Текст книги "Небесный ключ"

– Ты кто? – наобум спросил Лар.

– Наор.

Вот так просто представился. По имени, а должен был – по званию. И подразделение не назвал. Не по правилам…

– Что ты тут делаешь? – попытался атаковать студент, чувствуя себя не в своей колее.

– Да вот…

Допрос явно не получался. Подошедший официант привлек внимание Наора, и тот заказал себе что-то нейтральное. А Лар, двумя большими глотками осушив свой бокал «просветлителя», решил повторить.

– Парень, ты чего? – спросил военный с легким недоумением.

– А чего? – Студент выставил вперед лоб, будто щит.

– Это какой бокал за вечер?

– Ну, третий…

– И как? Ничего?

Этот вопрос добил Лара окончательно. Какой-то наглец ему смеет указывать?

– Да ты хоть знаешь, кто я и откуда? – Студент подался вперед.

– Разумеется. Это заметно.

– Вряд ли. – Лар нацепил непроницаемую мину.

– Отчего же? – Наор наклонил голову. И продолжил, уже шепотом: – Академия. Специализация: Полный Контроль. Совершенно секретно… Какой курс, кстати?

– Тебе не все ли равно? – хмуро буркнул студент.

– Мне – нет, – тихо ответил военный. – И тебе не все равно. Ваши, я слышал, не очень-то долго живут…

Лар внутренне сжался, вслушиваясь в себя. В душе заворочался липкий страх. Юноша привычным усилием воли скрутил его, взял себя в руки. Нет, лучше об этом не думать. Лишь девочки-первокурсницы с его факультета перешептываются о той страшной судьбе, которая ожидает «отчисленных». А трое сокурсников выжили, потому и молчат. И он, Лар, молчит. О чем говорить? Пять лет назад их было семеро – первокурсников-желторотиков, полных детского любопытства. А сейчас – четверо взрослых парней. Замкнутых, недоверчивых, скрытных. И каждый вертит людьми, как хочет. Палец в рот не клади.

А до окончания Академии ему, Лару, четыре года. Нет, уже три с половиной…

– Боишься, – шепнул Наор, склонив голову.

К столику бесшумно скользнул официант, подал заказ. Юный «пси» хлебнул «просветлителя», его глаза загорелись.

– А тебе что? Да я…

Собеседник кивнул, посмотрел выжидающе. Мол, давай продолжай.

– Меня не отчислят.

– Верю. А остальных почему отчисляют?

– Они исчерпывают себя, – прошептал Лар.

В глазах Наора читалось внимание. И тут «просветлитель духа» ударил студенту в голову.

– Да ты вообразил себе, что понимаешь хоть что-то, что происходит у нас?

Военный повел головой. Жест можно было трактовать как угодно. Студент наклонился к нему и продолжил:

– Чтобы подчинять других, нужно сперва подчинить себя. Свои мысли и чувства. И то и другое – читают. Нас начинают всерьез обучать только с тринадцати лет, при пробуждении энергий особого рода.

– Пока собственных мыслей еще мало, а чувства не развиты, – предположил Наор.

– А ты как думал? – Лар хлебнул «просветлителя», его лицо раскраснелось. – Управляя другими, мы прежде всего управляем собой. И думаем о том, о чем решили думать. И думаем так, как себе приказали.

– И чувствуете, – пробормотал собеседник.

– Разумеется. Мы можем любить по заказу. Интересоваться, испытывать неприязнь…

«Убивать», – промолчал Наор вежливо.

Студент тряхнул головой, отгоняя мысль собеседника.

– Не хочу, – сказал он.

Повисла неловкая пауза. А потом Лар, сцепив руки в замок, подался вперед и продолжил:

– Но ошибка исключена. Мы всегда контролируем чувства. Нас…

«Выскребают», – подумал Наор. Юный «пси» поперхнулся и сухо кивнул. Это слово гораздо точнее. Не обучают, а именно выскребают.

