Текст книги "Небесный ключ"

А голос шептал:

«Ты станешь не властелином земным».

«Кем?»

«Властителем Неба».

И тут Кейн почуял – ловушка.

Реальность встала на место с болезненным хрустом, как сустав под руками опытного колдуна-костоправа. Юношу передернуло: отрезвление наступило внезапно. Яркий свет, бьющий в глаза, внезапно погас – как пелена спала. И окружающий мир стал обретать свои очертания. Кейн в мгновение ока перебросил посох в левую руку, выставив правую ногу вперед: тело само приняло боевую стойку. И только потом юноша стал осторожно оглядываться по сторонам.

Вечерело. В темнеющем воздухе разливался покой. Алое солнце блистало на западе, погружаясь за край горизонта. Зеркала стали черными: это только базальт. Край глубокой ложбины, в которой стоял Кейн, возвышался над головой юноши на высоту детской ладони. Эдакая специальная яма, полная обманчивого покоя. Ловушка, поставленная на человека какими-то непонятными силами. Сделал шаг – и потерялся. В бескрайних небесных просторах, в иных мирах ли – ищи-свищи, ветер, не сыщешь.

Кейн, пряча дрожь и недоумение, оглядывался. На дне ямы рос синий мох, едва видимый в наступающей тьме; отблески закатного солнца играли на отвесных базальтовых стенах. И только остатки силовых потоков, еще минуту назад поднимавших юношу над землей, завивались вокруг его ног нитями беловатой кудели. Словно веревки оборванные.

Взгляд сам собой упал вправо и вниз. И юноша дернулся, как от укуса змеи. На камнях что-то тускло поблескивало, властно притягивая и одновременно отталкивая. Но Кейна уже разбирало детское любопытство. Что там такое?

Юноша встал на колени. И потянулся, боясь прикоснуться.

На черных камнях вырисовывался силуэт небольшого кинжала. Он как будто скрывался в ночи. Лишь на тоненьком острие тускло мерцала звезда. Кинжал был треугольной формы, лезвие расширялось к гарде, испещренной неведомыми письменами. Ручка была простой и удобной. Невероятно простой и удобной! И словно сама просилась в ладонь.

Взгляд Кейна остановился. Он страшился находки.

От оружия веяло немыслимой древностью. Казалось, что маленькое рукотворное жало, отливающее стальной синевой, старше родного Меона. Старше неба и старше земли. За минувшие эпохи кинжал вкусил немало крови. Оружие – это оружие. Но в нем не чувствовалось ни капли зла. Лишь жизнь и смерть, скованные воедино. Настоящая жизнь – пот, ярость и кровь. Настоящая смерть – уход в Вечность. Слишком уж много даров. Не по руке этот кинжал человеку Меона.

Неудивительно, что его не забрал Тот-Кто-На-Небе.

«Но я заберу!» – решился юноша.

Кейн и сам не заметил, как рукоятка скользнула в ладонь. Оружие очень легко соглашается с выбором человека.

И вот уже юноша встал в полный рост. Синяя сталь, неведомый на Меоне металл, блеснула в руке. Кейн легким движением прикоснулся к острию. Заточку попробовать. И капля крови стекла на холодное лезвие.

Кинжал вкусил крови меонца и стал его спутником.

Небеса охнули, как от удара. Невидимые опоры тверди качнулись, пошли мелкими трещинами. Владыка Высокой Страны Шайм Бхал подавил стон и схватился за голову. Мальчишка не только сорвался с крючка! Он взял запретное! И власть теперь передать некому. Но что толку в пустых сожалениях? Никто не поймет, что совокупность миров Та – Анн, в которую входит Меон, – как перезрелая гроздь винограда. Виноградарь забыл о ней, не пришел вовремя. А лоза уже сохнет. И вскоре миры-ягоды, забродив изнутри, начнут трескаться. Выплескивать драгоценное содержимое за пределы своей оболочки. Люди погибнут. И Та – Анн не дождется, когда придет виноградарь. Не станет вином.

Так-то так… но в тот миг, когда капля крови меонца стекла по клинку, на земле улыбнулась бессмертная девочка Тайя. А ее отец, Изначальный, бродя среди звезд, почему-то прислушался к музыке Сфер. Голос Меона звучал по-другому.

