Текст книги "Эффект Холла, или Как меня обманула одна девушка"

23.

Первые два дня были похожи один на другой как две капли воды. Мы радовались солнцу как сумасшедшие. Утром завтракали и вылетали из отеля в сторону ближайшего пляжа. Проносились по серпантину с открытыми окнами и громко включенной клубной музыкой мимо медленно движущихся в своих машинах европейцев. На пляже валялись на песке, плавали, загорали. Что бы мы ни делали, мы пытались делать это, держась за руки или касаясь друг друга телами. Мне казалось иногда, что это сон, сладкий сон. Мне нужны были ежеминутные подтверждения реальности происходящего постоянными касаниями, сплетениями рук и ног. Накупавшись, мы ехали в какой-нибудь ресторанчик поедать морских гадов и рыбу, упиваясь белым вином, что-нибудь типа «Torres Vina Sol». Потом возвращались в отель поваляться в постели во время полуденной жары. Пьяно и нежно любили друг друга. Затем лежали под белыми простынями. Я гладил ее длинные пушистые волосы, зарывался в них лицом, пытаясь вдыхать сквозь них теплый, насыщенный солью воздух. Отдохнув, часов в пять вечера, мы выдвигались в какой-нибудь ближайший город за новыми впечатлениями. В первый день поехали в Platya d’Aro, во второй – в Жирону и в Фигейрес. Ужинали там же. Возвращаясь ночью, устраивались на балконе, вдвоем на одном большом мягком кресле. Разливали по бокалам вино. Смотрели на подсвеченный замок на берегу моря, на серебристые барашки, бегущие по волнам. Мечтали, о чем-то болтали.

Особенно запомнилась первая поездка в Platya d’Aro. Дорога туда из Lloret de Mar ведет через Tosa de Mar вдоль берега моря. И это один большой вечный серпантин. Дорога то ныряет вниз, цепляясь за скалы и нависая над пропастью, то выстреливает вверх, ближе к небу, паря над морем. И так продолжается эта немыслимая качка. Вниз, внутрь скалы, вверх к небу и солнцу, на вершине разворот, и все повторяется заново. От Йорета до Тосы дорога чуть более пологая и широкая, поэтому ехать можно побыстрее, на отдельных участках разгоняясь до ста сорока километров. А вот от Тосы такое впечатление, что ты вступаешь на тоненький подвесной мостик над пропастью. Одно неверное движение – и выброс адреналина в кровь станет последним событием в жизни. Дорога от Тосы представляет собой один сплошной серпантин без обочин. Есть только две полосы для автомобилей, причем даже два джипа здесь разъезжаются с трудом, едва не касаясь друг друга зеркалами. Обочины нет совсем. Вместо сплошной справа от автомобиля либо отвесная скала, либо легкое заграждение обрыва. Через каждые три километра устроены смотровые площадки. Остановиться на трассе, кроме как на этих смотровых площадках, не перекрывая движения, нет никакой возможности. И разогнаться можно успеть только до восьмидесяти километров, и то на редких участках. А так только начинаешь ускоряться – тут же нужно тормозить. Днем на серпантине выстраиваются длинные кавалькады, возглавляют которые самые медленные. Они едут обычно километров тридцать в час. Обогнать на таком серпантине практически нереально. Поэтому народ выстаивается в длинные очереди и делает вид, что никуда не спешит.

Ночью другое дело. Машин почти нет. Когда едешь в абсолютной темноте, то в какой-то момент перестаешь понимать, едешь ты вверх или вниз. Фары бегло высвечивают непонятные куски скал, причудливые тени которых сплетаются в немыслимый калейдоскоп. Чем больше скорость, тем быстрее бежит перед глазами чехарда теней. В какой-то момент начинаешь себя чувствовать как белка в колесе, потому что серый калейдоскоп завораживает и влечет к себе. Хочется дотронуться до него, окунуться в черно-белую гиблую круговерть. И только усилием воли контролируешь свои цепкие движения, четкие переключения скоростей и уверенные повороты руля. Фары приходится включать в режим дальнего света. Самая большая хитрость – это правильно резать углы, то выскакивая на встречную полосу, то вжимаясь в свою. Внезапное появление встречной машины из-за поворота ночью легко предусмотреть из-за отблеска фар на бордюре дороги или по бликам на отвесной стене. Увидел, что не только ты светишь на дорогу, и сразу понятно, что сейчас из-за поворота выскочит на тебя встречная машина. Значит, срочно по тормозам и обратно на свою полосу. Днем, даже на пустой дороге, приходится постоянно держаться своей полосы, потому что появление встречки не предугадаешь. Поэтому экстремальные скорости с визгом резины, с запахом горящих колодок и трансмиссии возможны только ночью. Ночь – время для адреналинщиков и самоубийц.