– У слабых сначала выходят из строя эмоции, – объяснил Лар. – У них будто дребезг внутри, понимаешь… Таких уже списывают, но еще продолжают использовать. Потом ломается разум. Их тоже используют иногда… как приманку. А когда уходит и воля…

– То все, – уронил военный.

– Ну да. А потом говорят: «Дух Опустошения побрал». Это не фигура речи. Все буквально. Но мне не грозит! – Лар вскинул голову, покачнулся, совсем уже пьяно, и продолжил: – Я себя проверял! Прямо щас! Я могу…

– И что ты можешь? – поинтересовался Наор.

– А вон там девица! – «Пси» кивнул в сторону голубоглазой красотки. – Щас бы прямо пошел бы и смог!

– А обстановочка? – хмыкнул военный.

– Ничего ты не понимаешь! Обстановочка прилагается к девушке. Она за этим сюда и пришла. Только я не пойду. Мне сегодня еще заниматься…

– Гмм…

Лар взвился:

– Я способен хотеть! Значит, желания в норме! И вообще… что хочу, то и делаю! Как хочу, так собой и управляю! У меня в крестец имплантированы три акупунктурные иглы!

– И не колет?

– Не колет! Как хочу, так и это! Кого захочу! У меня тут еще средство… – Юный «пси» показал кольцо-шкатулку на правой руке.

– Для этого самого?

– Да.

«Опустошение начинается с импотенции либо фригидности. – Наор кивнул своим мыслям, вспоминая строки из старых учебников. – Ясно теперь, почему он выпендривается».

– Чего тебе еще непонятно?! – напористо продолжал Лар.

«Непонятно, зачем нужно хлестать психотропное пойло», – устало подумал военный. Он снял с подноса официанта бокал с чем-то голубеньким, сунул в руку студенту, скомандовал:

– Пей.

Лар выпил залпом.

– Я… Могу… – выдохнул он, пытаясь ударить кулаком по столу. Но промахнулся. Мир вокруг изогнулся кривым зеркалом, распался на точки. «Странно…» – подумал студент. Вслед за этим он ткнулся носом в поверхность стола и отключился.

– Гмм… – сказал Наор сам себе, глядя на это. Худенький «пси», распростершийся на столе в сомнительном заведении, походил на ребенка. На заучку-отличника, заснувшего на тетрадке с домашним заданием.

«Разумеется, нужно о нем позаботиться, – решил военный. – И это несложно».

Но странное дело… Одновременно с чувством долга Наор испытывал интерес к личности юного «пси». Как будто все, что произошло, – не случайная болтовня, а тактическая задача повышенной сложности.

Яркий свет резал глаза. Пространство гудело. Удары сердца звучали набатом. И тут Лар осознал, что проснулся. Выяснилось, что он лежит на собственной кровати поверх одеяла в одних трусах, а одежда валяется рядом. Значит, тело осматривали, видели шрамы от трех операций. Сердце екнуло, предчувствуя что-то недоброе. Нехорошо, что его так разглядывали, словно какую-то куклу. Ведь должен разглядывать он…

Голова была легкой, как мыльный пузырь. И никакого похмелья. «Просветлитель» – проверенное и даже полезное снадобье. Но не по себе как-то. Хотя совершенно здоров. Голова ясная. Энергетический контур хорош – залюбуешься. Но все почему-то не так. Только что?

Ощущение беды заворочалось где-то внутри, точно зверь в норе. Юношу охватила внезапная паника. Что происходит?

Лар метнулся к входной двери. Ключ в замке, изнутри. И дверь не закрыта. Пока он спал, сюда мог войти кто угодно. И его вчера принесли. Перебравшего, совершенно бессильного. А он сам, его жизнь, его дом – все под грифом «секретно»! Так, во всяком случае, говорили. А вчера выяснилось, что о факультете Контроля знает чуть ли не каждый военный. Вот поэтому Лар и напился, и выговорился. Вряд ли этот парень узнал что-нибудь новое. Только что со всем этим делать?

