Текст книги "Эффект Холла, или Как меня обманула одна девушка"

35.

Тело нашли пять дней спустя. Без головы. Шмотки Лео, черное платье, шарфика не было. Опознал шмотки Виктор. Мне потом принесли копии документов. Экспертизу сделать не смогли, потому что оказалось, что, живя в Москве, Лео ни разу не обращалась в поликлинику, не делала никаких анализов, не проверяла группу крови, не снимала отпечатков пальцев. С ее места жительства тоже не было никакой информации. Детдом давно закрыли. Документы куда-то пропали. В общем, нормальный бардак.

До этого все эти дни я сидел дома и смотрел на два телефона, свой обычный и новый, для связи с Лео. Первый время от времени звонил. Второй – молчал. Каждый раз, когда звонили, я поднимал трубку, убеждался, что это не Лео, и терял интерес к разговору.

Время от времени звонил Андрей и спрашивал, нет ли вестей. Пару раз он пытался завести тираду, что он не виноват и она могла бы подождать. Каждый раз я его останавливал и клал трубку. Винил я только себя. Потому что это я все придумал, это я все предложил, это я согласился на ее безумное предложение красиво умереть. Все можно было сделать по-другому. Все нужно было сделать по-другому…

36.

Открываешь утром глаза и спрашиваешь себя: «А стоит ли продолжать жить?» Ведь все лучшее в твоей жизни уже было и никогда не повторится. Вспоминать ужасно больно, потому что хочешь обратно в прошлое хоть на минуту, хоть на секунду. Хочется вернуться туда, где было так хорошо, и теплилась надежда, что впереди еще лучше. А теперь ты понимаешь, что все, что было хорошего, осталось позади и ничего не вернуть. Так зачем теперь жить? И ты с этим непониманием, ноющим во всем теле, встаешь и идешь чистить зубы, попутно нажимая кнопку на чайнике. Все происходит автоматически, как всегда, как каждое утро. Только теперь это не имеет никакого значения. Тебе не нужен результат – чистые зубы и кипяченая вода. Потому что ты даже не можешь вспомнить, выпил ли ты сегодня чаю всего полчаса спустя. На полном автопилоте ты рулишь в офис, не понимая, зачем тебе работать. Тебе больше не нужны деньги. Ты не хочешь никуда ехать. Ты не хочешь ничего покупать. На работе ты отрешенно отвечаешь на вопросы, скорее из-за того, что просто знаешь ответы. После работы ты не едешь домой. Там есть кровать, но ты не знаешь, хочешь ли ты спать. Ты автоматически соглашаешься на любые предложения знакомых, которые набрали твой номер телефона и предложили посетить что-либо или посидеть где-либо. Ты едешь туда, потому что у тебя есть карта и ты можешь отыскать с ее помощью любое место в Москве. Ты говоришь с людьми, потому что им хочется услышать твое мнение. И наконец ты приезжаешь домой и спрашиваешь себя, зачем тебе жить, если настоящее тебя не интересует, а будущего просто нет. Так проходит несколько дней, похожих и не похожих один на другой. Боль в груди равномерно распределяется по всему телу, и ты чувствуешь слабость. Силы угасают. Утром ты можешь не включить больше чайник. В офис приезжаешь позже обычного, потому что не смог ехать быстрее пятидесяти километров в час. Сотрудники меньше задают вопросов и тише разговаривают в твоем присутствии. Вечером ты сидишь в офисе, потому что знакомые не звонят больше, понимая, что в прошлый раз им было неинтересно с тобой общаться, что они говорили не с тобой, а с твоей тенью. У тебя остается только один вопрос. Он сидит в каждой клеточке твоего тела и зудит противным зуммером: «Если тебе так плохо и на все наплевать, то почему ты еще жив, почему ты не умер?» И сосредоточенное размышление приводит к единственному ответу, что «ты живешь в ожидании чуда, ты просто каждый день живешь в ожидании чуда».

И еще! Каждый звонок, каждое смс приносит дрожь во всем теле, как будто ты сам и есть виброзвонок, как будто виброзвонок подключен ко всем твоим нервным окончаниям. А вдруг это она? Ты понимаешь, что это невозможно, но сердце отказывается верить, что ее больше нет, потому что тогда точно незачем жить, тогда точно не стоит продолжать существование.