Туда мы ехали, изучая местность, время от времени останавливаясь, чтобы пообниматься на краю какой-нибудь отвесной скалы с умопомрачительным видом вниз, на море, бьющееся о скалы. Ехали медленно, запоминая повороты. Иногда отпускали впереди идущую кавалькаду метров на двести, чтобы в один миг снова догнать, опробовав свои силы на пройденном остром повороте. Лео вжималась в сиденье, вцепляясь в края когтиками. Глаза ее начинали лихорадочно блестеть после каждого с визгом пройденного участка. Очередной раз, догнав толпу впереди ползущих, она лезла ко мне целоваться, нарочито загораживая мне дорогу, норовив поцеловать в губы. Не могу сказать, что это было неприятно, потому что меня тоже слегка потряхивало от адреналина.

А обратно я включил диск Дэвида Гетто и просто утапливал педаль газа глубже и глубже, проходя каждый поворот все острее и острее, все четче и четче. Постепенно переключения скоростей стали почти постоянным нескончаемым движением. Правая рука, коснувшись руля, возвращалась на рукоятку коробки передач, и, быстро подоткнув нужную скорость, возвращалась назад. И снова резкое торможение или короткий разгон. Лео просто сжалась в тугой комок на своем сиденье. Ее руки мертвой хваткой вцепились в сиденье. Мне некогда было на нее смотреть, но иногда, поймав небольшой прямой участок, я на долю секунды поворачивал голову направо, чтобы оценить состояние моего штурмана. Минут через десять штурман был еле жив. Лео сидела побледневшая, закрыв глаза, напоминая пластиковый манекен из какого-нибудь бутика. Но такой манекен я бы купил. Носик торчал завораживающе. Пухлые губки чуть поджаты. Уф!

– Лео! – позвал я. – Ты как?

– Страшно! – отозвалась она. – Никогда не думала, что может быть так страшно.

24.

Третий день начался необычно. Лео встала раньше меня. Долго шуршала в ванной комнате. Потом появилась, одетая, собранная и готовая к чему-то.

– Ну, что будем делать сегодня? – спросила она, как-то нервно закусив верхнюю губку.

Я протянул руку, чтобы поймать ее и затащить обратно в постель. Она ловко увернулась и звонко произнесла:

– Я пойду завтракать. Догоняй!

Через несколько секунд дверь захлопнулась и Лео исчезла. Я хмуро вылез из постели. Не спеша умылся, почистил зубы, побрился, потом вышел на завтрак. Лео сидела одна за столиком, пила кофе и смотрела в окно на волны. Рядом лежал телефон. Лео ни на секунду не расставалась с этим раздражителем. Меня удивляло, зачем он ей даже в душе. Обычно люди, приезжая отдыхать, стараются выкинуть из головы все, что связано с Москвой. Но только не Лео… Она даже здесь строчила беспрестанно кому-то смс, то улыбалась, то злилась на кого-то. Наверное, ее бабушкой была радистка Кэт. Ее мама ездила в детской коляске во время полицейских облав в Берлине и пила молоко, насквозь пропитанное адреналином. И вот рядом со мной находится голодная до опасностей современная радистка Кэт со странным именем Клеопатра. Мне казалось, что каждый наш шаг застенографирован и размножен для чтения многочисленным подругам. «У нас банда, и мы общаемся», – любила говорить она. На вопрос, что же у них там за банда, она уклончиво отвечала, что «у них веселая такая банда девочек-припевочек, но мальчикам об этом знать не следует».