Юноша быстро оделся и заметался по комнате, собирая вещи. Чутье подсказывало, какие. Полотняная сумка через плечо. Стило и бумага. Таблетки. А денег не надо. Пешком. Но куда? Лар присел на кровать и задумался. Куда угодно, только не на занятия! Хотя, по логике, надо туда. Но все, связанное с Академией, как будто подернулось серым туманом. Там опасность. Ловушка. Что-что, а интуиция у юного «пси» работала великолепно.

Выскочив из неприметного с вида подъезда, Лар понесся по улице, не представляя, куда. Есть такое искусство – не думать… Особенно если три иглы, воткнутые в крестец, одновременно сработали как инструмент, именуемый «шило». Белые дома улиц и переулков столицы летели навстречу и убегали назад. Вот какое-то плоское двухэтажное здание, напоминающее формой подкову. А где здесь вход? Да вот он – обшарпанная деревянная дверь. Высокая неудобная лестница. Коридоры и двери. Военные. Ходят, не обращают внимания. Странно. И форма у них, как у вчерашнего парня. Как там его звали? Не помню. Да вот и он сам.

Лар чуть не налетел на Наора, но успел остановиться.

– Ты чего? – вытаращился «пси», переводя дыхание.

Военный выглядел озадаченно.

– Нет, это ты – чего? Как…

Лар не слушал. Он продолжал наступать:

– Откуда ты, Дух Опустошения возьми, узнал, где я живу? Это секретно! И какого… посмел притащиться в мой дом?

Наор ответил не сразу. Вгляделся в лицо юноши, внимательно и обеспокоенно.

– Я не притаскивался к тебе домой. Узнал, где ты живешь, по своим каналам, тебя отнесли. А теперь ты мне скажи… Сейчас восемь утра. Какого… гм… и как ты нашел здание корпуса Внутренней Безопасности?!

Из Лара как воздух выпустили.

– Не знаю, – пробормотал он.

– Не знаешь, – повторил военный вдумчиво. – И как нашел меня посреди казармы – тоже не знаешь. Изучить бы тебя, парень. К подполковнику. Или сразу к полковнику…

– А ты сам кто? – глухо спросил студент. – Я даже не помню, как тебя звать.

– Лейтенант Наор Барк, безопасность, – ответил тот без церемоний, по-будничному. – Но лучше зови меня Нор. Свои все так зовут. И раз ты пришел – пойдем, покажу, как у нас все устроено. И напою горным арром. Хорошая травка.

– А подполковник? – насторожился Лар.

– Он мудрый мужик. А я кого хочу водить в гости, того и вожу. Так что можешь расслабиться.

Юный «пси» попытался расслабиться. Вышло не очень. Казарма, военные… Имя «Нор» означает «опора». Но здесь все устроено по другим правилам. Не его, Лара, среда обитания. Однако от стен Академии почему-то исходит опасность.

Проходя вместе с Нором по коридору, юноша посмотрел в окно. Над Таймой неслись низкие рваные тучи, казалось, они падали на дома. Откуда они наползли, если еще десять минут назад было солнечно? А вот так. Ничто ни от чего не зависит, и все нелогично.

И неуютно. Настолько, что так и тянет поскользнуться на ровном шершавом полу.

* * *

Простые люди из воинской касты Бедгога, достигшие почтенных лет, поговаривали: если ты шел по пустыне и вляпался в птичий помет, то еще и спасибо скажи. Там даже дерьмо – подарок. Так как пустыня – место, лишенное жизни. Эти речи отнюдь не казались странными. Если знать жизнь воинов океанского побережья, которые молятся Копью в небе, а на земле им дано держаться лишь за древко остроги или лопаты, то смысл поговорки становится ясным: терпи. Повезет – так увидишь цветущее дерево в дальних краях. Повезет еще больше – лихой ветер принесет плоды степного перекати-поля прямо к дверям твоей хижины. А они ох как сладки… На всю жизнь запомнишь, детишкам, как сказку, расскажешь. За глоток чистой воды – благодари. За хороший улов. Ну а птичий помет… есть над чем старикам позубоскалить – и то слава Копью. Если вдруг молодые увидят, что ты не хохочешь, а только кряхтишь за работой – то опечалятся. А потом поведут к оврагу, кормить землю-мать. Лишь после смерти, в небесном краю, можно стать истинным воином, дагдом-богатырем. А пока жив – терпи…