Так продолжалось много дней и ночей. Знакомые и сотрудники начали вслух замечать, что я похудел и плохо выгляжу. Начали наперебой предлагать своих знакомых врачей. Я отвечал, что все нормально и никуда мне идти не надо. Один раз оговорился и произнес вслух, что «никуда мне идти уже не надо». Сотрудник в ужасе отшатнулся, явно приняв меня за неизлечимо больного.

Смешно, но я впервые в жизни задумался о завещании. Потом в первый раз за несколько дней улыбнулся и, конечно, ничего не стал писать или оформлять. С собой деньги не заберешь, а кому они достанутся, мне было все равно.

Однажды позвонил Илюха и глухим голосом сообщил, что у него мама при смерти в Краснодаре. Вроде как инфаркт миокарда. И неизвестно, что дальше. Я спросил, чем можно помочь. Он ответил, что, как всегда, деньгами, только он не знает сколько. Попросить мало – может не хватить. Попросить больше – боится потерять в травяном угаре. В общем, он не знает, что делать. Но если я чем-то могу помочь, то лучше бы я помог.

Я спросил, где сейчас его мама. Он сказал, что в Краснодаре. И тут мне в голову пришла интересная мысль. Я сказал, что еду вместе с ним в Краснодар, что там и решим, какая сумма нужна. Илюха озадаченно подышал в трубку. Я фактически чувствовал, как он ошарашенно смотрит на меня сквозь трубку.

Потом он спросил, что я сегодня курил. Теперь я уже не выдержал и рассмеялся. Потом извинился и вежливо пошутил, что это у меня вчерашнее.

Он еще подышал в трубку, видимо, пытаясь сосредоточиться и что-нибудь еще спросить. Например, как называется та трава, которую я курил вчера. Но потом, видимо, в его притупленное разными снадобьями сознание пришло понимание, что я шучу. Он облегченно вздохнул и сказал только одно: «Круто!»

Это действительно было круто. Спустя четыре часа мы уже вылетели из Внуково в Краснодар. Его мама была в ужасном состоянии, в реанимации, рядом с тремя другими потенциальными трупами. Я поговорил с доктором, потом напросился на беседу с заведующим отделением. Речи были стандартными. Такое нередко услышишь в любой постсоветской клинике. Что в принципе пациент ни в чем не нуждается. Что состояние тяжелое, но стабильное. Шансы на выздоровление есть, хотя, честно говоря, небольшие. Что в принципе существуют такие и такие препараты, но к ним в больницу они не поступают и стоят безумно дорого. Что если мы, конечно, можем себе это позволить, то лучше бы их закупить и проколоть, хотя стопроцентной гарантии выздоровления и в этом случае он не дает. Поэтому решать нам, а он и так сделает что сможет. Я спросил, может ли он сказать, где можно взять первую порцию этих препаратов, чтобы начать колоть их уже сегодня. Он позвонил куда-то и сказал, что да, есть по такой-то цене у такого-то. Можно начать, а потом прозвонить аптеки, и может, где-нибудь найдем менее бьющее по карману предложение. Я отсчитал необходимое количество купюр, положил на стол, попросил начать колоть немедленно. Он отодвинул от себя стопку банкнот и сказал, что лекарства надо купить у такого-то. Затем написал имя, адрес и телефон. Я попросил организовать максимально возможный уход за больной. Он порекомендовал обратиться к такой-то медсестре, сказал, что если я ее смогу убедить, то эффект будет максимальным. Я попросил написать список необходимых лекарств, еще раз спросил, не нужно ли еще что-нибудь сделать, например для клиники или для ее сотрудников, и передал зав. отделением свою визитку с мобильным телефоном. Он сказал, что в случае необходимости пришлет смс, что пока ничего не надо, что вот если спасем, то может быть и будет о чем говорить, а пока… Он еще раз посмотрел на визитку, потом на меня. Я уже собирался выйти из кабинета, но остановился, увидев в его глазах немой вопрос. Он помедлил немного, потом спросил:

– А простите, вы кем приходитесь больной? Вы ведь не сын?