Я подошел сзади, нежно дотронулся до ее волос, наклонился и поцеловал в щеку.

– Что-нибудь случилось? – спросил я.

– Нет, просто дурной сон. Очень дурной…

– Да ладно! Что ты обращаешь внимание на какой-то там сон?

Она молчала.

– Ну, не волнуйся. Все будет хорошо, – убежденно произнес я.

– Ничего не будет… Мои сны сбываются… – Она вдруг потянулась ко мне, потерлась щекой. – Ты хороший…

Мне стало вдруг муторно и нехорошо на душе от этого «ты хороший». Теперь и у меня было ощущение, что ничего доброго уже не будет.

– Да что случилось-то все-таки, черт побери? – Я впервые в ее присутствии выразился и повысил голос. – Извини.

– Мне приснилось, что я вернулась из Испании, подхожу к нашему дому, а дома нет. И соседние дома какие-то другие, не похожие на прежние. Я спрашиваю, что случилось, где такой-то дом по такой-то улице. А мне говорят, что не было здесь никогда этого дома, что я все путаю. Я звоню по домашнему телефону, а номер не отвечает. Я стою посередине незнакомого мне района. А вокруг ходят незнакомые люди, хмуро оглядывают меня с головы до ног и проходят мимо…

– Ну и что? Это ж всего лишь сон.

– Может, и сон, только я звоню домой, а номер не отвечает. И мамин мобильный тоже, и папин… – Она повернулась ко мне лицом, в глазах у нее сверкали слезы.

У меня внутри все сжалось от чего-то гадкого и нехорошего. Я попытался ее обнять, но она отвернулась.

– А теперь еще и деньги на телефоне закончились. Осталось только смс-ки посылать. Но на них приходят отчеты, что доставить их невозможно.

– Позвони с моего. Может, у тебя телефон сломался? Только сейчас в номер вернемся и обязательно позвоним.

Мы молча позавтракали, пришли в номер. Я достал свой телефон и передал ей. Она вышла на балкон. Позвонила кому-то, что-то спросила. Пришла обратно недовольная и расстроенная чем-то. Помолчала, потом нехотя сказала:

– Папа поехал в Калугу к бабушке. Вчера вечером туда же срочно выехала мама. Это мне дядя сказал. Вестей от них пока нет. Дядя тоже не может им дозвониться.

– Остается только ждать и надеяться, что все будет хорошо.

– Ничего не будет, ничего… – Лео смотрела на меня, и по щекам ее текли слезы. – Леня! Прости меня, что я испортила твой отпуск.

– Лео, не болтай ерунды, а то я тоже начинаю нервничать.

– Я попробую. Поехали куда-нибудь к морю. Погуляем.

Мы поехали по серпантину в сторону Tossa. Свернули вниз на одном из поворотов. Доехали докуда смогли. Вышли из машины. Добрели пешком до моря. Место было скалистое. Дул ветер, и на море были волны. На берегу чувствовалось какое-то оживление. Мы как сомнамбулы подошли ближе и увидели мужчину, лежащего на песке. Двое поддерживали его ноги. Еще двое склонились над ним. Один держал голову, наклоненную набок. Второй делал ему искусственное дыхание. Я попытался отвести Лео в сторону. Но она застыла на месте, завороженно глядя на человека без сознания. Я кое-как выдернул ее из толпы зевак. Приобнял и потащил обратно к машине.

– Я тоже хочу вот так. Умереть и стереть всю свою жизнь, все свое прошлое, чтобы не было ничего. И начать все снова. Все снова… Хочу все снова и все по-другому… по-новому… Я так устала, пойдем…

Ветер словно отгонял нас от утопленника. Мы шли наверх к машине. А вниз с воем пронеслись полиция, потом амбуланса, потом еще раз полиция.

– Все будет хорошо… – только и повторял я, как сломанная игрушка.

Мы приехали в отель. Она сказала, что хочет принять душ. Я тупо включил телевизор и смотрел, ничего не видя. Спустя полчаса она выскочила из душа и упала мне на грудь. Ее била мелкая-мелкая дрожь.

– Папа… Папа… Попал в аварию. Дядя будет здесь через час, чтобы забрать меня.