«Наведаюсь как-нибудь», – решил он и пошел дальше.

* * *

На полуострове Вок весна вступила в свои права, не обращая внимания на человеческую суету. Из года в год происходит одно и то же: задует теплый южный ветер, раскидает тяжелые зимние тучи, и смешные двуногие существа, называемые людьми, выползают из нор, чтобы на ясное небо попялиться. Задирают головы, улыбаются глупо. А сами – как ватные. У женщин колени дрожат. А их мужья, или не совсем мужья, щурясь от яркого солнца, рыщут по окраинам городков и селений. Смотрят, где цветы расцвели, чтобы нарвать их побольше и подарить своим женщинам. А потом с нетерпением ждать наступления ночи. Весенние соки в них бродят. И в мужчинах, и в женщинах. Ясно дело, ядрен корень… А тут глядь – посевная уже началась. И встают после бурной ночи, трут загрубевшими кулаками глаза и тащатся в поле – работать.

Город Барк не составлял исключения из правила. Дороги просохли, и из окрестных селений в городок потянулись возы, груженные избытками продовольствия. Ведь земля полуострова плодородна, родит хорошо. А сейчас за овощи можно взять в полтора раза больше. Рынок бурлил. Молодые торговки принарядились как следует. Скоро в гавань потянутся парусники, и с них сойдут моряки. Вот мужчины в соку! Тут сказать нечего. А хорошо ли безмужней красавице оставаться бездетной, особенно если первая молодость миновала? Такое недопустимо! А так – и приданым задарят, и за плохое винишко заплатят втридорога – лишь бы добиться ее благосклонности.

Яркие платья торговок, их воркующие голоса и говор пришлых мужчин с необычным акцентом создавали атмосферу весеннего праздника. Поэтому среди рыночной суеты никто не замечал странного вида старуху. А если кто замечал, его лицо вытягивалось в недоумении. Она была неуместна, словно хмурая туча средь ясного неба. Что вообще она тут делает? Разложила на маленьком узком прилавке какие-то драные корни, собранные как минимум во времена ее бабушки. И зыркает на покупателей недобро, как хищная птица. У прохожих сползают с лиц улыбки. Все стараются обойти эту старую ведьму. Она словно воплощенная мировая скорбь. Ворона кладбищенская. Ну что она может продать, скажите на милость?

А старуха смотрела на лица прохожих внимательным взглядом. Словно кого-то ждала.

Из толпы, воровато оглядываясь, выскочил босой мальчишка лет двенадцати. Волосы растрепаны, шея не мыта. Похоже, сорванец, каких мало. Да только взгляд у мальчишки внимательный. Глаза светятся. Как будто кто зачерпнул горстью небесной голубизны и в лицо плеснул.

Увидев старуху, мальчик с прискоком ударил пяткой в весеннюю лужу, обрызгав прохожих, смачно куснул яблоко, явно ворованное, и крикнул на весь базар:

– Бабушка!

У зевак глаза на лоб вылезли.

– Здравствуй, Тон, внучек, – проскрипела в ответ старуха. – Как жизнь?

– Хорошо, бабушка! Я поступил в Академию!

– Хорошо, да… Сказать нечего, – протянула старуха, хлестнув внука взглядом, как розгой.

– Я… – прошептал Тон, покраснел и потупился.

– Ты, – проронила бабка, не глядя на мальчика. – Твоя слава пророка гуляет уже за пределами Барка. Вот я и пришла.

Мальчик с виноватым видом уставился себе под ноги.

– Ежу ясно, что ты здесь воруешь продукты. Тут и предсказывать нечего, – продолжала пророчица. – Ты меня ждал?

– Нет, – буркнул Тон.

– Попался, – старуха печально улыбнулась. – Молодо-зелено, глупый еще.

– Скоро стану умным, – ответил мальчик, не посмев поднять головы.

– Скоро, – эхом откликнулась старая Хейна. – Года через три. А пока ты дурак – выполняй указания старших! Никому не предсказывай, если тебя за грудки не возьмут. А возьмут – так оно на их совести. Не на твоей. О своем даре – молчи. Кому надо – те сами придут.