Демер Олен, рожденный на благодатном Меоне, не знал этой присказки, да и терпеть не умел. Он находился в бреду. Судьи, отдавшие служение красному пути, видали еще не таких слабаков и уродов. Но этот, беловолосый, был ценен. Он мог стать красивой игрушкой. А станет ли, это решит эмир. Дело служителей – провести раба по красному пути, не лишив его жизни. Говоря проще, доставить эмиру в целости и сохранности. Это стоило судьям немалых усилий, ведь раб заболел. Его неестественно белое тело казалось горячим на ощупь. Глаза покраснели, белесые волосы слиплись. Ко всему прочему, раб ничего не ел и худел на глазах. Врачи лишь головами качали – какая-то неизвестная хворь. Может, выживет.

Судьи, ведущие автомобиль, менялись на каждом становище, что на картах, вычерченных от руки, значились как «города». Все, что огорожено стенами, считалось городом, то есть местом, куда завозят провиант, оружие и воду. Население таких становищ малочисленно: несколько истинных воинов, удостоенных права ношения оружия; судей, согласно обычаю, больше, чем воинов, а рабов вполовину меньше, чем хозяев. И все рабы – молодые, худые, измотанные. Потому что пища предназначалась высшим сословиям, а уж никак не рабам. Им бросали объедки. Ведь сушеная рыба намного ценнее пуль. Причем не по весу, а по количеству штук. А вода так и вовсе бесценна. Но сетовать на лишения имеют право только рабы. Они настолько низки, что даже воины брезгуют лишний раз отдавать им приказы. У подневольных только одно удовольствие – их болтовня.

В любом городе всегда находился судья, который хорошо знал врачевание. Пока воины возились с заправкой автомобиля, врач деловито осмотрел меонца и сообщил: жить пока будет. Но сколько протянет диковинный раб – не уточнял. Пустыня, жара, тряска. И пища плохая. Ничего нельзя предсказать даже на день вперед. Хорошо, что больной жует хлебный мякиш время от времени да и пьет вволю. А на все остальное – лишь воля Копья.

Сознание Олена плыло над дюнами, как над волнами. Время от времени ему чудилось, что желтые валы иногда расступаются, являя взору какие-то городища, события, лица… Хотелось не думать. Но мысли ходили внутри головы, как больная тяжелая кровь. Слова, брошенные спутниками, превращались в странные буквы. А буквы – в легенды. Казалось, что желтые волны пустыни неумолимо несут его вдаль. А там – первоисточник легенд. Большая, тяжелая, страшная книга. Она хочет сожрать его. Поглотить. И от него, Олена, ничего не останется. Был меонец – и нет. И Меона нет, он пригрезился. Есть только жадная, очень голодная книга…

Весть о том, что к эмиру везут диковинного раба, неслась впереди судейской машины, от становища к становищу. И даже судьи склоняли головы: бледный раб оказался достоин. Красный путь – не для всех.

Солнце замерло на небосводе в немом ожидании. Дело шло к вечеру, и до заката оставалось около трех-четырех часов, но казалось, будто светило забыло свои прямые обязанности и повисло на небе, словно большой глаз, обладающий собственной волей. Оно уставилось вниз с каким-то недобрым вниманием, так, что жители здешних бесплодных земель передергивали плечами и останавливались. Как кони, почуявшие невдалеке стаю степных волков. Да и ветер, казалось, притих. Это тоже тревожило. Почему бы ему не дуть, когда вокруг – только степь да пустыня? А кто его знает? Только чудилось, что на полдня пути – ни дыхания, ни дуновения. Все как застыло. Лишь на дорогах клубилась тяжелая желтая пыль, да солнце смотрело недобро, освещая дворец эмира – владыки единственного материка на планете Бедгог.