Я ответил, что ее сын – мой друг, что он у постели матери, держит ее за руку и никуда не уходит, поэтому узнавать и договариваться пришлось мне. Он покачал головой:

– А я принял вас за ее сына. У вас такая неподдельная боль в глазах…

– Я потерял самого близкого мне человека одиннадцать дней назад, – глухо произнес я и вышел.

Через полчаса я привез обратно в больницу нужный препарат, купленный по указанному адресу. Я скупил его весь. Но этого хватило бы только на две капельницы из пяти назначенных. Препарат капают через день. Каждый день нельзя. Итого на три дня хватит. Значит, есть два дня в запасе на поиски. Я нашел рекомендованную медсестру и договорился о заботливом уходе.

Илюху искать не пришлось. Он был на том же месте, где я его оставил, около матери. Я подошел к нему ближе, наклонился и прошептал ему на ухо:

– Мы спасем маму, если будет хоть малейшая возможность, слышишь?

Он посмотрел мне в глаза и молча пожал мою руку.

С чувством выполненного долга я вышел из больницы и отправился обедать в ближайший ресторан. Илюху я так и не смог оторвать от материнской руки. Солнце палило нещадно. Я устроился на улице, в тени платана. Пятнистый ствол дерева был всего в метре от меня. Я с интересом рассматривал пятна на дереве, пытаясь мысленно преобразовать их в шахматную доску. Тут принесли салат из огурцов и помидоров, политый растительным маслом.

Я попробовал салат, и мне показалось, что ничего более вкусного я в жизни не ел. Может быть, это были действительно удивительные томаты и огурцы, политые нежнейшим подсолнечным маслом. Может быть, таких действительно не бывает в Москве. И только здесь, в Краснодаре, чудесное палящее солнце дает возможность овощам впитать свои волшебные лучи.

Я попробовал посмотреть на солнце, но оно слепило меня ярким светом даже сквозь колеблющуюся зеленую листву. Я пошарил в карманах в поисках солнцезащитных очков. Их не было. При мне не было ничего, кроме документов, денег и ключей от машины, брошенной в Москве на стоянке аэропорта. И тут я словно очнулся. До меня дошло, что я прилетел в Краснодар без обратного билета. Я не забронировал гостиницу. Я не предупредил никого на работе. Я не взял с собой даже запасного комплекта нижнего белья и зубной щетки. Я провел по щеке рукой и отметил довольно плотную щетину. Сколько дней я не брился? Два, три, пять?

«Мы спасем ее, чего бы это ни стоило! Мы найдем этот дефицитный препарат. Мы проконсультируемся у лучших врачей. Если будет малейший шанс, мы спасем ее», – подумал я про себя.

В этот же день я объехал и прозвонил все аптеки в городе в поисках лекарств. Список был небольшим. Большинство из них я купил в первой же аптеке. Впрочем, как и говорил зав. отделением, вопрос был в самом дорогом и, видимо, поэтому в самом редко встречающемся лекарстве в Краснодаре. Это был злополучный неотон. Я нашел интернет-кафе. Зашел в поисковик. Набрал в поиске «поиск лекарств во всех аптеках Москвы». И через пять минут у меня был список на двух страницах, где в порядке возрастания цены были указаны телефоны и адреса аптек, продающих нужное лекарство. Еще через пять минут я прозвонил по наличию две-три аптеки и нашел препарат.

Я вызвонил секретаря в своем офисе и сказал, что я на несколько дней вынужден буду задержаться в Краснодаре и чтобы она срочно кого-нибудь послала за таким-то количеством неотона в такую-то аптеку. Потом пусть вызовет курьера экспресс-почты, а я через час сообщу ей адрес, по которому нужно будет отправить препарат. Секретарь была в шоке, долго записывала информацию, силилась что-нибудь спросить, но так и не решилась. «Правильно, не надо ничего переспрашивать, – подумал я про себя, – я и сам не все понимаю».

