятельствах у себя в саду в берлинском округе Целендорф 25-го апреля 1945 г. во время наступления Красной Армии.


[Закрыть] под заголовком «Больная немецкая душа», где говорится: «Немецкий народ лишился своей души. Прежняя душа была ориентирована на порядок, знание и послушание. Позорное злоупотребление ею, которым занимались мы сами и прежнее руководство, умертвило эту душу. В душе этой постоянно проявлялся дефицит гражданского правосознания, но тем сильнее она была в деловой мысли и практической жилке. Наживание на войне, утраченная мечта о власти над миром, запрет „сброса напряжения“ – ограничение свободы слова в войну, подавление всякого осознания себя отдельной личностью и на фронте и на родине, прославление убийства как национального подвига все четыре долгих года, миллионы грешков на совести у рядовых в армии, [вынужденных исполнять приказ]. Всё это и многое другое, безмерно усилившееся в силу неслыханного крушения всех надежд[594]594
  Поражения Германии в войне.


[Закрыть], умертвило нашу душу».