Сооружение, именуемое «дворцом», скорее напоминало собой городище – комплекс строений из драгоценного дерева. Преобладали дома в один-два этажа. Но от обычного города городище отличалось так же, как от крепкой старухи отличается молодая красавица рабыня. От одной получаешь лишь сделанную работу, а от другой – и работу, и удовольствие, и красоту.

Чудо, а не городок! Никаких тебе стен в два человеческих роста, обмотанных рядами колючей проволоки. Ни танков нет, ни военных баз – красота! Может, сила эмира могуча, как Сила Копья? Вряд ли. Владыка и сам защищается. Ведь те, кто идет во дворец, сильно задерживаются в пути. Потому что на каждой дороге – кордоны. А там есть и колючая проволока, и танки, и прочая техника. Воины на заставах суровы. Потому что единственный документ на Бедгоге – лицо человека. И два способа проверки сего документа – допрос или честное слово. Поэтому у вояк на заставах глаза пустые, холодные, как оружейные дула. Хочешь не хочешь, а правду расскажешь. Иначе язык отрежут – и в рабство.

Впрочем, кордоны для путников – не зло, а скорее спасение. Где укрыться в песчаную бурю, у кого пополнить запасы воды, как не у вояк на заставах? Поэтому на задержки в пути и не роптали, а, напротив, прикидывали, сколько еще добираться до очередного поста. Особенно в межсезонье, когда ветер не знает, с какой стороны дуть, когда того и гляди буря начнется.

Вот и сейчас потрепанная машина с двумя судьями и рабом двигалась в сторону эмирского дворца, а ветер дул нехорошо, швыряя песком в лобовое стекло.

«Добраться бы поскорей…» – беспокоились конвоиры, представляя себе, как растянутся на лежанках в покоях владыки и вкусят заслуженный сон.

Да и во дворце их с нетерпением ждали. Кто мог знать, что могущественный владыка вдруг преисполнится нетерпения, оседлает коня и пожелает выехать им навстречу? Впрочем, властитель пока еще думал об этом.

Эмир был красив и опасен. Его облик, вызывающий в душе образ грозовой тучи, притягивал к себе взгляд. Глаз не отвести: крепок, строен; в черных глазах словно горят Звезды Войны, восходящие над Бедгогом раз в половину столетия. Над ними – густая щетина черных бровей, сросшихся на переносице. Поведет эмир бровью, глянет – и воины бросятся исполнять повеление. Даже губ можно не размыкать – много чести. Воины, служащие эмиру, вышколены с босоногого детства, да им же самим биты. Кулак властителя тверд и крепок, как камень. Эмир лишь раз удостаивает ударом в лицо, налагая печать. А дальше – повиновение, годы и годы. Поэтому крепкие злые мужчины стелются перед владыкой, как степная трава. Он – сильнее любого другого. Он – дагд-богатырь. Во всяком случае, так говорят. А те, кто думал по-иному, закончили жизнь на дыбе. Камни двора, предназначенного для пыток, давно потемнели от крови. Эту кровь проливал еще эмир Даг, легендарный владыка, правивший сто пятьдесят лет назад. Льет ее и нынешний эмир по имени Par. И предшественник Рага, и предшественник его предшественника. Потому что чем больше льешь крови, тем легче удерживать власть.

Par держался в седле, как влитой. Вороной жеребец, чуть гарцуя под всадником, стукнул копытами о булыжную кладку двора. Владыка нахмурился и чуть заметно оскалился.

«Жеребца надо на кухню отдать. Плохо выучили», – скользнула по краю сознания ленивая мысль.