Я почувствовал, что дрожь передается и мне тоже. Я собрался с силами и спросил:

– Что конкретно с папой?

– Он разбился на машине и сейчас в больнице. Дядя говорит, что все будет хорошо, но я ему не верю.

Я про себя подумал, что действительно зачем забирать Лео, если бы все было хорошо.

– Что ж, будем собираться. И давай я поеду с тобой.

Лео вытаращила на меня испуганные, наполненные слезами глаза:

– Нет, что ты. Родители вообще о тебе ничего не знают. А дядя думает, что ты двадцатипятилетний мальчишка. Только не сейчас, ладно?

– Как хочешь…

Я молча помог ей собраться.

– Тебе что-нибудь нужно от меня с собой в дорогу, может быть, деньги?.. Какая-нибудь другая мелочь?

Лео подумала.

– Нет. У дяди все есть. Ничего, что я ему дала твой телефон? Он позвонит снизу, как подъедет.

– Конечно. Пусть звонит.

Мы сели рядом на кровать перед сложенным чемоданом и стали ждать звонка. Через полчаса зазвонил мой телефон, она сказала, что сейчас выйдет.

Я вынес ее чемодан до последней ступеньки. Она развернулась и сказала:

– Не провожай меня дальше, пожалуйста.

Я как-то неловко поцеловал ее в заплаканную щеку. Она развернулась и повезла чемодан. При выходе из отеля ее встретил невысокий коренастый мужчина. Он был ко мне спиной, на вид ему было лет тридцать пять. Она обняла его. Он молча взял чемодан, положил в багажник такси, и они уехали.

Так я остался один. Вернулся в номер. Налил себе сразу полстакана виски, вышел на балкон и отпил. Поморщился. Пить не хотелось. Внизу плескались соленые волны, слышался шум прибоя, но все вокруг было как-то пресно.

Поздно ночью, когда они, по моим расчетам, должны были уже долететь, я попробовал ей позвонить. Мелодичный голос ответил, что данный вид связи недоступен для абонента.

Я разделся и лег спать. Спать не хотелось. Лежал с закрытыми глазами. В голове крутились дурацкие мысли, одна запутаннее другой. Как в кошмарах во время высокой температуры, когда не понимаешь, что происходит и теряется связь между событиями.

Встал, оделся, плеснул себе еще виски, взял бокал в руки, не спеша вышел из номера к бару и шезлонгам. Уселся в шезлонг и стал неотрывно смотреть на море. Волны бились о скалы. Они нехотя разгонялись где-то далеко от берега. Потом подходили к скалам, поднимали белый пушистый гребень, словно руку, и били им по скале, разлетаясь на висящие в воздухе капли. Скалы оставались на месте, но волны неутомимо повторяли удары снова и снова. «Такому упорству можно только позавидовать, – невольно подумал я. – Соберись, тряпка!»

Зачем даются нам испытания? Чтобы достойно их преодолевать. Лео сейчас гораздо сложнее. Надо быть в форме. Силы могут еще понадобиться. Я отодвинул от себя стакан, вернулся обратно в номер.

Уселся на коврик около кровати, скрестив ноги. Выпрямил спину. Сложил руки перед собой. Начал глубоко дышать, как на тренировке по йоге. Потянулся. Потом еще. Подышал еще. После пятнадцати минут глубокого дыхания и всевозможных потягушек стало намного спокойнее. Умиротворение пришло незаметно. Я потихоньку перебрался в постель и уснул.

Утром первой мыслью было – поменьше бы таких плохих снов. Но увидев нетронутую соседнюю кровать, понял, что, к несчастью, это не сон. Или сон наяву. Медленно собрался с мыслями, побрел на завтрак. Слава богу, аппетит никогда меня не подводил. Надо всегда пытаться действовать обстоятельно. Выпив кофе, я решил позвонить Лео. Почему-то знал, что мне скажут в трубке. Унимая дрожь в руке, набрал номер. Ответом был тот же мелодичный голос, говорящий, что у абонента денег на разговоры нет. Лео по прилете в Москву не восстановила связь? Тогда это уже не Лео. Нет, конечно, возможно, у нее жуткий цейтнот и ей некогда добраться до ближайшей точки оплаты, но позвонить-то мне можно или хотя бы написать по прилете.