Я снял номер в гостинице на улице с красивым названием Красная. Гостиница была еще советская, облагороженная, конечно, но с теми старыми элементами совка, которых в Москве почти уже нет. Меня это не удивляло, а даже радовало. Зато потолки были не менее трех метров. Я походил по комнате из угла в угол. Позвонил секретарю и сказал адрес гостиницы. Делать больше было нечего. Вещей, которые я бы раскладывал по полкам, не было. И это было поводом пойти и купить их. С этой мыслью я пошел искать зубную щетку, пасту, трусы и носки.

Вышел на улицу и пошел направо. Города я не знал. Все было новым. Я вспомнил, как так же ходил по Берлину, без вещей, без определенных задач, без целей. Только Лео тогда была жива. Сколько бы я отдал, чтобы сейчас было так же. Пусть даже я был бы брошен ею, пусть один, пусть в одиночестве.

Пришла дурацкая мысль, что влюбленные, которых бросают, в целом счастливые люди. По сравнению со мной они-то знают, что любимая где-то рядом, живет своей жизнью, радуется, а может и грустит, что просто стоит запрет на встречу с ней, но у тебя всегда может оставаться надежда, что ты случайно увидишь ее. Да, скорее всего, это принесет тебе новую порцию боли, но это ничто. А если эта боль зашкалит за все разумные пределы, то ты сможешь себе сказать, что все, теперь я не хочу ее видеть. И на время это будет спасением. Потому что спустя некоторое время боль чуть-чуть утихнет, боль снизится ниже пороговой отметки, и ты захочешь увидеть ее снова. Ты думаешь, что твое сердце давно должно было сгореть, но этот несчастный уголек внутри все тлеет и тлеет. И ты живешь надеждой, каждый день живешь надеждой, что произойдет одно из двух: либо уголек рассыпется в золу, либо пламя с новой силой будет гореть в сердце, чтобы причинять радость и боль, негу и тоску…

Но какой надеждой жить, если ты знаешь, что любимая умерла, что встретить ты ее на этой земле уже не сможешь никогда? Теперь это самое страшное для меня слово – никогда. Никогда не увидишь – это так страшно, что у атеиста в этот момент может появиться вера в Бога, в рай, а скорее в ад. Но даже надежда на загробную жизнь, надежда на то, что, умерев, ты увидишь ее где-то там, не меняет ничего для твоей земной жизни. И где найти силы остаться здесь, на бренной земле, если ты остался один, совсем один? Ты вспоминаешь, что пару лет назад тебе нравилось быть одному, менять увлечения, жилища, женщин. Почему же теперь все по-другому? Почему ты рвешься за ней? Даже за черту.

Я понял, что мне нужен объект, за который я мог бы зацепиться. Мне нужен спасательный буек, яркий и полосатый. Для кого-то – это работа, для кого-то – это какое-нибудь увлечение. Кто-то сосредотачивается на спорте, все силы тратя на достижение небывалого результата. У меня это выразилось в попытке спасти маму моего друга. Я загадал, что если она выживет, тогда и я останусь жить.

Вот она, новая прикольная игра, в которую я решился сыграть сам с собой. Сам и игрок, и судья, и, возможно, палач. Нешуточная ставка – жизнь, своя собственная, и, возможно, первая и последняя. От таких ставок захватывает дух. Это нечто другое, чем проиграть сто тысяч долларов в казино на рулетке. Рулетка – это вероятность, а здесь – вероятность, конечно, но, может быть, можно повлиять на ситуацию.

При такой ставке мозги начинают работать быстро и четко. Что необходимо для успеха? Хорошая клиника и качественные препараты. С лекарствами все понятно. Их можно купить. Если их нет в России, то можно привезти из-за границы. Что есть хорошая клиника? Это оборудование и врачи. Значит, если пациентку можно перевезти, надо будет подобрать лучшую клинику. А если транспорт невозможен, тогда надо организовать все это на месте.

Я позвонил в больницу. Меня соединили с доктором. Я подробно расспросил, как дела у больной. Узнал, что перевозить ее крайне нежелательно. Потом мягко выспросил, не возражает ли доктор, если знакомые доктора из Москвы приедут посмотреть больную. Было слышно в трубку, как на том конце провода тихо выругались. Я мягко сказал, что не сомневаюсь, что доктор все делает совершенно правильно, но эти доктора даже не мои знакомые, а давние друзья пациентки, что у них большие возможности и они могут подтянуть в клинику все, вплоть до новейшего оборудования и технологий. И как знать, может быть, что-то из этого нового подхода, технологий или оборудования может пригодиться этой больнице в будущем. Он еще вяло посопротивлялся, но мой убедительный аргумент, что московские связи могут помочь ему лично, его добил окончательно.