Казалось, эти слова выжали пророчицу досуха. Она передохнула и вскоре продолжила:

– В остальных случаях будешь молчать, точно мертвый. Иначе и вправду помрешь. Судьба скупа на слова. Ведь ее слово бывает последним. И учись становиться щедрей на дела.

– Почему? – выдавил Тон.

– Что решает судьбу? Поступи этот мальчик иначе…

– Какой это мальчик?

– Твой учитель! – голос старухи внезапно сорвался. Она хрипло закашлялась, бесцеремонно забрала табурет у молодого торговца и села. Продавец вытаращился. О чем говорят эти странные люди?

– И чему же тебя выучат? – сменила тему пророчица.

– Счетоводом буду. – Юный студент поднял голову.

– Хорошо. – Хейна будто поставила точку. – Будешь с цифрами возиться. А потом математиком станешь. У тебя эта… матика… славно получится.

– Социоматика?

Пророчица пропустила реплику мимо ушей.

– Старик Меон плохо ходит, – сообщила она с видом юродивой. – На судьбу, как на клюку, опирается. Ваша матика – это подпорка. Показывает, где ровное место, куда можно ногу поставить. Изучай матику. Это судьба! Только знай – за пределы Вока тебе ходу нет и не будет. В глуши твое место!

Тон сглотнул.

– Ба…

– Деньги отдашь казначею в своей Академии, – строго сказала старуха, грохнув на прилавок здоровенный кошель с медяками. – Он человек честный. Жить пойдешь к старику на окраине города. Он глухой. Когда помрет – продашь его дом и уедешь в Дейт. Там вашу матику учат. Мы больше с тобой не увидимся… потому что к зиме я тоже помру. И учти… этот мальчик… учитель… он больше тебе не указ!

– Бабушка!

Хейна молча кидала коренья в дорожную сумку. Движения ее были яростны.

– Бабушка! Что же теперь делать?!

А в ответ – ледяной взгляд в глаза внуку. Сжатый в линию рот, выставленный вперед подбородок. Пророк пророку – не предсказатель. Раз сказать можно. А дальше – один на великом распутье.

– Да бабушка же!!!

Пророчица боком выбралась из-за прилавка, болезненно скривив лицо. Сейчас она казалась совсем дряхлой и выцветшей. Чудилось – налети порыв ветра – и старой Хейны не станет. Лишь пепел погребального костра, которому вскорости быть, запорошит глаза. Смерть лютая, да судьба неминучая. Но нет. Она, Хейна, пока еще здесь. Встала в рост, подняла гордую голову. Подошла к внуку, возложив холодные длани ему на плечи. И незримая молния ударила изо лба в лоб.

Молча. Вместо прощания.

В сарае было промозгло и холодно, несмотря на весну. Даже если залезть под два одеяла в одежде и зажечь чадную сальную свечку. Даже если свернуться калачиком.

Тон сначала хотел пореветь, но не вышло. Льда в груди накопилось столько, что он не желал таять, изливаясь потоками слез. Тело мальчика била крупная дрожь. Но из убежища вылезать не хотелось. А холодно или тепло – совершенно неважно, когда сердце сжалось в комок, а мозг, не считаясь с этим, работает. В голове – будто мельница. Молотит, поступки и судьбы в муку перемалывает. А остановишь мелькание лопастей – и того хуже. Видишь, как отражается синяя звездочка в остановившихся брызгах воды. Чувствуешь, как собирается в тучах зловещая молния. Знаешь, о чем думала в эту ночь бабушка Хейна, страдая бессонницей. Почему Пер, который уже не учитель, сегодня споткнулся о камень.

Тон подтянул колени к подбородку и попытался унять дрожь. Внутри вырастало большое тяжелое знание. Но мальчик чувствовал – следует подчиниться происходящему. Это творится с ним в первый раз, но далеко не в последний. Понятно теперь, почему все пророки такие угрюмые…

Перед внутренним взглядом вдруг встало лицо Пера. А в ушах зазвучал голос бабушки: «Что в итоге решает судьбу? Поступи этот мальчик иначе…» А как?