Я отправил ей смс. Ответа не последовало. К несчастью, у меня в аппарате нет такой опции, как получение уведомления о доставке сообщения. Я покопался в телефоне и нашел там номер ее дяди. «Ох, не нравится мне этот гусь! – подумал я про себя. – Что делать? Попытаюсь ему позвонить». Звонок прошел, но ответил стандартный голос, и как ни странно, по-испански, что, мол, недоступен сейчас абонент. Вот это шоу. То есть неизвестно, как Лео, но дядя еще в Испании. Мысли стали чернеть. Сомнения стали закрадываться в душу. Я отгонял их как мог. А что там с самолетами? Возможно, не было вечернего рейса, и они не полетели с пересадками, а остались ждать до утра. Но зачем тогда уезжать вечером из отеля? Проще было остаться в нашей гостинице. «Ох, не нравится мне этот гусь!» – подумал я еще раз. И тут приходит сообщение от Лео, что она в Москве, что все нормально, и она позвонит мне, как все уладится. «Не верю!» – сказал во мне Станиславский.

25.

Мне стало тесно и скучно в любимой Испании. Лео рядом не было. В Москву тоже не хотелось. Я был заряжен находиться подальше от Москвы. Столько сделав для ведения бизнеса на расстоянии, смешно было бы не опробовать этот новый управленческий инструмент. Хотелось каких-нибудь новых острых ощущений, ну, даже если не острых, то хотя бы новых.

С такими мыслями я прогуливался по улочкам Lloret de Mar мимо ресторанчиков, на входе в которые на обычных маленьких школьных досках мелом было написано время трансляции матча за бронзу чемпионата мира по футболу между Германией и Португалией. В Испании весело болеть, сидя в таких ресторанчиках, но это уже было. А ведь завтра финал, и еще какой – Франция–Италия. Вот это будет матч! Я живо представил рев трибун, разукрашенные лица болельщиков, живая волна по стадиону. Вот бы оказаться там!

Стоп! А почему бы и нет? Перелет в Берлин явно возможен. Виза есть. Шикарная гостиница мне не нужна. Даже если я не смогу найти номер в отеле, всегда есть возможность улететь в Барселону или поспать в любом поезде, идущем в сторону Испании. В крайнем случае можно взять напрокат машину.

Итак, транспорт, проживание и виза – вопросы вполне решаемые и частично уже решенные. Остался главный сложный вопрос – билеты на матч. Понятно, что в официальной продаже билетов не было, нет и не будет. Но для среднестатистического русского человека, который когда-то жил в условиях дефицита и для которого формулировка «достать» сродни слову «выжить», добыть билеты на матч – это дополнительная возможность еще раз поностальгировать по старым совковым временам. Я, правда, помню их с трудом и совок считаю пережитком прошлого. Но тем не менее для меня это все равно что вернуться в детство и почувствовать, каково было моим родителям стоять в очередях за колбасой или покупать джинсы на черном рынке.

Билеты на футбол я решил отыскать через Интернет. Нашел интернет-кафе, запустил поиск билетов через перекупщиков. Билетов не было. Но зато стала понятна приблизительная цена. Народ официально скупал билеты на финальный матч по цене от ста двадцати до шестисот евро и продавал от четырех двести до семи тысяч. Однако бизнес, невольно позавидовал я. Можно попробовать на месте в Берлине, но оставался риск не попасть на матч.

Если билетов в Германии не осталось даже у перекупщиков, значит они давно в Москве. Я позвонил друзьям в Москву и в Питер и попросил узнать, что можно сделать. Половина народу оказалась совершенно не в теме, но один мой приятель, который ездит почти на все матчи «Спартака», позвонил какому-то другому приятелю, который поехал на чемпионат, и оказалось, что один человек из их компании перепил водки за сборную Украины, после этого крепко ударился о что-то металлическое, и бесхозный билет меня ждет в Берлине почти по себестоимости. Правда, ударившийся приятель просил ящик водки для поправки здоровья то ли своего, то ли всей компании. Все-таки водка, как нефть и любое другое горючее, является универсальным ключом для решения всех русских запросов.