Осталось найти придуманных мною докторов-друзей пациентки. Но была бы задача и ресурсы, а решение… а-а.

Я в задумчивости огляделся и понял, что совершенно не понимаю, где нахожусь. Улица Красная не наблюдалась. Я стоял на каком-то пустыре. Впереди было то ли озеро, то ли болото, поросшее камышами.

«Да! Здесь мне зубную пасту не продадут», – подумал я про себя. Развернулся на сто восемьдесят градусов и бодро пошел обратно.

Я отыскал в записной книжке телефоны всех знакомых докторов и начал планомерный обзвон. Моей задачей было понять, кто из московских кардиологов считается на сегодняшний момент светилом науки. Я звонил людям, и они мне рассказывали, что знают по существу вопроса. Постепенно все свелось к ЦНИИ кардиологии и к нескольким фамилиям. Наконец один из знакомых сказал, что лично знаком с Олегом Петровичем, одним из ведущих специалистов. Сказал, что завтра в первой половине расскажет ему о моем существовании и о моем вопросе.

«Жизнь-то налаживается! – сказал я про себя и продолжил поиск. – Одна голова хорошо, а две – лучше!» Я все же дообзвонил всех, дожал все соки информации, убедился, что решение правильное.

37.

Ночью спал как убитый. Утром проснулся, потянулся к телефону, набрал Илюху. Телефон временно недоступен. Как всегда. Позвонил в офис. Секретарша сказала, что сегодня до шести вечера препарат будет в гостинице. Я позвонил на ресепшен, попросил их принять посылку и расписаться за меня, если меня не будет в отеле. Получил жесткий отказ. Такого жесткого «нет» я давно не слышал. Похоже, портье, а точнее, наша совковая дама не очень хотела принимать какие-то непонятные посылки для клиентов. Я быстро оделся и спустился вниз. Как я и предполагал, дама лет пятидесяти необъятных размеров занимала три четверти стойки ресепции и руководила процессом. Перед ней стояли потенциальные жильцы отеля. Она смотрела на них сверху вниз и выговаривала им, чтобы они разборчиво писали в анкетах свои данные. На мой повторный запрос принять посылку из службы доставки она подозрительно оглядела меня с ног до головы и на весь зал спросила: «Вы хотите, чтобы я бомбу приняла?» При слове «бомба» все находящиеся в зале дружно повернулись в мою сторону, а часть людей, кто попроворнее, похоже, готовы были выскочить из отеля. Я молча выдержал волну страха и недоверия, исходящего от окружающих, и попросил позвать управляющего.

– Я и есть директор! – на весь зал заявила она.

– Отлично! – сказал я. – Если не сохраните в целости эту посылку до моего прихода, здесь будет другой директор, – веско проговорил я и вышел спокойно на улицу.

За моей спиной стояла гробовая тишина. Я понимал, что своим заявлением я ничего не испорчу, потому что ухудшать в данной ситуации уже нечего. Служба экспресс-почты в нашей стране работает надежно. Лекарства все равно приедут. А мадам надо лечить, и чем жестче ты с ней будешь обходиться, тем лучше будет всем окружающим.

Через десять минут я был в больнице. Зашел в нужную палату, и сердце тревожно забилось. Пациенты были на своих местах, все, кроме мамы Ильи. Его самого тоже не было видно. Спросить было не у кого. Вокруг остальных больных что-то непрерывно капало, булькало, тикало, у одного работал пресс искусственных легких, и никто из них меня не видел, не слышал и уж тем более не пытался со мной говорить.

Я запаниковал. Спросить было не у кого, а мысли в голову лезли разные, одна неприятнее другой. Я кое-как взял себя в руки и решил уже отправиться к заведующему отделением, но дверь в этот момент открылась, и запыхавшаяся медсестра с ходу забросала меня вопросами:

– Что вы здесь делаете? Кто вас сюда впустил?