Еще часа два – и из красиво изогнутой шеи коня хлынет густая кровь. Жизнь – дешевый товар на Бедгоге. Один взмах руки – и конец. А зачем ценить жизнь? Она слишком быстро проходит. Сегодня – красивая молодая рабыня, а завтра – старуха. Сейчас – военачальник, а к вечеру – труп. Так бывало, и так, к сожалению, будет. Да и сколько лет отмерила людям Воля Копья? Сто. От силы – сто десять. К шестидесяти уже подступала бессильная старость, а старики заживаются редко. Но он, Par, еще молод. Всего тридцать пять. Да и власть держит крепко.

Эмир гневно тряхнул головой. Он не любил думать о том, что известно всем и каждому. И не любил ожидания. Дернув поводья, он остановился возле доверенного дворцового воина, взял протянутую ему чашу с водой и с наслаждением выпил.

– Они едут? – коротко спросил владыка.

Воин, соблюдая почтительное молчание, протянул ему подзорную трубу. С полминуты эмир смотрел на дорогу. Когда он опустил инструмент, лицо его приобрело хищное и жесткое выражение. Глаза засверкали. Легонько хлопнув скакуна по бокам ногами, не вдетыми в стремена, он натянул поводья. Конь взвился, затем снова стукнул передними копытами о брусчатку и загарцевал. Значит, едут! Придворные видели – нетерпение хлещет из Рага, как нефть из скважины. Нужно переждать, когда иссякнет этот фонтан. Разойтись в стороны или замереть – так безопаснее будет. К сожалению, при дворе развлечений немного – рабыни, всевозможные поединки да казни. А душа эмира жаждала большего. Чего, он и сам не понимал. Попросту никогда не видел. Поэтому все знали – не стоит провоцировать господина. Любой может превратиться в игрушку, и живой ум эмира найдет себе применение, затеяв очередную игру не по правилам.

Вскоре со стороны дороги, ведущей к дворцу владыки, раздался рев перегревшегося мотора. В широко распахнутые ворота влетел потрепанный автомобиль и встал посреди двора, нездорово покашливая. Эмир выпрямился в седле, поглядывая на дверцу машины. В глазах его горело любопытство. Внутри машины что-то пару раз скрипнуло, стукнуло, и передняя дверца распахнулась. Оттуда деловито выбрались двое уставших судей, сухо кивнули эмиру, не говоря ни слова. Излишняя почтительность при выполнении задания – нарушение устава. Судьи повозились с замком, запирающим заднюю дверь, и вытащили наружу странного маленького человечка, бледного, как скелет или призрак. Он был без сознания.

Тут лицо Рага приобрело выражение, свойственное не людям, а птицам. Он наклонил голову, как падальщик, нацелившийся на добычу. Словно не нос у эмира, а клюв. И глаза выкатились из орбит, стали совсем круглыми. Неудивительно. Бледный раб выглядел, как паршивая падаль. Судей, державших бесчувственного Олена, передернуло от этого взгляда. Их должна ожидать благодарность. Они выполнили обязанности с честью! Поэтому их не казнят. Но господин перестал выглядеть как человек. А для зверей нет закона.

Оставалось только надеяться – приступ пройдет. Par в очередной раз поведет себя как властитель. Он никогда не позволял эмоциям брать верх над собой. Во всяком случае, надолго. Иначе как бы он удержался у власти?

Эмир соскочил с жеребца. Тряхнул головой, отгоняя минутное наваждение.

– Несите к старухам!

Двое дюжих воинов, стоящих поодаль, отложили оружие, подхватили бесчувственного раба и понесли к бытовым постройкам. A Par легкой походкой направился в противоположную сторону. Ничего не поделаешь, пусть бледная немочь приходит в себя.

Молодые судьи, привезшие Олена, переглянулись. Оба видели господина впервые. И поняли: он – не дагд-богатырь. Просто сильный и крепкий мужчина высокого роста.