Я, как заправский везунчик, сел на самолет в Барселоне в воскресенье утром и днем был в Берлине, а вечером на матче. Никогда в жизни до этого я не болел так за какую-нибудь команду. Наша компания была из шести человек. Я никого не знал, но быстро оказался в теме при помощи национального немецкого горючего. Перед матчем мы угасились шнапсом в каком-то маленьком ресторанчике и споили двоих веселых итальянцев, которые, сильно выпив, стали почему-то грустными и скучными. Мне кажется, они так горевали, потому что на матч идти были уже не в состоянии.

Мы же в веселом и бодром расположении духа прибыли на матч, правда, я очень приблизительно помню, как и каким транспортом мы туда доехали. Пробравшись на трибуны, мы огляделись и обнаружили, что вокруг нас есть и французские, и итальянские болельщики. Матч еще не начался, но народ уже весело скандировал какие-то слабо понятные лозунги, свистел, дудел и просто колыхался яркой разноцветной массой. У каждого третьего вокруг нас была ярко разукрашенная морда, отчего лицо принимало причудливые и не совсем человеческие формы.

Народ на стадионе тоже был под шнапсом, но не настолько тяжело, как мы. Зато сразу было видно, что мы русские. Я критически себя оглядел и понял, что абсолютно не в теме. На мне была зеленая с желтым футбольная майка Brasil с прошлого чемпионата мира, когда бразильцы победили. Но сейчас, когда Бразилия даже не вышла в финал, а весь стадион был в сине-красно-белом цвете, я чувствовал себя последним лузером.

Рядом стоял и что-то скандировал итальянец, размахивая перед собой итальянской футболкой, как флагом. Я поглядел ему в глаза мутным трезвеющим взглядом и произнес на ломаном английском, показывая одной рукой на свою бразильскую футболку, а другой на его самодельный флаг, сакраментальную фразу: «Дай! Я за Италию». Он почему-то сразу согласился, видимо, расценил меня как идеальный флагшток.

В майке я сразу стал как-то ближе к обществу. Мои новые русские собутыльники тем временем составляли небольшой междусобойчик, скидываясь по сотке евро за ту или иную команду. Меня спросили, за какую команду я собираюсь болеть. Я сказал, что за Италию, они недовольно промычали, что у них с Францией недобор, потому как за Италию уже три человека, а за Францию только два. Тогда я заявил, что болеть – это одно, а делать бизнес на тотализаторе – это другое, шансы у команд приблизительно одинаковые, и я поставлю на Францию, а болеть буду за Италию. Таким образом, если выиграет Франция, то буду при деньгах, а если Италия – то просто заплачу на сотку больше за полученное удовольствие и счастье поболеть за победителя.

Когда Зидан забил пенальти, я вместе с двумя нашими, поставившими на Францию, плотоядно улыбался и потирал руки. Итальянец, давший мне майку, какой-то поникший и скукоженный, отодвинулся от меня на полметра, явно зачислив в черный список врагов и предателей нации, подлежащих немедленному тотальному уничтожению. Мне стало его жалко, я пробормотал, что это «just a business» и что наши итальянцы обязательно победят. Судя по его затравленному взгляду, было понятно, что если итальянцы проиграют, то ему скорее всего не жить, он бросится с какого-нибудь берлинского моста или просто умрет от горя, не уходя со стадиона. Я твердо решил больше его не подводить и, если что, проследить, чтобы он не умер, или хотя бы достойно проводить его в скорбный путь.

С этого момента я действительно начал болеть за Италию. Мои друзья-собутыльники просто наслаждались игрой, радуясь каждому красивому моменту. А я действительно переживал, сжимаясь в нервный комок, пока мяч летел в сторону итальянских ворот. Меня отпускало, только когда Буффон выбивал его подальше от своей штрафной.