Я извинился и сказал, что ищу пациентку, которая была вот на этой койке. Она спокойно выдала мне фразу, от которой внутри у меня все оборвалось.

– А ее здесь больше нет, – сказала она.

– А где она? – рявкнул я.

– Да вы не кричите тут! Ну, это была не моя смена. Я точно не уверена. Знаю только, что у меня должно быть сейчас три пациентки в этой комнате. А четвертую куда-то отвезли, а вот в морг или в другую палату, это я не знаю, – спокойно завершила она монолог.

Я шел к заведующему отделением, понимая, что я не хочу туда идти, не хочу его ни о чем спрашивать, не хочу его слышать и видеть, потому что не хочу услышать слово «никогда». Я не могу больше слышать: «Вы никогда ее больше не увидите, потому что ее больше нет». Это приговор, который преследует меня. Я дошел до двери завотделением, но у меня не было сил, чтобы поднять руку и открыть ее. У меня не хватало смелости сделать это. Да, я элементарно трусил. В моей рулетке ценою в жизнь мне предстояло самому бросить шарик. У меня был вариант гусарской рулетки, в которой играют при помощи револьвера, оставляя один патрон в барабане, раскручивая последний и спуская курок. Но в нее играют минимум двое, и каждый является совестью второго. В моей игре я был единственным игроком, и я же был судьей. Медлить было легко. Хотелось не спешить, а еще лучше – развернуться и уйти. Но я продолжал стоять, не двигаясь с места. А что, если все? Если все кончено? Выполню ли я свое вчерашнее обещание, данное самому себе? Смогу ли я? До сегодняшнего момента я всегда был честен с собой. Да и с окружающими тоже. До сего дня, если я что-то кому-то обещал, я выполнял всегда, даже если это было неправильно по каким-то причинам. А что сейчас? Не глупо ли кончать жизнь самоубийством, если сам с собою решил сыграть в гусарскую рулетку? Я быстро представил результаты в обоих случаях. Если да, выполню, то все понятно. Ничего дальше, и точка. Рай, ад, другое воплощение, но с этой жизнью все равно точка. Если нет, не смогу, то обману себя, то изменю себе, и впереди – движение под гору, по наклонной, потому что, изменив себе, ломаешь стержень внутри себя, теряешь опору. И дальше это будешь не ты, который привык побеждать, а кто-то другой, склизкий и гадкий. Нет! Только не так! Так что же? Решено? Да, решено.

Когда я поднимал руку, чтобы отворить дверь кабинета, я думал, что сердце выскочит у меня из груди. Я все же открыл ее. Первое, что я увидел, – яркий белый свет, наполнявший комнату сквозь открытое окно. Потом я почувствовал ветер за моей спиной, который с силой толкал меня внутрь, ближе к столу с бумагами, которые перемешивались меж собой, паря в воздухе. Все это было похоже на огромный лототрон, парящий в пространстве. Бумажные листы метались, словно жребии, брошенные невидимой рукой.

– Ну что вы застыли? Закрывайте быстрее дверь!

Откуда-то справа появился доктор во всем белом, даже кроссовки у него были белого цвета. Именно кроссовки, а не туфли. Меня рассмешили эти кроссовки. Я плавно поднял глаза до уровня его белого колпака, с улыбкой посмотрел в его внимательные глаза.

– О-оо! – произнес он. – А ну-ка присядьте вот сюда на скамеечку. Присядьте, присядьте! – настойчиво добавил он. – Та-аак, вот молодец! Вот умничка! Та-аак, а теперь прилягте. Прилягте, прилягте. Во-от так, вот так хорошо.

Он уложил меня на кушетку, взял руку, пощупал пульс. Покачал головой. Подошел к столу. Достал оттуда прибор для измерения давления. Вернулся, проверил давление. Опять покачал головой. Встал, направился к столу и по дороге начал исчезать. Просто сначала стал легкой тенью на белом пятне. А потом и тень исчезла. Ветер тоже исчез. Осталось только белое пятно.

– Стоять! – услышал я жесткий голос. Белое пятно плавно оформилось в лицо доктора.