И картины недавнего прошлого вдруг поглотили сознание пророка. Вот Пер сидит за столом в своей комнате. Он выглядит младше. Уши топориком, от волнения красный как рак. А перед ним сидит девушка. Та самая, с которой они сейчас вместе живут. Она тоже младше. И Пер делает с девушки карандашный набросок. Старается. От усердия чуть ли язык не высовывает. Закончил. Показывает. Она смотрит и что-то ему говорит. Что – не слышно. Но это, похоже, неважно.

«Нет, Тайя, нет. Я не стану художником. У меня нет таланта. Я стану ученым. Социологом и идеологом», – прозвучал ответ юноши.

Тут Тона как огнем обожгло. Да, нет таланта, рисунок убогий. Зато самомнения навалом! «Я стану ученым!» Читай – величайшим ученым! Чтобы покрасоваться перед девушкой. А девушке это совсем ни к чему. Она просто готова принять его выбор. Любой выбор, каким бы он ни был! И все бы ничего. Да только кому-то оказалось необходимо, чтобы безусый юнец пожелал стать социологом. И непременно великим. Кто-то сделал ставку на глупого Пера, как в запретной азартной игре.

Обманул дурака.

«Проводи меня. Время позднее», – прервала разговор Тайя, на миг отвернувшись. И заря полыхнула на юном лице. «Алые айры, кровавый рассвет». Неизбежность. Она поняла! Но лишь улыбнулась и снова взяла Пера за руку.

«Он стал бы учителем в Барке, – пришло на ум Тону. – Школьным учителем вместо гадины Рессода. Но, увидев ее, захотел стать чем-то большим. Но зачем социологом? Почему непременно великим? Ведь величие вовсе не в том, чтобы быть на виду, а в том, чтобы отдавать себя без остатка. А Пер этого не понял. И потому – сговор с Тареном, пересылка документов в столицу, все эти исследования. Он мог стать очень хорошим учителем, не пожелай сравняться с собственной девушкой в силе и мудрости. А она помогала ему! Она тоже хотела, чтобы он стал чем-то большим».

Всю ночь странные образы тревожили юного пророка. Они словно перемалывали мальчика изнутри. Да только слов не нашлось, чтобы дать им объяснения. Ведь пророки не знают, что где-то есть высшие силы, способные принуждать человека. И что мятежные демиурги, носители миссий, всегда и везде загоняли тиранов в тупик. Даже если этим демиургам восемнадцати лет не исполнилось.

Тон корчился под одеялом. Пера жалко. До одури жалко. А Тайю? Для таких, как она, смерти нет. Ей сделать последний шаг по земле так же легко, как улыбнуться рассвету.

Ближе к утру мальчик наконец-то расплакался. Через декаду он встретит старика, станет жить у него и засядет за математику. Через год – перевод в Академию города Дейта после экзаменов, сданных на «девять». Все ясно, как на ладони. Он же пророк.

Светало. Солнечные лучи робко гладили травы, касались цветущих плодовых деревьев. Венчики алых айр, колыхаясь под ветром, уже налились огненным соком. Этой весной солнце дарило себя земле слишком щедро, и каждый цветок обещал зацвести раньше на несколько дней.

Айры готовились раскрыть лепестки.

* * *

Сон вытолкнул Тайю внезапно. Словно огромная птица, летящая в поднебесье, вдруг разжала когти и унеслась в вышину, чувствуя легкость от потери своей ноши. Падай на землю, красавица! Еще миг назад девушке чудилось – быстрокрылая птица несет ее в сказочную страну, где нет боли и горя. Где живет-здравствует мама, переселившаяся туда в давние времена. Мама за прошедшие столетия сильно похорошела и обзавелась еще десятком-другим детей, так и не забыв свою старшую дочь, рожденную на земле. И они где-то там – мать и братишки-сестренки. Радуются, руки протягивают. Жаль только, что палевый мягкий туман скрывает их лица. Еще чуть-чуть, пара взмахов огромных крыльев, а потом два шага в молочном тумане – и можно будет соединиться с родными. Позабыть горечь, тревогу, разлуку.

Не вышло. Подруга-птица вдруг разомкнула когти на самом подлете, и девушка камнем рухнула вниз. Сознание Тайи еще цеплялось за ускользающий сон, ища путь во мгле, но тело уже ежилось от предрассветного холода. Одеяло сползло на ноги, рядом посапывает Пер. Что ж, здравствуй, реальность!