Что со мной происходило, когда мяч беспорядочно метался в штрафной французов, вообще описать сложно. Я, наверное, как и все итальянцы на стадионе, пытался силой мысли и воображения затолкать мяч в ворота французов, возмущенно вздыхая и вопя что-то нечленораздельное, если этого не происходило. А это не происходило и не происходило. Мало того, французские атаки были опасными и злыми. Наконец случился этот угловой, когда Матерацци, слегка опершись на Виера, забил. Внутри меня будто взорвали бомбу. Руки от этого взрыва сами взлетели в небо, я нелепо подпрыгнул на месте, вопя «го-о-оо-ол!». Остаток первого тайма был нервозным и томительным. Каждый раз, когда Пирло шел пробивать угловой, все итальянцы на трибунах вскакивали в надежде на еще один гол. И когда после очередного угла Тони попал в перекладину, у меня в голове отчетливо прозвучал этот удар, как будто я был прислонен одним ухом к металлическому каркасу ворот.

По окончании первого тайма я чувствовал себя совершенно измученным. Я даже не мог подняться с места и просто опустошенно шарил вокруг себя глазами в поисках воды. Выпитый шнапс тоже давал о себе знать отчетливым сушняком. Мои новые друзья притащили откуда-то бутылочки с ледяной водой. Я жадно поглотил половину содержимого бутылки, смочил руки и лицо и почувствовал себя гораздо лучше.

Второй тайм начался из ряда вон плохо. Анри дважды чуть не забил в ворота итальянцев, а когда француза явно сбили в штрафной и должен был быть пенальти, я подумал, что если назначат и французы забьют, то мы с этим перцем, скукоженным итальянцем, на пару бросимся с моста. Но пенальти не назначили и бросаться с моста не пришлось. Я твердо решил, что если встречу когда-нибудь этого судью, обязательно пожму его руку со словами благодарности. Французы, сидящие, точнее – стоящие на два ряда ниже, явно были противоположного мнения. По их жестам было отчетливо видно, что именно они сделают с этим несчастным судьей, когда его случайно встретят на узкой и желательно темной дорожке.

А потом был последний удар Зидана. Француз нанес последний в своей футбольной карьере удар головой. И это был удар не по мячу, а в грудь итальянца Матерацци, удар головой в область сердца. Таким ударом можно остановить работу сердца, можно убить. Зидан ударил, и Матерацци лег на газон в одно мгновение, как стоял, так и лег. На долю секунды, пока все, кто сидел, вскакивали, стадион замолк, а потом все итальянцы на трибунах в едином порыве протянули вперед руки, засвистели, загикали, завопили, будто помогая судье обратить внимание на это вопиющее нарушение. Зидан, как загнанный на корриде бык, затравленно вращал головой, понимая, что это конец. Судья поднял красную карточку и завершил его футбольную карьеру. Даже итальянцы на трибунах молчали. Все понимали, что вот он, переломный момент матча, что французам теперь не выиграть. Их птица удачи стукнулась головой о железную итальянскую грудь Матерацци, грязного Матерацци, который успел в первом тайме забить мяч, а во втором – удалить с поля самого Зидана. И герой этого матча не Зидан, у которого не выдержали нервы, хотя спустя пять лет будут помнить Зидана и его поступок, а Матерацци, который дважды за время матча переломил ход игры, превратив победный натиск французов в сплошное горькое разочарование. Матерацци сделал уход Зидана самым запоминающимся событием футбольного года 2006, и Матерацци сделал возможным победу итальянцев в финале чемпионата мира. Да, потом были пенальти. Все волновались, но особых сомнений уже не было, кто-нибудь из французов, тот самый, вместо которого мог бы ударить Зидан, промахнется, и итальянцы победят. И они победили.

Я и скукоженный итальянец прыгали на трибунах, пытаясь изобразить сымпровизированный танец счастья. Потом договорились пойти напиться в ближайший паб, отметить, так сказать. Я продул сто евро, но это была самая желанная потеря. Мои русские друзья предлагали посетить какой-то местный бордель с какими-то замечательными мулатками. Но я вежливо отказался, предпочтя трипперу алкогольное отравление.