– Ну-ка вдохни еще разок! – Резкий запах нашатыря защекотал в носу. – Ишь! Чего удумал! Еще и у меня в кабинете!

– Настя! Настенька! – обратился он к кому-то, – сделай нам срочно два сладеньких чая с лимончиком, только горячих. Ладно? Давай-давай бегом. А то видишь? У нас тут москвичи пытаются в пациенты записаться, а у меня мест нет, кроме этой кушетки. Так! А вы пока глотните вот этого, из рюмочки. Давайте глотайте, не стесняйтесь! Вот молодец! Так! Теперь полежите. В груди не болит? В руку не отдает? Резкую боль не чувствовали перед тем, как отключиться?

Я вяло покачал головой.

– Ну и славно! – продолжил он свой монолог. – А утром что-нибудь завтракали? А вчера вечером что-нибудь кушали? Нет? Забыли покушать? Та-ак! Интересно звучит! Не по профилю, конечно, но интересно. Та-ак! А зачем именно у меня в кабинете решили сознание потерять? В кабинете интереснее? А чем? Так все-таки зачем вы пришли? А, наверное, про маму вашего друга хотели узнать? Так с ней все хорошо. Неотон мы очень вовремя начали колоть. Очень вы вовремя подоспели с укольчиками! Так что мы ее перевели утром в отдельную палату. Перевели, чтобы не пугалась тех троих, что рядом лежат. Для сына там кушеточка теперь такая же, как у вас вот тут. Так что нормально все.

Он еще что-то рассказывал, рассказывал. Но дальше я его почти не слышал. Мне стало тепло, в ладонях был жар, а в голове была пустота. Мозг отказывался воспринимать дальше информацию. Состояние тепла и отрешенности от происходящего плавно заполняло пространство и сливалось с белым светом, наполняющим комнату. Я смотрел широко открытыми глазами, и предметы были слиты в разноцветную мозаику без углов и изломов. Каждый цвет плавно переходил в другой безо всякой границы. Монолог доктора втекал в уши музыкой жизни и спокойствия. Игра была не закончена, но я чувствовал, что в этой нелепой гонке со смертью я временно вырвался далеко вперед. Появилась абсолютная уверенность, что мама моего друга будет жить. Ощущение жизни заполняло пространство вокруг и наполняло каждую клеточку моего тела. Потом я увидел Лео. Она спокойно читала роман в шезлонге у бассейна. Это было так естественно видеть. Темные очки скрывали глаза от ослепительного теплого солнца, ласкающего ее кожу. Она отдыхала от прошлой жизни, которая так мешала ей дышать свободно. Я тоже был частью ее прошлого, а потому – ненужной частью, от которой нужно как минимум отдохнуть. Не важно, в каком мире я ее увидел. Единственное, что заполняло мое сознание, – это ощущение, что у нее теперь все хорошо. Волны умиротворения и спокойствия протекали по мне от пяток к затылку и обратно. Потом все стихло. Зрение сфокусировалось на близлежащих предметах. Четкость и острота восприятия окружающего мира поразили меня полнотой своих красок и ощущений. Я спокойно поднялся с кушетки, поблагодарил доктора и молча принялся пить горячий чай.

– Вот и молодец! Вот и посвежели! – радовался доктор. – Кстати, как там ваши московские врачи – едут?

– Все будет хорошо! – спокойно сказал я, глядя ему в глаза.

Он замолчал, изумленно глядя на меня. Потом немного поерзал на стуле. Я вопросительно посмотрел на него. И он решился:

– Можно ради эксперимента померить ваше давление и пульс?

– Меряйте.

Он засуетился, быстро измерил давление. Потом пощупал пульс несколькими способами. Похмыкал, поерзал на стуле, заглянул мне в глаза, заставил высунуть язык, долго слушал дыхание и сердцебиение. Потом сказал:

– Никогда не видел, чтобы так быстро менялось состояние от предынфарктного до идеального. То ли таблетки на голодной желудок вам пришлись кстати, то ли не знаю что. А я, поверьте, многое видел.

– Просто вы очень хороший доктор и очень вовремя говорите правильные слова.

Он снова замолчал, качая головой.