Девушка распахнула глаза и осторожно, чтобы не потревожить любимого, спустила ноги с кровати.

Огляделась вокруг удивленно. Надо же, опять на земле! Она бесшумно встала, поискала ногой тапочки, не нашла, усмехнулась тихонько. Доски пола приятно холодили маленькие босые стопы. Тайя расправила плечи. И вдруг ощутила: крылья той птицы, которая несла ее во сне сквозь облака, теперь у нее за плечами. Вдруг она опять сможет летать?

Продолжая улыбаться мечтам, девушка повела сперва правым крылом, потом левым.

Вдруг сердце сжалось. Сгусток боли засел где-то под левой лопаткой. Левую грудь изнутри жгло огнем. Тайя вслушалась в окружающий мир. Вокруг как будто били часы – бездушные механизмы, которые девушка недолюбливала всю свою жизнь. Да, раньше времени было без счета, пока люди не выдумали прибор, чтобы его измерять. А сейчас больше времени нет! Потому что если она здесь задержится, первое, что увидит Пер, пробудившись, – это труп любимой.

Враг, который пришел забрать ее жизнь, бьет без промаха. Но он милостив. Если его попросить, то он подождет целых двадцать минут.

Тайя, подавив резкий вздох, взглянула в окно. Небеса были прозрачно-серебряными. Солнце еще не взошло. Она на цыпочках подошла к стулу, где после ночи любви валялось ее платье, и быстро оделась. Повела головой – и волосы сами собой заплелись в семь косичек.

Боль в груди нарастала – словно ей под лопатку с трудом вонзали тупой нож. Дыхание перехватывало. Быстрее отсюда!

Пер вдруг дернулся, как от удара, проснулся и сел на кровати. В его глазах застыл страх.

– Подожди. Я вернусь, – быстро сказала она и выскочила за дверь.

Тайя знала – он будет ждать чуть ли не час, потому что верит ей. Лишь потом почувствует – что-то не так. Пер, как правило, все чувствует с опозданием. Лишь потом он отправится на поиски. Может, даже поднимет весь город.

Выйдя на улицу, она чуть не споткнулась от боли. Невидимый нож вошел глубже, подступая к самому сердцу. Думать больше не нужно. Нужно дышать! И бежать. Девушке даже хватило сил улыбнуться – она выскочила на улицу босиком. Любимые красные туфельки остались дома. Так даже лучше. Пусть ноги почувствуют землю. В последний раз.

Тайя пошла быстрым шагом. Сил на бег не хватало. Предрассветное небо сияло литым серебром. Мир в этом сиянии виделся беззащитным и хрупким, как звереныш-сосунок с мягкой чувствительной шкуркой. Мир словно ластился. Деревянные дома на знакомой улице отдавали тепло, деревья качали ветвями. Крутобокие разноцветные овощи на телегах торговцев радовали взгляд. Какое все вокруг славное! На мгновение девушка даже забыла, что идет умирать. Но на перекрестке очередной приступ боли чуть не скрутил Тайю. Она собрала силы и бегом ринулась прочь. Нет, здесь – не хочу…

Улица стала проселком, проселок – тропинкой. И бескрайнее поле алых цветов легло девушке под ноги. Айры уже приоткрыли округлые венчики навстречу рассвету. И девушка кинулась в алые волны цветов. Так весной вбегают в холодную воду – купаться. А края горизонта – восточный и западный – как берега полноводной реки. С одной стороны – бледная синева с искрами тающих звезд, с другой – яростные лучи зари. Пляшут светлым огнем, бьют в глаза. Или это уже лепестки айр? Щекочут щеки, касаются век. Боли – нет. Смерти – нет.

– Сожалею… – шепнула она.

Брови убийцы на миг стали домиком, в глазах читались беспокойство и затаенная скорбь.

– Я тоже, – ответил он, вынимая из раны под левой лопаткой стилет, покрытый пятнами ржавчины.

«Если бы возможно было иначе, то было бы иное». – Он смотрел в землю тоскливо и загнанно, душу как будто жгло кислотой.