Марко, мой новый приятель, оказывается, был с компанией, просто они все сидели на разных местах. Нас собралось пять человек. Мы куда-то поехали. Мне было все равно, и поэтому я не спрашивал. Приехали в паб. Заказали пива. Начали пить. Оказалось, что один из них по имени Тони был в Москве и пил однажды водку в русском обществе. Пил, потом ничего не помнил и оказался без денег и документов, поэтому считает, что Москва – самый опасный город в мире. Спросил меня, являюсь ли я частью русской мафии. Я сказал, что я не мафия. Он посмотрел на меня еще раз внимательно поверх кружки с пивом и сказал, что у меня очень тяжелый взгляд. Я сказал, что, скорее всего, у всех русских очень тяжелый взгляд и не самое улыбчивое лицо. На что он ответил, что он был в Москве, видел обычных русских и страшных бандитов, разъезжающих на больших черных машинах. Спросил, какого цвета у меня автомобиль. Я сказал, что зеленого. Он немного успокоился, а потом спросил – темно-зеленого? Я подтвердил, что темнозеленого. Он промычал что-то типа «я так и знал» и замолк. Все тоже замолчали. Я посмотрел на них, спокойно улыбнулся и сказал что-то вроде: «О’ кей, ребята, я не на работе, при мне нет оружия, и когда у вас еще представится возможность вот так спокойно попить пива с настоящим русским мафиози?» Они что-то оживленно заговорили на итальянском, потом закивали один другому, и я был принят в братство. Правда, минут пять спустя после очередного глотка пива, один из них робко спросил, приходилось ли мне убивать. Я свирепо, как мог, взглянул на него и заявил, что на отдыхе я не говорю о работе. Он судорожно взглотнул и после этого вообще со мной не заговаривал.

Мы обсуждали матч, эпизод за эпизодом, ребята знали поголовно всех игроков, рассказывали о них всякие истории. Все было хорошо, только пиво на меня совсем не действовало. Я спросил у них, не хотят ли они выпить русским студенческим способом. Они спросили как. Я сказал, что это будет клево, и заказал бутылку шнапса, буханку хлеба и нож. Вместо буханки принесли длинный багет, который я умудрился порезать на квадратные кубики размером два на два сантиметра. Затем попросил принести глубокую тарелку. Вылил туда полбутылки шнапса и замочил в нем кубики хлеба. Они смотрели на меня, как на страшного шамана из племени тумба-юмба. Хлеб быстро впитал алкоголь. Тарелка опустела. Я подвинул ее на середину стола и заявил, что мы сейчас будем делать две вещи: учиться пить, как русские студенты, и ругаться, как русские мафиози, потому что одно от другого неотделимо. Им, видимо, очень хотелось почувствовать себя настоящими русскими мафиози. Они согласились. Я их предупредил, чтобы каждый из них, как только не сможет нормально выговаривать слова уже и по-итальянски, тут же прекращал пить. Они заявили, что будут меня учить итальянским ругательствам. Это было феерически. Я объявлял слово на английском языке. Потом многократно повторял это слово по-русски. Они по очереди его произносили, каждый на свой лад. Я загибался от смеха. Потом они ржали надо мной. Потом мы съедали по заряженному шнапсом кубику. Чем дальше, тем смешнее. Шнапс действовал безотказно. Но все продолжали пить. Постепенно всем стало трудно говорить на каких-либо языках. Наш гомерический хохот выдавливал посетителей подальше от нашего столика. Когда простые слова закончились, мы перешли на непереводимые выражения. Я уж не знаю, что я там произносил, от чего они чуть не падали со стульев, но апофеозом моего заявления была просьба повторить фразу «у меня маленький х..». Они с радостью, старательно, громко, на весь ресторан, фактически хором выкрикнули эту фразу. Даже я покраснел, настолько это было сочно и во всеуслышание. А уж как покраснели две русские девушки, которые как раз в этот момент заходили в ресторан. Остолбенев, они заслушали тираду итальянского национального хора, затем прыснули со смеху и, окончательно покраснев, выскочили за дверь. Итальянцы посмотрели на них, потом на меня, спросили, почему они убежали. Я с серьезным видом пояснил, что это очень жестокое ругательство особенно действует на девушек, и только если вы хотите расстаться с женщиной навсегда, можно так выругаться, потому что ни одна серьезная девушка не будет после этого общаться с таким мужчиной. Довольные собой итальянцы закивали головами, и мы съели еще по одному заряженному кубику.