Кто же стоял над умирающей девушкой? Старик с выцветшими глазами? Или, может быть, высокий золотоволосый красавец, взирающий на совершенное с нескрываемым ужасом? Так ли, иначе – через миг он исчез. Потому что убийцы всегда стремятся поскорее покинуть место преступления. Кем бы они ни были, что бы ни испытывали. Такова их природа.

А над полем цветов словно птица взлетела в высокое небо. Невидимая, неощутимая для человеческих глаз, но реальная. Птица сделала круг над землей. Тайя прощалась. Будь у нее сейчас человеческие руки – она бы смахнула слезу. Ведь она обещала Перу, что скоро вернется. И что теперь делать?

Рыдая, бесплотная птица рванулась сквозь небо. Оно притягивало так же сильно, как раньше – земля. И пусть. Во Вселенной есть только одно существо, которому можно довериться. Только где оно? Пусть Вселенная велика, надо верить, и сердце найдет.

«Мама… – кричала Тайя, пробивая Предел за Пределом. – Я иду, мама!!!»

Вскоре небо равнодушно взирало на то, как люди собрались за городом. Человек семь-восемь, не больше. Крестьяне, торговцы и врач. Они выглядели угрюмыми и немногословными. Их вел юноша с бледным лицом. Из него хлестала энергия, глаза лихорадочно блестели. Он не мог оставаться на месте, бегал, размахивал руками. Но все это выглядело каким-то бессильным метанием. Так человек бежит вслед уходящему поезду, еще не веря, что опоздал на него. Молодые мужчины по дороге пытались отвлечь юношу разговором, когда врач со старейшиной цеха торговцев вышли на поле, поросшее айрами. Они хотели как-то помочь парню, но ничего не вышло. Пер не улавливал нить разговора, отвечал односложно и вскоре побрел наугад, позабыв о своих собеседниках. Он впал в прострацию, глядя на колыхание алых цветов. Рассвет не заканчивался. И юноше мнилось, что он никогда не закончится.

Врач и старейшина вскоре остановились и молча потупились. Доктор даже не наклонился, только склонил голову набок. Это значило только одно: спасать некого, здесь нет ни раненых, ни больных. Остальные бродили по полю рассеянно и совершенно бесцельно. Казалось, они забыли, зачем пришли. Но врач окликнул одного из молодых парней по имени, тот отозвался, подошел и уставился вниз. Его поза на миг стала растерянной. Доктор сказал ему что-то вполголоса, и тот направился в сторону Пера, стоявшего неподалеку.

Пер отозвался не сразу. Затем все же направился к доктору и старейшине. И, когда подошел, он увидел, что врач над чем-то склонился.

– Это она? – спросил доктор, не касаясь лежащей фигуры.

– Нет… – медленно произнес Пер. Зрачки его были расширены.

За спиной юноши выразительно хмыкнул один из парней. В его тоне слышалось многое: злая насмешка, сомнение в адекватности Пера и желание поскорее покончить с этим делом.

И тут юноша закричал.

Двое взрослых мужчин вцепились в него мертвой хваткой, чуть не выкрутив руки.

– Тайя! Нет!

Пер вырвался из захвата и пал на колени.

Она лежала ничком. Словно просто уснула. Смешные косички разметаны по сторонам, платье из красной материи ладно смотрелось на тонкой фигурке. Будто в тон подбирала, потому что кровь, вытекшая из треугольной раны под левой лопаткой, была не видна.

– Переверните ее, – сказал врач.

– Переверни сам, – добавил старейшина цеха торговцев.

Пер осторожно взял тело Тайи за плечи и потянул на себя. Он еще не желал верить, что это – правда, что Тайя мертва. Может, любимую все-таки можно спасти?

Молодые люди, стоящие сзади, помогли юноше, взяв тело за ноги. Но он этого не заметил. На бледном точеном лице девушки застыла печальная полуулыбка. Черты выражали покой. А вокруг разлилось что-то тихое, как дыхание младенца, и величественное, как сама Вечность.

Увидев это, Пер потерял сознание. Какое-то время они лежали рядом – девушка-демиург и парень с лицом мертвеца. Потом их подняли и отнесли в город.